Живодер

Это перевоплощение Клайва в Сесилию обычно происходило в заведении под названием "Трансформация", которое располагалось напротив станции "Юстон" на улице Эверсхольт в Камдене. Оно находилось между парой магазинов, специализацию которых забываешь через пять секунд после того, как взглянул на витрину, и двумя кафешками, где подавали курицу с вареным картофелем и спагетти с чипсами и жареным хлебом для одиноких мужчин, которые в любую погоду носят шляпы. Юстон и Кингз-кросс всегда славились заведениями, в которых готовили подобную дрянь, словно первое, о чем мечтал любой приезжий с севера, так это о такой пище. Однако на самом деле большинство парней, сходивших здесь с поезда, мечтало о женщине. "Трансформация" находилась прямо напротив вокзала, так что нервные бизнесмены из Тринга, Ливерпуля и Глазго могли сразу зайти туда и преобразиться в не менее нервных женщин. Витрины заведения были закрашены красной краской, на которой было написано "Парики, корсеты, макияж", а также снабжены фотографиями до и после перевоплощения: слева — молодой человек в комбинезоне, которого исследователь рынка поместил бы во вторую социоэкономическую группу как дизайнера на договорах или кого-нибудь в этом роде, а справа — он же в образе женщины из Брэдфордского муниципального округа, страдающей из-за беременности и наркомании собственной дочери и находящей утешение в хоровом пении в профсоюзном клубе по пятницам.

Пару раз в неделю Клайв посещал "Трансформацию", переодевался женщиной и шел на свидание со своим другом Эшли (в обычной жизни Арчи). Они гуляли, а потом заходили в кафе выпить чаю с булочкой или шли в фешенебельный бар, чтобы пропустить по рюмочке. Прогулка в образе Сесилии представлялась Клайву чем-то вроде перевоплощения в слегка позабытую знаменитость типа Мела Смита или Кеннета Браны. Большинство людей не обращало на нее никакого внимания, однако у одного из тридцати она вызывала любопытство — он поворачивался, замечал что-то необычное, ему в голову приходила какая-то мысль, но к этому времени Сесилия оказывалась уже далеко, оставляя за собой шлейф недоуменных взглядов, намекающих тычков в бок, а иногда и насмешек с агрессивными выкриками. Между трансвестизмом и славой было еще то сходство, что вызываемое внимание находилось в обратно пропорциональной зависимости от фешенебельности и модности района, обитатели которого проявляли полное безразличие к лицам, мелькающим на телеэкране. В Камдене имелся свой местный "Сейнсбери", где искушенных обывателей было гораздо больше, чем неискушенных, и где Мел и Кеннет могли бы разгуливать совершенно спокойно, так как никто не стал бы требовать у них автографов. Эшли и Сесилии там никто не досаждал, и они гуляли часами.

Сесилия всегда получала огромное удовольствие от этих прогулок, они становились вершиной недели, пока Эшли однажды не указал ей на велосипедистов, и после этого все рухнуло. В этом Клайв и Сесилия оказались похожи — они были склонны впадать в отчаяние, когда им на что-то указывали. Много лет назад Клайв любил совершать далекие поездки по шоссе на своей спортивной машине "гордон-кибл". Однажды он собрался в Лидс и прихватил с собой своего приятеля Леонарда. Через некоторое время Леонард спросил, не может ли он сесть за руль, они свернули к станции техобслуживания и поменялись местами. Леонард тут же выехал на шоссе и разогнался до восьмидесяти пяти миль по внешней полосе. Впереди них по средней полосе ехала "воксхолл-астра" со скоростью семьдесят миль. Вместо того чтобы пересечь два ряда и обогнать ее, Леонард пристроился прямо сзади и принялся мигать фарами. Клайв был очень осторожным водителем и всегда соблюдал двухсекундную дистанцию между машинами; он достиг этого, отмечая время, когда передняя машина миновала какой-нибудь знак или мост, а потом произнося про себя фразу: "Только дурак нарушает правило двух секунд". Если он успевал произнести ее до конца, прежде чем достигал того же знака, значит, расстояние оставалось безопасным. Он попробовал проделать это с "Астрой" и успел сказать лишь: "Только ду…" После длительного периода мигания шедшая впереди машина свернула в сторону. Леонард обогнал ее и вернулся на внешнюю полосу.

— Что это было? — осведомился Клайв.

— Средняя полоса должна быть свободна для обгона, — педантичным голосом пояснил Леонард. — Все остальное время машины должны ехать по внешней полосе. Иначе для обгона останется только одна полоса и это будет замедлять движение. Езда по крайней левой полосе — это эгоизм и недомыслие.

— Что ты говоришь? А я и не знал, — ответил Клайв и с тех пор потерял всякий интерес к машине.

После этого случая ленты шоссе, прежде разворачивавшиеся перед ним с веселым радушием и сулившие целую череду удовольствий, превратились в бетонные стоки раздражения, по центральным полосам которых ползли эгоистичные копуши, плевать хотевшие на окружающих; ему казалось, что нет номерного знака, который не издевался бы над ним лично. Подобно Леонарду, Клайв теперь пристраивался за ними (а иногда в такой очереди оказывалось до тысячи машин, если вы обращали внимание), мигал фарами, а если они не сворачивали в сторону, нажимал на клаксон, подъезжал ближе и снова мигал. Зачастую впереди идущие машины и в этом случае отказывались сворачивать, делая вид, что не замечают его. Поэтому уже по прошествии месяца после той поездки с Леонардом Клайв четырежды был на волосок от автокатастрофы, в него один раз стреляли, и он участвовал в двух поножовщинах на объездных дорогах. Клайв продал свой "гордон-кибл" с большими убытками, так как цены на него упали, и теперь, когда ему требовалось уехать из Лондона, он пользовался поездом.

То же произошло с велосипедистами. Однажды Сесилия и Эшли, нежно взявшись за руки, шли по Хай-стрит, и, когда они переходили дорогу рядом с Медицинским центром китайского целительства, на них вдруг вылетел велосипедист, ехавший по противоположной стороне, так что им пришлось отскочить в разные стороны.

— Они просто выводят меня из себя, — сказал Эшли.

— Кто? — спросила Сесилия, у которой кружилась голова, словно она стояла на вершине высокого трамплина; она чувствовала приближение неприятностей, но ничего не могла с этим поделать.

— Чертовы велосипедисты. — ответил ее друг. — Они же представляют угрозу для жизни. Ездят на красный свет, выезжая на встречную полосу и на тротуары, а главное, все это с таким самодовольным видом, будто они делают нам одолжение тем, что отравляют нам жизнь.

И тут же вся улица для Сесилии заполнилась несущимися и кренящимися велосипедами, а сердце ненавистью. Она всегда считала велосипеды довольно безобидными механизмами, но теперь все эти пролетающие мимо со свистом люди с равным успехом могли бы оседлать зачумленных ротвейлеров — такой гнев и ужас они в ней вызывали. Они подразделялись на несколько видов. Здесь были рассеянные женщины на складных велосипедах, чернокожие юнцы, говорившие по мобильникам и ехавшие отпустив руль, претенденты на ДТП на гоночных велосипедах с опущенными и перевернутыми рулями, серьезные байкеры на горных велосипедах с передними подвесками, сделанными из таких легких сплавов, какие можно найти только на упавших астероидах, двадцатипятилетние пижоны в мешковатых брюках, катившие на своих хромированных монстрах, о цене которых она даже боялась подумать, и посыльные, посыльные и еще раз посыльные. Почтальоны-контрактники крутили педалями с такими выражениями лиц, которые говорили: "Только не вздумай меня останавливать, болван. Прошлогодние отчеты о налоге на добавленную стоимость должны попасть в Химический банк до вечера! Переписанный сценарий должен был лежать на столе Тима Бивена еще вчера, иначе хрен я получу деньги! Билеты на благотворительный бал должны быть доставлены Мелу Смиту мгновенно, и ни одна старуха на переходе меня не остановит!" — и вот та уже взлетает на воздух кверху задницей.

Единственным велосипедистом, который останавливался на красный свет светофора, ехал по проезжей части и вел себя абсолютно миролюбиво, подчиняясь правилам, как в добрые старые времена, был писатель Алан Беннетт, разъезжавший на своем темно-зеленом дамском велосипеде с плетеной корзинкой на руле, как персонаж какого-нибудь фильма о Кембридже.

Сесилия попыталась скрыть от Клайва то, что ей довелось узнать о велосипедистах, но тот довольно быстро обо всем пронюхал, и его жизнь тоже оказалась погубленной. Более того, Клайва это потрясло гораздо больше, чем Сесилию. Он был склонен к переживаниям больше, чем она; его выставили из нескольких мини-маркетов и из пункта видеопроката за пререкания, к тому же поездки в Челтнем тоже на время отменялись.

У Клайва и Сесилии была хорошая работа — они были переплетчиками. Клайв научился этому делу в почтенной фирме в Бермондси. Он попал в последний набор, осуществлявшийся среди детей рабочих, позднее это ремесло стало уделом среднего класса и ему начали обучать в закрытых художественных школах. Теперь он работал на дому в окружении клея, картона и кожи в муниципальной квартире в Холборне, бетонном порождении 60-х, которое бельмом на глазу торчало на месте бывшей площади короля Георга. Он неплохо зарабатывал, реставрируя старые манускрипты, переплетая лекции и другие современные тексты для расположенных поблизости Британского музея и Лондонского университета, а иногда выполняя и художественные заказы, как, например, изготовление переплета для раритетных гравюр из крысиной кожи, что позволяло ему покупать Сесилии тончайшие ажурные колготки.

Когда Клайв не ходил в "Трансформацию", он работал все утро, потом, как и десятки тысяч других одиноких лондонских ремесленников — художников, скульпторов, ювелиров, сочинителей для Интернета, — шел в кафе, чтобы съесть тарелку супа и сандвич с плавленным сыром, слушал, как задают жару какому-нибудь политику в программе новостей "Мир за последний час", и шел гулять. Каждый день он выбирал один и тот же маршрут — мимо алкоголиков, толпящихся у кассы Министерства социального обеспечения, потом мимо косовских беженцев, мывших машины, пока их женщины попрошайничали на углу Воберн-плейс и Юстон-роуд, затем мимо "Трансформации" и снова мимо алкоголиков, стоявших в начале Хай-стрит. Клайву часто приходило в голову, что улицы Камдена можно полностью вымостить алкоголиками, столько их лежало вокруг. Как ни странно, большинство из них были иностранцами, видимо, они поступали сюда из других стран в рамках международной программы по обмену алкоголиками. Клайв заметил у них странную особенность — все они щеголяли роскошными гривами. "Какая жалость", — думал почти лысый Клайв, проходя мимо очередного коматозника с впечатляющей гривой угольно-черных кудрей.

А потом, поедая свой суп, он услышал однажды по радио, что злоупотребление алкоголем способствует росту волос, так как подавляет у мужчин выработку тестостерона. И Клайв решил пристраститься к выпивке, если она, конечно, могла еще проявить свои чудодейственные свойства до того, как он окончательно лишится шевелюры. У Клайва имелись проблемы особого свойства: в отличие от остальных лысых он не мог себе позволить маленькую бородку в стиле битника, которая компенсировала бы отсутствие волос на голове, потому что та мешала бы Сесилии.

Через тридцать минут быстрой ходьбы он добирался до Деланси-стрит, проходил по Риджентс-Парк-роуд до Примроуз-хилл и там останавливался, чтобы выпить чашечку капуччино под навесом одного из многочисленных кафе или кондитерской. Прямо напротив того места, где он пил кофе, располагалась преуспевающая звукозаписывающая фирма, поэтому перед ней постоянно толпились похожие на Клайва сорокалетние мужчины с редеющими волосами, облаченные в какие-то молодежные шмотки. Точно так же, как американские почтальоны, которым "ни снег, ни дождь, ни жара, ни ночная тьма не могли помешать выполнить свои обязанности", Клайв и его товарищи по кофепитию стоически продолжали оставаться на улице вне зависимости от погоды. Внутренние помещения кондитерских пустовали даже во время январских метеоритных бурь. Еще двадцать лет назад вы бы ни за что не заставили англичанина сидеть на улице. Он просто не стал бы этого делать. Даже в летнюю жару завсегдатаи пабов прятались за матовыми стеклами и стенами баров, украшенных изразцами и красным деревом. А теперь подлецов не удержишь внутри, хоть тресни.

Но даже здесь, среди этих элегантных магазинчиков, велосипедисты продолжали вытворять свои грязные штучки. Даже если кто-то из них ехал по надлежащей стороне улицы, на зеленый свет и не делал никому ничего плохого, Клайв ловил себя на том, что произносит в его адрес: "Сукин сын".

До того как Клайву указали на велосипедистов, ему удавалось не замечать или даже получать удовольствие от вида алкоголиков, грязи, мусора и пьяниц перед зданием компании звукозаписи — от всей этой вонючей городской атмосферы северного предместья Лондона, — но велосипедисты испортили все. Они преследовали его повсюду, куда бы он ни шел, постоянно демонстрируя свое беззаконие, и он не мог ни игнорировать их, ни найти способа, чтобы смириться с их поведением. Клайв попробовал было кричать, когда они неслись на него по тротуару со скоростью тридцать миль в час, но что такое еще один придурок, орущий посередине улицы в Камдене, кем бы он там ни возмущался — велосипедистами, фонарными столбами или воображаемыми двухметровыми жуками-навозниками? Никто на это не обращал внимания, и меньше всего велосипедисты.

Клайв попытался воззвать к их рассудку. Как-то раз, когда он стоял на переходе Риджентс-Парк-роуд, мимо пролетела девица, задев его за лодыжку.

— Это пешеходный переход, а не велосипедный, — заметил он довольно спокойным голосом. Она только посмотрела на него через плечо и покатила дальше. Однако не прошло и минуты, как он догнал ее, когда она остановилась, чтобы заглянуть в записную книжку. Застать кого-нибудь из велосипедистов в состоянии покоя было непросто, поэтому он подошел к ней и сказал:

— Нельзя ездить по тротуарам. Это пугает пожилых людей и вообще.

Она просто подняла голову и спросила:

— Что, кто-то умер и обвинил тебя в своей смерти? — А потом села на велосипед и, презрительно виляя задом, поехала прочь. И тогда Клайв понял, что должен убить кого-нибудь из них.

По ночам он не мог уснуть, представляя себе доводы, которые должен был бы привести этой девице, но даже в щадящем убежище собственного мозга он всегда проигрывал и все заканчивалось тем, что она снова огрызалась: "Что, кто-то умер и обвинил тебя в своей смерти?"

— Ты или один из тебе подобных, — единственное, что он мог ответить, но по ее лицу было видно, что она ему не верит. Ну что ж, может, сам он и не был способен на убийство, зато он знал женщину, которая могла это сделать.

Прежде всего он вступил в Общество лондонских велосипедистов — врага надо знать в лицо.

И вскоре выяснилось, что основной причиной смерти велосипедистов являются грузовики. Клайв счел, что покупать грузовик и получать лицензию на его вождение — это слишком. Однако в следующей слезливой статье, посвященной величию этих двухколесных чудовищ, он прочитал, какой ужас на них наводят четырехколесные механизмы — "рейнджроверы", "тойоты" и "мицубиси", сметающие велосипедный люд. Их мощные плоские бамперы размазывали беззащитные человеческие тела своим металлическим напором с зубодробительной жестокостью.

И вот через несколько дней, темным вечером, торговец подержанными машинами на тускло освещенной стоянке продал высокой уродливой женщине за наличные деньги лендровер "Дискавери" со столичными номерами.

Клайв спрятал машину в гараже под Брунсвик-центром. Лендровер выпускал черный дизельный дым из своей ржавой задницы, а совершенно неуместная бледно-голубая обшивка салона, дизайнерская находка сэра Теренса Конрана, была грязной и расползалась на части, но Сесилия знала, что он сделает свое дело. Здоровенная выгнутая хромированная решетка, прикрученная к переднему бамперу, могла размазать велосипедиста за милую душу.

Сесилия получила огромное удовольствие, маскируясь под зажиточную мамашу, отправляющуюся за своими детишками в одну из частных школ Хэмпстеда, после чего двинулась охотиться на какого-нибудь велосипедиста, нарушающего правила движения.

По дороге Сесилия мечтала о своей семейной жизни, муже и ребятишках, о званых обедах, которые она устраивала бы своему начальнику в банке, не забывая при этом рыскать глазами из стороны в сторону.

Кейт Магир пристегнула своего малолетнего сынишку к детскому креслицу на велосипеде. Она уже опаздывала к своей подруге Кармел, к которой должна была забросить Майло, перед тем как идти на ночное дежурство в неврологический госпиталь. Ей пришлось вернуться на работу после смерти мужа, а старый розовый дамский велосипед был самым экономичным способом передвижения. Если бы она платила за автобус или, не дай бог, купила машину, им с Майло пришлось бы есть бирючину на обед. Однако сегодня все шло наперекосяк, и если она не наверстает где-нибудь пятнадцать минут, то опоздает на работу. Это было отличительной чертой езды на велосипеде — ты всегда точно знал, сколько времени у тебя уйдет на дорогу. С машинами все было иначе: одну и ту же сотню ярдов в центре Лондона можно было преодолеть за двадцать секунд или за два часа в зависимости от того, какая бабочка захлопала крыльями в бразильских джунглях в этот день. Проще всего им с Майло было бы сэкономить время, не сворачивая на длинную улицу с односторонним движением, которая шла влево от ее маленького домика на Лайм-стрит.

Она годилась для толстозадых шоферюг, но пилить по ней, самостоятельно крутя педалями, было довольно обременительно. Гораздо удобнее было бы свернуть направо, миновать станцию метро и ехать навстречу движению по Парквей, как поступали тысячи других велосипедистов. Много раз она замечала их недоумение, когда останавливалась на красный свет, в то время как другие обладатели двухколесного друга выезжали на тротуар или, рассеивая пешеходов в разные стороны, ехали дальше, игнорируя маленького зеленого человечка.

Кейт натянула на голову блестящий пластиковый шлем, в последний раз проверила ремешки Майло и впервые решилась нарушить правила.

Однако она так этого и не сделала — ей просто не удалось себя заставить; она, как всегда, повернула налево и опоздала на работу.

А Сесилия вместо нее переехала посыльного по имени Даррен Барли, который все равно зря коптил небо и вполне заслуживал того, чтобы умереть.

Клайв Хоул

1

Татем и Черри были телепродюсерами, состояли в браке и работали на Би-би-си. Они благопристойно ездили на чай к матери Черри, так как оба любили настоящий чай с печеньем, бутербродами, булочками, взбитыми сливками и домашним вареньем, и Татем отказывался платить по завышенным гостиничным ценам, когда все можно было получить даром. Черри была очень красивой женщиной, как и ее мать (Татем даже фантазировал иногда, как бы отыметь их обеих). Татем красотой не отличался, он представлял собой другой тип — с большими передними зубами и целой гривой черных волос. Черри привлекало в нем то, что он был смешным, у него было врожденное чувство юмора, и иногда он смешил ее часами. За это она его и любила; это даже извиняло его выдающуюся мелочность — черту отвратительную в любом человеке.

Каждый раз, когда мать Черри выходила из комнаты, они принимались говорить о Клайве Хоуле. Мать Черри, которая во время войны была спецагентом во Франции и перенесла пытки гестапо, а после самоубийства мужа одна воспитала шестерых детей, но которая не работала на телевидении, а потому вела неинтересную жизнь, вошла в оранжерею с очередным пирогом и, обнаружив, что ее дочь и зять поглощены все той же темой, которую они обсуждали уже начиная с Рождества, спросила:

— А кто такой этот Клайв Хоул, о котором вы говорите? Я никогда о нем не слышала.

Татем и Черри считали, что их ничем нельзя удивить (в конце концов, именно они являлись создателями телевизионного шоу "Анальная анималистика"), но тут они были потрясены.

— Что?! Ты не знаешь Клайва Хоула?! — хором произнесли они, как в дурной комедии положений, постановкой которой и занимались.

2

— Я — Клайв Хоул, — заявил пассажир, сидевший с неуклюже задранными ногами на переднем сиденье черного БМВ седьмого выпуска. Он был облачен в мешковатый бесформенный костюм от Армани и судорожно прижимал к себе обеими руками металлический кейс серебристого цвета. Он выглядел на сорок с небольшим, волосы его уже начали редеть, и он носил бородку, в которой пробивалась седина.

На охранника Би-би-си, стоявшего у ворот Телецентра, это не произвело ни малейшего впечатления.

— Я знаю, кто вы такой, сэр, но это не меняет дела. Мы находимся на службе госбезопасности, и я должен у всех проверять багаж.

— Но я — Клайв Хоул, я возглавляю средства массовой информации.

— Тем не менее мне надо проверить ваш кейс.

Клайв на мгновенье задумался, потом ему в голову пришла какая-то мысль, но он сделал вид, что продолжает думать.

— А-а… м-м… да, только что вспомнил — у меня же назначена встреча с циркачами…

И он обратился к крупному негру, выполнявшему функции его личного шофера:

— Клейтон, отвези меня к цирку.

Клейтон закричал: "Будет сделано, мистер Хоул!" — и тут же дал задний ход.

Машина вылетела на Вуд-лейн, резко развернулась, как в кино, и ринулась к северу, оставляя на дороге клочки резины. Охранник с интересом наблюдал за тем, как она удаляется.

— Больной! — заметил он про себя на армянском языке.

По распоряжению Клайва Клейтон довольно быстро притормозил и свернул налево, так, чтобы подобраться к Телецентру с тыла. По тихой служебной дороге они подъехали к площадке, расчищенной для строительства новых офисов. В одном месте ограда, шедшая по периметру участка, просела, и высота забора не превышала двух метров. Вдалеке между двумя зданиями он мог видеть окна собственного кабинета.

— Здесь, Клейтон, здесь остановись! — закричал Клайв.

Машина остановилась, он вылез из нее и уставился на заграждение.

— Ты мне не поможешь перелезть? — спросил он у шофера.

— Конечно, мистер Хоул, — ответил Клейтон и сложил ладони. Неуверенно балансируя на одной ноге, Клайв поставил другую на руки Клейтона, и тот подбросил его вверх, как маленького еврейского акробата.

Клайв оседлал забор с видом человека, внезапно оказавшегося на мустанге, одной рукой все еще прижимая к себе кейс.

— Вас, как всегда, в четыре ждать у выхода, мистер Хоул? — поинтересовался шофер.

— Да, — пробормотал Клайв и тут же добавил: — Нет, лучше здесь. У этой дыры.

— Будет сделано, мистер Хоул.

Клейтон двинулся обратно к машине. А Клайв продолжил висеть на заборе, как посаженный на кол.

— Э-э… Клейтон, — внезапно пришло ему в голову. — А ты не видел заявку Татема и Черри?

На лице Клейтона появилось задумчивое выражение.

— Как она тебе, понравилась? Нет? — начал гадать Клайв, покачиваясь на ветру. — Может, там недостаточно чернокожих?

— Мне понравилось, мистер Хоул, — наконец вынес свой вердикт Клейтон.

— Правда? Ну хорошо… тогда я поговорю с ними.

С этими словами он рухнул на землю, тут же вскочил, помахал рукой Клейтону и, полупригнувшись, поскакал прочь по строительному мусору По объездным дорогам комплекса, где сновали маленькие электрокары и громоздились трейлеры с декорациями, помеченными надписями "Информационная игра" и "Долой Килрой", топ-менеджер наконец добрался до нужного здания и постучал в окно. Его помощница Элен, компетентная дама среднего возраста, оторвалась от работы и подняла голову. Казалось, ее совсем не обескуражило то, что она увидела своего начальника стоящим на клумбе.

— Элен, вы не могли бы открыть окно в моем кабинете? — одними губами проартикулировал он через двойное стекло.

Элен встала, перешла в кабинет Клайва и открыла окно, куда он с благодарным видом и забрался.

— Спасибо… огромное спасибо. А теперь, пожалуйста, никаких звонков в течение получаса.

— Конечно, Клайв, — ответила она и вышла из кабинета.

Клайв целеустремленно подошел к столу, сел, положил кейс перед собой и достал из него большую красочную коробку с надписью "Муравьиная мини-ферма Радужной долины" и баночку меда. Потом, весело напевая, он двинулся в угол, где стояли большой телевизор и видеомагнитофон. Встав на колени, он вынул из коробки мини-ферму и открыл ее, после чего налил разбегавшимся муравьям меду. Затем с помощью пинцета он начал запихивать муравьев в видеомагнитофон, после чего залил туда еще немного меду. Затем он повторил ту же операцию с несколькими кассетами, которые лежали рядом. Удовлетворенно оглядев свою работу, он вернулся к столу, снял телефонную трубку и набрал внутренний номер.

— Пола Клайро, пожалуйста, — попросил он. — Это Клайв Хоул.

В ожидании, когда Пол возьмет трубку, он продолжал что-то напевать себе под нос.

— Пол? Привет, это Клайв… я по поводу кассет, которые ты передал мне, с пробами актрис на эпизодические роли… Нет, не посмотрел… Знаешь, произошла странная история, когда я попытался включить видеомагнитофон, ничего не получилось, а когда я заглянул в него, то — разрази меня гром — там оказалось полным-полно муравьев! Да, муравьев и меда!.. Ничего не понимаешь? И тогда я вспомнил, что ты как-то рассказывал, что у твоих детей есть формикарий… и поэтому я догадался, что они залезли в кассеты, когда те находились у тебя дома, а потом уже перебрались в мой видеомагнитофон… но дело не только в твоей кассете — погиб еще целый ряд кассет с пилотными программами, которые я должен был просмотреть и решить, будем ли мы запускать их в серии. Теперь придется отложить решение… как неприятно! А?.. Да нет, ты не виноват, дружище… нет… Ты просто подожди и пришли мне запись со своими актрисами где-нибудь через месяц, потому что раньше Элен не удастся добыть мне новый видеомагнитофон… ты же знаешь, какая она беспомощная… не надо, не надо, не извиняйся. — Он весело рассмеялся. — Просто попроси своего пацана, чтобы он больше не распускал своих муравьев. Увидимся… будь здоров.

Он положил трубку, с минуту смотрел на нее, после чего взял снова.

— Элен… вы не могли бы связаться с агентом Монти Файфа? Я решил запустить эту историю о выдрах.

Секретарша тут же соединила его.

— Бетти? Как дела? Это Клайв Хоул… отлично, отлично… У меня есть хорошие новости для Монти: я решил дать зеленый свет "Беспризорным источникам". — Выражение его лица резко изменилось. — Что?.. Умер? Когда?.. Полтора года назад?.. Ну, тогда я, наверно… нет… — Он ненадолго задумался. — А что насчет выдр?.. Вымерли? Правда?.. Ну, тогда будь здорова.

Он повесил трубку и уставился на телефон с таким выражением, словно тот был капризным неуравновешенным псом.

3

На следующий день Клайв сидел за своим большим письменным столом, сделанным из леса, выросшего в Нью-Мексико. Он, однако, вовсе не хотел сидеть за своим большим письменным столом, он хотел диетической кока-колы из холодильника, спрятанного за потайной дверцей шкафа напротив, который его поставщик дважды в неделю загружал винами, соками и другими напитками. Прошло несколько минут, прежде чем та часть его мозга, которая отвечает за инстинкты и обычно решает такие проблемы, не привлекая к себе особого внимания, распорядилась: "Ладно, вставай и иди к холодильнику, спрятанному за потайной дверцей шкафа в ново мексиканском стиле, и добудь нам диетической кока-колы". Он было уже совсем собрался это сделать, когда другой голос, голос, который месяцами не давал ему принять решение, бесконечно взвешивая все "за" и "против" по малейшим пустякам, решил воспользоваться этим моментом и расширить сферу своего действия, подчинив себе другие стороны его жизни. "Минуточку, Клайв, — произнес он, — а ты уверен в том, что действительно хочешь диетической кока-колы? Откуда ты можешь знать, чего ты на самом деле хочешь? Может, на самом деле ты хочешь фруктового сока? А может, на самом-самом деле ты хочешь встать и помочиться на свой ковер, сотканный индейцами навахо? Оттуда ты вообще можешь что-нибудь знать, Клайв?" И ему пришлось снова сесть, и двадцать минут он пребывал в состоянии мучительной нерешительности, пока раздавшиеся снаружи крики не отвлекли его от ада бурлящих мыслей.

Дверь распахнулась, и вбежавшие Татем и Черри заставили Элен оторваться от работы. Не успела она открыть рот, как Татем выпалил:

— Ладно, Элен, мы пришли на четырехчасовую встречу с Клайвом, и только не говорите, что его нет, потому что мы наблюдали за его кабинетом с тех пор, как он вернулся с ланча, и знаем, что он никуда не уходил.

— И пусть не говорит, что мы не договаривались, как он это делал последние пять раз, потому что я записала наш разговор на магнитофон, — добавила Черри, вынула свой личный органайзер и нажала кнопку.

Сначала раздались какие-то приглушенные крики, а потом послышался возбужденный голос Клайва: "Пожалуйста, Черри, ради бога, я стараюсь тут выжать сперму для внутривагинального введения своей жене, я… о-о-о господи… черт… поздно". Последовала пауза, после чего снова заговорил Клайв: "Ну что, довольна? Теперь замшу будет никогда не отчистить от этого". Потом снова послышалось невнятное бормотание, за которым последовало: "Ладно. Это глупо, но я согласен… куда говорить? Я, Клайв Хоул, даю честное слово, что встречаюсь с Татемом и Черри в четыре часа дня в четверг в своем кабинете… Довольна? Верните мне мой журнал, если вы закончили".

Элен склонилась к селектору:

— Клайв? К вам Татем и Черри.

С другой стороны донесся голос Клайва.

— Хорошо, пусть войдут через пару секунд.

Татем и Черри торжествующе улыбнулись, чуть помедлив, вошли в кабинет Клайва и остановились в полном оцепенении: внутри было пусто, летний ветерок, влетавший через открытое окно, слабо шевелил занавески.

4

Татем был вне себя и во всем обвинял Клайва. "Мы написали детективную историю "Сальное спокойствие″, — рассказывал он одному юнцу, — об отце и сыне, которые объезжают рынки Ланкашира и продают с лотков сало, — там еще остались потрясающие викторианские рынки… в Престоне и Ланкастере… но они торгуют не только салом, но и преступлениями! К тому же дело происходит в семидесятых, так что для озвучки можно взять все великие хиты того времени. Нам потребовался почти год, чтобы написать шесть часовых серий, я отдал Клайву сценарий девять месяцев тому назад, и с тех пор ни звука! Я ему звонил, посылал сообщения по электронной почте, отправлял шутливые открытки на Валентинов день, но он ни гу-гу! Пару недель назад я совершенно случайно столкнулся с ним на улице, и он сделал вид, что он турист из Португалии".