Знак Бесконечности

–– Ладно, ладно, –– махнул рукой Вайсберг и включил монитор, а женщина пошла звать подругу.

Г Л А В А 3

 –– Что это такое, Саша?! Я требую объяснений! Нет, я требую объяснительную! Хватит! Ты на себя-то смотрела? Нет, ты глянь, глянь на себя в зеркало! Ты ж, как призрак по отделению! Не ходишь –– паришь! Все! Если тебе себя не жалко, то я это терпеть не намерена –– больше ни одной смены с Кузнецовой! А ее я выгоню! Шалава! Ишь, нашла, когда свою личную жизнь устраивать, вертихвостка! Я еще ее мужа в известность поставлю! Пусть знает, чем его благоверная душу тешит, пока другие за нее работают!

–– Сара Исмаиловна!...–– Саша просительно посмотрела на разгневанную старшую сестру, волевую тетеньку крепкого телосложения с проступающими на лице генами монголоидной расы.

–– Все! И не заступайся! У тебя еще две смены с ней, да? Нет! Ни одной! С Волович дежурить будешь, и вон отсюда! Все!

–– Сара Исмаиловна, только не надо Вале домой звонить, пожалуйста!

–– Без тебя разберусь! –– отрезала Имбрекова и указала на дверь пухлым пальчиком с массивным кольцом.

Саша, вздохнув вышла, тщательно прикрыв за собой дверь. Пошла звонить Кузнецовой, чтоб упредить о грядущих событиях. Та выслушала ее и, недовольно фыркнув в трубку, зло процедила:

–– Могла бы и отмазать! Спасибо, понадеялась я на тебя, дура!

–– Валя! Я же не виновата, что она и вчера в 11.00 приходила, и сегодня в семь пришла.

–– Значит пасла! Настучал кто-то! Кому говорила? Аньке?

–– Да никому я не говорила! –– возмутилась Саша и чуть не кинула трубку. –– Знаешь, что? Свинья ты! Второй месяц за тебя работаю, а ты вместо простого спасибо, черт знает, что говоришь! Все, действительно, хватит! Разбирайся сама! –– и, положив трубку, тяжело вздохнула.

Разборки были совершенно некстати. На душе после них было настолько отвратительно, что хотелось завыть или разбить что-нибудь особо емкое, причем о свою дурную голову, на которой уже явно отражался дикий темп дежурств. Сутки через сутки, сутки через ночь. Травматология –– ни поспать, ни поесть. И больные –– преимущественно мужчины с одной мыслью на весь спектр лиц: не развлечешь ли ты меня, сестричка, древним, незатейливым способом?

–– Сволочи! –– бросила Саша, стягивая шапочку с волос.

–– Плохо, да? –– поинтересовалась Марина, дневная сестра.

–– Хуже некуда. Валю, Исмаиловна засекла, а я крайняя.

–– Да не бери в голову, ЗОЯ она и есть ЗОЯ! –– махнула та ладошкой.

Не любили Кузнецову в отделении почти все. Накрученная, самолюбивая, надменная и ухоженная Валентина общалась свысока и давала понять окружающим, что тля, бабочке не подруга. Подобные манеры друзей ей не прибавляли, а элегантность и утонченность образа, который она без труда создавала на деньги мужа–бизнесмена, вызывали особую зависть –– большинство себе позволить и треть того, что она, не могло, зарплата подводила и хроническая усталость на почве патологического недосыпания.

Саша посмотрела на себя в зеркало и поняла, что сейчас же пойдет в парикмахерскую. Изыщет средства, мобилизует силы и приведет себя в порядок. Густые волосы до плеч давно уже потеряли форму и напоминали свалявшиеся перья экзотической птицы. К лицу только клюва для полноты картины не хватало.

–– Н-да-а, –– протянула она и пошла в сестринскую переодеваться.

Домой она прибрела в полнейшем отупении и, скинув кроссовки, прошла в маленькую, сотворенную скорей для лилипута, чем для обычного человека, кухню. Хлопнулась на табуретку, обняв пакет с продуктами, и уставилась на чайник. Кофе бы. Две столовые ложки на полстакана воды. Но нужно дотянуться, а для этого нужно очнуться. И где сил взять? Последние в магазине оставила вместе с деньгами. Правда, скоро аванс…

Александра потрогала почти голый затылок. Знатно ее подстригли, как запорожского казака. Сверху копна, дальше уши и бледное лицо с полусонным взглядом. Оно. В смысле теперь она с этой прической –– оно. О принадлежности к слабому полу говорит лишь намек на грудь, если сильно и пристально разглядывать то место, где она должна быть.

Впрочем, неудивительно, что она стала похожа на вешалку с такой-то жизнью.

Девушка хотела расплакаться, но и на это сил не хватило. Лицо сморщилось в жалкой потуге, но ни одна слезинка так и не увидела свет. Сашу это отчего-то разозлило. Она, швырнув пакет на стол, встала, нажала кнопку чайника, достала пузатую чашку и пачку сигарет. Пока вода закипала, рассортировала продукты, закинув большинство в холодильник, насыпала сахар в сахарницу, открыла окно. Через минуту уже пила кофе, курила, сидя на подоконнике, поглядывая во двор, и думала о своей неудавшейся и вообщем-то паршивой жизни.

26 лет. И ни мужчины, ни ребенка, ни собаки, ни котенка. Вялая, полуживая фиалка, да засыхающая Spathiphylium Chopan –– вот и вся живность в полупустой однокомнатной квартире, старой, обшарпанной пятиэтажки. И самое противное, что это ее не угнетает. И ничего ей не надо, и никого. Так бы и сидела в этих стенах, не замечая внешнего мира. Лишь бы он к ней не лез.

И почему так? Что с ней случилось и в какой момент? Ведь было все иначе: задор, интерес, обширный круг знакомых, мужчины…

Мужчины. Были и не были. Предложения, ухаживания и пустота. Даже свадьба –– была.

Саша выкинула сигарету и покачала головой –– Костик. Милый, немного робкий, нескладный, трогательно ранимый в конфетно-букетный период и чудовищный монстр в дни фиктивного супружества.

Неужели она не видела, какой он на самом деле?

Видела, но боялась остаться в старых девах. 24 года –– это срок. Другие уже не только радости плотских утех познали, но и горести бытовых проблем совместного жительства и воспитания подрастающего поколения. Ей же все это было известно лишь по книгам, фильмам и рассказам подруг. Вот и рванула в ЗАГС с подспудным чувством беды, не слушая ни себя, ни родителей. А потом терпела. Понимала: сама виновата, а Костик…

Он хотел скромную свадьбу в кругу очень близких, отдельную квартиру для совместной жизни и полную свободу действий. С первым пришлось смириться, пройдя через цепь упреков и неприятных впечатлений, со вторым проблем не возникло.

Родители Саши развелись, когда ей исполнилось 18, и мирно разъехались по новым домам, к новым половинам, оставив дочь в пустой квартире, на самообеспечении. С тех пор заглядывали к ней раз в год, звонили –– четыре и клялись обеспечить братиком или сестричкой. Но ни того, ни другого даже не наметилось и уже не наметится… Отец умер год назад, а мама оказалась мачехой, в чем призналась дочери на похоронах бывшего супруга в приступе ностальгии по былым дням. Эта неожиданная исповедь совпала с бурными и плачевными событиями в жизни Саши и значительно ее придавила. За 8 лет она, конечно, привыкла к самостоятельности, но все ж в ценном совете и в заботе нуждалась, как и любой человек. Однако выходило, что ждать и надеяться ей больше не на что и не на кого. Родителей нет, подругам своих проблем хватает, а муж…

Костик к тому времени стал абсолютно невменяем и по-прежнему оставался лишь жильцом. И если в первые месяцы супружества ее настораживало и беспокоило его равнодушие к ней, как к женщине, то позже даже не удивляло. Через три дня после свадьбы он исчез на сутки. Она встревожилась, пыталась найти его и обнаружила, что из всех друзей мужа знает лишь одного –– странного субтильного мальчика с томным голосом и жеманными манерами. Это наводило на определенные размышления, но еще не оформилось в реальный факт.

Костик явился днем: дрожащие руки, лихорадочно блестящие глаза и приступ дикой ярости на резонный вопрос –– где ты был? В тот раз она отделалась разбитой губой и легким потрясением психики. А через месяц получила уже сотрясение мозга по поводу его разбившейся любимой чашки. Страсти бушевали сутки и закончились перемирием после слезных, нижайших извинений, при которых Костик жег себе ладонь сигаретой и искал место для веревки. Саша не на шутку испугалась и простила все разом.

В таком темпе они прожили год, чем несказанно удивили всех, кто их знал. Но особенно удивлялась Саша. Себе.

За год в ее медицинской карточке значительно прибавилось записей, а в квартире столь же значительно убавилось вещей. В дом Костик приносил в три раза меньше, чем выносил. Деньги ему нужны были каждый день и в большом количестве. Попытка выяснить –– куда уходит ее зарплата, привела к физическому повреждению верхних конечностей и окончательному разрыву отношений со свекровью, которая до этого слезно умоляла ее надеяться, верить и терпеть, а заодно обеспечивала хлебом, геркулесом и молоком.

Годовщину свадьбы Саша отметила в родном отделении в заботливых руках хирурга. Он зашил ей резаную рану на спине и предрек белые тапочки и сиротливый венок от коллег по работе на могилку, если она не возьмется за ум и не погонит подонка-муженька всеми подручными средствами в любом направлении, лишь бы, как можно дальше от себя.

Саша вняла, прокрутила в голове возможные варианты возвращения свободы и отпросившись с работы пораньше, решительно направилась домой с целью застать супруга еще тепленьким и негодным к сопротивлению. И застала. Но не одного.

На плече мужа, пуская слюну, спал черноволосый мальчишка с серьгой в ухе и пирсингом на соске. Саша минут десять рассматривала сплетенные тела и поняла, что глупее и тупее ее на свет еще никто не рождался. Она ушла в ванную в связи с нахлынувшей по совокупности впечатлений тошнотой и увидела инсулиновый шприц, валяющийся в раковине. Ее все-таки стошнило.

Вместе с утренним, наскоро выпитым кофе вышло и все то, что еще держало ее рядом с Костиком: терпение, жалость, страх суицида и надежда на лучшее.

Она не стала будить любовников, тихо взяла документы и пошла подавать на развод.

На это ушло больше года, все деньги и нервы.

И хоть официально их развели через три месяца, Костик не принял отставки и, проигнорировав печать в паспорте, буянил с завидным постоянством. Многострадальная дверь квартиры, в которую его больше не пускали, была раз пять –– подожжена, раз десять подвержена грубому выламыванию, раз двадцать облита всевозможными субстанциями.

Саша умоляла, уговаривала, взывала к совести, душе, гробу, грозилась, вызывала милицию, но Костик стойко преодолевал все преграды и, казалось, только крепчал в своем желании восстановить семью, которой, по сути, и не было.

Убедил его лишь Макс, молчаливый верзила –– сосед с выразительными глазами. Его пудовый кулак выказал несогласие с мнением Костика, лишив того подвижности и бурных фантазий одновременно.

Месяц прошел в непривычной для Саши тишине, потом второй. Она еще ждала возвращения Костика, который, по ее мнению и стойкому убеждению, был тупее и настырнее блудного попугая.

Но время шло и надежда на лучшее, почти погребенная под натиском благоверного, вдруг ожила и стала крепнуть. Буханье в дверь отвергнутого супруга и его дружков сменилось робким постукиванием соседа, и уже не вводило в ступор, не заставляло метаться по квартире в поисках подручных средств и схронов для бренного тела. Макс молча протискивался в дверной проем, снимал тапки и проходил в кухню. Так же молча пил чай с принесенным им же тортом или печеньем, чинил кран или менял лампочку, мыл посуду и удалялся.

Эти посещения, больше похожие на дежурство, чем на ухаживание, сначала озадачивали Сашу и рождали смущение из-за непривычной ей заботы, но вскоре стали обыденны и даже несколько обременительны. Молчание вдвоем было тягостным, а постоянные презенты вызывали ощущение то ли подачки, то ли взятки неизвестно за что. Но больше всего нервировали взгляды матери Макса, которые она бросала в Сашину сторону при встречах. Оно понятно –– сближение ее сынка со столь скандально известной особой радости в материнском сердце не вызывало. Перспективный герой–спецназовец, потерявший селезенку в горячей точке, и оттого комиссованный, был достоин лучшего, по единодушному мнению всех жителей подъезда, включая Сашу. Против был лишь Макс.

В дверь постучали, и Саша, вздохнув, поплелась открывать. Пора бы объяснить соседу, что его посещения бесперспективны и нежелательны.

Максим окинул ее оценивающим взглядом и, сняв тапочки, прошел на кухню.

–– Тебе идет, –– буркнул он, усаживаясь за стол и разливая в чашки кипяток. Саша непонимающе моргнула, нахмурилась и вспомнила – стрижка.

–– А мне не нравится.

–– Зря, –– парень бухнул в воду пакетик чая, а в ее чашку ложку кофе и две сахара.

Саша, смирившись с предстоящим часом молчания, устроилась напротив и сонно посмотрела в темную жидкость. Пить не хотелось, есть –– может быть, а спать –– глобально. Но Максим не даст. Да и неудобно –– славный он, хоть и странный. И что ходит? Нет, понятно: за четыре месяца три букета –– это уже диагноз, но если на что-то надеться, то зря. Одного замужества Саше до пенсии хватит, а впечатлений от него до самой могилы. Пусто, что в душе, что в сердце, как в амбаре родителей колобка.

Парень шумно отхлебнул чай, и девушка встрепенулась, потерла глаза и достала из холодильника профитроли:

–– Угощайся.

Тот наградил ее благодарным взглядом и неспеша начал уплетать произведение местной кулинарии. Десять, двадцать минут. Третья чашка чая, последняя профитролина. Пора бы и честь знать?

–– Ложись. Я посижу.

Девушка непонимающе посмотрела на него сонными глазами:

–– Зачем?

–– Сантехника вызвал. У тебя бачок течет.

–– А-а-а, –– кивнула с пониманием, ничего не понимая, и пошла в комнату, засыпая на ходу. Голова еще не коснулась подушки, как она уже спала.

Максим, заглянув к ней через пару минут, покачал головой, снял с нее носки, не решившись на большее, достал одеяло, заботливо укрыл и вышел, плотно прикрыв дверь в комнату, чтоб намечающийся шум от посещения работника ЖЭРУ не потревожил девушку.

Г Л А В А 4

–– Твоя смена в воскресенье с Воронцовой, –– сообщила Наталья по телефону и Александра злорадно улыбнулась –– Сара Исмаиловна все-таки выполнила свои угрозы и поставила Кузнецовой дежурства…с собой. Девушка представила, как вытянется лицо Валентины и тонкие бровки взметнутся к филированной в элитном салоне челке, и одернула себя –– нехорошо чужому горю радоваться.

Правильно, лучше она за себя порадуется: дополнительные сутки отдыха –– это же праздник! Сколько она успеет сделать? Полы вон с месяц не мыты и цветы засыхают, и вообще, давно пора провести генеральную уборку по всему периметру.

К чему она и приступила незамедлительно.

К вечеру в коридоре выросли два мешка мусора. Антресоли хранили массу неизвестных, старых и ненужных вещей. Она оставила лишь тубус со снаряжением да старенькую палатку.

Пригодится, скоро отпуск, и если не получится в горы сходить, то ‘дикарем’ в лес поедет. Позвонит Кате, Юле…

Размышления на эту тему были прерваны Максимом. Он молча вошел, сунул в руки девушки еще теплый пирог с яблоками, сграбастал мешки с мусором и вышел. Саша вздохнула –– пирог навевал грусть по поводу его производителя –– Галины Анатольевны. Наверняка та жалела, что его стрихнинчиком сдобрить нельзя, из-за сына сластены, вот если бы соседка одна испробовала…

Девушка горько улыбнулась и пошла на кухню чайник ставить.

Пока Максим устраивал свое тело за столом, резал пирог и разливал чай, девушка мыла пол в прихожей и вздрогнула, выронив тряпку от неожиданности. Сработал дверной звонок, громко, настойчиво. А ведь она лично его года два назад лишила проводов, чтоб Костик слуха ее не лишил.

–– Ты починил? –– спросила тихо у парня. Тот лениво кивнул, загадочно поглядывая на нее то ли с любопытством, то ли с сожалением. Саша укоризненно качнула головой: кто просил? Прикинула, кто бы это мог к ней явиться? И не найдя веских доводов ни за одну кандидатуру, кроме бывшего супруга, огляделась в поисках увесистых предметов. В дверь снова позвонили, причем более настойчиво.

–– Открой, –– бросил Макс, всем видом показывая, что бояться нечего, и та послушалась, хоть и не поверила.

–– Ну, здрасте!! Наконец-то!!

На пороге стояла большеглазая, крашенная блондинка с пакетом наперевес.

–– Юлька!! –– обрадовалась Саша.

–– ‘Юлька’! –– передразнила та, вплывая в квартиру и захлопывая ногой дверь. –– Ты, блин, меня достала, подруга! Два месяца, как на дежурство хожу! Думала: прибил тебя благоверный. К телефону не подходишь, дверь не открываешь!

–– Да я работала…

–– Трудоголик, блин! Завязывай так пахать, для организма опасно, ты ж не лошадь…О, Максим! Привет! Ох, ты! Пирог, чай –– идиллия.

–– Присоединяйся, –– пригласила Саша, доставая подруге чашку.

–– С удовольствием…если не помешаю, –– покосилась лукаво на девушку.

–– Юля! –– одернула та.

–– Ладно, молчу. Я все равно ненадолго. И по делу.

Саша, встретившись с ней взглядом, покосилась на Максима –– не помешает? Подруга глянула на парня, рассматривающего свой кусок пирога, прикидывая, с какого бока его удобнее откусить, и мотнула головой –– нет.

–– Давай свое дело, –– согласилась Саша.

–– Сейчас? –– удивилась Юля. –– Может, чаю для начала предложишь, гостеприимная моя? Совсем ты, Моргана, в своей ‘травме’ одичала.

Макс, опередив хозяйку, взял чайник и налил воды в чашку.

–– Вот! Джентльмен, –– отметила Юля, со значением глянув на подругу и получив в ответ упреждающий взгляд, скорчила рожицу. –– Погода нынче хорошая…и пирог аппетитный с виду. Сам да, Максик?

Тот фыркнул и принялся ожесточенно жевать.

–– Золотой ты мужчина. Молодой, холостой, хозяйственный. Эх, где мои шестнадцать лет и чистый паспорт?

Саша не выдержала и пнула подругу под столом.

–– Да я шучу, –– покосилась та на нее и притихла ровно на минуту, чтоб сделать глоток чая. –– Как у тебя дела?

–– Нормально, –– пожала плечами Саша.

–– Когда в отпуск?