Оракул смерти

Дэн Ченслор

Оракул смерти

— Твой сын сегодня умрет, — произнес Оракул.

Лицо герцога Альдо окаменело. Несколько мгновений оно оставалось бледным и неподвижным, и в голове Стефана, его оруженосца, промелькнула безумная мысль — не превратило ли хозяина в мрамор черное колдовство.

Потом крошечная жилка быстро-быстро забилась у правого глаза герцога. Его черты утратили застылость, но жизнь так и не вернулась в них. Казалось, оттаивает ледяная маска — и когда солнечное тепло растопит ее совсем, она исчезнет, схлынув с голого черепа мутной волной.

На всякий случай, Стефан шагнул вперед, протягивая руку — и вовремя. Герцог пошатнулся, и его похолодевшие пальцы мертвой хваткой сжались на запястье слуги.

Провидец стоял возле алтаря, безмолвный и невозмутимый. Свет лился на его высокую фигуру из узких витражных окон, на которых умелая рука мастера чертала жизнь и смерть, падение и триумф.

Те, кто приходил к прорицателю, вряд ли были для него более реальны, чем эти фигуры, изображенные на стекле. День за днем он говорил им правду, принося радость и тоску — сам же давно забыл и первое, и второе.

Альдо не замечал Оракула. Не видел он и оруженосца, чью руку с каждым мгновением сжимал все сильнее. Взгляд герцога был прикован к большой плетеной корзине, стоящей на алтаре. В ней, на бархатных подушках с родовым гербом, заботливо прикрытый пуховым одеялом, — лежал его сын.

— Мерзкий волшебник!

Ярость горячей волной хлынула из Альдо. Мгновенный шок отступил, чтобы вернуться после. Его место заняли гнев и отчаяние.

— Я пришел к тебе, чтобы узнать будущее, а слышу бред пьяного. Разуй глаза, гнилой чародей — мой сын родился две недели назад. Как он может умереть сегодня?

Руки в атласных перчатках бессильно били по воздуху. Герцог рвался вперед, пытаясь добраться до Оракула, схватить за тощую шею и сжимать, сдавливать до тех пор, пока лживый язык не вывалился из потемневших губ.

Однако он был не первым, кто хотел познать будущее, а вместе с тем познал боль и скорбь. Магический барьер, невидимый для простых людей, надежно защищал прорицателя. Альдо стучал о невидимую стену, пока силы не оставили его, и он медленно осел на мозаичный пол.

— У твоего сына нет будущего, — сказал Оракул. — Прости.

* * *

Корделия Аквилонская, уперев руки в бедра, смотрела на простиравшуюся под ее ногами дорогу. Девушка стояла на высоком камне, а внизу, словно бесконечная нитка бус, шли паломники.

Их фигуры, согбенные долгим путем, складывались в слово «нетерпение» — и все же они двигались медленно. Кто от усталости, ибо долгий путь от города до Храма следовало преодолеть пешком, ни разу не останавливаясь. Так повелели боги, иначе предсказание не будет верным — об этом услужливо рассказывали жрецы Оракула всем, кто собирался спросить у него совета.

Другие умеряли шаг, чтобы выказать почтение провидцу, чьими устами говорят сами небожители. Третьи просто не хотели выделяться из толпы, и спешить там, где остальные идут медленно.

Но были и те, чьи ноги сковывал страх. Они боялись узнать свою судьбу — но столь же сильно страшились не сделать этого.

— Сколько они платят за предсказание? — мрачно спросила Корделия.

— По золотой монете, — ответил Конан. Киммериец и его спутница направлялись в Замору. Извилистая горная тропа привела их к Храму Оракула, и они решили сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть на знаменитую дорогу паломников.

— Ну, это немного, — сказала девушка, и в ее тоне ясно читалось облегчение.

Она терпеть не могла, когда кто-то получает большие деньги — и не пригласил ее поучаствовать.

— На каждый дорожный столб, — продолжал киммериец. — Видишь — вон там стоит монах, и всякий паломник дает ему по динару.

— Уши Нергала, — прошептала Корделия. — Конан. А сколько здесь столбов?

— Лучше тебе не считать, Корди. Иначе наживешь язву.

Девушка яростно хлестала взглядом по дороге, подсчитывая проходящих людей и тут же переводя паломников в динары.

— А ведь в Аренджуне, когда я была девчонкой, мне предлагали стать прорицательницей, — сказала она. — Дура, зачем же я отказалась? Правда, то был всего лишь бродячий цирк, но ведь я могла расти.

Конан как-то сомневался, что жрецы Оракула берут новых провидцев из балаганов. Однако он твердо знал, что отношения между людьми тем крепче, чем меньше споришь по пустякам, а потому промолчал.

Дав аквилонке немного прийти в себя, он заметил:

— Сам пророк ничего не получает из этих денег. Он ведет жизнь аскета, ест овощи и пьет лишь воду из родника.

Корделия недоверчиво взглянула на киммерийца.

— Только не говори, что и девушек он не тискает. По-моему, все жрецы только этим и занимаются. Конечно же, кроме тех, кто предпочитает мальчиков.

— Боюсь, плотские утехи ему тоже заказаны, — подтвердил Конан. — Впрочем, дело не только в монашеском запрете. Только коснувшись человека, пророк видит все его прошлое и будущее — думаешь, это располагает к утехам?

Девушка поежилась.

— Не знаю, что хуже, — сказала она. — Жить совсем без утех или жить с такими утехами. Ладно, Конан. Все-таки хорошо, что я пошла в школу гладиаторов, а не увязалась с цирком.

Корделия задумалась.

— Правда, тогда бы я не убила своего наставника, и не оказалась бы в тюрьме. А это значит…

Она надолго ушла в себя, обдумывая события своей жизни и пытаясь выстроить их в другом порядке.

— Нет, Конан, это невозможно, — наконец сказала она. — Столько дорог, столько случайностей. Я вспоминаю людей, которых убила — половину могла бы и пощадить. А из тех, кого отпустила, всем следовало вспороть живот. Одно решение — и как все изменилось. Нет, не верю. Этот Проракул — жулик. Как можно предвидеть будущее?

Ее слова были прерваны. Юноша в одежде оруженосца, с длинным боевым шестом в руках, спешил к путникам по боковой тропе.

— Ты Конан из Киммерии? — спросил он, задыхаясь и от избытка чувств тыкая варвара палкой в грудь. — Провидец сказал, что я встречу тебя здесь.

* * *

Корделия помрачнела, как небо перед грозой.

— Дешевый трюк шарлатанов, — заявила она со знанием дела. — Сейчас скажет пару дурилок, и потребует с нас деньги за предсказание.

— Пусть твоя женщина замолчит, — раздался властный голос, явно принадлежащий знатному человеку.

Из-за деревьев на тропу вышел воин, в алом доспехе из чешуи дракона. Время и испытания оставили роспись морщин на его гордом лице. В каштановых волосах плесенью виднелась седая прядь. Суровый витязь держал корзину с ребенком. Это зрелище могло показаться кому-то трогательным, а кому-то смешным.

— Поди прочь, дешевая потаскушка, — продолжал герцог.

Он привык оскорблять других, и теперь даже не замечал этого.

— Нам с твоим господином надо поговорить по-мужски.

Корделия и без того находилась не в пряничном настроении. За хамство же она в лучшем случае ломала наглецу руку. Однако герцог держал ребенка, и это спасло ему — если не жизнь, то, по крайней мере, возможность завести еще одного наследника.

— Ты идешь от Оракула с дурными вестями, — произнес Конан. — Поэтому замнем неудачное начало и попробуем снова. Твой оруженосец искал меня — для чего?

В другой день, герцог Альдо не спустил бы дерзость. Но сейчас он мог думать только о судьбе сына, потому вряд ли даже расслышал слова киммерийца.

— Я, мой сын и эта гниль в облике оруженосца едем в аббатство Монлюссон…

Он запнулся, сообразив, что наверное впервые в жизни отправился в путь пешком.

— Мне нужен телохранитель — смерд, который защитит моего наследника. Рискни своей никчемной жизнью, варвар — и как знать, может, на небесах простят хоть часть твоих преступлений.

«А ведь он и вправду уверен, что оказал мне великую милость», — подумал Конан.

Тяжелый кошель, брошенный рукой герцога, полетел в киммерийца. Не встретив подставленной ладони, мешочек утонул в густой траве.

— Что сказал прорицатель? — спросил северянин.

— Глупый варвар, — с презрением процедил герцог. — Даже монеты поймать не смог. Откуда только у тебя руки растут, оглобля? Небось, отморозил, когда нерпу ловил в проруби.

Он шагнул назад, явно намереваясь забрать свое предложение.

Поднимать кошель Альдо не собирался. Заботиться о деньгах — слишком мелочно для аристократа. Даже нищий дворянин вряд ли бы нагнулся — по крайней мере, при смердах.

Взгляд, брошенный на ребенка, заставил герцога остановился.

— Оракул сказал, лишь ты можешь спасти моего сына, — пробормотал он. — Но что может знать безумец? Его мозги, наверно, давно превратились в пюре из шпината. А если так, пророчество не имеет силы…

Люди охотно верят в добрые предсказания, и питаются обмануть злые. Герцог Альдо тщетно пытался убедить себя в том, что не верит в предсказание. Но вера часто ходит на лезвии ножа, танцуя со страхом — не давая человеку ни полностью отдаться своим фантазиям, ни отречься от них.

— В любом случае, провожатый нам не помешает, — произнес герцог с важностью, и разве что не хватало рядом писца, который увековечил бы его слова на пергаменте и скрепил печатью. — Поднимай золото, непутевый варвар. До аббатства Монлюссон еще день пути.

Он развернулся и потрусил по узкой тропе. Сзади герцог напоминал упитанного ослика, поднявшегося на дыбы за морковкой. Опытный кавалерист, он давно отвык ходить пешком, и дорога вымотала его гораздо сильнее, чем Стефана.

Видя, что оруженосец по-прежнему полон сил, когда его хозяин разве что не ковыляет вприсядку — герцог не воспылал к слуге отцовскими чувствами. Стефан, понимая это, старался держаться за спиной господина — чтобы лишний раз не попасться на гневные глаза. Киммериец не двигался.

— Что сказал прорицатель? — повторил он. В прошлый раз, герцог пропустил этот вопрос мимо ушей. Теперь же он повернулся, и взглянул на Конана с таким недоумением, словно с ним заговорила пряжка от сапога.

— Знай свое место, варвар, — воскликнул Альдо. — Видно, на родине тебя мало учили плетью, раз ты осмеливаешься задавать такие вопросы. Иди вперед, и радуйся каждому шагу, когда не получил по спине палкой.

Корделия предложила:

— Давай я его убью. Конан покачал головой.

— Он горд, глуп и плохо воспитан. Но речь идет о жизни ребенка. Смерть сына — слишком большая цена, чтобы научиться вежливости. Боюсь, мне придется ему помочь.

Девушка подцепила кошель кончиком меча. Тяжелый мешочек взмыл в воздух, был пойман и оказался на поясе аквилонки.

Ее никто не приглашал ни работать, ни делить деньги — но такой уж была Корделия.

Впрочем, Конан знал, что она отдаст ему ровно половину — просто считать монеты, стоя на обочине дороги, глупо и несподручно.

Герцог Альдо уже преодолел половину пути по склону, а Стефан, порхая за ним как мотылек за жабой, все не мог решиться сказать — что аббатство Монлюссон находится в другой стороне.

* * *

Ветерок тревоги пробежал над горной тропой. Он прошелестел меж багровых листьев троллье-го кипариса, с любопытством глянул с отвесного склона вниз, на далекую дорогу, потом легким шелком коснулся щеки киммерийца.

Не шорох, не звук шагов, не приглушенное бряцание оружия. Всего лишь чувство опасности — легкое и неуловимое. Его не передать словами, как не описать ими черный цвет или вкус cпелогo винограда. Конан поднял руку.

Корделия кивнула, и стремительно взбежала вверх по тропе. Герцог продолжал уже проигранное сражение с гравитацией. Девушка встала на его пути, развернула и, не говоря ни слова, быстро и властно оттеснила к скале.

Не успел Альдо вспомнить, как по-шумитски будет «окно», как оказался втиснут в узкую сырую расщелину, где ему мог угрожать лишь насморк.

Ребенку, запеленутому в пуховое одеяло, холод не был страшен. К тому же, на рукояти корзины болтался и вздрагивал амулет путешественников, надежно защищавший малыша от болезней и черной магии.

Стефан кувыркнулся в расщелину вслед за хозяином. С ним девушка церемонилась меньше, отвесив пару пинков — скорее для забавы.

— Палка, моя палка! — закричал он, цепляясь руками за боевой шест, который не пролезал в щель.

Корделия пнула посох ногой, разломив его надвое, и тем проблема счастливо разрешилась.

Место в расщелине едва хватало двоим, и оруженосец с герцогом застыли в позе, которую любой ревнитель морали счел бы за непотребную.

Все это девушка проделала молча, не отпуская обычных шуточек, и только громко сопела от усердия. В эти мгновения она была похожа на опытную овчарку, разворачивающую стадо овец. Впрочем, Копан благоразумно решил эту свою мысль не озвучивать. На комплимент она походила мало.

— Быстро, — произнес он, цепко осматривая горы. — Где ты этому научилась?

— Несколько лет я торговала рабами. Потом бросила — деньги хорошие, но больно уж возни много.

Знаком велев Корделии оставаться с герцогом, Конан медленно зашагал вверх по тропе — туда, где между обломков скал открывалась небольшая ровная площадка.

Дорога, ведущая в Храм Оракула, осталась далеко внизу. Паломники, бредущие по ней, уже не могли видеть киммерийца. Люди здесь проходили редко. Лишь горные тролли иногда спускались в долину, чтобы продать на ярмарке собранные в рудниках самоцветы.

Над бесформенными камнями, высоко в воздухе, покачивалось гигантское существо, напоминавшее уродливую медузу.

Прозрачный голубой купол был столь велик, что шесть человек могли бы уместиться под ним, не задевая друг друга. Он вздрагивал и опадал, в такт дыханию твари, и тысячи крошечных пузырьков играли внутри него.

Под шапкой свисала плотная бахрома щупалец, каждое из которых оканчивалось длинной, зубастой головой крысы. Отростки; покрытые светящейся слизью, непрерывно шевелились, словно клубок червей.

Между ними и куполом, кольцом вкруг тела медузы, корчились человеческие лица.

— Мертвого младенца я должен принести своему господину, — прошелестела тварь. — Но с остальными могу делать все, что захочу.

Конан поднял меч — но с тем же успехом он мог взмахнуть страусовым пером.

Черные нити, родившись из ниоткуда, обвились вокруг его правой руки, сжимаясь все туже, разрывая кожу и вонзаясь в плоть. Топкие и блестящие, они казались шелковыми, — но были остры, как бритва, и прочны, как кушитский корабельный канат.

— Тысячи моих деток погрузят зубы в твою плоть, Конан.