Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Красная Казанова - Сергей Владимирович Волков на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Зрители, одобрительно заулыбались. Тем време­нем, лектор поймал зеркальцем светлячок, направив его на стеклянную призму, моментально окрасившею подставленный чистый лист бумаги бледной радугой.

-     Здесь мы можем наблюдать слагаемые света, из чего видно, что никакого «того света», как вы нагляд­но убедились, товарищи, в природе не существует. Всё это, поповские враки, используемые реакционным ду­ховенством для запугивания простого народа, - реши­тельно резюмировал очкарик.

Аудитория взорвалась аплодисментами, а инже­нер, уже выудил из своего «докторского» саквояжика какие-то картинки, пригласив к столу добровольцев. Кондрат Пантелеевич, которому очень понравился и сам эксперимент с зайчиком, и то, как ловко молодой учёный разобрался с религиозным мракобесием, вы­звался первым и сразу был определён Кульковым к дальтоникам.

-        Дантони… чаво? - услыхав «заковыристое» словцо, Маёвкин поначалу стушевался, потёр рукавом орден на груди, затем припомнил, как в девятнадцатом заезжий комиссар, в пенсне и с бородкой, рассказывал что-то о французской революции. Только ведь хрен его, Дантона этого, знает, в каких отношениях тот со­стоял с учением Маркса. Может он и герой, а всё же

-     Антанта. И убеждённый большевик ответил уклон­чиво: - Ежели ВЦИК не возражает супротив данто- низьма… А мы, завсегда. За ради рабочего-то дела!

Когда же интеллигент-вредитель объяснил при­сутствующим, что сей термин означает, «бывший под­польщик», не дрогнувший бы и перед всей мировой контрой, во главе с Чемберленом, был попросту раз­давлен. Осознание того, что он - член ВКПБ с одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, до последнего времени живший по законам Военного коммунизма, мог по ошибке встать не под те знамёна, доконало ста­рика. Пламенный борец за счастье трудового народа буквально тронулся рассудком. Не спасло даже вмеша­тельство Полины Михайловны, неожиданно обнару­жившей знакомства в самых высоких комсомольских сферах. То есть, очкарика-то, конечно, приструнили, но и товарища Маёвкина увезли прямо из депо в меди­цинское заведение, цвет которого, ни коим образом не мог вызвать у него тягостных воспоминаний.

* * *

-    Что-то ты, Прохор, припозднился, - в голосе на­ставника прозвучал упрёк.

-    Да тут, Кондрат Пантелеевич… - замялся ГПОТ.

-     Я на трубе котельной просидел. Такое, понимаешь, дело…

-       На трубе, говоришь? - отставной начальник оживился, в глазах загорелись прежние геройские ис­корки. - На трубе, это хорошо. Но ты залез-то, как? По велению партии или сам, по зову сердца? Порывом, то есть…

-     Можно сказать, порывом, - потупился Прохор Филиппович. - Дядя у меня, нэпман…

-      Нэпман, это сурьёзно. Тут, брат, не только на трубу… Нэпман, тот же кровосос-эксплуататор и, во­обще, чужный элемент.

-      Будет тебе, Кондрат Пантелеевич, он конечно элемент, но не эксплуататор. Это ты хватил… Кого ему эксплуатировать?

-     Не из кого жилы тянуть, потому не кровосос? Нашёл оправдание! А было б с кого? Возьми клопа. Тоже, кажись, обыкновенная насекомнатная зверь, но только ляжь с им в койку, и враз почуешь нэпманскую сущность. Мягкотелый ты сделался Прохор, рассла­бился, а враг не дремлет. Я-то знаю, что говорю. У меня самого, можно смело заявить, личная биография началась с трубы, разве что я на её за рабочее дело, за весь, простоки, угнетённый пролетариат влез, хотя в ту пору совсем пацанёнком был. Только на фабрику пришёл, гляжу, стачка, и мне, мальчонке, поручают до света, стало быть, на трубе заводской красный флаг во­друзить, назло мировой буржуазии. Ну я полез, а пока­мест там, в потёмках, шабуршался, товарищи, значит, гудок дали к началу забастовки. А заводской-то гудок, понимать надо! Эттебе не трамвайный бубенчик. Подо мной как рявкнет, я думал, котёл взорвался, право-сло- во, ну и дрёпнулся, ясное дело, с самого громоотвода, башкой вниз. Но доверие стачкома оправдал. Так что, труба, Прохор, меня в люди вывела. В революцию.

Выслушивая в тысячный раз, наизусть знакомый, рассказ о бурном прошлом Маёвкина, ГПОТ всё не мог решить - как перейти к делу и с чего начать. Конеч­но, Прохор Филиппович осознавал приоритет обще­ственного над личным, но старик расстроится, узнав о происшествии на линии. Подумает, что он - П. Ф. Куропатка не справился, завалил работу… Огорчать умалишённого ГПОТу не хотелось, и, пересилив себя, он начал с личного, обстоятельно, по пунктам изложив факты. Однако, ни поведение ренегата-изобретателя, переметнувшегося к дочери звездочёта, ни полный жа­лости рассказ о слезах свояченицы-Лидочки, против ожидания, не тронули сердца идейного большевика.

-    Любовь, знаешь… - Маёвкин обречённо махнул рукой. - Как сбившаяся портянка. Замучит, и никакой Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов с ей не сладит.

-      Так-то оно так, Кондрат Пантелеевич, только Эврике этой, - ГПОТ оглянулся и придвинувшись, за­шептал в, заросшее седыми волосами, ухо бывшего Сормовца, - семьдесят пятый год.

-    Семьдесят пятый? И-и, Прохор, удивил! Ты гля­ди не на возраст. В бабе не ето главное. Ты в главное гляди. А семьдесят пять годков… - Маёвкин мечта­тельно зажмурился, в свою очередь переходя на пони­женные тона. - Тут нянька, Алевтина, тож посчитай около того, очень-очень… Я завсегда… Да-а. И кипятку в любой час. Кушайте, говорит, Кондрат Пантелеевич. Очень-очень! Ты, Прохор, в главное гляди.

-    Я и смотрю. Она эсерка!

-     Брось! - старик даже подскочил на скамейке. - Да твой инженер сумасшедший, право-слово!

-     Я и подумал, может он здесь? У тебя… - ГПОТ тоскливо посмотрел по сторонам. На, усыпанных жёл­тыми листьями аллеях, в одиночестве или в сопрово­ждении санитаров, прохаживались душевнобольные.

-     Нет, - проследив взгляд Прохора Филипповича, покачал головой Маёвкин. - Буйных до прогулки не допущают. А кромя того, с прошлой шестидневки кон­тингент не пополнялся. Так что он, покамест, на воль­ных хлебах. Ну-да, ничего, раз дома не ночует, стало быть он у бабы етой, у польки. Только ты на ихную явку не суйся. А-то, знаешь… Снаружи поспрашивай «Не залетал ли, граждане, к кому попугай, загранич­ной породы? Потерялся мол», да сам наблюдай. И главное, не паникуй. Спервоначалу надлежит всё вы­знать, а опосля пужаться. Или уж лучше обожди, пока сюда привезут. Здесь и возьмёшь его тёпленького.

«Кондрат Пантелеевич, прав. Что я, как интелли­гент какой-нибудь паршивый, нюни распустил. Впе­рёд выясни на счёт гадёныша-изобретателя, да на счёт трамвая, а уж потом…», что именно потом, ГПОТ не знал, но решив - то, что потом, потом же и станет вид­но, простился со стариком.

- Ишь, нагнал туману, эсерку приплёл… - вздох­нул, глядя вслед бывшему подчинённому, Маёвкин. - А про борделю в вагоне ни полслова. Значит, всё как есть правда, завалил-таки работу! Эх, Прохор-Прохор…

И он ещё долго размышлял о том, что в былые годы на трубы взбирались из высоких идеалов, а уж коли человек сошёл с прямого пути, жди неприятно­стей - примета верная.

Глава седьмая

Приметы, приметы… Дело за полночь, а муж как в воду канул. Ох чуяло сердце Марии Семёновны, не­даром с субботы снилась дребедень. Женщина вздох­нула и, стараясь не глядеть на ходики, прошла к окну. В темноте, посреди двора, под сплошной громадой то­поля белела гипсовая пионерка с горном, на высоком пьедестале, откровенно громоздком, для хрупкой де­вочки-подростка.

Первоначально постамент предназначался кре­стьянке. Бабе-доярке, тоже гипсовой, но грудастой и с ведром. Из-за ведра-то и разгорелся сыр-бор. Без­условно, неурядицы приключаются со всяким, однако обитатели дома (в основном женская их составляю­щая, надо отдать ей должное), как-то, вдруг, заметили связь. Порежут ли у какой жилички сумочку в толкуч­ке, или сама, к примеру, «посеет» заборную книжку рабочей кооперации, как ни крути - по всему получа­лось, что потерпевшая сторона, незадолго перед этим, проходила мимо пустого подойника. В ведро накидали всякой дряни, и дело тем бы и кончилось, но на защи­ту произведения искусства встал управдом, товарищ Бычук, которого, под лозунгом борьбы с пережитками прошлого, поддержали местные комсомольцы. Орга­низовали субботник, статую очистили, домком выде­лил дворнику Гавриле шесть фунтов свинцовых бе­лил, и засверкала бы доярка, как новенькая. Но краска, таинственным образом, исчезла вместе с Гаврилой. Дворник, впрочем, вскоре объявился, правда один и пьяный. Запершись в первом парадном, у инвалида Девкина, он орал, терзая гармошку, «Интернационал», а затем, развинтив батарею парового отопления, за­лил, из революционного протеста, два нижних этажа с полуподвалом. Управдом Бычук был хохол, поэтому обиделся и даже грозил взыскать с Гаврилы за белила и ремонт, но плюнул, а гипсовой бабе в ту же ночь от­били подойник вместе с руками. Так она и стояла, на манер Венеры Милосской, пока прошлой весной её не заменили юной пионеркой, к великой радости Марии Семёновны.

И вот из-за этого-то изваяния высунул усы не­известный. Высунул, увидел женский силуэт в един­ственном освещённом окне второго этажа и юркнул обратно в тень. Подобное поведение могло бы пока­заться странным, и окажись дворник на посту, он не- приминул бы засвистеть. Но Гаврила в тот момент оглашал стены своей коморки храпом, лившимся нару­жу вместе с густым духом «рыковки». Да и неизвест­ный, при ближайшем рассмотрении, оказался вовсе не злоумышленником, а товарищем ГПОТом (просто мы его не сразу узнали, поскольку Прохор Филиппович был без калош, в рваных галифе, и вообще, вид имел весьма растерзанный, и ответственному руководителю - не свойственный). Выждав, когда супруга пройдёт вглубь комнаты, он преодолел на цыпочках несколь­ко саженей, отделявших его от подъезда, и скрылся за дверью.

Любопытный, не задумываясь, последовал бы за ним, но не будем торопиться. Лучше посмотрим, что происходило тремя часами ранее, на другом конце го­рода, у безликого одноэтажного здания, пользовавше­гося на удивление громкой, но не самой доброй славой в околотке, да и не только.

* * *

Смеркалось. Неотвратимо близился час, когда, по всем расчётам, инженеру надлежало посетить старуш­ку, но не очкарик, а некто представительный, средних лет, во френче и с газетой (передовицей он старатель­но отгораживался от редких пешеходов), показался в запущенном сквере городского семейного общежития.

Главный по общественному транспорту (а это был именно ГПОТ) неслышно прошёл от крыльца до кружевных чугунных ворот, туда и обратно, раз, другой, третий… Согласный с Маёвкиным, Прохор Филиппович, конечно, не собирался лезть на карниз, заглядывая в просветы занавесок. Опасаясь скорее не эсеров, а неженатых жильцов, он справедливо рассу­дил, что если для форточника-переростка получить по «кумполу» горшком герани, было делом обыденным (и, пожалуй, в воспитательных целях полезным), то для человека облечённого доверием партии, подоб­ный инцидент явился бы вопиющим нарушением всех мыслимых норм.

Как на грех, припозднившиеся холостяки про­должали прибывать. Многие - подвыпивши, некото­рые даже сильно, случались, правда, и трезвые, но все, неизменно крепкие, и Кулькова среди них не было. За полтора часа Прохор Филиппович насчитал пятерых. Ещё двое: скуластый, с длинной физиономией верзила и, тоже, плотный, но маленький - подкатили на дран­дулете. Коротышка поотстал и, заметив читающего не­знакомца, громко окликнул приятеля:

-      Слышь, Конявый, а чё в такую пору можно в газете разобрать?

-     «Чё-чё»? - передразнил дылда, останавливаясь.

-    Ничё.

-    Ну, и я про то… - мелкий подступил ближе, наг­ло, снизу вверх, оглядев ГПОТа. - Эй! Ты, случаем, не шпиён, товарищ? Чё-та наружность твоя, шибко подо­зрительна.

-    Какой шпион! Не видишь, у меня этот улетел…

-      Прохор Филиппович попытался сходу припомнить название. - Страус. Выпорхнул, сволочь, из рук. Жена в слёзы…

-      А чё сразу нас не позвал? Нешто «Правдой», птиц ловят?

-     С ей, тока в сортир… - объяснил длинный.

-      Сейчас на ветке не то что страуса, Конявого, - коротышка указал пальцем на друга, - не углядишь. Жди теперича, пока-а запоёт.

-      Да, запоёт. Может его давно кошка слопала, - снова встрял верзила. - Лучше так, вона видал, в пере­улке, зверинец, сорок копеек вход? В ём твоих стра­усов, гибель. Обделаем чин-чинарём, баба твоя и не отличит. Но вперёд уговор…

Он замолчал, соображая, сколько можно содрать за страуса и тут, с аллеи, донеслось легкое постуки­вание каблучков. Компания отступила в тень, а мимо, кутаясь в накинутую на плечи горжетку, проскольз­нула… Полина Михайловна! Да, она. Ошибка исклю­чалась, в осеннем воздухе разлился сладкий аромат «Персидской сирени» (главный лично презентовал ей флакон, по… по какому-то случаю). Секретарша шмыгнула в очерченный лампой, светлый круг у по­рога и стала ждать. Но, кого? Прохор Филиппович за­кусил ус.

-    К «революционному марксисту» таскается. Того отовсюду попёрли, должно утешает, - доложил коро­тышка шёпотом. - Давай, что ли, полтора червонца…

Закончить ему не удалось. Услыхав про троцки­ста, ГПОТ загнул в сердцах такую фразу, что оба мо­лодчика, по беспартийности своей, только рты поот­крывали.

-      … а дешевле нельзя.

-     Суди сам, птица привозная, не щегол.

-     Факт, не синица.

-      Он стервец, небось, одних крошек схарчил на рубь…

Компаньоны с таким жаром нахваливали товар, что Прохор Филиппович начал всерьёз беспокоиться - не заинтересует ли выгодное предложение гражданку Зингер. Но тут длинный махнул рукой:

-    А-а, богатей за наш счет!

-    Наживайся! - мордастый потёр сухой глаз паль­цем. - Червонец, последнее слово!

ГПОТ оглянулся. Полина на крыльце не двигалась с места. Рядом, сопя переминались двое фартовых и если секретарша встретит его ночью у общежития, да ещё с такой артелью… Минутная вспышка прошла, не оставив следа. Он сдался, вытащил десятку:

-     Только без шума.

-    Не ссы, товарищ. Сами с понятием…

Ампирная решётка старого городского зоосада,

в виде копий с золочёными, когда-то, наконечника­ми, начиналась сразу за углом. Коротышка тыркнулся было напрямик, насилу выдрав застрявшую ногу об­ратно, и Прохор Филиппович облегчённо вздохнул. Но, верзила, молча отодвинув приятеля лапой, взялся за кованые прутья, состроил жуткую гримасу и… вмиг расширив отверстие, так же - не говоря ни слова, про­тиснулся в образовавшуюся щель.

-    Ты, на стрёме, - строго приказал мелкий, повер­нул кепку козырьком набок, и последовал за Конявым.

«На стрёме», ГПОТ невесело глядел вдогонку бойкой парочке. Посвежело. Луна совсем зарылась в тучи. Из-за деревьев тянуло зверьём.

Допустим, он уйдёт… Собственно, ничего друго­го и не оставалось. Не ждать же, в самом деле, пока двое ненормальных приволокут казённого страуса. Но (вечно это «но»), такого фортеля ему не простят, и уйти, означало навсегда забыть дорогу к общежитию. А Кульков?

Остаться… Нет, дудки! Прохор Филиппович уже сидел утром на трубе и встречать следующее в кутузке не собирался. Шабаш, домой!

К сожалению столь благоразумное решение запо­здало. Тишину нарушила какая-то возня, истерично- сдавленное кудахтанье, приглушенная ругань, затем, грозное, низкое:

-    А-ну полож павлина, гад…

В ответ - оплеуха. Незнакомый голос пресёкся. Опять возня, треск кустов, приближающийся топот. И вот, в ночной сумрак врезался свист, ему ответил дру­гой откуда-то справа и ГПОТ побежал.

Он бежал мимо семейного общежития «Физкультурник». Бежал по бульвару «Первого Мая». По «Красноармейской». По улице «Имени Марата», почти до самой биржи, где (как всякий знал), ещё с ночи собирается народ, поэтому главный по обще­ственному транспорту свернул в какой-то переулок, вовсе без названия. А там к нему из подворотни, зали­ваясь лаем, выкатилась клокастая шавка, вроде тех, что кличут «Найдами» и больно цапнула повыше икры.

-    Ну-у Полинка, дрянь-баба!

* * *

Естественно, добравшись до дома позднее обыч­ного, да ещё (как уже сообщалось выше) имея некото­рый беспорядок в одежде, главный испытывал опре­делённую робость. Однако не взирая на то, что вина за случившееся ложилась исключительно на Полину, сообщать о ней жене, Прохору Филипповичу как-то не хотелось (совсем некстати, в памяти всплыл, почти забытый за давностью, эпизод, когда главный по об­щественному транспорту, также заполночь, засиделся с секретаршей на работе). Но, что-то говорить было надо. И пока он тщательно вытирал в прихожей ботин­ки, обдумывая, с чего начать, «половина» сама и нача­ла, и продолжила.

-    Явился?!

-    Явился! Я искал… - пробурчал ГПОТ, но как-то не вполне уверенно и, на всякий случай, заслонившись локтем.

-    Искал он…

Объяснила Мария Семёновна кошке-копилке на дубовом гардеробе и переложила рушник в правую руку. Муж попятился.

-      …машинку швейную! И ведь, на-шёл! На-шёл! На-шёл… - запыхавшись, женщина опустила, нако­нец, полотенце. - Людей бы постыдился, позорник. Седина в бороду…

То, что «половина» уже проинформирована о встрече у общежития, не особо удивило Прохора Филипповича. Так его покойный дед, зарабатывавший извозом, возвращаясь в удачный день домой на чет­вереньках, притворялся трезвым. И хотя заваливался в кровать не снимая правый сапог (где имел обычай прятать от старухи, случалось, и «синенькую») - про­сыпался неизменно «босый», без заначки, кряхтя, пил рассол и шепнув внуку: «У баб нюх!» - безропотно от­правлялся запрягать свою печальную Буланку.

Огорчало, что сведения со стороны слепо при­нимались супругой на веру, а доводы ГПОТа, что он и близко не подходил к секретарше, натыкались на враждебное:

-    А калоши где оставил? На улице разувался?!

-    Обронил я их, Мань. Такое, значит, дело.

-     Знаю все твои дела, кобель старый! - не унима­лась спутница жизни. - Обои калоши враз не теряют.

И это правда, потерять их одновременно, чело­веку не пьяному, не в горячке, сложно, да куда там, почти невозможно. Понимая щекотливость момента, главный по общественному транспорту клятвенно обещал предоставить, в доказательство супружеской верности, вторую, выброшенную за ненадобностью, калошу. А что оставалось делать? Кто из мужчин, скажите, не влипал в истории? И хорошо ещё, оскор­блённая женщина ограничилась, по-скромности, такой ерундой. Надежда Константиновна, говорят, в анало­гичной ситуации, потребовала прижизненное издание «Капитала».

Глава восьмая

Впервые Прохору Филипповичу не хотелось идти на службу. Не хотелось видеть Полину и он не без удо­вольствия подумал, что её запросто могло просквозить у проклятого общежития. Но как раз не секретарша, а трое кондукторов и вагоновожатая десятой линии слегли с температурой. Дальше - больше. Всех слу­жащих, откомандированных накануне с проверкой на вышеозначенный маршрут, также неожиданно свалил инфлюэнца.

-       Бездельники! Симулянты! - гремел ГПОТ. - Ещё бы подкову или образ на шею повесили!

-     Не говорите, - согласилась, как никогда свежая, Полина Михайловна, вплывая с чаем в кабинет. - Ве­рят всяким бредням, как при царском режиме.

Главный по общественному транспорту оттаял, улыбнулся, погладил усы.

-       Ты, Полина, вот что… Я сейчас по делам, - Прохор Филиппович указал пальцем вверх. - Вернусь и мы с тобой вместе проинспектируем эту чёртову «десятку».

Он нежно посмотрел на секретаршу, на её большие груди, в облегающей блузе, но Полина Михайловна упрямо поджала, ярко подведённые липолином, губы.

-     Мерси, товарищ Куропатка. Прямо, вами пора­жаюсь. Я, кажется, не обязана за тридцать пять рублей в месяц, нагишом в трамваях выставляться! Берите, вон эту, из финансового, и ехайте с ней, сколько хочете.

«Полинка - дрянь-баба». Тут бы ГПОТу напом­нить распутнице, прошлый вечер, но он пренебрёг связываться с интеллигенткой и только хмуро распо­рядился пригласить счетовода, безымянную пожилую девушку, с нездоровым румянцем. Однако и та, услы­хав, о предполагаемой экспедиции, заморгала белёсы­ми ресницами:

-    Мне в «десятый» сегодня нельзя. Никак нельзя!

-     Тебе-то, хоть, сегодня можно? - главный, кисло покосился на зама.

Оказалось - Селёдкину можно. Разумеется, Прохор Филиппович больше полагался на женскую стыдливость, рассчитывая, что ни секретарша, ни де­вица из бухгалтерии не отважатся раздеться, так ска­зать - в неподобающей обстановке. Да, собственно, и Селёдкин…

«Пусть только попробует!» - решил главный по общественному транспорту и условившись встретить­ся через час на конечной остановке, отбыл. Но не «на­верх», а, сделав приличный крюк, посетил централь­ный рынок, где, потолкавшись среди бабок с мешками, грязных цыганок в пёстрых юбках, лоточников, и про­чего «разношёрстного» люда, совершенно затерялся в шумящей толпе.



Поделиться книгой:

На главную
Назад