Поющая кровь

Робин Уэйн Бейли

«Поющая кровь»

Глава 1

О матушка, как мне нужна Твоих объятий глубина! Сучками-ветками укрой, Густой листвой. Средь нежных лепестков цветов Устрой мне тихий, мирный кров И млечным соком напои Своей любви. Утешь меня и песню спой. Как жаль, что нет тебя со мной И что по свету без тебя Скитаюсь я.

Эта музыка наполняла дикой, необузданной страстью, бешеный ритм подчинял себе, заставляя двигаться в такт. Струны саза и уда издавали неистовые звуки, сливавшиеся в четвертьтоновых аккордах. Барабан думбеки и трепетал, и пульсировал, и колыхался. В воздухе стоял медный звон от дзилов на ее пальцах.

Мужчины и женщины, все, кто был в таверне, подбадривали ее, выкрикивая слова поддержки, и, позабыв обо всем — о еде, напитках, о своих спутниках, — смотрели, как танцует она. Как танцует Самидар.

Ее бедра покачивались, внезапно замирали и затем, мучительно дразня, описывали небольшие круги и полукруги. Открытый живот, сладострастно вращаясь, волновался над низко посаженными юбками. Казалось, пупок перемещается по телу, послушный его свободным движениям. Оказавшись на гладком столе, она начала крутиться еще быстрее. Юбки разлетались, обнажая ноги и колокольчики, что она носила на левой щиколотке. Темные волосы облаком обрамляли лицо. Ремни, украшенные каменьями, обтягивали грудь, они переливались в свете ламп, освещавших трактир; самоцветы вспыхивали завораживающим огнем в ответ на малейшее движение ее тела.

Она звенела дзилами, и думбеки отзывался низким звуком. Вступали саз и уд, и ее бедра бесстыдно соблазняли. Пот ручьями стекал по лицу, шее, туловищу, образуя скользкие лужицы, таившие опасность для ног, выполнявших замысловатые движения.

Она танцевала и танцевала до тех пор, пока все лица не расплылись и голоса не слились в неясный, ничего не значивший шум, — все вокруг перестало для нее существовать, кроме музыки и танца.

Из затененного угла полетели монеты, ударившись о ее грудь и живот, они со звоном рассыпались по столу под ногами. Было невозможно разглядеть, какого достоинства и чьей чеканки были эти монеты. Она посмотрела на человека, бросившего деньги, разглядывая его из-под обольстительно приспущенных век; этот пристальный взгляд намеренно обещал все и ничего. В конце концов, подобную щедрость следует наградить. Теперь она двигала бедрами для него, повернулась и медленно согнулась назад, пока волосы не коснулись поверхности стола. Когда она опустилась еще ниже, ее плечи и грудь стали вызывающе подрагивать.

Этот манящий, дразнящий взгляд был частью танца. Он завлекал зрителей, делая их участниками представления. Он приглашал их разделить ее восторг и возбуждение.

Снова вступил думбеки, настойчиво взывая к ней густым рокотом, и она отдалась его ритму, как женщина отдается любовнику, с каждым ударом содрогаясь всем телом, чувствуя, как вливается в нее вся мощь барабана.

И затем барабан умолк. Она рухнула на колени, откинувшись на спину, как если бы огромная рука жестокого божества внезапно сдавила ее сердце, и замерла: рука эффектно отброшена назад, глаза закрыты, юбки собрались между влажными обнаженными бедрами, и лишь грудь продолжает вздыматься.

На мгновение воцарилась тишина, после чего толпа взорвалась. Ей пришлось прикрыть глаза рукой от падавших дождем монет, что, переливаясь в воздухе, сыпались на нее и вокруг нее. Кириги, барабанщик, поднялся со своего места перед думбеки, чтобы помочь собрать деньги. Он улыбнулся ей, когда она села. Некоторые монеты прилипли к ее потному телу. Она сняла их с себя и бросила в сложенные ладони Кириги. «Монет много, — определила она. — Удачный вечер».

Со всех сторон к ней протянулись руки, чтобы помочь спуститься со стола. Славные люди — эти мужчины и женщины. Их буйство грозило разрушить стены ее небогатого жилища. Они выкрикивали непристойные шутки, и она с бесстыдным весельем отвечала.

— Надеюсь, Конн, у тебя есть отец или старший брат, — с издевкой произнесла она, — сомневаюсь, что ты уже стал мужчиной!

Эти слова вызвали смех у всех, кроме покрасневшего юного горожанина, который вызывающе дерзко вел себя.

— Эй, приятель, не думай ее заманить, — крикнул старик Тамен. Когда-то он был воином в северных землях, теперь же работал кузнецом в Дашрани. — Она не пойдет с таким, как ты!

Самидар вытянула руку и потрепала старика за седую бороду, попутно гадая, не замечает ли кто-нибудь из сгрудившихся вокруг нее такие же серебряные нити в ее собственных черных волосах.

— Когда такие мужчины, как ты, рядом, — игриво улыбнулась она, — у молодых и горячих жеребцов, вроде Конна, не имеется ни малейшего шанса.

— Эй, да его меч проржавел насквозь, — завопил незнакомец, один из тех купцов, что ходят с караваном и часто посещают питейные заведения и публичные дома Дашрани, — уж куда ему справиться с такими шикарными ляжками, как у тебя!

Толпа снова разразилась смехом.

Старый Тамен вскочил на ноги, сорван штаны и выставился напоказ.

— Кто это сказал? Признавайся, сукин сын, поди сюда, к стене, ну, ты! Померимся мечами!

Еще дюжина мужчин разоблачились, что вызвало громкий хохот, шквал насмешек и оскорблений, призывы помериться и заключить пари. Самидар пыталась перекричать стоявший шум:

— Спрячьте свои штуки, пока вязальщики снопов не пришли сюда и не начали свою жатву. Вот увидите — никто из вас не устоит под напором их кинжалов.

Чей-то голос из дальнего угла прервал всеобщий смех:

— А как насчет тех трех обезьян, что сидят у двери? Держу пари, они нечасто держат свои кинжалы в ножнах.

Она обернулась, чтобы посмотреть, про кого это было сказано. Толпа расступилась перед ней.

Три солдата, одетые в ливреи короля, пристроились за маленьким столом отдельно от всех. Двое из них держали в руках наполовину опустошенные кружки с элем, третий не пил, а просто сидел на скамье, откинувшись назад, опираясь о стену. Она давно приметила их. Эти трое почти весь вечер сидели тихо, наблюдая за происходящим и тихо переговариваясь друг с другом.

Она остановилась перед их столом, скрестив руки:

— Ну, что скажете вы, люди короля Риотамуса? Желаете скрестить мечи с моими дивными гиббонами? — Она махнула рукой в сторону мужчин, которые только что выставили наружу свои причиндалы.

Тот солдат, что сидел опершись о стену, тоже сложил руки на груди, как будто передразнивая, и окинул ее холодным, трезвым взглядом:

— Мы никогда не скрещиваем мечей с мирными жителями.

Ей показалось или в самом деле в его голосе сквозило некоторое неудовольствие, а тон был предупреждающим? Это ее разозлило. Здесь ее дом, и она в нем хозяйка.

Она слегка надула губы и перебросила волосы вперед через плечо так, что они закрыли грудь. Провела рукой по бедру подчеркнуто соблазняющим движением.

— Но ведь вы время от времени вставляете свои клинки, — она слегка качнула тазом и ухмыльнулась, — в некоторых из этих мирных жителей, разве нет?

Кто-то из толпы крикнул:

— Я вставляю клинок в свою жену каждую ночь, и она у меня очень даже мирная!

Этот крик вызвал очередной взрыв смеха.

Но затем странное напряжение повисло в воздухе.

Всего два дня назад в дальней части Дашрани был зверски убит крестьянин со всей своей семьей. Его младший сын успел перед смертью сказать, что это дело рук королевских солдат. Стремительные поиски разъяренных горожан были напрасны — солдат нигде не было видно. Среди караванщиков ходили разговоры о том, что король Риотамус охотится за неуловимой бандой мятежников и у него мало времени на то, чтобы разбираться, кто предан ему, а кто нет.

И вот теперь здесь находятся трое его солдат. Могли они иметь отношение к нападению на ферму?

Солдат расцепил руки и наклонился вперед, уперев локоть в стол. Устремил свой взгляд на танцовщицу:

— Мы вставляем клинки туда, куда прикажет наш король, — посмотрел на своих спутников. Оба продолжали попивать эль, но при этом внимательно наблюдали за толпой. — Куда прикажет ваш король, — многозначительно добавил он.

— Не сомневаюсь, что к вящей радости жен и дочерей всей страны. — Самидар расправила юбки и, пряча улыбку, сделала шутливый реверанс.

— Кириги, мой чудесный сын! — позвала она, выпрямляясь. — Еще пива для этих послушных долгу солдат. — Она наклонилась к столу, пока не почувствовала запаха пива из их уст. — Наслаждайтесь моим гостеприимством, господа, но прошу держать ваше оружие зачехленным. У меня здесь не публичный дом, но и не склеп. — Обернувшись, она сердито посмотрела на старика Тамена, который стоял за ее спиной: — А если твоя мышь снова высунется из норы, я отделаю ее веником!

И снова трактир сотрясся от хохота, а Тамен стал объектом для многих шуток. Впрочем, он воспринимал их с юмором, преисполненный сознанием того, что не простая мышка едва помещается в его штанах.

Она пробралась сквозь толпу к двери на кухню. Запахи жареного мяса заполнили все пространство маленькой комнаты, несмотря на открытые настежь окна. Она стянула с гвоздя на стене длинную тунику и через голову надела ее. Туника ниспадала ниже колен и защищала ее юбки гораздо лучше передника.

В огромном очаге на вертелах шипели несколько тушек дичи и говяжья нога. Она погрузила черпак в кувшин с жиром и приправами, что стоял на каменной плите под очагом. Осторожно полила мясо, и синие языки пламени вырвались вверх, когда жир стал стекать на раскаленные угли.

Вошел Кириги, неся деревянный поднос с четырьмя кружками. Его льняная рубашка распахнулась до пояса, обнажив гладкую, блестящую от пота грудь. Он задержался, чтобы смахнуть пот со лба и улыбнуться ей.

— Ты танцевала сегодня, как демон ветра, матушка, — сказал он, зачерпывая кружками пенящееся пиво из большой бочки.

— А ты барабанил, как сама богиня грома, — откликнулась она уже ему вслед.

Оставшись одна, она склонилась над почерневшим котлом, стоявшим на углях с краю, где медленно тушилось мясо, и помешала содержимое тяжелой ложкой. Оказывается, давно нужно было добавить воды. Сделав это, прошла в другой конец кухни к полкам, на которых хранились хлеба с хрустящей коркой и сыр, всего две головки. Завтра ей придется отправиться в Дашрань в лавку купца Кхасты. У него сыры самые лучшие, И она имеет дело только с ним.

Наполнив кружку пивом для себя, она вернулась к посетителям.

Они любят ее, эти мужчины и женщины Дашрани; завсегдатаи ее таверны — люди, живущие неподалеку: одни приходят пешком, другие приезжают из города верхом, чтобы отдохнуть от дневных забот или сбежать ненадолго от своих жен. Некоторые заходят сюда, чтобы позабыть о своих бедах, кто-то радуется общению с добрыми друзьями. В самом городе, за высокими стенами, есть и другие таверны, но в них либо никто не танцует, либо подают разбавленное вино, или же хозяева и вовсе неприветливы. Конечно, ее заведение совсем не похоже на детскую площадку, и наверняка среди посетителей есть и воры, и убийцы. Но какое ей до этого дело. У нее, даже если ограбят кого или убьют, все равно очень весело, усмехнулась она про себя.

Да, они любят ее. Вот уже двадцать лет она живет среди этих людей, кормит их, развлекает. Она знает об их несчастьях, а они знают о ее бедах. И пусть она родилась не в Дашрани, и даже не в королевстве Келед-Зарем, — они приняли ее как свою. Они близки ей, как родня, — ее завсегдатаи, ее друзья.

Внимание женщины привлекло какое-то движение у входной двери. Солдаты Риотамуса тихо выскользнули в ночь. Она поманила пальцем Кириги, который подавал на стол в другом конце таверны. Понимающе кивнув, он оставил свой поднос и скользнул вслед за ними. Мгновение спустя вернулся и снова приступил к своим обязанностям.

— Прочь от города, — сообщил он ей, беззвучно двигая губами, чтобы только она смогла его понять.

Самидар выбросила из головы мысли о солдатах. У нее много дел, вот и мясо уже пора подавать. Она боялась, что тушеная говядина подгорела, но, если продать побольше пива, никто даже не заметит. А позже она снова будет плясать для них. Ей все еще нравятся танцы, хотя годы, конечно, берут свое — вот и поясница разболелась так, что пришлось растирать.

Уже почти на рассвете последний гость ушел от них по дороге, ведущей к городу. Самидар стояла в дверях и смотрела, как ее посетитель нетвердой походкой брел к городским воротам. Темные остроконечные башни и плоские крыши Дашрани застыли в бледном предрассветном сумраке. Совсем скоро первые утренние лучи осветят витражи на окнах и золотистую черепицу. Небольшой городок Дашрань был важным пунктом на торговом пути, по которому следовали караваны, и его жители богатели с каждым годом.

Как часто по утрам она стояла вот так, прислонившись к дверному косяку, и наблюдала за тем, как исчезают последние признаки ночи. Зловещий багрянец разливался по небу. Над головой в поисках добычи кружила вылетевшая на последнюю охоту сова, она покачивалась в потоках легкого ветра, шевелившего ветки немногих деревьев. Пока Самидар стояла, первые лучи восходящего солнца воспламенили пологие склоны на горизонте.

Косяк в том месте, где она прислонилась, был стертым и гладким. Перед таверной пролегала дорога, к востоку она уходила в горы, к западу — вела в городок Дашрань. Насколько хватало глаз, дорога была пустынна, только небольшие столбы пыли то там, то здесь поднимались в воздух, закрученные вихрем.

— Матушка?

Скрипнули половицы под ногами Кириги, подошедшего к ней сзади. Она не обернулась и не ответила, просто смотрела на дорогу, прижавшись к косяку.

Он легко коснулся ее плеча.

— Ты так печальна, — мягко сказал он.

— Ничего, — она похлопала его по руке, — просто взгрустнулось.

— Ты все еще оплакиваешь отца?

Она перевела взгляд на дальние горы, где всего несколько недолгих месяцев назад они с Кириги похоронили Кимона — ее мужа, с которым она прожила больше двадцати лет. Всходившее солнце окрасило горы в янтарный цвет. Вершины пламенели ярким светом, как каждым утром. Она сама выбрала в горах место, где должен покоиться ее муж.

— Нет, — медленно ответила она, — это не из-за Кимона. Я печалюсь о нем, но больше не плачу. Боль почти прошла, Кириги, тебе не стоит волноваться.

Это была ложь. Она тосковала по Кимону. Порою боль была почти невыносимой, особенно в такие спокойные минуты, как сейчас, когда все разошлись по домам, к своим женам и мужьям, и не для кого было танцевать или готовить еду. Она обняла себя за плечи, водя пальцами по рукам, вспоминая его прикосновения, которых ей так недоставало.

Но было еще что-то: она чувствовала, что непонятное напряжение висит в воздухе. Мрачное предчувствие с некоторых пор не давало ей покоя. Ночью она занималась своими гостями, отгоняя дурные мысли, забываясь в неистовом танце. Но с рассветом, оставаясь одна, она вновь оказывалась во власти своего гнетущего предчувствия.

— Смотри, вон еще облака, — заметил Кириги и, встав рядом с ней, указал на небо в северном направлении, — так много туч в последнее время, и это в сезон засухи.

Он уже умылся, раздевшись до пояса. Его кожа сияла, волосы, почти такие же черные, как у нее, были великолепны. «Он разобьет немало женских сердец», — подумала она, глядя на его красивое тело. Она снова стала прикидывать, каков его точный возраст. Уже десять зим он прожил с ней, и было ему не больше шести, когда Кимон нашел мальчика и привел домой. За эти годы Кириги превратился в высокого, пригожего, сильного юношу.

Она бросила взгляд на собственное тело, все еще стройное, несмотря на возраст, сохранившее стройность благодаря танцам. Но при свете утренней зари было видно то, чего многие не замечали в игре светотени неровно освещенной таверны: несколько шрамов, что бороздили предплечья, большой шрам на плече, который она обычно скрывала под полоской ремня, другие рубцы на боках и бедрах. Да, она еще вполне стройна, но тело ее уже не настолько красиво, во всяком случае при свете ясного дня.

— Это очень необычно, — продолжал Кириги, изучающее рассматривая небо.

— По крайней мере, дождем не пахнет, — ответила она, — будет солнечно и жарко.

— Ты прекрасно танцевала сегодня ночью, — вспомнил он и повернулся к ней, улыбаясь. — У старика Тамена глаза чуть не полезли из орбит. Чувствую, придется мне утирать за ним слюни, что он будет пускать сегодня днем.

— А жена будет чистить его штаны, — добавила она, подмигнув, и они оба захохотали. Она обратила свой взор на запад, туда, где далекие зеленые горы были окутаны утренним туманом.

— Мне хорошо, Кириги, — произнесла она наконец. И, несмотря на странное чувство ожидания, наполнявшего ее, она говорила правду. — Я давно так себя не чувствовала — с тех пор, как мы похоронили Кимона. Как будто я вышла из глубокой пещеры и увидела солнце.

Юноша тоже посмотрел в сторону гор, и голос его смягчился.

— Рад за тебя. — Он сглотнул и искоса взглянул на нее: — Мне было совестно, ведь моя боль уже прошла, а ты все еще страдала. — Он взял ее за руку. — Давай пройдемся немного и порадуемся вместе новому дню.

Они пошли вниз по дороге в противоположную от города сторону, не придавая никакого значения юношеской наготе Кириги. Им обоим уже не раз приходилось таким образом гулять по утрам, когда обнаженное тело наслаждается легкостью ветра и теплом наступающего дня, когда все еще спят и никто тебя не обеспокоит.

Пока они шли, подолы ее юбок бороздили пыль на дороге. Что ж, все равно юбки в пятнах пота после представления и их нужно стирать.

— Интересно, когда им наскучит? — Она невольно произнесла вопрос вслух, хотя и не собиралась.

— «Наскучит» что? — переспросил Кириги. — Смотреть, как ты танцуешь?

Он глупо улыбнулся, когда она нерешительно провела пальцем по самому багровому шраму на предплечье.

— Ты придаешь им слишком много значения, — сказал он ей, — Кимон никогда не обращал на них внимания. Кстати, а вы знали, что ваша кровать сильно скрипела?

Она шутливо ткнула его кулаком в бок.

— Могу поспорить, ты прижимался ухом к стене, чтобы подслушивать, — предположила она.

— Каждую ночь, — подхватил он. — Знаешь, никто не обращает на твои шрамы особого внимания. Хотя некоторые слухи о них ходят. Я слышал, как люди гадают, откуда они у тебя. Кто-то думает, что ты была в рабстве, другие решили, что тебя однажды пытали. Многие люди думают, что Кимон спас тебя от страшной участи.

Туман поднялся над горами, как только солнце залило плоские крыши Дашрани.

— Они даже не подозревают, насколько это близко к истине, — согласилась она.

Нахлынули воспоминания, жестоко напомнившие о другом времени и о другой жизни, перед глазами снова встали лица и образы, что преследовали и мучили ее. Она ухватилась за руку приемного сына, и каким-то образом это пожатие придало ей силы, помогло справиться с собой.

Она остановилась и посмотрела ему в лицо. На щеках еле заметно пробивается легкий пушок, глаза светятся юношеской наивностью. Впрочем, это мускулистое тело вполне может принадлежать мужчине.

— Я так горжусь тобой, сын, — неожиданно сказала она, сжав его руку. Откинула голову и улыбнулась слабой улыбкой. — Ты знаешь, какой сегодня день?

Он кивнул:

— День Паука.