Из восьми книг

СМЕРТЬ НА УЛИЦЕ

Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться,

И блуждала душа по окрестным проулкам, пока

Ей в любви признавался надменный атлант белолицый,

Что поддерживал своды предсмертного особняка.

И последней листвой тополя призывали – остаться,

Но в эфир потянуло, в густой, симфонический мрак,

Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций

Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»…

1980

МОСКВА – КИТЕЖ

Только пастбище белого стада

Душ пугливых и кратких в пути:

От разлада до снежного сада —

Город полуприкрытого взгляда

Из-под озера сна, взаперти.

Так и вспомнятся строгие стены,

Оплетенные клейкой травой,

Эти площади – выплески пены,

Растворяющие постепенно

В цепкой поросли выговор свой.

Здесь мы бегали в детстве когда-то,

Водной гибели не осознав,

По путям Грановитой палаты,

По годам, по Стране-Без-Возврата,

Сжатой желтым узорочьем трав…

1980

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Был вечер – нестройного лета итог.

Кончал мотылек свой последний виток

Над лугом. И в лиственный ворох,

Как звуки, вплетались обрывки цветов,

И сохли кусты разговоров,

Говоренных в долгие светлые дни,

Когда во вселенной – куда ни взгляни —

Слетаются эльфы на танцы,

Склоняется небо к аббатству

Клюни Без долгих дождливых нотаций…

Но длился исход доброты и тепла,

И Божья рука не сквозь море вела,

Не к обетованным нагорьям,

А к собственным душам, сожженным дотла

Грехом первородства и горем,

К осеннему ропоту, к снам наяву.

Ты видишь – забыв о земле, я плыву

По хмурому морю избранья,

Склоняя недожитой жизни главу

На иволги голос ранний.

Ты знаешь, конец мой не будет жесток,

Поскольку багровый склонился цветок

Над пропастью памяти…

Где-то Ведет Моисей племена на Восток,

И длится палящее лето…

1980

УЧИТЕЛЯ

Принимались учить нас,

Исходя из готических мер,

Шельмовали античность,

Эпикура – распутства пример,

С нами в прятки играли,

Заставляли глаза закрывать

В разожженные дали:

За словами вставал Бухенвальд —

Лес безлистого бука,

Незабытых, надмирных обид.

Кровью тени аукай —

Лишь на кровь отзовется Аид.

Вот по кровлям, по доскам

Гулкий шепот, ветвясь, поскакал —

Это Моцарт с Чайковским

В нашу честь пьют последний бокал.

Вот он пуст и расколот —

Удлиненной глазницы хрусталь.

Нары светятся. Город

Вознесенных число наверстал.

…Продолжали учить нас,

Исходя из аттических мер,

Трактовали античность,

Эпикура – бессмертья пример…

1980

IV ИЗ КНИГИ «ПРИТЯЖЕНИЕ» (1981–1983 гг.)

ХРАМ ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ

...

Сей храм строился coрок шесть лет…

Иоан. 2, 20

Храм строился. Раскатный купол

Тревоги века покрывал,

И небосвод его ощупал,

И с первых слов своим назвал.

Но сорок лет, по слову Божью,

Он рос и украшался.

Мир Москвы листался у подножья:

Разносчик страхов семенил

У стен агентства страхового,

И годы падали с лотка.

Обрывки сна порохового

Пыталась досмотреть река,

От шума увернувшись.

Смутно Во сне дрожали мятежи.

А город рос ежеминутно,

И Время ножницы-ножи

Точило, колесо вращая

С печальным скрежетом.

Над ним Любимый с детства запах чая

Глушил густой фабричный дым.

И вровень с дымом, всем доволен,

На тьму мелькающих имен

Глядел с одной из колоколен

Мальчишка перед Судным Днем…

1981

* * *

Быть всеми, всюду и всегда,

Лишь исчезать и длиться,

Как проливается вода

И как мелькает птица,

Как чертит дым тугим кольцом

Сгоревшие поленья,

Как повторяется лицо

В десятом поколенье.

Быть всеми, всюду и всегда,

Лишь длиться, исчезая,

Не оставляя ни следа

У мира в белом зале,

В огромных зеркалах шести

Вселенских измерений…

Но нет – черемухой цвести,

Как в Третий День творенья!..

1981

ВОПРОШАЮ НОЧЬ

Из кухни пахнет смертью. Я встаю,

К стеклу тянусь: напрасные усилья!

Все поколенье в августе скосили

На корм кометам. Все уже в раю.

Я задыхаюсь – пойманный, последний

И пробуждаюсь. В мире хорошо

И холодно. Почти проходит шок.

Но все же тянет смертью из передней.

В окне Луна огромна, как в Египте,

Бежим поспешно, кони по пятам…

Но нет – не спать, не оставаться там…

А тянет в сон. Из дома надо выйти,

А лестница – неверная жена —

Петляет, предает, уходит влево —

В приливы допотопного напева.

Не ночь, а пепел. Площадь сожжена,

И я один – живой. Но нет, похоже —

Не я, а мальчик сверху, мой сосед.

Он – полустертых слушатель кассет

По вечерам – до этой ночи дожил

Один. Над ним – Медведица Большая,

И он идет с бродяжного сумой

Умолкших песен… Все же голос – мой.

Я спящую эпоху вопрошаю

О дне, когда созреют семена,

Посеянные Богом. Но дойдет ли

До звезд недвижных мой подвижный оклик?

И есть ли звездам дело до меня?…

1981

ЛИВЕНЬ

Жаворонков желтый крик

Жмется к выжженной земле,

Надевает Небосвод

Черный грозовой парик,

По вопящей мгле полей

Скачет капель хоровод —

Это танец духов злобных,

Корневых, огнеподобных,

Молнией ниспадших в глушь, —

Это пляс погибших душ!..

1981

* * *

Ты – Сокрытый в зрачке мотылька.

Из Тебя – голубиная стая.

Из Тебя выбегает река

И трава прорастает.

Нет ни лет, ни следов, ни причин —

Только Ты предо мною.

Из Тебя, как из солнца лучи,

Возникает земное.

И творенье – не где-то вдали,

Не в туманностях белых…

Мы не плыли. Мы по морю – шли.

Мы и буря, и берег.

1981

ШАРОВЫЕ МОЛНИИ

Темно. Россия велика

На все равнинные века

Ночного полушарья.

И лебедь – лентой в облака,

И коршун – черной шалью.

Средь молний бешеной игры

Дух округляется в шары

В ночи зигзагов диких.

Висят московские дворы.

Безмолвствует Языков.

1981

ПРИТЯЖЕНИЕ

Здесь тепла и дыханья – на донышке,

Только глянешь – уйдет без следа…

Так зачем же из дальней сторонушки

Так и тянет, и тянет сюда?

Из весны светлоглазой, невянущей —

В эту серую, кожа да кость,

Из округи, где други-товарищи —

В этот лед, где непрошеный гость?…

Но и в райских кустах пламенеющих

Хоровод всепрощающих душ

Разомкнётся, отпустит, и мне еще

Повезет – посетить эту глушь:

Та же участь сутулится темная,

Тот же месяц в слепой высоте,

И лютует зима неуемная,

Унося охладелых детей…

1982

ДУХИ

Я спал в вагоне, проезжая

Седьмую тысячу лугов,

Осин, отпрянувших от шпал. —

Они вопили, исчезая,

Их крики слышал я, хоть спал, —

Заштатных луговых богов.

В мой сон вступала мысль: а где же

Они шумят, когда в ничто

Направлен строй стволов литых?

Они живут одной мечтой!

Конец их жизни, их надежде,

Коль взгляд мой не объемлет их!..

И я надменно проезжаю —

И в пустоте, где ни души,

Поочередно оживляю

Леса, озера, камыши…

Мой сон. Над озером – туман.

Вдруг я в тумане различаю

Круженье маленьких фигур:

То духи? Зрения обман?

Они взлетают на бегу…

Как я не видел их вначале?…

Но словно спала пелена

С просторов обжитых, огромных

Я вижу тысячи существ:

Вода их танцами полна,

Они в воздушных спят хоромах,

За их мельканьем лес исчез…

Я мчусь по глади сна, как парус,

И духи дуют на меня, —

Я мал, я немощен без них…

Вот снова в стеклах лес возник.

Я у вагонного окна.

Я понял все – и просыпаюсь…

1982

ГЕФСИМАНИЯ

Ночь. Исцеления и встречи

Ушли. Пора перечеркнуть

Полета вертикалью вечной —

Горизонтальный пеший путь.

Во мраке ранящем весеннем,

Посредством зрения и чрез,

Пересекаясь с Вознесеньем,

Наземный путь являет – Крест.

О ты – оплакивать летящий,

Сшивая взмахом пустоту!

Учеников минует Чаша. —

Они до Чаши дорастут.

Весна – цветенье слов и мыслей…

О ты, летящий утешать,

Над садом души их повисли.

Пусть спят – смеются – не грешат…

О, как Земля вольна увлечь нас,

Как трудно перейти межу:

Ведь даже я, объявший вечность,

Пред восхождением дрожу!

О, как же страшно этим детям

Проснуться – и по трем ветрам

Развеяться!.. Четвертый ветер —

Народ рассеет, вырвет Храм,

Как древний кедр, из почвы с корнем…

О – пусть же спят и видят сны,

Меж тем как в муках ста агоний

Родятся Истины сыны!

Во сне и в яви – я меж вами,

Я – скрытый пламень ваших недр:

Я здесь – лишь отвалите камень!

Я здесь – лишь рассеките кедр!

Сей мрак – тревоги вашей оттиск:

Нагрянет страх – и в этот миг

Со мной вы ночью разминетесь,

Чтобы найти себя самих!..

1983

СОТВОРЕНИЕ

Когда Голос пронесся и лесом стал —

Это было имя мое,

Но еще вожделенья не знал водоем,

Не испил забвенья – кристалл.

Когда поле спаялось из двух слогов —

Это небо меня звало,

И стремились к Творцу сотни малых богов,

Мотыльками стучась о стекло.

Когда море всплеснуло руками потерь —

Это я уже сам говорил,

Но ни света, ни страха еще не хотел,

Только страсть прорастала внутри,

Только строила страсть островерхий костел,

Крест разлуки венчал острие,

Только стон над вселенной руки простер —

Это было имя мое!..

1983

* * *

Где до каждой весны —

По метелям разлившимся вплавь,

Где сбываются сны,

Никогда не сбывается явь,

В белоснежной стране,

Где, как свет, расставанье хранят —

По тебе и по мне

С колокольни любви прозвонят.

Где бы не были мы —

Пусть ни тени, ни памяти нет —

Встрепенемся из тьмы,

Отзовемся с безмолвных планет,

И на поле сойдем,

Не мечтая уже ни о чем,

Ты – весенним дождем,

Я – сквозь ливень глядящим лучом.

Если звон раскачать,

Если колокол светом налить —

Невозможно молчать

И нельзя ни о чем говорить.

Только, небо кляня,

Только, тленную землю любя,

Будет отблеск – меня

Излучаться сквозь отзвук – тебя…

1983

* * *

По коленчатым проулкам,

По кружащим площадям —

Все-то сроки проаукал,

Зим и весен не щадя,

Все-то звал одну на свете,

Да ни отзвука – в ответ:

Ах вы, крыши, не трезвейте,

Ведь ее на свете нет.

Так и стойте, запрокинув

В небо белые дымы,

Из хмельных своих кувшинов

Наполняя чашу тьмы…

1983

* * *

Господь окликал – то с угрозой, то ласково,

Тянуло к запретному, голос ломался.

Адамово яблоко с дерева райского,

На свете со сломленной совестью майся.

Лишь руку протянешь – и небо закружится,

Протянешься дальней дорогой для встречных,

И ужас – меж ребер, и в голосе – мужество:

Ты смертный и сильный – средь слабых и вечных.

Ты – клад недоступный, лес черный и девственный

Адам, познающий себя и висящий

На кедре Ливанском, на елке Рождественской,

Средь сотен стеклянных – один настоящий.

На кедре, на дубе Мамврийском, на яблоне —

На хрупких ветвях, на руках материнских,

Где надпись вины трехъязычная набрана

Руками бесстрастных типографов римских.

И в каждый апрель, как пушок возмужалости,

Из тел невоскресших трава выбегала,

И голос ломался – в угрозе и жалости,

И жизнь вожделенье во влагу влагала,

И мрак, осекаясь, рождался средь речи,

Небес кровяными тельцами играя,

И голос ломался – в разлуке и встрече,

Но дух не сломился, всегда умирая!..

1983

V ИЗ КНИГИ «Оклик» (1984–1986 гг.)

Поэт

Поэт наследует от Бога

Всевластность и покой,

Как небо замкнуто глубоко —

Неначатой строкой.

Судьба столетья золотая,

Задумана едва,

Придет, обличье обретая

Через его слова.

Но храм достроится – он снимет

Невидимый венец,

И поруганье в храме примет,

И славу, и конец.

1984

* * *

Бездна беспамятна. Сговора нет с ней.

Только растет, победить ее силясь,

Дом деревянный – твой замок бессмертный,

Древний твой храм, где родился и вырос.

Вот что торжественней всякой кантаты,

Вот что славней гениальных полотен:

Липовый запах и холмик покатый,

Где ты мальчишкой лежал, беззаботен.

Прежде – привычны, а после – священны

Сумрачный день и наряд затрапезный,

Вилы, тележка, просохшее сено —

Память спасенная, мост через бездну.

Нет, ни в мышленье высоком, ни в действе —

Глаз не раскрыть, не избыть отчужденья:

Душу спасают Случайности Детства,

Бога приводят к порогу рожденья.

1984

* * *

Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,

Где дыханье – над бездной и тьмой,

Где звезда, излучаясь, качала

Мой зародыш и замысел мой.

Тропки света во тьме расходились,

Мрак покорно мерцал, как руда,

Наше солнце еще не родилось…

Где же был я, мой Боже, тогда?

Ты пространство творил голубое,

Я ж, намечен в его глубине,

Был в Тебе, значит – был я Тобою,

Ты с тех пор и поныне – во мне.

Как текли времена величаво!

Как струились миры от Лица!..

Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала,

Нам с Тобою не будет конца!

1984

РУССКАЯ ИСТОРИЯ В КАРТИНКАХ

<Из цикла>

<1> ИЗБРАНИЕ ВЕРЫ

...

И не съвемы, на небе ли есмы были, ли на земли. Несть бо на земли красота такая…

«Повесть временных лет»

На славный спор о правой вере,

Во стольный Киев на ристанье

Пришли к Владимиру евреи,

Латыняне, магометане…

Князь истине внимал и бредням,

Всех выслушал – и все отверг.

И вот на проповедь – последним —

Выходит цареградец-грек.

Вся проповедь ему приснилась

В ту ночь: про первородный грех,

Про смерть Христа и Божью милость…

И слушает Владимир-князь,

Словами вещими согретый,

Воспоминанием томясь,

Как будто бы уже не раз

Переживал и слышал это…

Он посылает ближних слуг

В различных вер святые храмы:

Пусть им подскажут взгляд и слух,

Какой из всех – прекрасный самый.

И вот ответ: «Всего светлей

Поют в Софии, в Цареграде,

И мы забыли, пенья ради,

На небе мы, иль на земле!..»

…Века свершали над страной

Угрозы древних прозорливцев:

Господь велел осуществиться

Всем, не оставив ни одной

Напрасной. Поколений лица

Стирались мором и войной…

Но от конечного истленья,

Прощая грех, целя вину – Одно лишь

Пенье, только Пенье

Спасало Русскую страну:

О звуки Слова, искры Света,

Что в первозданной тьме горел, —

Певцы Руси, ее поэты

Единой страсти, разных вер!

В чащобе лет непроходимой —

Луч поэтический играл…

Хвала тебе, о князь Владимир,

Ты веру правильно избрал!..

1984

<2> БОРИС И ГЛЕБ

...

Како и колико лежав, тело святого… светло и красно и цело и благувоню имуще.

«Сказание о Борисе и Глебе»

Борис и Глеб, как ягнята

От ненасытного волка,

Смерть принимали от брата —

Лютого Святополка.

Не убоялись злобы

И от убийц не скрывались,

Только плакали оба,

С плотью младой расставаясь.

И друг за друга просили,

И друг о друге рыдали —

Глеб – из осенней России,

Борис – из заоблачной дали.

И о земном уделе

Не сожалели нимало,

И у каждого тело

Нетленно благоухало.

В смертный час у обоих

Сердце расширилось вдвое,

И посейчас любовь их

Ливнем слетает на поле…

1984

<3> ИОАНН НОВГОРОДСКИЙ

...

Повелеваю ти: сеи нощи донеси мя из великаго Новаграда в Иерусалим…

«Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим»

Ночью бес искушает святого

И крадется к нему все ближе…

Вдруг святой произносит слово —

И становится бес недвижен:

«Горю! Пусти! Нет мочи!

Сними заклятье, отче!»

– Взвыл, глаза закатил, оскалясь…

«Нет! За то, что мне насолил, —

Над мальчишкой смеется старец, —

Вмиг доставь меня в Иерусалим!»

И тотчас, изменившись в теле,

Испуская серную вонь,

Бес истек, аки тьма, из кельи,

И у входа встал, аки конь.

И над злобой безвидных людей,

И над благостью гор огромных,

Странный свой прославляя удел, —

Ко святыням смиренный паломник

На творенье столь мерзком летел!

И дивилось все поднебесье

Русской мысли предерзкой той:

Не кощунство ли, чтоб на бесе —

В Град Святой?!..

1984

<4>МИХАИЛ ЧЕРНИГОВСКИЙ

Михаил, князь Черниговский, вызван в Орду:

Там у входа в палаты Батыя

Два огромных огня зажжены, как в аду,

А за ними – кумиры литые.

– Князь, пройди меж огней

Для продления дней,

И пади пред богами – для счастья:

Коль падешь, станешь хану ты брата родней,

Если ж нет – растерзаем на части!..

– Не нарушит никто из Христовых рабов

То, что в Божьих предписано книгах!

На груди моей – крест, и в груди моей —

Бог: Пусть я жертвой паду за Чернигов!..

Просят русские слуги, пред князем склонясь:

– Ты не бойся, мы грех твой замолим!..

– Слуги, вы мне верны!..

Так ужель я – ваш князь —

Стану Богу слугою крамольным?!

Если я перед бесами ныне паду,

Крест святой на попранье им выдав, —

Город в рабство пойдет, он падет…

Я ль беду

На народ наведу, на Чернигов?!..

Он им в ноги бросает свой княжеский плащ: —

Возлюбили вы славу мирскую!

Пуще этих огней – адский пламень палящ,

Я же – в райских садах возликую!..

…Зазвенели сирот голоса, зарыдав

На высоких крутых колокольнях

Не в Чернигове только, —

Во всех городах,

Завоеванных,

Но непокорных!..

1985

<5> СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

...

Святый же…яко прозорливый имея дар, ведяще, яко близ, вся бываемая, зряше издалече… на молитве с братиею… предстоя о бывшей победе…

«Житие Сергия Радонежского»

Огоньки догорали средь воска,

Был сраженья исход предрешен,

И далекое русское войско

Видел Сергий блаженной душой.

Ярко вспыхнет свеча, задымит ли —

Эти знаки святой понимал:

Пел святой – подвигался Димитрий,

Громче пел – низвергался Мамай…

Бились рати на поле далече,

Сергий взглядом над битвой витал,

Побеждая и жестом, и речью,

И молчаньем смиряя татар.

Только вздрогнет вся певчая братья,

Если в пенье церковное вдруг

Лязг ворвется мятущейся рати

Иль рокочущий конский испуг.

И поющему иноку мнится

То предсмертный, то радостный крик:

До зари заставляет молиться

Просветленно-печальный старик…

1984

<6> АЛИМПИЙ-ИКОНОПИСЕЦ

...

Некто, юноша светел…

«Слово об Алимпии-иконописце»

В пресветлый день, когда алтарь

Успенья Расписывали греки-мастера,

Юнец Алимпий краски растирал.

Вдруг раздалось торжественное пенье —

И белый Голубь облетел весь храм…

Алимпий прожил жизнь, но он душой все там,

В том незабвенном чуде:

Его иконы – ангелы и люди —

Сияньем дня того освещены

И тела лишены,

Как Дух поющий…

А тьма вокруг – все гуще,

Слабее зренье, ближе смертный час…

Когда отходим мы, в руках у нас —

Одно лишь неоконченное дело,

Оставленное на последний миг.

Все прежнее – забылось, отлетело,

А это – главное – пред нами, и томит,

Как будто жизнь мы прожили напрасно…

Так и Алимпию уже рука

Не повинуется, и смотрит

Лик прекрасный

Уже как будто бы издалека,

Едва задуман, чуть намечен, —

А кисти падают, и нечем

Помочь…

…Вдруг входит некто – юноша столь светел,

Что ни в один из прежних дней

Алимпий бы его и не заметил,

Решил бы – отблеск на стене…

Тот, Светлый, поднимает кисти,

И Лик последний, неземной —

Густых небес рисует высью

И умиленья глубиной…

И та икона – не сгорела

В пожары, войны, мятежи…

Но кто ты – Светлый, в ризе белой,

Художник юный? О – скажи,

Не ты ли – день, не ты ли – Голубь,

Что в храме юности поет,

Не ты ли – взгляд, не ты ли – прорубь

В глаза Небес – Сквозь жизни лед?!..

1985

<7> ПЕТР И ФЕВРОНИЯ

Увидел как-то Петр, что Муромский князь Павел,

Его родимый брат, внезапно заскучал…

Причину Петр узнал – и Змея обезглавил,

Что к Павловой жене являлся по ночам,

По действию злых чар и в образе супруга…

Но Петр, избавив брата от недуга,

Сам занедужил: весь в крови, пролитой Змеем,

Он был – и язвами покрылся в тот же час…

Мы ж ничего того оспаривать не смеем

И повторяем все, как и дошло до нас.

Никак не может князь от язвы исцелиться,

Но наконец слуга ему приносит весть:

В селе рязанском есть Феврония-девица,

А у девицы той от язвы зелье есть.

Но благодарность Петр ей должен не иначе

Воздать за врачевство, как сам на ней женясь!..

Однако ж был весьма недолго озадачен

Условьем этим князь:

«Да ладно – отшучусь да откуплюсь подарком —

И обещает ей… И вот ему несут

С какой-то кислой жидкостью сосуд:

Он должен ею в бане жаркой

Весь натереться.

Лишь единый струп – Не натирать…

И под вечер Петру

Топили баню. А уж поутру —

Князь исцелился!..

Но не так он глуп,

Чтоб на Февронии незнаемой, незнатной

Жениться! Князь дары ей шлет…

И получает их обратно!

Выходит – исцелен бесплатно?

Ан нет! Вдруг струп единый тот,

Волшебным зельем не натертый,

Растет и ширится!.. И вот уж князь,

Пред тем насмешливый и гордый, —

Лежит весь в язвах, распростертый

У ног Февронии, винясь

В неверности минувшей – и клянясь

В грядущей верности…

А как они

Потом святыми оба стали,

И как друг в друга были влюблены,

И как молитвой их исцелены

Бывали многие – об этом вы читали!

Мы обо всем поведать не сумеем…

А умерли они в единый час.

Мы ж ничего здесь добавлять не смеем,

Лишь повторяем все, как и дошло до нас…

1984

<8> ДИОНИСИЙ

Мир заполняет золотистый свет.

Распятье – праздник: Иоанн, Мария,

В коричневом, зеленом – воспарили

Победно над землей:

В них страха нет.

И римский сотник

Рядом с Иоанном

Взлетает, просветлен,

В восторге странном…

Плывут багряно ангелы,

Чтоб резче

Златой земли светилась красота,

А посреди

Христос —

Уже воскресший! —

Сойти не хочет с дивного креста!..

1985