Потом я разглядел, что у нее и на бедрах такие же красные пятна. Но были ли они там несколько мгновений назад? Мне казалось, я прямо вижу, как краснота расползается по телу ребенка. Малышка закричала еще громче — если только такое возможно.
— Господи… — пробормотала Джулия. — Я позвоню доктору.
— Да, позвони.
Я перевернул малышку на спинку — она не переставала кричать — и внимательно осмотрел все ее тельце. Покраснение действительно очень быстро распространялось — теперь я убедился в этом окончательно. И, похоже, эта краснота причиняла Аманде ужасную, мучительную боль, судя по тому, как малышка кричала.
— Прости меня, кроха, прости… — сказал я.
Да, краснота расползалась.
Пришла Джулия и сказала, что созвонилась с доктором.
— Я не стану ждать, — сказал я. — Я отвезу ее в отделение скорой помощи.
— Ты правда думаешь, что это необходимо? — спросила Джулия.
Я не ответил ей и пошел в спальню одеваться.
Джулия спросила:
— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?
— Нет, останься дома, с детьми.
— Ты уверен?
— Да.
— Хорошо.
Джулия побрела обратно в спальню, а я схватил ключи от машины.
Малышка плакала не переставая.
— Я понимаю, это неприятно, — сказал врач-интерн. — Однако я считаю, что вводить ей успокаивающее лекарство небезопасно.
Мы стояли в огороженной занавесками палате в отделении скорой помощи. Интерн склонился над моей плачущей дочерью и заглядывал ей в уши с помощью какого-то инструмента. Теперь уже все тельце Аманды сделалось ярко-красным. Она выглядела, славно обваренная кипятком.
Мне было страшно. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном — чтобы дети так краснели и непрерывно плакали. Я не доверял этому интерну, он явно был слишком молод и неопытен. Как он мог быть опытным специалистом, если он, судя по всему, еще даже не начал бриться? Я постепенно сходил с ума, потому что моя дочь плакала непрерывно уже в течение часа. Я не находил себе места от волнения. А интерн как будто вообще не обращал внимания на плач ребенка. Я не понимал, как ему это удается?
— Температура у нее нормальная, — сказал интерн, делая заметки в карточке. — Но у детей такого раннего возраста это еще ни о чем не говорит. До года у них вообще может не быть температурных реакций, даже при тяжелых инфекциях.
— Значит, у нее какая-то инфекция? — спросил я.
— Я не знаю. Я подозреваю что-то связанное с вирусами, судя по этому раздражению. Но сперва нам нужно получить анализ крови… ага, хорошо, — вошла медсестра и передала интерну листок бумаги. — Угу… Хммм… — Интерн помолчал, потом пробормотал: — Хорошо…
— Что хорошо? — спросил я, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.
Интерн покачал головой, разглядывая листок, и ничего не ответил.
— Что — хорошо?!
— Это не инфекция, — наконец сказал он. — Количество лейкоцитов в норме, белковые фракции тоже в норме. У нее вообще нет никакой иммунной реакции.
— И что это означает?
Он был очень спокоен. Он стоял, нахмурив брови, и думал. Я решил, что он просто тупица. Теперь, когда всем заправляет Отдел здравоохранения, в медицину идет работать кто попало. Наверное, этот паренек — представитель нового поколения врачей-тупиц.
— Мы должны расширить диагностическую сеть, — сказал интерн. — Я сейчас вызову для консультации хирурга и невропатолога, дерматолог уже вызван, и инфекционист тоже вызван. Это означает, что с вами сейчас будут разговаривать много врачей, они будут много раз задавать вам одни и те же вопросы о вашей дочери, но…
— Ничего, это нормально, — сказал я. — Только… как вы думаете, что с ней такое?
— Я не знаю, мистер Форман. Если это раздражение неинфекционной природы, мы должны найти другие причины такой кожной реакции. Она не бывала за границей?
— Нет, — я покачал головой.
— Не подвергалась воздействию тяжелых металлов или токсинов?
— Например?
— Не бывала на свалках мусора, на промышленных предприятиях, в зоне действия агрессивных химикатов?..
— Нет, ничего такого.
— Вам не приходит в голову, что могло вызвать у нее такую реакцию?
— Да нет, вроде бы ничего… Хотя — погодите! Вчера ей делали прививки.
— Какие прививки?
Он открыл блокнот, взял карандаш и приготовился писать.
— Я не знаю — те, что положено делать в ее возрасте…
— Вы не знаете, какие ей сделали прививки? — переспросил интерн. Его карандаш замер над листом бумаги.
— Бога ради, откуда мне это знать? — я больше не мог сдерживаться. — Нет, я не знаю, какие это были прививки! Каждый раз, когда мы туда ходим, ей делают разные прививки! Вы же доктор, черт побери…
— Не волнуйтесь, мистер Форман, — начал он меня успокаивать. — Я понимаю, как вы сейчас нервничаете. Просто назовите мне фамилию вашего педиатра, я позвоню ему и все узнаю. Хорошо?
Я кивнул и отер ладонью лоб. Лоб был мокрым от пота. Я продиктовал по буквам фамилию педиатра, и интерн записал ее в свой блокнот. Я изо всех сил старался успокоиться. Я старался рассуждать здраво.
И все это время моя малышка не переставала кричать.
Через полчаса у нее начались судороги.
Они начались, когда ее осматривал один из одетых в белые халаты консультантов. Маленькое тельце моей Аманды изогнулось и задергалось. Она прерывисто захрипела, как будто ее тошнило, потом начала задыхаться. Ножки свело спазмом. Глаза закатились под лоб.
Не помню, что я тогда сказал или сделал, но прибежал огромный, похожий на футболиста, санитар, отпихнул меня к дальней стене палаты и скрутил мне руки. Я смотрел поверх его плеча на свою дочь, вокруг которой толпились шестеро людей в белых халатах. Медсестра в футболке с портретом Барта Симпсона взяла шприц и вонзила иголку прямо Аманде в лоб. Я закричал и стал вырываться. Санитар бубнил что-то про веник, повторяя одно и то же снова и снова. Наконец я разобрал, что он говорит про какую-то вену. Санитар объяснил, что у малышки обезвоживание и поэтому ей делают внутривенное вливание какого-то там раствора. И что судороги у нее начались от обезвоживания. Он называл, что ей вливают — какие-то электролиты, магнезию, калий.
Как бы то ни было, уже через несколько секунд судороги прекратились. И малышка снова закричала.
Я позвонил Джулии. Она не спала.
— Ну, как она?
— По-прежнему.
— Все еще плачет? Это она?
— Да.
Джулия услышала крики Аманды через трубку.
— О господи… — она застонала. — И что они говорят?
— Они еще не знают, в чем дело.
— Бедная малышка.
— Ее уже осмотрело с полсотни врачей.
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Вряд ли.
— Хорошо. Держи меня в курсе.
— Хорошо.
— Я не буду спать.
— Хорошо.
Незадолго до рассвета собравшиеся консультанты пришли к заключению, что у Аманды либо кишечная непроходимость, либо опухоль мозга. Что именно, они определить не смогли, поэтому назначили магниторезонансное исследование. Небо уже начало светлеть, когда малышку повезли на каталке в смотровую комнату. В центре комнаты стоял большой белый аппарат. Медсестра попросила меня помочь подготовить малышку к исследованию — она считала, что это успокоит девочку. Нужно было вынуть у нее из вены иголку, потому что при магниторезонансном исследовании на теле пациента не должно быть ничего металлического. Медсестра выдернула иглу, и по лицу Аманды потекла кровь, заливая ей глаза. Медсестра вытерла кровь салфеткой.
Потом Аманду привязали к длинному белому столу и вкатили внутрь магниторезонансного аппарата. Моя дочь смотрела на машину с ужасом и кричала, не замолкая ни на миг. Медсестра сказала, что я могу подождать в соседней комнате, вместе с техником. Я прошел в комнату с окошком в стене, через которое был виден магниторезонансный аппарат.
Техник был иностранец, чернокожий.
— Сколько вашему малышу? Или это малышка?
— Да, малышка. Девять месяцев.
— Сильные у нее легкие.
— Да.
— Ну, поехали, — сказал он и занялся кнопками на пульте управления, даже не глядя на мою дочь.
Аманда полностью скрылась внутри аппарата. Через микрофон ее плач звучал тонко и глухо. Техник щелкнул переключателем, и заработал вакуумный насос. Насос гудел очень громко, но я все равно слышал, как кричит моя дочь.
А потом она внезапно затихла.
Совсем затихла.
Я ахнул и посмотрел на техника и медсестру. Лица у обоих были испуганные. Мы все подумали об одном и том же — о том, что случилось что-то страшное. Сердце выскакивало у меня из груди. Техник поспешно отключил аппарат, и мы бросились в соседнюю комнату.
Аманда лежала, все еще привязанная к столу. Она дышала тяжело, но явно чувствовала себя гораздо лучше. Малышка медленно моргнула, как будто у нее кружилась голова. Ее кожа стала заметно бледнее — не ярко-алой, а розовой, и кое-где виднелись участки совсем нормального цвета. Раздражение исчезало прямо у нас на глазах.
— Будь я проклят! — пробормотал техник.
Мы вернулись в палату отделения неотложной помощи. Но врачи не разрешили сразу забрать Аманду домой. Хирурги по-прежнему считали, что у нее либо опухоль мозга, либо какие-то проблемы с кишечником, и хотели подержать малышку в больнице, для наблюдения. Однако покраснение быстро проходило. В течение следующего часа краснота исчезла совсем, и кожа Аманды снова стала нормального цвета.
Никто не мог понять, что произошло с моей девочкой, и от этого врачам было неловко. Аманде снова вставили иголку в вену, на этот раз с другой стороны лба. Но когда я дал малышке бутылочку с детской смесью, она высосала ее, жадно причмокивая. Я держал ее на руках, а Аманда смотрела на меня своим обычным внимательным младенческим взглядом. С виду с ней все было в порядке. Она заснула у меня на руках.
Я просидел там еще час, а потом сказал, что мне нужно домой — я должен отвезти детей в школу. Вскоре после этого доктора провозгласили очередную победу современной медицины и разрешили нам с Амандой вернуться домой. Все это время Аманда спокойно проспала и не проснулась даже тогда, когда я забирал ее с детского сиденья машины. Когда я с малышкой на руках шел по дорожке к дому, небо было уже серым.
В доме было тихо. Дети еще спали. Я нашел Джулию в столовой, она стояла у окна и смотрела на задний двор. На газоне работала дождевальная установка, с шипением и щелканьем разбрызгивая воду во все стороны. Джулия держала в руке чашку кофе, смотрела в окно и молчала.
— Вот мы и дома, — сказал я.
Она повернулась от окна.
— С ней все в порядке?
Я протянул ей малышку.
— Вроде бы да.
— Слава богу, — сказала она. — Я так волновалась, Джек, так волновалась…
Но она не взяла у меня малышку, даже не подошла и не дотронулась до Аманды. Голос Джулии звучал как-то необычно, как-то отстраненно. Казалось, она вовсе не волновалась, а просто произносила вежливые фразы, выполняя условности чуждой ей культуры, которых она на самом деле даже не понимает. Джулия отпила глоток кофе и сказала:
— Я не могла заснуть всю ночь. Я так беспокоилась. Я чувствовала себя ужасно. Боже… — Она скользнула взглядом по моему лицу и сразу же отвела взгляд в сторону. Как будто чувствовала за собой вину.
— Хочешь подержать ее?
— Я… — Джулия покачала головой, потом кивнула на чашку, которую держала в руке. — Только не сейчас. Мне нужно посмотреть, что там с дождевальной установкой. Она заливает мои розы, — с этими словами Джулия вышла из кухни.
Я смотрел, как вышла она на задний двор и остановилась, глядя на поливальную установку. Джулия оглянулась, увидела, что я смотрю, и помахала мне рукой. Потом подошла к стене и сделала вид, будто проверяет таймер дождевальной установки, — открыла крышку таймера, заглянула внутрь и стала там копаться. Я ничего не понимал. Садовники только на прошлой неделе проверяли таймеры всех дождевальных установок. Может быть, они что-то недосмотрели?
Аманда у меня на руках захныкала. Я отнес ее в детскую, сменил подгузник и уложил малышку в кроватку.
Когда я вернулся на кухню, Джулия была там и разговаривала по сотовому телефону. Это тоже была одна из ее новообретенных привычек. Она теперь разговаривала только по сотовому и вообще не пользовалась домашним телефоном. Когда я спросил почему, Джулия ответила, что ей так проще — приходится делать много звонков на большие расстояния, а счета за разговоры по сотовому оплачивает компания.
Поделиться книгой: