Помоги проекту - поделись книгой:
На рассвете, вооружившись лопатами и мешками, вышли в поле, выкапывать и собирать картошку. Работа не только однообразная, но и тяжелая. Влажная земля прилипала к ногам. Надо было все время наклоняться, часа через три у Зои заныла спина. Но ничего не поделаешь, терпи!
Зоя выполнила чуть больше половины нормы. А вот трое мальчишек, с которыми она работала, сразу, в первый же день дали почти сто процентов. Быстро дойдут до противоположного конца поля и отдыхают там на пожухшей траве. Ловчее, привычнее они, что ли? Не только Зоя, но и многие другие за ними угнаться не могут.
Сперва она по-хорошему завидовала ребятам. А через несколько дней пригляделась внимательно и была возмущена. И Зоя, и Нина, и почти все их товарищи подолгу задерживаются на месте, выбирая из размокшей после дождя земли каждую картофелину. Раза два-три приходится копнуть гнездо, ведь чем глубже, тем клубни крупнее, лучше. А те трое ковырнут слегка, выберут то, что на поверхности, не утруждая себя, и дальше. А половина картофеля, может быть, даже больше, так и оставалась в земле.
Зоя, конечно, тут же, при всех, заявила ребятам, что это не работа, а одно безобразие. Люди весной возделывали поле с надеждой на богатый урожай, теперь многие из них, наверно, на фронте. И урожай действительно хороший, разве можно губить его?! Это же для Москвы на зиму, для бойцов Красной Армии!
— Чего же ты нам сразу не сказала? — начали возражать ребята. — Мы впервые на картошке.
— Да вы что же, сами не понимаете?!
— Копали как получалось.
— Ну, знаете! — возмущенно пожала плечами Зоя.
Мнения разделились. Одни старшеклассники безусловно поддерживали Зою. Другие говорили, что и вправду надо было бы показать, научить. Некоторые товарищи картошку до сих пор только на столе видели, жареную или в супе.
Поспорили основательно. Ребятам, которые плохо работали, крепко влетело. Но и Зое тоже досталось. Следовало, дескать, сначала поговорить с ребятами, указать на ошибку. А уж если не подействовало бы, тогда шум поднимать.
Зоя и сама засомневалась: может, действительно, зря обидела ребят, может, они не нарочно?.. А с другой стороны — маленькие они, что ли, за ручку их водить, носом тыкать? Смотрели бы, как другие работают!
Очень хотела написать обо всем маме, поделиться своими переживаниями, своими мыслями. Но подумала и решила: у мамы и без того много забот, много волнений. Да и времени нет для длинных рассуждений. За день так намаешься, что вечером только бы до постели добраться. Сил хватало лишь на несколько фраз:
«3. Х-1941 года.
Дорогая моя мамочка! Прости, что долго тебе не писала, все некогда… Норма выработки на 1 день — 100 кг (1 мешок стоит 70 копеек). Вот мы и стараемся выполнить норму. 2/Х я собрала 80 кг. Как ты себя чувствуешь, я все время о тебе думаю и беспокоюсь, сильно скучаю, но уже скоро вернусь, как уберем картошку… Мамочка, прости меня, работа очень грязная и не особенно легкая, я порвала галоши, но ты, пожалуйста, не беспокойся — в обуви я обеспечена и вернусь цела и невредима в Москву.
Домой старшеклассники возвратились в середине октября, в очень тяжелые дни, когда стало известно, что гитлеровские войска прорвали фронт и приближаются к столице. Москва быстро пустела. Эвакуировались заводы, институты, государственные учреждения. Прекратились занятия в школах. Толпы людей осаждали на вокзалах поезда. Тысячи и тысячи уходили пешком, с чемоданами в руках и котомками за спиной. Везли свой скарб на тележках, в детских колясках.
Зоя весь день провела в городе по каким-то своим делам. Вернулась сердитая. Ничего не объяснив маме, сказала:
— Я не представляла себе, сколько в Москве крыс! Корабль-то еще не тонет, а они уже бегут, трусы!
— Ну, что ты, Зоя! Вывозят тех, кого нужно: детей, стариков, женщин. Заводы будут лучше работать на востоке, в спокойной обстановке.
— Я не об этом, — резко ответила девушка. — Сама видела: сытые, заносчивые, как буржуи, мужчины расхаживают по перрону, обсуждают, где им будет лучше, в Свердловске или в Ташкенте. А рядом на путях женщины давятся, лезут в теплушки, а вместе с женщинами какие-то смазливые приказчики с усиками. Их бы всех под ружье, в окопы!
— Там же проверяют, наверно, фильтруют…
— Попробуй профильтровать такие толпы… Крысы поганые, — брезгливо поморщилась Зоя. — Ну они ладно. Сегодня артиллерийская спецшкола уехала, которая на Шмитовском проезде. А ведь там наши с Шурой ровесники. В форме ходили, стрелять обучены.
— Через год они станут командирами и будут грамотно воевать, — урезонила Любовь Тимофеевна.
— Я не знаю, что будет через год, а сейчас фашисты под Москвой и идут на Москву. Кто же остановит их? Как можно в такое время бежать из Москвы тем, кто способен носить оружие?!
— Успокойся, Зоя. Ведь есть же командование, которое знает обстановку, руководит.
— Нет, мама, спокойной я быть не могу.
— А где ты была сегодня? — спросила Любовь Тимофеевна, чтобы переменить разговор. — Ты, наверно, голодная?
— Очень, мамочка. А была… — Зоя запнулась, помолчала. — Я хочу поступить на курсы медицинских сестер. Поможешь достать мне нужные справки?
— Но, Зоя, ты ведь еще школьница…
— Помнишь, мы обучались оказывать первую помощь пострадавшим и раненым? Начальные знания у меня есть.
Любовь Тимофеевна подавила горестный вздох: если Зоя приняла решение, переубедить ее трудно. Одна надежда: пока Зоя поступит на эти курсы, пока будет учиться, может, что-то переменится к лучшему.
Через два дня, собрав документы, Зоя снова надолго уехала в город. Сначала в райком комсомола — в который уж раз. Таких, как она, желавших попасть на фронт, здесь было много. Зое объяснили, что набора на курсы медсестер пока нет, а больше девушек никуда не берут. «Ты работала на заводе «Борец»? Учеником токаря? Вот и иди, работай на оборону!»
Поняв, что в райкоме ничего не добьешься, Зоя ушла. Но отправилась не на завод, а в городской комитет комсомола. Ей было известно, что там тоже много желающих сражаться с фашистами. К секретарю, который занимается добровольцами, стоят длинные очереди. Но другой возможности нет, придется и ей постоять, дождаться.
— Космодемьянская, — услышала она, наконец, свою фамилию.
После сумрачного коридора кабинет показался ей очень светлым. Белые шторы на окнах были подняты. На стене — большая карта.
Секретарь МК пожал Зое руку, предложил сесть. Как и думала девушка, разговор начался с расспросов: кто она, где родилась, куда выезжала, давно ли вступила в комсомол.
Зоя отвечала быстро, стараясь подавить волнение, — ведь решалась ее судьба. Пальцы помимо воли вертели пуговицу, но девушка заметила это только тогда, когда перехватила взгляд секретаря. «Еще подумает, что я очень нервная», — мелькнула в голове мысль, и Зоя заставила пальцы успокоиться, положила руки на колени и потом все время следила за ними.
Теперь вопросы сыпались один за другим, быстрые и разнообразные.
— Какой язык знаешь?
— Немецкий.
— Что такое азимут?
Зоя ответила.
— В цель стреляла?
— Неплохо.
— А с вышки в воду прыгать не боишься?
— Не боюсь!
— А с парашютом?
— Тоже.
— Сила воли есть?
Зоя чуть заметно улыбнулась. Ей еще никогда не приходилось так лестно говорить о себе. Но что поделаешь…
— И сила воли есть, и нервы у меня крепкие.
Секретарь помолчал немного, еще раз внимательно посмотрел на девушку, и Зое показалось, что он подавил вздох.
— Люди нам нужны. На фронт, значит, хочешь?
— За тем и пришла.
— Трудно на фронте. Ты, между прочим, во время налетов где бываешь?
— Я? На крыше. Бомбежки не боюсь. — И, чтобы разом пресечь все вопросы, Зоя добавила решительно: — Вообще ничего не боюсь!
— Ишь ты, какая смелая, — сказал секретарь. — Ну иди, подожди в коридоре. Соберутся товарищи, поедем в Тушино прыгать с парашютом.
Зоя вышла. От возбуждения она не могла сидеть, ходила по коридору. Конечно, легко было говорить там, в кабинете, что она ничего не боится. На самом-то деле все куда сложнее. Вот сейчас нужно будет прыгать с самолета. Если и будет страх, Зоя, конечно, постарается побороть его. А вдруг не выйдет? «Чепуха! Прыгают же девушки!» — успокаивала она себя.
Когда секретарь снова вызвал ее и спросил: «Готова?», без колебаний ответила: «Готова!»
Она думала, что сразу отправится на аэродром, но вместо этого секретарь принялся рассказывать, какие тяготы ожидают ее.
— Ты должна ясно представлять себе, на что идешь, — закончил он.
— Я готова, — повторила Зоя.
— Иди домой, обдумай все хорошенько.
Только в коридоре вспомнила девушка о прыжке с парашютом.
«Да это же он просто так сказал, испытать хотел», — поняла она.
Зоя была довольна этим разговором. Но впереди предстоял еще один, не менее трудный разговор — с мамой.
Домой возвращалась в темноте. Тихими и безлюдными казались улицы. Нигде ни полоски света. Октябрьский мороз сковал грязь, подернул лужи тонким ледком.
Возбужденная, раскрасневшаяся вошла Зоя в комнату. Шуры не было дома. Любовь Тимофеевна сидела за столом, что-то писала, встретила дочь тревожным, вопросительным взглядом. Окна были занавешены, тепло и уютно было в комнате. Сняв пальто, Зоя шагнула к маме и обняла ее:
— Мамочка, я иду на фронт!
Любовь Тимофеевна отозвалась не сразу. На лице ее резче проступили морщинки. Зоя поняла, что мама боится разрыдаться, ласково взяла ее руку.
— А ты… сумеешь? — произнесла Любовь Тимофеевна. — Ведь это очень тяжело. Очень…
— Сумею, мама.
— Почему именно ты? — Любовь Тимофеевна медленно подбирала слова. — Ведь тебя не призывают, от тебя ничего не требуют.
— На моем месте ты сделала бы то же самое. Я не могу иначе.
Да, Любовь Тимофеевна знала, что поступить по-другому Зоя не способна. Но ведь она мать, как же ей отпустить свою девочку в неизвестность, может быть, даже на гибель?!. Она искала доводов, способных остановить, удержать Зою. Искала и не находила.
— Достань мне, мама, красноармейский мешок, который мы с тобой сшили. И чемоданчик. Надо готовиться. Только ты никому не говори, куда я еду. Даже Шуре. Это большой секрет. Скажешь, что собираюсь к дедушке в деревню.
Чтобы избежать дальнейших разговоров, Зоя поскорей легла спать. Полузакрыв глаза, видела маму, сидящую за столом. Любовь Тимофеевна уронила голову на руки, лицо было такое грустное, что Зое хотелось встать, обнять, поцеловать ее. Но девушка сдерживала себя. Нельзя — будут слезы, будет лишнее расстройство.
Хорошо, что пришел с работы усталый Шура. Любовь Тимофеевна захлопотала, готовя ему поесть, и это отвлекло ее от тяжелых дум. На душе у Зои стало спокойней.
Мама и Шура негромко разговаривали, думая, что Зоя спит. Шура одобрил ее решение уехать в деревню, предложил и маме ехать вместе с ней… Милый Шура, если бы он знал! Но Зоя не имеет права рассказывать…
Пролетели сутки, другие. Зоя вновь оказалась в знакомом длинном коридоре Московского горкома комсомола. И опять здесь было полно народа. Парни и девушки (все, пожалуй, постарше ее) заметно волновались, ожидая своей очереди. «Тоже добровольцы, — подумала Зоя. — Не отказали бы мне, слишком нас много».
Чувство тревоги усилилось, когда девушка вошла в кабинет. Ее встретил секретарь, с которым беседовала она два дня назад. Он выглядел усталым. Глаза его смотрели холодно. Молча пожав Зое руку, кивком указал ей на кресло. Девушка села, предчувствуя неладное.
— Так вот, Космодемьянская, — секретарь помолчал и закончил сухо: — Мы решили тебя не брать!
— Как не брать? Почему не брать? — срывающимся от обиды голосом крикнула она, вскочив.
Секретарь положил ей на плечо руку.
— Ну, не волнуйся, — мягко сказал он. — Сядь и не волнуйся. Ты пойдешь в тыл…
Зоя немного успокоилась. Она поняла, в чем дело. Ее проверяли — не поторопилась ли, не раскаивается ли, что вызвалась идти добровольцем.
На этот раз они договорились конкретно обо всем. Секретарь сказал, когда и куда надо явиться, что захватить с собой.
Зоя вышла в коридор, улыбнулась тем, кто стоял у двери, ожидая очереди.
— Ну, как? — шепотом спросили ее.
— У меня все в порядке. Держитесь смелей.
И вот последний вечер дома, рядом с мамой. Свет не горит. Топится печка, языки пламени лижут сухие поленья, багровые отсветы озаряют задумчивое лицо Зои, печальные глаза Любови Тимофеевны.
Разве о такой судьбе дочери мечтала Любовь Тимофеевна, сама много перестрадавшая в жизни! Мечтала она о том, чтобы кончила Зоя институт, чтобы была у нее любимая работа, хорошая семья, чтобы не знала горя.
Так могло быть… А сейчас не время думать об этом. Нет такой семьи, которой не коснулась бы война. Уходили на фронт отцы, мужья, братья… У нее уходит дочь…
Боже мой, как хотелось плакать! Слезы навертывались на глаза. Любовь Тимофеевна сдерживала себя. Зоя, понимая ее, без слов гладила руку матери.
В печке догорели дрова, рдели яркие, раскаленные угли. Постепенно они тускнели, в комнате становилось все темней. Слышалось ровное, спокойное дыхание Шуры.
— Каково тебе будет, дочка? — со вздохом вырвалось у Любови Тимофеевны.
— Не я одна, мама, — Зоя задумалась, сказала тихо: — Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-нибудь, кроме России.
Любовь Тимофеевна вопросительно посмотрела на нее.
— Это, мама, Салтыков-Щедрин. Вспомнилось что-то… Ну, пора закрывать печку.
Утром первым поднялся Шура, торопился на завод.
— Обними деда. И бабушку, — говорил он на прощанье. — Счастливого пути. В деревне тебе лучше будет.
Зоя поцеловала брата. Хорошо, что он ничего не знает. Пусть ходит спокойный.
Поделиться книгой: