Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— На вашемъ мѣстѣ я говорилъ-бы вѣжливѣе, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Скажите, неучъ вы этакой, неужели у васъ въ обычаѣ обращаться такъ грубо съ странствующими рыцарями?

Полицейскій, человѣкъ довольно заносчивый, вовсе не намѣренъ былъ хладнокровно снести дерзости какого-то жалкаго, повидимому, господина. Не долго думая, онъ швырнулъ въ несчастнаго рыцаря лампой, и увѣренный что размозжилъ ему черепъ, поспѣшилъ въ потьмахъ убраться себѣ по добру, по здорову.

— Что!воскликнулъ Санчо; не говорилъ-ли я, что это очарованный мавръ; онъ хранитъ для другихъ какую-то красавицу, а для насъ кулаки и удары подсвѣчниками.

— Пожалуй, что и такъ, оказалъ Донъ-Кихотъ, только знаешь-ли Санчо, сердиться на всѣ эти очарованія такъ-же напрасно, какъ напрасно старались-бы мы изыскивать способы противодѣйствовать явленіямъ, исходящимъ изъ міра невидимаго. Санчо, встань, если можешь, и спроси у владѣтеля этого замка немного масла, вина, соли и розмарина, для приготовленія моего бальзама, который мнѣ необходимъ теперь, потому что, правду говоря, мнѣ ужъ не въ моготу становится потеря крови изъ ранъ, нанесенныхъ мнѣ появившимся здѣсь привидѣніемъ.

Не безъ труда и вздоховъ приподнялся Санчо съ постели и отправился ощупью искать хозяина. Наткнувшись, при выходѣ изъ своей коморки, на полицейскаго, подслушивавшаго у дверей, съ желаніемъ узнать, что сталось съ его противникомъ, оруженосецъ сказалъ ему: «милостивый государь! кто-бы вы ни были, прошу васъ на милость дать мнѣ немного соли, вина, масла и розмарина. Мы нуждаемся за всемъ этомъ для излеченія одного изъ славнѣйшихъ странствующихъ рыцарей въ мірѣ, который лежитъ, израненный очарованнымъ мавромъ, обитающимъ въ этомъ замкѣ«.

Услышавъ это, полицейскій принялъ Санчо за полуумнаго, тѣмъ, не менѣе, онъ отворилъ дверь, кликнулъ хозяина и повторилъ ему просьбу нашего оруженосца. Хозяинъ отпустилъ Санчо всего, что ему было нужно. Когда оруженосецъ вернулся назадъ, рыцарь, опустивъ голову на руки, жаловался на сильную боль, отъ удара подсвѣчникомъ, отъ котораго у него вскочили на лбу двѣ большія шишки. Этимъ впрочемъ и ограничился вредъ, причиненный ему подсвѣчникомъ; а то, что онъ принималъ за кровь, было пролившееся на него лампадное масло, смѣшанное съ потомъ, выступившимъ у него на лбу послѣ треволненій отъ недавней бури.

Рыцарь высыпалъ въ кострюлю всѣ снадобья, принесенныя ему Санчо, вскипятилъ ихъ, и когда эта смѣсь показалась ему готовой, онъ попросилъ дать ему бутылку, но какъ таковой не оказалось во всемъ донѣ, поэтому онъ принужденъ былъ удовольствоваться подаренной ему хозяиномъ жестяной лейкой, служившей для разливанія масла въ свѣтильни. Вливъ въ эту лейку свой бальзамъ и прошептавъ какія-то таинственныя слова, онъ счелъ лекарство готовымъ. При этой церемоніи присутствовали Санчо, хозяинъ и полицейскій; не было одного погонщика, отправившагося спозаранку къ своимъ муламъ, притворившись будто онъ не принималъ никакого участія въ происшествіяхъ послѣдней ночи. Приготовивъ бальзамъ, Донъ-Кихотъ пожелалъ тотчасъ же испытать дѣйствіе этого чудеснаго лекарства на саномъ себѣ, и, не долго думая, выпилъ довольно порядочный остатокъ его, не помѣстившійся въ лейкѣ. Не успѣлъ онъ допить его, какъ уже у него открылась страшная рвота, въ которой извергнулось все, что только было у него въ желудкѣ. Послѣ рвоты онъ началъ сильно потѣть, и тогда попросилъ, чтобъ укрывши одѣяломъ, его оставили одного. Просьба его была исполнена и герой нашъ проспалъ болѣе трехъ часовъ. Пробудясь, онъ почувствовалъ себя такъ хорошо, что у него не оставалось никакого сомнѣнія на счетъ своего умѣнія приготовлять фіербрасовскій бальзамъ. Обладатель тайны имѣть всегда подъ рукой такое чудесное лекарство, онъ увидѣлъ возможность смѣло пускаться теперь въ самыя отважныя предпріятія.

Санчо счелъ рѣшительнымъ чудомъ исцѣленіе Донъ-Кихота, и намъ милости просилъ у него позволенія выпить все, что оставалось еще въ кострюлѣ. Получивъ его, онъ съ наивнѣйшей вѣрой схвативъ въ обѣ руки кострюлю, выпилъ залпомъ почти столько-же бальзама, какъ и Донъ-Кихотъ. Нужно однако думать, что желудокъ оруженосца былъ нѣсколько слабѣе желудка рыцаря, потому что, прежде чѣмъ лекарство произвело свое дѣйствіе, Санчо почувствовалъ такія колики и такую мучительную тошноту, что онъ ежеминутно готовился отдать Богу душу, и въ страшныхъ мученіяхъ не переставалъ проклинать и лекарство и злодѣя, угостившаго его этимъ лекарствомъ.

— Санчо! важно сказалъ ему Донъ-Кихотъ; или я ничего не смыслю, или ты страдаешь оттого, что ты не странствующій рыцарь; дѣйствительно, сколько я знаю, бальзамъ этотъ годенъ только для рыцарей.

— Проклятіе на меня и на весь родъ мой, вопилъ Санчо; если вы это знали, зачѣмъ же вы меня поили имъ?

Лекарство произвело наконецъ свое дѣйствіе. Санчо начало такъ сильно рвать, что рогожа, на которой онъ лежалъ и покрывавшее его рядняное одѣяло, смоченныя извергавшейся на нихъ жидкостью, оказались послѣ этого навсегда негодными въ употребленію; рвота слѣдовала притомъ послѣ такихъ тяжелыхъ усилій, что самъ Санчо и всѣ окружавшіе нашего оруженосца не сомнѣвались въ его скорой кончинѣ. Слишкомъ часъ продолжалась эта буря, и когда она утихла наконецъ, Санчо почувствовалъ послѣ нее не облегченіе, какъ Донъ-Кихотъ, а такое изнеможеніе, что съ трудомъ дышалъ.

Самъ-же Донъ-Кихотъ, чувствовавшій себя совершенно здоровымъ, не желалъ ни минуты болѣе оставаться въ бездѣйствіи, считая себя, какъ и всегда, отвѣтственнымъ за всякую потерянную минуту. Къ тому же, вполнѣ увѣренный въ чудныхъ цѣлебныхъ свойствахъ своего бальзама, онъ дышалъ теперь только одними опасностями и за ничто считалъ самыя ужасныя раны. Движимый своимъ нетерпѣніемъ, онъ самъ осѣдлалъ Россинанта, положилъ сѣдло на осла, а Санчо на сѣдло, помогши предварительно оруженосцу своему одѣться, послѣ чего взнуздавъ своего коня, вооружился взятымъ у сторожа корчмы обломкомъ какого-то оружія, которое, какъ полагалъ онъ, могло вполнѣ замѣнить ему копье. Съ живѣйшимъ любопытствомъ глядѣли на него всѣ люди, находившіеся въ корчмѣ, — ихъ было около двадцати — въ особенности-же дочь хозяина, отъ роду не видавшая ничего подобнаго. Рыцарь также не сводилъ съ нее глазъ и отъ времени до времени многозначительно вздыхалъ, о чемъ? про то зналъ онъ одинъ, потому что хозяйка и Маритона, вытиравшія его наканунѣ мазями, приписывали эти вздохи страданіямъ, причиняемымъ рыцарю его ранами.

Когда господинъ и слуга сидѣли уже верхомъ, тогда Донъ-Кихотъ остановясь у воротъ, подозвалъ хозяина и важно сказалъ ему: «господинъ управитель замка! не могу-ли я отблагодарить васъ за великія и многочисленныя услуги, оказанныя мнѣ въ этомъ замкѣ,— которыя я буду помнить всю жизнь, — отмстивши за какое нибудь нанесенное вамъ оскорбленіе. Вы очень хорошо знаете, что долгъ мой, моя святая обязанность: карать измѣнниковъ и злодѣевъ. Переберите-же въ памяти ваше прошедшее, и если вы кѣмъ-нибудь недовольны, окажите мнѣ, и я клянусь моимъ рыцарскимъ орденомъ отмстить за васъ.

— Господинъ рыцарь! отвѣчалъ ему столь же торжественно хозяинъ: благодаря Бога, мнѣ нѣтъ надобности воспользоваться вашей готовностью отмщать за мою особу, потому-что я и самъ съумѣю отмстить за себя. Все что я прошу у васъ, это заплатить за овесъ и сѣно, взятые для вашихъ животныхъ и за то, что стоили мнѣ вы сами; безъ этого никто не уѣзжаетъ отсюда.

— Какъ! воскликнулъ Донъ-Кихотъ, неужели это корчма!

— Корчма, и притомъ изъ лучшихъ, отвѣчалъ хозяинъ.

— Странно однако, какъ я ошибался, говорилъ Донъ-Кихотъ. Я принималъ ее за замокъ, но что дѣлать? такъ какъ это корчма, то прошу извинить, если я на время останусь вашимъ должникомъ. Заплатить вамъ деньгами я не могу, не нарушивъ законовъ странствующихъ рыцарей; никогда въ жизни не читалъ я, чтобы странствующіе рыцари платили въ какихъ-бы то ни было корчмахъ. Здравый разсудокъ, столько-же сколько и временемъ освященный обычай повелѣваютъ всюду принимать рыцарей даромъ, въ благодарность за тягостные труды, неразлучные съ ихъ странствованіями въ поискахъ приключеній: ночью, днемъ, лѣтомъ, зимой, пѣшкомъ и верхомъ, терпя голодъ и холодъ, жажду и жаръ, подвергаясь наконецъ всевозможнымъ неудобствамъ, присущимъ землѣ.

— Что за вздоръ вы мелете, воскликнулъ хозяинъ, заплатите, что вы должны мнѣ, потому что даромъ я никого не намѣренъ поить и кормить.

— Негодяй! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; послѣ чего, не дожидаясь отвѣта, пришпорилъ Россинанта и грозя своимъ воображаемымъ копьемъ, выѣхалъ изъ воротъ прежде чѣмъ успѣли его задержать, не замѣчая, слѣдуетъ-ли за нимъ его оруженосецъ.

Хозяинъ, видя что съ этой стороны надежда потеряна, рѣшился вознаградить свой убытокъ на Санчо, настаивавшемъ на томъ, что онъ тоже ничего не намѣренъ платить, ибо какъ оруженосецъ странствующаго рыцаря, онъ, по его мнѣнію, долженъ былъ пользоваться всѣми преимуществами настоящаго рыцаря. Напрасно озлобленный хозяинъ грозилъ ему всѣми нелегкими, Санчо стоялъ на своемъ, и клялся рыцарскимъ орденомъ своего господина — не заплатить ни одного мараведиса, хотя-бы этотъ мараведисъ пришлось купить ему цѣною собственной жизни. «Я не хочу», говорилъ онъ, «обременить памяти моей проклятіями будущихъ оруженосцевъ, лишивши ихъ своимъ малодушіемъ одного изъ существеннѣйшихъ преимуществъ нашего званія.»

Къ несчастію, злая судьба его привела въ эту же самую корчму трехъ суконныхъ фабрикантовъ изъ Сеговіи, двухъ проѣзжихъ Кордовскихъ торговцевъ и трехъ Севильскихъ разнощиковъ, все — люди веселые и здоровые. Они то, какъ будто, сговорившись, приблизились къ нему и стащили его съ осла, пославъ въ тоже время одного изъ своихъ за одѣяломъ. На это одѣяло они кинули несчастнаго Санчо, и такъ какъ на переднемъ дворѣ имъ мѣшалъ навѣсъ, поэтому они вышли на задній, совершенно открытый дворъ, и тамъ, взявшись за края одѣяла, принялись подбрасывать Санчо вверхъ, играя имъ, какъ студенты собакой во время карнавала.

Пронзительные крики злополучнаго оруженосца вскорѣ достигли ушей его господина, вообразившаго сначала, что небо призываетъ его къ какому-то новому приключенію, но распознавъ голосъ своего слуги, рыцарь, не теряя времени, во всю прыть помчался къ корчмѣ, ворота которой онъ нашелъ запертыми. Тѣмъ временемъ, какъ онъ ѣздилъ вокругъ довольно низкаго забора, отыскивая мѣсто, чрезъ которое онъ ногъ бы въѣхать за дворъ, взорамъ его представился Санчо, совершавшій свои воздушныя путешествія съ такою легкостью и изяществомъ, что Донъ-Кихотъ непремѣнно разсмѣялся, еслибъ не былъ взбѣшенъ какъ чортъ. Озлобленный рыцарь пытался было перелѣзть черезъ заборъ, но былъ такъ измятъ, что съ трудомъ могъ слѣзть съ своего коня. Видя невозможность попасть на дворъ, онъ вынужденъ былъ ограничиться градомъ проклятій и вызовами на битву злыхъ насмѣшниковъ, которые только посмѣивались себѣ и, не обращая вниманія на проклятія рыцаря и вопли его оруженосца, продолжали свою злую шутку съ Санчо. Выбившись наконецъ изъ силъ, они отпустили на покаяніе душу то умолявшаго ихъ, то грозившаго имъ Санчо, и закутавъ въ дорожное платье, собственноручно отнесли измученнаго бѣдняка на его осла.

Сострадательная Мариторна, чувствовавшая чистосердечное сожалѣніе, при видѣ воздушныхъ пируэтовъ Санчо, поспѣшила въ нему съ кружкой холодной, только-что зачерпнутой изъ колодца воды. Но едва лишь оруженосецъ вашъ прикоснулся губами къ кружкѣ, какъ Донъ-Кихотъ закричалъ ему: «Санчо, ради Бога, не пей! не пей, или ты умрешь. Развѣ нѣтъ у меня», говорилъ онъ, показывая за жестяную лейку, «чудотворнаго бальзама, который въ одну минуту вылечитъ тебя.» Санчо не послушалъ однако своего господина, и оборотясь слегка къ Донъ-Кихоту, отвѣчалъ ему, глядя изъ подлобья: «ваша милость, неужели вы позабыли уже, что я не странствующій рыцарь; или вы хотите, чтобы изъ меня вырвало и тѣ послѣднія внутренности, которыя у меня остались еще отъ вчерашней ночи. Берегите ваше пойло для всѣхъ чертей, меня же оставьте въ покоѣ.» Съ послѣднимъ словомъ, онъ прильнулъ къ кружкѣ, но видя, что его угощаютъ водой, попросилъ Мариторну дать ему немного вина; и эта добродушнѣйшая въ мірѣ женщина, которая. не смотря на свое горемычное положеніе, была исполнена христіанскаго милосердія, исполнила безпрекословно просьбу Санчо, купивъ вино на свой счетъ.

Утоливъ жажду, Санчо пріударилъ своего осла и, приказавъ привратнику отворить ворота, выѣхалъ наконецъ изъ корчмы, восхищенный тѣмъ, что выдержалъ характеръ и ничего не заплатилъ хозяину, если конечно не считать его боковъ, которыми онъ, въ послѣднее время, началъ въ частую расплачиваться. Къ несчастію, въ этой корчмѣ онъ позабылъ еще и свою сумку, да правду сказать: до сумки ли ему было теперь? Выпроводивъ Санчо, хозяинъ хотѣлъ запереть ворота, но гости его — малые не трусы, воспротивились этому, потому что ихъ не испугалъ бы Донъ-Кихотъ даже тогда, еслибъ онъ былъ рыцаремъ круглаго стола.

Глава XVIII

Санчо присоединился наконецъ къ Донъ-Кихоту, но увы, онъ былъ такъ разбитъ, что съ трудомъ могъ править своимъ осломъ. «Санчо!» сказалъ ему Донъ-Кихотъ, я окончательно увѣрился теперь, что этотъ замовъ, или, если хочешь, эта корчма очарована, потому что злодѣи, подбрасывавшіе тебя на одѣялѣ, могли быть только жильцы инаго міра. Меня въ особенности убѣждаетъ въ этомъ то, что, глядя на печальную драму, разыгравшуюся внутри двора, я напрасно искалъ мѣста, чрезъ которое я могъ бы въѣхать туда. Мало того, я не въ силахъ былъ даже сойти съ лошади. Дѣло ясно, злодѣи очаровали меня, иначе я наказалъ бы ихъ дерзость такъ, что они на долго сохранили бы воспоминаніе о своемъ злодѣйствѣ. Я сразился бы съ ними, вопреки даже законамъ рыцарства, дозволяющимъ рыцарю обнажать мечъ только противъ рыцаря, за исключеніемъ какихъ-нибудь чрезвычайныхъ случаевъ, или когда дѣло коснется обороны самого себя.

— Рыцарь я, или нѣтъ, плевать мнѣ на это, отвѣчалъ Санчо; отмстить за себя съумѣдъ бы я самъ, еслибъ это было въ моей власти; бѣда въ томъ, что я ничего не могъ сдѣлать. И однако я готовъ присягнуть, что злодѣи эти вовсе не были ни привидѣніями, ни очарованными, какъ вы утверждаете, а такими же людьми, съ тѣломъ и костями, какъ мы съ вами; въ этомъ никто не усумнятся; я очень хорошо слышалъ, какъ они называли другъ друга по имени, въ то время, какъ заставляли меня прыгать по воздуху. Одного изъ нихъ звали — Педро Мартинецъ, другаго — Теноріо Фернандо, а самого хозяина Иванъ Паломекъ Лѣвша. И если вы не могли перепрыгнуть черезъ заборъ и сойти съ лошади, то это вовсе не оттого, что вы очарованы. И право, ваша милость, я теперь ясно вижу, что мы кончимъ наши приключенія такимъ приключеніемъ, которое лишитъ насъ навсегда возможности различить нашу правую могу отъ дѣвой. Лучше бы намъ теперь, когда время идетъ къ жатвѣ, вернуться домой и заняться тамъ дѣломъ, чѣмъ шататься по бѣлому свѣту, попадая каждый день изъ огня въ полымя.

— О, бѣдный Санчо! отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; какъ же ты простъ, какъ мало свѣдущъ ты въ рыцарскихъ дѣлахъ. Другъ мой! крѣпись и вѣрь мнѣ, что настанетъ день, когда ты собственными глазами узришь рыцарство во всемъ его нескончаемомъ блескѣ. Скажи мнѣ, что можетъ сравниться съ наслажденіемъ побѣдить въ честномъ бою своего врага?

— Этого я не знаю, сказалъ Санчо, но знаю, что съ тѣхъ поръ какъ мы сдѣлались странствующими рыцарями, — то есть вы, потому что я не считаю себя достойнымъ принадлежать въ такому высокому братству, — съ тѣхъ поръ, мы не выиграли еще никакой битвы, если не считать побѣды надъ бискайцемъ, купленной цѣною вашего шлема, разбитаго въ дребезги, и половины вашего уха; всѣ же остальныя побѣды наши ограничивались градомъ кулаковъ и палочныхъ ударовъ, сыпавшихся на наши ребра. Къ этому на мою долю выпало еще подбрасываніе на одѣялѣ какими-то очарованными негодяями, которымъ, какъ очарованнымъ, я не могу отмстить, и потому лишаюсь возможности испытать удовольствіе, называемое вашей милостью мщеніемъ.

— Санчо! это камень тяготящій мою, да вѣроятно и твою душу. Но успокойся; я надѣюсь вскорѣ обладать мечомъ такого закала, что тотъ, кто станетъ носить его, будетъ защищенъ отъ всѣхъ очарованій. Быть можетъ даже, счастливая звѣзда моя передастъ въ мои руки мечъ, принадлежавшій Амадису въ то время, когда онъ извѣстенъ былъ подъ именемъ рыцаря пылающаго меча. Мечъ этотъ, безъ сомнѣній, славнѣйшій въ мірѣ: потому что не было такого сильнаго и очарованнаго оружія, которое бы онъ не разбивалъ въ дребезги, какъ стекло.

— Да еслибъ вы дѣйствительно добыли его, то вѣдь мнѣ отъ этого не полегчало бы, отвѣчалъ Санчо; потому что этотъ мечъ, какъ вашъ бальзамъ, созданъ вѣроятно для однихъ рыцарей; а я, безъ всякаго сомнѣнія, буду по прежнему расплачиваться за все собственной спиной.

— Санчо! отгони отъ себя этотъ страхъ, сказалъ Донъ-Кихотъ; въ будущемъ небо будетъ милостивѣе въ тебѣ.

Проговоривъ еще нѣсколько времени въ томъ же родѣ, наши искатели приключеній увидѣли вдали густой столбъ пыли, гонимой вѣтромъ прямо на нихъ. Въ туже минуту Донъ-Кихотъ воскликнулъ, обращаясь къ своему оруженосцу: «другъ мой! наступила минута, когда весь міръ увидитъ, что сберегла для меня судьба. Наступила, повторяю, минута, въ которую я больше чѣмъ когда-нибудь долженъ выказать силу этой руки подвигами, достойными страницъ безсмертія, на которыхъ напишутъ дѣла мои въ поученіе грядущимъ вѣкамъ. Видишь-ли ты этотъ густой столбъ пыли? узнай же, Санчо, что пыль эта подымается безчисленной арміей, составленной изъ націй цѣлаго міра.

— Должно быть тамъ двѣ арміи, замѣтилъ Санчо, потому что съ другой стороны видѣнъ такой же столбъ пыли.

Донъ-Кихотъ оглянулся, и видя, что Санчо правъ, преисполнился невыразимой радостью, вполнѣ увѣренный (онъ никогда впрочемъ не бывалъ увѣренъ иначе какъ вполнѣ), что это идутъ двѣ великія, готовыя сразиться между собою арміи; мудренаго въ этомъ ничего не будетъ, если мы вспомнимъ, что разстроенное воображеніе его ежеминутно рисовало предъ нимъ волшебниковъ, сраженія и поединки. Между тѣмъ пыль эта поднималась двумя стадами барановъ, шедшихъ съ двухъ противоположныхъ сторонъ и такъ хорошо укрытыхъ ею, что ихъ нельзя было разглядѣть иначе, какъ въ нѣсколькихъ шагахъ. Слыша твердыя увѣренія Донъ-Кихота, что пыль эту вздымаютъ воины, Санчо повѣрилъ ему и спросилъ: что же они станутъ дѣлать здѣсь?

— Мы явимся заступниками несчастныхъ и слабыхъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Но, дабы ты зналъ воиновъ, которые сейчасъ предстанутъ предъ нами, я долженъ тебѣ сказать, что арміей, находящейся на лѣво отъ насъ, предводительствуетъ великій императоръ Алифанфаронъ, владѣтель Тапробанскаго острова, а арміей, находящейся на право, предводительствуетъ врагъ его король Гарамантскій Пентаполимъ Обнаженная Рука, — названіе, данное ему потому, что въ сраженіи онъ держитъ всегда правую руку обнаженной до плеча.

— А изъ за чего воюютъ эти государи? спросилъ Санчо.

— Изъ за того, что Алифанфаронъ влюбился въ дочь Пентаполина, обворожительную красавицу, но христіанку; и такъ какъ Алифанфаронъ — язычникъ, поэтому Пентаполинъ и не хочетъ выдать за него своей дочери, пока женихъ не откажется отъ вѣры въ лжепророка, и не приметъ вѣры своей невѣсты.

— Клянусь бородой моей — онъ правъ, воскликнулъ Санчо; и я готовъ держать его сторону.

— Этимъ ты только исполнишь свой долгъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; и для этого не нужно быть посвященнымъ рыцаремъ.

— Тѣмъ лучше, но куда я дѣну своего осла? Гдѣ спрячу я его такъ, чтобы сыскать послѣ битвы? а двинуться на немъ въ сраженіе я, правду сказать, не рѣшаюсь, да и врядъ-ли ослы принимали когда-нибудь участіе въ великихъ битвахъ.

— Ты правъ, сказалъ Донъ-Кихотъ. И я тебѣ совѣтую пустить своего осла за всѣ четыре стороны; если онъ и пропадетъ, бѣда не велика; послѣ побѣды на выборъ намъ останется столько лошадей, что самому Россинанту грозитъ участь быть перемѣненнымъ на другаго коня. Но слушай, Санчо, прежде чѣмъ обѣ арміи сразятся, я поименую тебѣ въ каждой изъ нихъ главнѣйшихъ рыцарей. Взъѣдемъ же на этотъ холмъ, откуда ты хорошо увидишь ихъ всѣхъ.

Вскорѣ они очутились на вершинѣ одного хохма, съ котораго ясно могли различать, еслибъ только пыль не мѣшала имъ, два стада барановъ, принятыхъ рыцаремъ за двѣ непріятельскія арміи; но такъ какъ Донъ-Кихотъ глядѣлъ на все глазами своего больнаго воображенія, поэтому, не размышляя ни одной минуты, онъ заговорилъ громкимъ голосомъ:

— Санчо! видишь-ли ты этого рыцаря съ позолоченнымъ оружіемъ и щитомъ, украшеннымъ коронованнымъ львомъ, лежащимъ у ногъ молодой дѣвушки? Это мужественный Лаурекало, владѣтель серебряннаго моста. Другой воинъ — съ золотымъ оружіемъ и щитомъ, покрытымъ тремя серебрянными коронами на лазурномъ полѣ, это неустрашимый Микахамбо, великій герцогъ Кироційскій. По правую сторону его видишь ли ты всадника атлетическихъ формъ? это предпріимчивый Брандабаранъ Болихійскій, повелитель трехъ Аравій. Онъ прикрытъ змѣиною кожею и взамѣнъ щита вооруженъ дверью, принадлежащею, какъ полагаютъ, къ храму, опрокинутому Самсономъ, когда онъ мстилъ филистимлянамъ. Теперь, взгляни въ другую сторону, и ты увидишь, во главѣ другой арміи никѣмъ не побѣдимаго и всѣхъ побѣждающаго Тимонеля Каркасонскаго, принца новой Бискаіи. Оружіе его покрыто золотомъ, серебромъ, лазурью и синоплемъ, а на щитѣ его красуется золотой котъ на пурпуровомъ полѣ, украшенномъ четырьмя буквами: М. I. О. И, составляющими начальныя буквы имени его дамы, очаровательной дочери герцога Альфеника Алгаврскаго. Видишь-ли ты теперь этого рыцаря, сидящаго на большой и сильной кобылѣ, съ бѣлымъ какъ снѣгъ оружіемъ и щитомъ безъ девиза? это молодой французъ Петръ Папинъ, владѣтель Утрикскаго баронства; а этотъ другой съ оружіемъ, покрытымъ лазурью, верхомъ на быстрой зебрѣ, это могущественный герцогъ Нервійскій — Еспартофилардо лѣсной; на щитѣ, изображающемъ поле, усѣянное спаржею, написанъ девизъ его: «ищи мой жребій по моимъ слѣдамъ»

Герой нашъ наименовалъ еще много другихъ рыцарей, которыхъ онъ видѣлъ въ воображаемыхъ имъ арміяхъ, и надѣлялъ ихъ, ни на минуту не задумываясь тѣмъ оружіемъ, цвѣтами и девизами, какіе рисовало ему его разстроенное воображеніе.

— Вотъ эти войска, безостановочно продолжалъ онъ, которыя развертываются впереди, составлены изъ множества различныхъ національностей: вотъ народы, вкушающіе сладкія воды рѣки, наименованной богами Ксанѳомъ, за ними слѣдуютъ горцы, обитатели масиліанскихъ полей. Далѣе видны воины народа, просѣевающаго тонкій золотой порошокъ счастливой Аравіи, еще далѣе обитатели зеленыхъ береговъ Фермодона и тѣ, которые многообразными средствами истощаютъ Пактолъ съ его золотистыми песками; за ними слѣдуютъ лукавые Нумидійцы, Персіане, не находящіе себѣ равныхъ въ стрѣльбѣ изъ лука, Мидяне и Парѳяне, ловко сражающіеся въ бѣгствѣ, Аравитяне съ ихъ кочевыми шатрами, дикіе и жестокіе Скиѳы, Эѳіопы съ проколотыми губами; наконецъ множество другихъ народовъ, которыхъ очертанія лицъ я вижу и узнаю очень хорошо, но имена позабылъ. Въ другой изъ этихъ армій, ты долженъ видѣть воиновъ народа, утоляющаго жажду свою въ свѣтло-зеркальныхъ водахъ Бетиса, берега котораго покрыты оливковыми рощами; тѣхъ, которые купаются въ золотистыхъ волнахъ Таго; тѣхъ, которые пользуются оплодотворяющими водами Жениля; тѣхъ, которые заковываютъ себя въ желѣзо, они составляютъ послѣдній отпрыскъ древнихъ Готовъ; тѣхъ, которые беззаботно проводятъ жизнь свою за роскошныхъ лугахъ Хереса; тѣхъ, которые погружаютъ тѣла свои въ мягкія волны Писуэрги; тѣхъ, которые пасутъ безчисленныя стада свои на тучныхъ пастбищахъ, окоймляемыхъ извилистой Гвадіаной; тѣхъ, которые дрожатъ отъ вѣтровъ, дующихъ въ пиринейскихъ долинахъ, или подъ хлопьями снѣга, осребряющаго вершины Апенинъ. Словомъ, Санчо, ты видишь тутъ представителей всѣхъ европейскихъ народовъ.

Кто бы могъ исчислить всѣ страны и націи, названныя Донъ-Кихотомъ, которыхъ онъ, ни на минуту не задумываясь, надѣлялъ самыми характеристическими чертами, извѣстными ему изъ его, переполненныхъ чушью, книгъ.

Санчо не успѣвалъ промолвить ни слова въ отвѣтъ Донъ-Кихоту, и только водилъ вокругъ себя глазами, желая увидѣть какого-нибудь рыцаря или великана, названнаго его господиномъ, но такъ какъ ничего подобнаго замѣтить онъ не могъ, поэтому въ недоумѣніи воскликнулъ наконецъ: «чортъ меня возьми, если здѣсь есть, что-нибудь похожее на тѣхъ рыцарей и великановъ, которыхъ вы назвали. Ужь не новое ли это очарованіе, подобное вчерашнимъ привидѣніямъ.»

— Въ своемъ ли ты умѣ, Санчо, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, развѣ не слышишь ты ржанія коней, звуковъ барабановъ и трубъ?

— Ничего не слышу я, кромѣ блѣянія барановъ и овецъ, сказалъ Санчо. И это было совершенно справедливо, потому что возлѣ него находились въ эту минуту два стада барановъ.

— Санчо! ты, кажется, начинаешь съ перепугу видѣть все на выворотъ, замѣтилъ Донъ-Кихотъ; и это очень можетъ быть, потому что страхъ, поражая наши чувства, не позволяетъ намъ видѣть предметы въ настоящемъ ихъ видѣ. Но, если ты струсилъ окончательно, то отъѣзжай въ сторону и оставь меня одного. Я одинъ съумѣю склонить побѣду на ту сторону, въ которой пристану. Съ послѣднимъ словомъ, пришпоривъ Россинанта и держа копье свое наготовѣ, онъ съ быстротою молніи полетѣлъ внизъ.

— Стойте, стойте! кричалъ ему Санчо. Клянусь Богомъ, вы нападаете на барановъ. Ради Создателя міра возвратитесь назадъ. Ну, гдѣ вы видите рыцарей, великановъ, воиновъ, лазурные щиты, котовъ и все остальное, да тутъ никакого чорта нѣтъ кромѣ барановъ, что вы дѣлаете, ради Бога….

Крики эти не остановили однако Донъ-Кихота, кричавшаго еще громче: «мужайтесь, рыцари, воюющіе подъ знаменами славнаго императора Пентаполина Обнаженная рука! мужайтесь! слѣдуйте за мною, и вы увидите, какъ скоро и легко я отмщу врагу его Алифанфарону Тапробанскому.» Въ ту же минуту онъ напалъ съ копьемъ своимъ на несчастныхъ барановъ, и началъ колоть ихъ съ такимъ остервененіемъ, какъ будто видѣлъ передъ собою своихъ величайшихъ враговъ. Пастухи сначала просили его оставить въ покоѣ бѣдныхъ животныхъ, но видя, что просьбы ихъ не вели ни въ чему, принялись швырять въ рыцаря острыми, увѣсистыми каменьями. Донъ-Кихотъ, не обращая на это никакого вниманія, сказалъ какъ угорѣлый во всѣ стороны, восклицая: «но, гдѣ же ты, великолѣпный Алифанфаронъ? Развѣ не видишь ты, что одинъ, всего одинъ рыцарь готовъ помѣряться съ тобою и поразить тебя въ отмщеніе за мужественнаго Гараманта Пентаполина.»

Въ эту минуту на него обрушился такой камень, который чуть не въ самый желудокъ вдавилъ ему два ребра. Почувствовавъ этотъ ударъ, Донъ-Кихотъ счелъ себя уже мертвымъ, или по крайней мѣрѣ опасно раненымъ, но вспомнивъ про свой чудодѣйный бальзамъ, онъ тотчасъ же схватился за него и принялся вливать его въ себя. Не успѣлъ онъ однако допить своего лекарства, какъ нѣсколько новыхъ каменьевъ вышибли изъ рукъ его склянку съ знаменитымъ бальзамомъ, — разбившуюся въ дребезги, — размозжили два ручныхъ пальца и выбили у него нѣсколько зубовъ. Мужественно выдержавъ первый ударъ, онъ отъ втораго свалился на землю. Пастухи, приблизясь въ рыцарю, вообразили себѣ, что они убили его, и поскорѣе собравъ свое стадо, взвалили на плечи убитыхъ барановъ, которыхъ было штукъ шесть или семь, и не долго думая убрались себѣ по добру, по здорову.

Санчо, взиравшій съ холма на сумасбродные подвиги рыцаря, рвалъ въ отчаяніи свою бороду и проклиналъ день и часъ, въ который злая судьба столкнула его съ Донъ-Кихотомъ. Видя наконецъ, что онъ повалился на землю, а пастухи удалились, Санчо съѣхалъ съ холма, и приблизясь въ своему господину, нашелъ его въ весьма незавидномъ положеніи, хотя и въ полной памяти. «Что же не моя ли правда?» сказалъ онъ Донъ-Кихоту, «не правъ ли я былъ, когда упрашивалъ васъ вернуться назадъ и кричалъ, что вы нападаете не на армію, а на барановъ.»

— Да, да! отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; вижу я теперь на какія штуки пускается этотъ злобный, но многоумный, преслѣдующій меня волшебникъ Узнай, Санчо, что для волшебниковъ нѣтъ ничего легче, какъ заставить насъ видѣть то, что имъ захочется; и теперь, неугомонный врагъ мой, предугадывая великую славу, которую я долженъ былъ стяжать въ этой битвѣ, превратилъ легіоны воиновъ въ стадо барановъ. Если ты не вѣришь мнѣ, то заклинаю тебя всѣмъ святымъ, поѣзжай и слѣди за этими мнимыми стадами, и ты увидишь, что удалясь отъ насъ на нѣкоторое разстояніе, они опять примутъ свой настоящій видъ рыцарей и воиновъ, совершенно подобныхъ тѣмъ, которыхъ я описалъ. Впрочемъ погоди, теперь ты мнѣ очень нуженъ. Прежде всего сосчитай сколькихъ у меня не достаетъ зубовъ, потому что право мнѣ кажется будто у меня не осталось ни одного. Исполняя приказаніе своего господина, Санчо приблизился въ нему такъ близко, точно собирался влѣзть въ нему въ ротъ, въ ту самую минуту, когда бальзамъ только-что началъ производить свое дѣйствіе въ желудкѣ рыцаря, и когда оруженосецъ нагнулся, чтобы освидѣтельствовать челюсти Донъ-Кихота, послѣдній изрыгнулъ все, что у него было въ желудкѣ, прямо въ лицо Санчо.

— Пресвятая Богородице! возопилъ Санчо, что сталось со мною. Должно быть наступилъ послѣдній часъ этого грѣшника, если его рвётъ чистою кровью. Но когда онъ оглянулся, то увидѣлъ, что воображаемая имъ кровь была ни что иное какъ драгоцѣнный бальзамъ извергнувшійся изъ желудка рыцаря. Въ ту же минуту стошнило и Санчо, начавшаго, въ свою очередь, плевать въ лицо Донъ-Кихоту, и въ такомъ изящномъ положеніи рыцарь и слуга его оставались въ теченіи нѣсколькихъ минутъ.

Опомнившись отъ этого удовольствія, Санчо побѣжалъ въ своему ослу, намѣреваясь достать тамъ что-нибудь, чѣмъ можно было бы утереть себя и своего господина, но не найдя своей котомки, онъ съ отчаянія чуть было не лишился разсудка. Разразившись новыми проклятіями, онъ далъ себѣ рѣшительное слово оставить Донъ-Кихота и возвратиться домой, отказываясь и отъ слѣдовавшаго ему жалованья, и отъ надежды обладать когда-нибудь обѣщаннымъ ему островомъ. Донъ-Кихотъ между тѣмъ всталъ, и придерживая лѣвой рукой свои челюсти, чтобы не потерять и послѣднихъ зубовъ, схватилъ правой рукой за узду Россинанта, который, какъ вѣрный и преданный слуга, не отступилъ отъ своего господина ни на шагъ, и за тѣмъ кликнулъ своего оруженосца, прислонившагося, съ головой опущенной на руки, въ глубокомъ горѣ, къ своему ослу

Видя его глубоко опечаленнымъ, Донъ-Кихотъ сказалъ ему: «Санчо! чѣмъ возносится одинъ человѣкъ надъ другимъ, если не тѣмъ, что одинъ дѣлаетъ болѣе другаго. Разразившіяся надъ нами бури показываютъ, что и для насъ небо вскорѣ прояснится, и дѣла наши примутъ лучшій оборотъ; потому что въ мірѣ всему поставленъ предѣлъ: дурному и хорошему. Чѣмъ долѣе преслѣдуетъ насъ судьба, тѣмъ болѣе шансовъ для насъ надѣяться на скорый и благопріятный оборотъ дѣлъ. Не скорби же, мой другъ, о моихъ несчастіяхъ, которыя нисколько не касаются тебя.

— Какъ не касаются! воскликнулъ Санчо. Развѣ вчера подбрасывали на одѣялѣ кого-нибудь другаго, а не сына моего отца, или не у меня пропала сегодня котомка со всѣмъ моимъ дорожнымъ достояніемъ?

— Какъ, неужели котомка пропала? воскликнулъ Донъ-Кихотъ.

— Пропала, пропала — говорилъ Санчо.

— Намъ, значитъ, нечего будетъ и перекусить сегодня, продолжалъ рыцарь.

— Не было бы, отвѣчалъ Санчо, еслибъ вокругъ насъ не росли травы, которыя вы такъ хорошо умѣете отыскивать и выбирать, и которыми, какъ вы сами говорите, въ крайней нуждѣ, довольствуются рыцари, особенно такіе злополучные, какъ вы.

— Тѣмъ не менѣе ломоть чернаго хлѣба съ кускомъ селедки я предпочелъ бы теперь всевозможнымъ травамъ, описаннымъ Діоскоридомъ со всѣми комментаріями къ нимъ доктора Лагуны. Но, добрый мой Санчо, говорилъ Донъ-Кихотъ, полно тебѣ кручиниться взлѣзай-ка на осла, да отправляйся со мной. Вѣрь, мой другъ, что Богъ милосердый, не лишающій мухъ воздуха, червей земли и насѣкомыхъ воды, Онъ, который до ждитъ на добрыхъ и злыхъ и освѣщаетъ солнцемъ праведныхъ и грѣшныхъ, не покинетъ и насъ, ратующихъ во славу Его святаго имени.

— Вамъ право болѣе пристало быть проповѣдникомъ, чѣмъ рыцаремъ, сказалъ Санчо.

— Странствующіе рыцари, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, должны знать все, и въ былое время между ними встрѣчались такіе, которые останавливались для проповѣдей на большихъ дорогахъ, и исполняли это дѣло съ такимъ умѣньемъ, какъ будто вышли лиценціантами изъ парижскаго университета. Вѣрь мнѣ, Санчо, никогда еще мечь не притуплялъ пера, ни перо — меча.

— Да будетъ такъ, отвѣчалъ Санчо. Теперь же пустимся въ путь и постараемся отыскать гдѣ-нибудь убѣжище на ночь. Дай только Богъ, чтобы намъ опять не наткнуться на новыхъ очарованныхъ мавровъ, на новыя привидѣнія, одѣяло и тому подобныя очарованія, потому что иначе въ чорту пошлю я наконецъ все это рыцарство.

— Помолись Богу, и веди меня куда знаешь, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. На этотъ разъ я предоставляю тебѣ свободный выборъ нашего ночлега. Но прежде, ощупай мою правую верхнюю челюсть и скажи — сколькихъ у меня не хватаетъ тамъ зубовъ, потому что я чувствую въ этомъ мѣстѣ невыносимую боль.

Санчо всунулъ ему въ ротъ руку, и ощупавъ челюсть сверху до низу, спросилъ Донъ-Кихота, сколько насчитывалъ онъ здѣсь прежде зубовъ.

— Четыре совершенно здоровыхъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, не считая глазнаго.

— Такъ-ли? еще разъ спросилъ Санчо.

— Говорю тебѣ, четыре, если только не пять, повторялъ рыцарь, потому что мнѣ не выдернули ни одного зуба, и ни одинъ не выпалъ самъ собою.

— Ну теперь съ этой стороны, внизу, у вашей милости остается всего два съ половиною зуба, а вверху нѣтъ ни цѣлыхъ, ни половинныхъ; здѣсь хоть шаромъ покати, такъ все гладко.

— О, злая судьба моя! грустно воскликнулъ Донъ-Кихотъ при этомъ прискорбномъ извѣстіи. Лучше бы мнѣ было лишиться дѣвой руки, потому что ротъ безъ зубовъ похожъ на мельницу безъ жернова, и зубъ для насъ драгоцѣннѣе алмаза. Но, что дѣлать! Мы должны безропотно переносить всевозможныя бѣдствія, обрекши себя однажды на тяжелую жизнь странствующаго рыцаря. Забудемъ же о нихъ, мой другъ, и съ Богомъ пустимся въ дорогу. Сегодня я безпрекословно послѣдую за тобою.

Санчо послушался Донъ-Кихота, и направился по тому пути, гдѣ онъ расчитывалъ скорѣе всего найти какое-нибудь убѣжище на ночь, не слишкомъ удаляясь, однако, отъ многопосѣщаемой въ этомъ мѣстѣ большой дороги. Между тѣмъ, какъ они медленно подвигались впередъ, — жестокая боль, чувствуемая Донъ-Кихотомъ въ челюстяхъ, не позволяла имъ ѣхать быстрѣе, — Санчо, чтобы какъ-нибудь размыкать свою тоску-кручину, сказалъ своему господину:

Глава XIX

— Всѣ эти бѣдствія, обрушившіяся на насъ въ послѣднее время, ниспосланы намъ, какъ мнѣ кажется, въ наказаніе за то, что ваша милость не исполнили вашей клятвы: не кушать со скатерти, не лобезничать съ королевой и не дѣлать всего остальнаго, что вы тамъ наобѣщали, пока не добудете шлема этого Маландрина, или, чортъ его знаетъ, какъ его зовутъ, этого мавра.

— Ты правъ, Санчо, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, но клянусь Богомъ, я совсѣмъ забылъ объ этомъ; и ты, въ свою очередь, наказанъ за то, что не напомнилъ мнѣ о моей клятвѣ. Я постараюсь, однако, загладить свою ошибку; — сдѣлать это не трудно, — по рыцарскимъ уставамъ представляется возможность искупить всякій грѣхъ.

— Да развѣ я въ чемъ-нибудь клялся, — я? воскликнулъ Санчо.

— Дѣло не въ томъ, клялся ты или нѣтъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, довольно того, что ты не совсѣмъ свободенъ отъ обвиненія въ соучастничествѣ со мной; но такъ или иначе, а только нужно постараться очистить свою совѣсть.

— Если такъ, сказалъ Санчо, то пусть-же ваша милость постарается на этотъ разъ не забывать своихъ словъ, а то чего добраго привидѣніямъ опять придетъ охота — позабавиться со мною, да пожалуй что и съ вашей милостью, если вы споткнетесь во второй разъ. Продолжая вести разговоръ въ этомъ родѣ, наши искатели приключеній заболтались до того, что ночь застала ихъ среди чистаго поля, и они не могли додуматься, какъ и гдѣ-бы имъ найти убѣжище на ночь. Хуже всего было то, что оба они умирали съ голоду, такъ какъ въ потерянной котомкѣ заключалась вся ихъ провизія. Къ довершенію несчастія, съ ними случилось теперь не воображаемое, а дѣйствительное приключеніе. Хотя ночь была очень темна, тѣмъ не менѣе они продолжали свой путь, надѣясь встрѣтить какую-нибудь корчму на разстояніи одной — и ужь много двухъ верстъ.

Путешествуя глубоко ночью, оруженосецъ, умирая отъ голода, а рыцарь, чувствуя, что перекусить было бы очень не дурно, они неожиданно увидѣли множество факеловъ, казавшихся безконечнымъ числомъ движущихся звѣздъ. При видѣ ихъ Санчо окончательно растерялся, и у самаго Донъ-Кихота по кожѣ пробѣжала дрожь. Придержавъ своихъ верховыхъ животныхъ, наши искатели приключеній остановились, и не говоря ни слова пристально глядѣли на этотъ поразительный свѣтъ, который двигался пряно на нихъ, увеличиваясь въ объемѣ, по мѣрѣ приближенія къ нимъ. Перепуганный Санчо трясся всѣмъ тѣломъ, у Донъ-Кихота тоже подымались дыбомъ волосы, но онъ скоро однако овладѣлъ собою, и сказалъ Санчо: «не остается никакого сомнѣнія, что мы стоимъ лицомъ къ лицу съ какимъ то ужаснымъ приключеніемъ, въ которомъ я долженъ призвать на помощь и выказать всю силу мою и все мое мужество?

— Горе мнѣ! возопилъ Санчо, если это опять привидѣніи, — а чего другаго тутъ кажется нечего ждать, — гдѣ-же набраться мнѣ реберъ для этого новаго приключенія.

— Какіябы это ни были привидѣнія, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, я не дозволю имъ коснуться даже твоего камзола. Если я не поспѣлъ въ тебѣ на помощь. въ послѣдній разъ, то это потому только, что я не могъ перелѣзть черезъ заборъ, но теперь мы въ чистомъ полѣ, и я могу распорядиться мечомъ моимъ какъ захочу.

— А если они очаруютъ васъ, какъ въ прошлый разъ, замѣтилъ Санчо, на какого чорта послужитъ вамъ тогда это чистое поле.

— Во всякомъ случаѣ, Санчо, не падай только духомъ, и призови на помощь все сdое мужество. Въ моемъ-же ты скоро убѣдишься, — отвѣчалъ рыцарь

— Быть по вашему, проговорилъ ободрившійся Санчо; да поможетъ мнѣ Богъ.

Отъѣхавъ затѣмъ не много въ сторону, рыцарь и оруженосецъ внимательно наблюдали двигавшійся на встрѣчу имъ свѣтъ. Вскорѣ стали они различать толпу людей, покрытыхъ бѣлыми покрывалами.

При видѣ этой поразительной картины, расхрабрившійся было Санчо, съ испугу, застучалъ какъ въ лихорадкѣ зубами, но страхъ его еще усилился, когда онъ ясно увидѣлъ, что по дорогѣ ѣхали верхомъ, въ саванахъ, — съ зажженными факелами, человѣкъ двадцать, за которыми виднѣлись, покрытыя трауромъ носилки, сопровождаемыя шестью всадниками въ черныхъ мантіяхъ, ниспадавшихъ до Самыхъ ногъ ихъ муловъ (тихая, лѣнивая походка животныхъ издалека указывала, что это мулы, а не лошади). Медленно подвигалась впередъ эта странная процессія; и привидѣнія бормотали таинственнымъ, жалобнымъ голосомъ какія-то непонятныя слова.

Это удивительное явленіе, особенно въ такое время и въ такомъ пустынномъ мѣстѣ, не могло не навести ужаса на Санчо, и даже на Донъ-Кихота. Но по мѣрѣ того, какъ душа Санчо уходила въ пятки, возрастало мужество его господина, которому уже грезилось какое-то славное приключеніе. Онъ вообразилъ, что это везли мертваго, или по крайней мѣрѣ тяжело раненаго рыцаря, отмстить за котораго предназначено было ему одному. Едва лишь пригрезилось ему это диво, какъ, по своему обыкновенію, не долго думая, онъ поправился на сѣдлѣ, укрѣпивъ въ рукѣ копье, съ рѣшительнымъ видомъ помѣстился на срединѣ дороги, которой не могли миновать покрытыя саванами привидѣнія, и когда послѣдніе приблизились въ нему, онъ закричалъ имъ ужаснымъ голосомъ: «остановитесь, рыцари! кто бы вы ни были, остановитесь! Скажите: кто вы, откуда и куда отправляетесь, и что лежитъ на этихъ носилкахъ? Судя по всему, видно, что вы или жертвы злодѣйства или сами злодѣи, совершившіе какое-то страшное преступленіе. Говорите-же, потому что я долженъ отмстить за васъ, или наказать васъ.»

— Намъ некогда отдавать вамъ отчетовъ, отвѣчалъ одинъ изъ траурныхъ всадниковъ, потому что до заѣзжаго дома далеко, а намъ нужно торопиться. Сказавъ это, онъ пришпорилъ мула, и хотѣлъ ѣхать далѣе; но не тутъ-то было. Оскорбленный отвѣтомъ его Донъ-Кихотъ схватилъ мула за удила и закричалъ по прежнему: «остановитесь, повторяю вамъ, и будьте немного вѣжливѣе. Отвѣчайте на мой вопросъ, или я вызываю васъ на битву всѣхъ вмѣстѣ.» Пугливый мулъ, задержанный Донъ-Кихотомъ, всталъ на дыбы и опрокинулъ своего всадника. Видя это, одинъ изъ слугъ неизвѣстныхъ путешественниковъ принялся ругать Донъ-Кихота. Взбѣшенный и безъ того уже рыцарь устремился на перваго попавшагося ему траурнаго всадника, и ударомъ копья опрокинулъ его на землю, потомъ обратился на другаго, тамъ на третьяго, и нужно было видѣть легкость и быстроту, съ которой побѣдоносный рыцарь и конь его гарцовали въ этой траурной толпѣ. Можно было думать, что у Россинанта выросли въ эту минуту крылья, такъ гордо и легко носилъ онъ на себѣ торжествовавшаго надъ своими противниками рыцаря. Бѣда только, что противники эти были все безоружные трусы. При первыхъ ударахъ, они стремглавъ кинулись бѣжать въ стороны съ своими зажженными факелами; такъ что ихъ можно было принять за маски, бѣгающія по ночамъ, во время карнавала. Тѣ же, которые были покрыты траурными мантіями, такъ были запутаны въ нихъ, что съ трудомъ двигались. Донъ-Кихоту не представлялось значитъ ни малѣйшаго затрудненія бить и гнать ихъ, сколько угодно было его душѣ. Бѣдные люди вообразили себѣ, что это не человѣкъ, а чортъ, вырвавшійся изъ ада, и подстерегшій ихъ на дорогѣ съ цѣлію вырвать изъ рукъ ихъ мертвое тѣло, лежавшее на носилкахъ. Санчо глядѣлъ, выпучивъ глаза на всю эту сцену, изумляясь только мужеству своего господина, и говоря себѣ въ бороду: «чортъ возьми, право, господинъ мой такой молодецъ, какъ онъ самъ говоритъ.» На дорогѣ между тѣмъ остался распростертымъ, держа въ рукахъ горящій факелъ, тотъ самый господинъ, котораго въ самомъ началѣ битвы сбросилъ съ себя мулъ. Донъ-Кихотъ, замѣтивъ его по свѣту факела, громкимъ голосомъ повелѣвалъ ему сдаться, грозя въ противномъ случаѣ убить его.

— Я давнымъ-давно ужь сдался, отвѣчалъ несчастный, потому что не могу сдвинуться съ мѣста, сломавъ себѣ, какъ мнѣ кажется, въ этой неожиданной схваткѣ, ногу. Но, государь мой, если вы дворянинъ и притомъ христіанинъ, то умоляю вашу милость не убивайте меня, потому что я лиценціантъ, получившій первую степень.

— Если вы духовный, то какой-же чортъ принесъ васъ сюда? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Не чортъ, а злая судьба моя, отвѣтилъ несчастный.

— И еще болѣе злая постигнетъ васъ, если вы мнѣ тотчасъ-же не отвѣтите на всѣ мои вопросы, сказалъ Донъ-Кихотъ.

— Сейчасъ-же я на все отвѣчу, пищалъ лиценціантъ. Прежде всего я долженъ сказать вамъ, что пока я еще только бакалавръ, Алонзо Лопесъ, родомъ изъ Алковенды. Ѣду я, изъ города Боеза, въ компаніи съ одиннадцатью другими священниками, — убѣжавшими теперь съ своими факелами, — въ Сеговію, сопровождая мертвое тѣло, лежащее здѣсь на носилкахъ. Это трупъ одного дворянина, умершаго въ Боезѣ, гдѣ онъ и погребенъ былъ сначала на кладбище, но теперь мы перевозимъ прахъ покойника въ фамильныя склепъ его къ Сеговію.

— Кто-же убилъ его? спросилъ Донъ-Кихотъ.