Помоги проекту - поделись книгой:
14 ОКТЯБРЯ по новому стилю Русская Православная Церковь совершает празднование события, происшедшего в 910 году в Константинополе, столице Византии. В то время в Константинополе жил Андрей Христа ради юродивый, русский по происхождению. Этот святой был, пожалуй, одним из самых сильных по благодати юродивых, подвизавшихся в Христианской Церкви во все времена. Днем и ночью, летом и зимой, в жару и мороз он ходил совершенно нагой по городу, обличал людские пороки, проповедовал. И все его чтили, просили его молитв, кланялись ему, потому что знали, что этот человек — великий угодник Божий.
Однажды во время Всенощного бдения, когда блаженный Андрей и его ученик, 16-летний отрок Епифаний, будущий Патриарх Константинопольский, молились во Влахернской церкви, то увидели, что с западной стороны храма по воздуху шествовали Пресвятая Богородица, святой Иоанн Креститель, апостолы, великомученики и другие великие святые. Пройдя под сводами, Пресвятая Богородица опустилась на колени перед престолом и со слезами начала молиться ко Господу о прощении грехов рода человеческого и за град Константинополь, которому в это время угрожала опасность от арабов-сарацин.
Конечно, Божия Матерь молится и на небе Своему Сыну, но сделала Она так на виду у этих двух святых для того, чтобы они рассказали людям, что Она Защитница и Предстательница пред Господом за весь христианский род. Помолившись так, Пресвятая Богородица поднялась вновь на воздух, повернулась лицом к народу, стоящему в храме, и раскрыла над всеми Свой омофор — покрывало, подобное тому, которое носят архиереи. Среди молящихся был и Византийский император, и вся придворная знать, и духовенство, и простой народ, однако Божию Матерь и сонм святых увидели только Андрей, Христа ради юродивый, и его ученик — отрок Епифаний. Блаженный Андрей нес тяжелейший подвиг юродства и был очищен постом и молитвою, он уже при жизни сподобился великих даров Духа Святаго — видеть невидимое, а Епифаний прислуживал и помогал святому, поэтому за свою богоугодную жизнь они были удостоены лицезреть это чудо.
Видение пришествия Пресвятой Богородицы в этот день совершилось еще и по следующему поводу. В это время, в начале X века, Византия уже хворала, тяжело болела недугами безнравственности и впадала во многие грехи.
Дух ревности благочестия и страха Божия стал ослабевать в Византии, потому что начиная с IV века, со времен равноапостольного Константина Великого, и до X века, почти 700 лет, можно сказать, люди жили безбедно. Если бы были битвы, вражеские нападения или какие-нибудь бедствия, то это бы вразумляло, ограждало, предостерегало народ от греха, т.к. скорби тоже необходимы для укрепления веры и спасения. Но вот наступила первая половина X века, и в Византии начались нестроения, престол захватывали недостойные правители. Были распри между придворной знатью, плелись интриги и заговоры. Но для объяснения этой ситуации нам, русским людям, не надо далеко ходить за примером, хотя всё это делается сейчас во всем мире, а не только в России, — в большинстве своем правят богоотступники и христоненавистники.
Не лучше обстояло дело и в Константинопольской Церкви, которая была светочем Христовой веры, образцом для подражания всем христианам! До нас дошли свидетельства современников тех лет, что были великие скорби и в самой Церкви. Господь милует и прощает грехи мирянам и более снисходителен к ним, чем к людям, которые посвятили себя на служение Богу: архиереям, монашеству и духовенству.
Им много дано от Бога, более открыта воля Божия, знание и учение о спасении — поэтому с них больше и спросится. Так вот, Господь тяжко наказывает народ за грехи духовные и духовных лиц, а в то время высшие слои населения Византии утратили веру, а с ней и христианское благочестие. Чем больше греческий народ духовно слабел, тем дальше по территории продвигались турки. Но Божия Матерь, любящая Свои уделы, молилась за Византийскую империю, и тогда в X веке Господь переменил гнев на милость: сарацины, которые стояли у стен Константинополя, были разбиты и отогнаны. Византия после этого простояла еще 500 лет.
Не только Византийскую империю защищала Пресвятая Богородица. Еще больше, может быть, сейчас Она покровительствует нам, любит наш русский народ за то, что он благостный, трудолюбивый, мужественный, терпеливый, хлебосольный, простодушный. За всю более чем тысячелетнюю историю нашего Отечества Божия Матерь неоднократно защищала его и помогала выстоять в различных бедствиях, это видно из множества свидетельств о Ее заступлении и предстательстве. Она постоянно денно и нощно ходатайствует за каждого из нас, стоит только помолиться, оберегает каждый град и все наше Отечество в целом, защищает Русскую Православную Церковь!
Начиная с правления Александра Невского, Божия Матерь помогала Руси отражать нападения врагов: освободила нашу землю от монголо-татарского ига, от польско-литовского нашествия, которое было 400 лет назад, от Наполеона, от немецко-фашистских захватчиков — защищала нас во всех нестроениях. Пресвятая Богородица в 1941 году явилась святителю Илии, митрополиту гор Ливанских, который заточился в подземелье, не ел, не пил и решил, что пока не вымолит Россию, не выйдет из затвора!
И спустя три дня непрерывной молитвы ему явилась Сама Царица Небесная и сказала, что Россия будет спасена, если правительство Советского Союза выполнит Ее повеления. Божия Матерь сказала, что нужно открыть храмы, освободить священников из мест заключения и вернуть с фронтов, где они с оружием воевали, чтобы они начали совершать Богослужения, а также необходимо было обнести Казанскую икону Божией Матери вокруг Ленинграда, Москвы и Сталинграда и не сдавать этих городов.
Вот Кто был Верховным Главнокомандующим и Верховным Правителем в России — Пресвятая Богородица!
Не зря одна из Ее икон называется Державная: Царица Небесная держит в руке скипетр Царства Российского до сегодняшнего дня!
Покойный митрополит Алексий (Симанский), будущий Патриарх Московский и Всея Руси, обнес Казанскую икону вокруг Ленинграда с крестным ходом, и город выстоял в блокаду 3,5 года. Москву облетели на самолете с иконой — и столицу не сдали врагу! В Прохоровке, пока не выгрузили с эшелона наши танки, немецкие пушки не могли стрелять. В Сталинграде молились пред иконой Божией Матери, и немцы не смогли сломить духа русского солдата! По молитвам была явлена небесная помощь: в августе 1942 года военному совету Сталинградского фронта во главе с маршалом Жуковым перед началом великой Сталинградской битвы явился святой Николай Чудотворец, повелевший отслужить Литургию, что и было сделано, и Сталинград был спасен.
Перед взятием Кенигсберга командующий фронтом привез на передовую священников и икону Божией Матери, те совершили молебен, взяли икону и пошли с ней в руках прямо на немцев! Солдаты закричали: "Что вы делаете?! Вы же погибнете!" И тут смолкли пулеметы, пушки, автоматы — над головами наступающих на Кенигсберг, теперь Калининград, русских воинов шла в воздухе Пресвятая Богородица, Которую увидели немцы. У них отказало все оружие, и они не сделали ни одного выстрела, встали на колени и молились Мадонне, так они называют Пресвятую Богородицу! Они поняли в это время, Кто помогает русским и за что помогает — за то, что покаялись, обратились к Богу и пошли с иконой на врага, вот самое главное оружие. Таким образом, Кенигсберг был взят и покорена 150-тысячная армия немцев.
И мне хочется посоветовать вам, когда вы отправляете своих мужей, сыновей, братьев, внуков в армию, давайте каждому иконы Божией Матери и Спасителя карманного формата, и все вернутся целыми, здравыми и невредимыми, в каком бы пекле им ни пришлось побывать. Множество было и других случаев, когда Пресвятая Богородица защищала Русскую землю. Так было и во время нашествия Тамерлана и Ахмата: выносили Владимирскую икону, и она останавливала вражеские полчища — это и есть
Покров Божией Матери Святой Руси, защита от гнева Божия и от зла наших врагов.
А врагов у России предостаточно!
Сегодня оплотом мира, а лучше сказать — жизни во всем мире, является Россия: до тех пор, пока русский народ хранит и исповедует истинную Православную веру, дотоле живет и сама Россия, и ради нее стоит весь мир. Те же американцы, англичане, немцы и всякие индийцы до тех пор дышат и живут, пока дышит и живет русский народ, пока существует Россия. Как уже было сказано, Пресвятая Богородица не только народы и государства защищает, но и каждого из нас. Если мы слезно покаемся и с сердечной молитвой искренне помолимся, то помощь Божией Матери не замедлит нас посетить, Ее Покров защитит нас от всяких бед, скорбей и напастей. Приступая к любому делу, отправляясь куда-нибудь или лежа на одре болезни, надо возносить, прежде всего, молитвы Пресвятой Богородице, и Она вскоре подаст нам помощь. Все мы прекрасно об этом знаем, но ленимся и небрежем, ибо, как гласит народная пословица, пока гром не грянет — русский мужик не перекрестится.
Аминь!
Дмитрий Рогозин БАРОН ЖОЛТОК
Владимир Бондаренко
БАБУШКА НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА
Бабушка Наташа была очень сильным человеком. Только представьте себе: заболев полиомиелитом, который скрутил все её конечности в штопор, она последние девять лет своей жизни провела в постели в своей старой московской квартире, но я ни разу не видел её удручённой и жалующейся на жизнь. Наоборот, бабуля была главным оптимистом и шутником в семье. Она знала бесчисленное количество всяческих анекдотов и забавных историй, прекрасно умела их рассказывать, а потом заходилась таким заразительным смехом, что тётке Тане приходилось ставить раскалённый поднос с капустным пирогом на пол, а самой бежать к матери и просить, чтобы та остановилась, дабы "как бы чего не вышло". В общем, бабка была талантливой артисткой-комедиантом.
Это не мешало ей быть строгой и властной с отцом, даже иногда жёсткой. Я всегда поражался тому, как мой всегда уверенный в себе батя, тогда ещё молодой красавец-генерал, жёсткий на службе, да и в семье, из кабинета которого, как мне рассказывали, некоторые нерадивые сослуживцы вылетали в минуты его гнева, как пробка из бутылки шампанского, короче, этот мой глыба-отец если и не дрожал перед своей парализованной матерью, то уж точно трепетал.
Сюда, на улицу Дурова, мы ездили регулярно — строго по раз и навсегда установленному расписанию — аккурат после обеда каждую субботу и так засиживались часов до девяти вечера. Честно говоря, пока я был маленький, бабушка Наташа большого внимания на меня не обращала, и я сновал по комнатам и просторному коридору в поисках чего-нибудь мальчишке интересного. Иногда возвращался в большую комнату, где в углу стояла бабушкина кровать и рядом сидели и что-то обсуждали мои родители. В этот момент бабуля наводила на меня свои голубые глаза и орлиный нос и, указывая на какую-нибудь статуэтку, вдруг начинала сухо чеканить: "Этот фарфор, между прочим, держал в своих руках Александр Сергеевич Пушкин". Если же я, изнемогая от скуки, плюхался в старое кожаное кресло, баба Наташа говорила: "Не продырявь! В этом кресле любил сидеть Сергей Есенин!"
Несмотря на своё малолетство, я уже тогда относился к словам взрослых с изрядным скептицизмом, а потому строгим указаниям бабушки следовал, но на её исторические экскурсы применительно к посуде или мебели в доме на улице Дурова не реагировал вовсе. Бабушка же была умелая рассказчица, вот я и думал, что есенинское кресло и пушкинская статуэтка — это всё так, для красного словца.
Шло время. Я перешёл в 9-й класс, сильно вытянулся и окреп. Наталья Борисовна с удовлетворением отмечала моё превращение в юношу. В мой адрес то и дело сыпались бабушкины комплименты, перемежаемые поучениями. Мне казалось, что вот-вот она позволит мне присесть к её кровати и выслушать целый набор нотаций. Для меня это было важно, так как для остальных членов моей семьи сия её милость означала бы мой переход в возрастной ценз "человека разумного".
Люди не могут не чувствовать приближения своего конца. Даже если все вокруг, в том числе и врачи, говорят, что "всё как всегда". Как-то в один из традиционных субботних вечеров отец раньше обычного засобирался домой. В воскресенье он должен был лететь на Дальний Восток, вставать надо было засветло, чтобы успеть на аэродром Жуковский к назначенному на раннее утро спецрейсу. Мама вместе с тёткой понесла чайный сервиз на кухню. Я подошёл к бабушке, наклонился над ней, чтоб поцеловать её щеку, но она своими худыми изогнутыми пальцами стиснула мою руку, велела присесть и кое-что важное послушать. Это было настолько ново и непривычно, что я запомнил наш разговор с фотографической и магнитофонной точностью.
"Послушай, внучек! Я завтра умру. Я это знаю. У тебя впереди большая и интересная жизнь. То, что я сейчас тебе скажу, может тебе пригодиться. Я всю жизнь скрывала своё происхождение, работала простой модисткой и держала язык за зубами. Я боялась не за себя, а за твоего отца. Запомни, что я тебе скажу, хотя, может, ты и не поймёшь это сейчас, но потом у меня уже не будет такой возможности. Мальчик мой, в тебе течёт благородная кровь. Мой дед Николай был царским генералом, бароном. Он был полицмейстером Москвы, больши-и-и-и-и-м жандармским начальником. Твой папа не всё о нём знает, ему это могло бы повредить по службе. Но ты запомни, что тебе твоя бабушка сказала. Хорошо? Ну, всё, ступай!"
На следующий день бабушка Наташа действительно умерла. Про легенду о прапрадедушке-жандарме я довольно-таки быстро забыл и вспомнил о ней ровно через 30 лет, и то — совершенно случайно.
ЖАНДАРМ
— Поразительная беспечность, Александр Александрович! Идёт второй год войны с германцами, а вы в тяжелейшее для нашего фронта время допускаете погромы подобных масштабов, да ещё с такой политической манифестацией! Государь возмущён бессилием полиции. Императрица вне себя от оскорблений толпы!
Помощник министра внутренних дел генерал Джунковский, нервно подёргивая ус, мерил кабинет градоначальника тяжёлым шагом. Готовясь к этой встрече с генералом Адриановым, он заранее решил, что будет тщательно подбирать слова, дабы не выказать ни излишнего раздражения более чем странным поведением градоначальника, ни свою жалость и даже сострадание к собеседнику, которого знал уж более 20 лет с самой лучшей стороны — как человека ответственного, разумного и в высшей степени порядочного. Тем более в его голове не укладывалось поведение Адрианова, допустившего ничем не оправданную "деликатность" к толпам погромщиков.
Борьба с "немецким засильем" не была уж чем-то из ряда вон выходящим даже в среде петербургских аристократов, не говоря уж об армейских кругах. Дело дошло до переименования столицы в Петроград. Ненависть к немцам и ко всему, имеющему отношение к Германии, была разлита ровным слоем по всему русскому обществу — от элиты до низов.
Безответственное поведение элиты русского общества отозвалось погромной стихией. Дурные вести с фронта добавляли хмеля в брожение умов. Русский бунт, "бессмысленный и беспощадный", готовил свою генеральную репетицию. На сей раз его жало было направлено против русских немцев — верных солдат и тружеников великой Империи. Громя магазины и фабрики тех, чья вина состояла лишь в пользовании немецкой или, на худой конец, курляндской, скандинавской или даже французской фамилией, хорошо организованная масса, будто выдавленная из тюбика на улицы Москвы, проклинала царицу, её родную сестру и всех "немцев", "заполонивших двор и опутавших государя".
Джунковский понимал, во что это может вылиться уже в ближайшие годы, и считал своим долгом предупредить царя о грозящей ему и Отечеству опасности. Он ещё не знал, что государь его не услышит. Спустя три месяца после немецких погромов — в августе 1915 года, Николай II отстранит командира Отдельного корпуса жандармов генерал-майора Джунковского от должности — за "доносы на Старца". На весах монарших ценностей "сидевший на ушах императрицы" Григорий Распутин перевесил верного государю охранителя Империи. Но сейчас, в кабинете градоначальника Москвы, Владимир Фёдорович об этом знать никак не мог, а представить — тем более. Теперь ему предстояла тяжёлая миссия — расследовать действия московской полиции, допустившей разгул народной стихии в самом центре древней русской столицы, решить судьбу своего старого сослуживца генерала Адрианова и подготовить рапорт его императорскому величеству.
Джунковский обошёл кругом выглядевшего совершенно потерянным московского градоначальника, застывшего посреди своего кабинета. Будто ястреб, делая боевой круг перед падением камнем на свою жертву, жандарм вдруг почувствовал, что старый друг стал ему совершенно безразличен. Кровь, которую он хотел выпустить из его разорванных клювом жил, будила в нём азарт охотника. Он наслаждался мгновением перед неминуемой развязкой своей встречи с противником, заранее сдавшимся на милость победителю. Он вообще перестал что-либо чувствовать к своему собеседнику и полностью отдался инстинкту, воспитанному в нём годами службы в тайной полиции и жандармерии.
— Друг мой, Александр Александрович! Я только что ознакомился с составленным вами рапортом. Потрудитесь объяснить, как вам, человеку опытному и предусмотрительному, в голову пришло возглавить толпу на её пути к дому генерал-губернатора? А как, позвольте полюбопытствовать, должны вести себя жандармские части и казаки, получившие приказ рассеять толпу, когда они видят в её голове его превосходительство господина градоначальника, то есть вас, мой дорогой друг? Да самый ленивый и тёмный из бунтовщиков резонно предположит, что коли в толпе вышагивает сам Адрианов Александр Александрович, то, стало быть, погромы дозволены и проводятся по высочайшему указу! Мда-с! Скажите на милость, Александр Александрович, на вас затмение нашло, али хворь какая? Сброд, всякая сволочь, подобно узурпатору, грабит и поджигает нашу Москву, а вы их вовсе не разгоняете! Нет, что вы, как истинный друг народа и знаток потаённых струн его, вы чинно ступаете во главе колонны черни, причём самой что ни на есть подлейшей из подлейших. Вы вместе с этими, простите, мерзавцами и христопродавцами распеваете то "Боже, Царя храни!", то "Спаси, Господи, люди Твоя!", да всё это — под портретом государя, да с хоругвями и образами! Ах, славный, добрый, православный наш народ, вот вышел на прогулку, мирную, так сказать, демонстрацию, а то, что фабрикантов камнями побили, да под мостом утопили, так это, можно сказать, высшее проявление патриотических чувств и солидарность с воюющим за Россию фронтом! Ваше превосходительство, я правильно читаю ваши мысли-с? Не так ли? Нет, нет, голубчик, не отводите глаз! Как старый друг скажу вам прямо: то, что вы изволили допустить-с, это — позор мундира! Нет-нет! Не затыкайте уши! Прошу вас дослушать до конца сие моё крайнее возмущение вашим удивительным и ничем не объяснимым поведением! Не первый год мы знаем друг друга, никогда не испытывал я к вам чувств иных, кроме дружеской теплоты, а потому уж прошу вас не прерывать меня и не показывать всем видом своим, сколь противны вам мои слова!
— Владимир Фёдорович! Сделайте милость, пожалейте меня, мой друг! Неужто вы и в самом деле стали на сторону тех, кто во всех этих страшных событиях усматривает лишь мою вину? Вот уж и князь Юсупов…
— Ах, кстати. До императрицы дошли слухи, что в силу присущей вам беспечности вы настолько розово смотрели на вещи, что чуть не обрекли на верную смерть её сестру-бедняжку. Подумать только: вы даже не пытались убедить великую княгиню остаться в её Марфо-Мариинской обители и не ехать на Тверскую. Мол, заседание Красного Креста без родной сестры императрицы ну никак не обойдётся! Вы в самом деле не видели оснований опасаться за эту поездку? Поймите, Александр Александрович, безопасность вдовы московского генерал-губернатора, как, впрочем, и иных важных особ, проживающих в Москве, всецело лежит на ваших плечах. Мало ли на нашей памяти кровавых преступлений, направленных против членов семьи государя императора? Ещё кровь великого князя Сергея Александровича запечься не успела, а вы столь опасно рискуете жизнью его вдовы! Не удивительно, что сам князь Феликс Феликсович Юсупов отменил её поездку на собрание. Его супруга поведала мне о том, что была вынуждена рассказать о случившемся императрице. В вашу защиту я добавил лишь, что именно усилиями полиции была спасена от погромов Ордынка и сама Марфо-Мариинская обитель, основанная Елизаветой Фёдоровной, но не думаю, что это позволит смягчить гнев её величества. Вы же знали с Севенардом, что Елизавета Фёдоровна своим гессенским происхождением не снискала себе уважения среди патриотических масс! Севенард, этот ваш любимчик, этот прохвост, — он-то себя успел обезопасить. Вот, полюбопытствуйте, его записочка княгине Юсуповой. Читайте, без очков не видите? Сейчас я вам её прочту: "Ваше сиятельство, это немыслимо, великую княгиню по дороге убьют". Граф Толстой ваш Севенард, а не полицмейстер! Ну ежели Севенард понимает обстановку в Москве лучше вас, может, его и назначить градоначальником? Может, тогда придётся меньше опасаться за Белокаменную? Милостивый государь, Александр Александрович, вам плохо? Так попейте водички! Ох, Александр Александрович, за столько лет вашей безупречной службы ни мне, ни нашему министру Маклакову, ни покойному Петру Аркадьевичу Столыпину, который безмерно уважал вас, не приходилось сомневаться в вашей способности надёжно поддерживать безопасность в Москве, а тут такое разочарование!
Адрианов вспыхнул от ударившего в голову гнева. Смущение прошло. Ему на смену шёл протест. Ещё никогда ранее Джунковский не позволял себе так обходиться с ним. Даже обстоятельства сего дела не давали ему оснований разговаривать с ним, московским градоначальником, подобным образом. Да, он, конечно, понимал, что именно ему придётся отвечать за гибель гражданских лиц, да ещё и женщин. Морально он был к этому готов. Вести о приезде Джунковского в Москву означали для него лишь то, что наступает развязка трагедии, жертвой которой стал и он сам. Позорная отставка была бы наименьшим злом, но и судебное преследование исключать было нельзя.
Будучи генералом свиты его величества, Адрианов не мог не знать о крайнем раздражении царя его поведением, хотя и считал сие мнение несправедливым и основанным на поверхностном восприятии случившегося в Москве несчастья. Тем не менее, примириться с вызывающей сожаление, с учётом стольких лет прежнего знакомства, позицией своего старого знакомца и приятеля — генерала Джунковского — он не мог. Всё в нём заклокотало, забилось, и еле сдерживая волнение, градоначальник перешёл в контратаку:
— Милостивый государь! Вы желали бы, чтобы я отдал приказ стрелять в безоружных людей? Залить Москву кровью? Да-с, они погромщики, но всё же люди, а не враги Отечеству. Вы, должно быть, забыли баррикады и кровь 905-го года? А я не забыл! И не хочу её! Слышите, не-хо-чу! Мы не каратели, нет! Мы стражи закона и порядка. Насилие породит насилие, и тогда мы с вами разбитыми лавками не отделаемся. Да-с, представьте себе, и я скорблю по невинно убиенным. Но могло быть хуже, много хуже! И не вам, ваше превосходительство, меня попрекать либерализмом! Не вы ли, Владимир Фёдорович, своим решением запретили институт секретных сотрудников в армии и на флоте, уволив сотни блестящих профессионалов?! Не вы ли ликвидировали агентуру среди учащихся в учебных заведениях? Вам ли бросать мне упрёк в лицо после того, как именно по моему настоянию в Москве и Петрограде удалось отстоять охранные отделения, кои вы порушили по всей Империи? Вы лишили нас зрения, понимания того, что реально происходит по всем этим подвалам и чердакам, по всем этим марксистским рабочим кружкам! Мы же ослепли, потеряли слух, обоняние! Может, вам более известны эти настроения? Так поделились бы уже! Я вам так скажу: в волнениях по всему чувствовалась чья-то направляющая рука и закономерность. Жандармы, увещевая возбуждённую толпу разойтись, своими глазами видели повсюду снующих студентиков и прочих подстрекателей и провокаторов. Но, по вашей милости лишившись глаз и ушей, мы были слишком поздно предупреждены о грозе, надвигавшейся на город. Да-с! Не говоря уж о масштабах волнений!
Я, конечно, отвечу за всё. Чинить препятствий в порученном вам расследовании этих трагических событий не собираюсь. Понимаю, к чему вы клоните. Я собственноручно и немедля напишу прошение об отставке, но запомните, генерал Джунковский, уходом моим вы грозу не остановите. Именно грозу, страшную грозу, идущую на Россию. Прошу вас, Владимир Фёдорович, лишь об одном: полно и беспристрастно разобраться в действиях моих подчинённых, ибо в них я нахожу примеры преданности нашему делу, мужество и профессионализм. Честь имею!
Генерал-майор Адрианов встал из-за стола. По всему было видно, что ему с трудом удавалось сохранить даже видимость самообладания. Не протягивая руки Джунковскому, он как-то неестественно распрямился, не поднимая глаз, повернулся к выходу и уже успел сделать пару шагов, как вдруг остановился:
— Да, совсем забыл… Здесь на столе материалы прокурорской проверки действий полицмейстера 4 отделения генерал-майора Миткевича-Жолтка. Обычная история, знаете ли: невинных карают, непричастных награждают. Владимир Фёдорович, я уж на дальнейший ход дела по Николаю Антоновичу повлиять не могу, так уж вы сами определитесь: наказать Миткевича или наградить.
Адрианов, наконец, поднял тяжёлый взгляд на безучастно наблюдавшего за ним Джунковского, что-то, видимо, ещё хотел добавить, но осёкся, помявшись, засобирался и, неловко зацепив плечом вешалку у двери, покинул кабинет.
Поделиться книгой: