Блистательный Гильгамеш

— Скажи, скажи! — подтвердила толпа, собравшаяся вокруг.

— Скажу, — серьезно ответил Энкиду. — В степи я не давал обижать никого, не позволю и здесь.

— Веди его, Шамхат, к Гильгамешу немедля, — крикнули из толпы. — Парень все скажет.

— Веди меня, Шамхат, к Гильгамешу, — приказал и Энкиду.

Шамхат же почувствовала, что уже не мать, не наставница она рядом с ним, обычная слабая женщина, он же — ее защитник.

— Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди.

* * *

— Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди! — повторял нетерпеливо Энкиду. — Веди же меня скорей.

И Шамхат повела его по улицам вверх к Эане, к жилищам богов.

— Эти дни — время богини Ишхар, ты не забыла? — кричали из толпы. — Гильгамеш по ночам встречается с ней. Для них в ее храме постелено ложе. Лишь ему одному и хватает силы входить в брачный покой.

Еще бы ей не знать об этом. Когда-то в детстве она узнала, что в предназначенные им ночи богини спускаются в свои храмы, входят в свои покои, чтобы в священном браке встретиться с верховным жрецом. Потом подруги сказали ей и другое, во что она долго не верила: быть может иногда в храм спускаются и богини, но чаще их заменяют юные девы из знатных родов, которых назначили старшими служительницами в храмах.

Их отбирали на тайных советах высшие жрицы. Лишь несколько смертных были посвящены в эту тайну. Но так получалось, что скоро тайну узнавали многие.

И она, Шамхат, в который уж раз незаметно разглядывала очередную знатную жрицу, которая во встрече с Гильгамешем заменяла какую-нибудь из богинь. Конечно, они были красивы. В знатных родах редко встретишь уродливую женщину, их мужчины берут себе в жены только красавиц. И даже рабыни-наложницы у них хороши. Но она — прекраснее их, и об этом знает весь город. Только боги и люди никогда не назначат ее, потому что она имела несчастье родиться от безвестной пришелицы и безымянного пастуха, которого задрал тигр.

Оттого и назначили боги ей иное служение — доставлять веселье и радость многим мужчинам. Оттого и гордится она сейчас, что Энкиду — красавец и богатырь — крепко держится за ее руку. Потому что впервые она не общая собственность, не храмовое имущество, а принадлежит единственному, приведенному из степи великану. А он — этот смешной великан — ее собственность и больше ничья. Хотя бы на этот день.

Она вела его по улицам города, пересекала площади и, чтобы увидеть их, отовсюду сбегались горожане. Но Шамхат, как бы не замечая всех этих зевак, гордо вела к царю своего мужчину.

— Где же твой Гильгамеш? Я скоро увижу его? — в который раз спросил нетерпеливый Энкиду.

Они уже поднялись наверх, туда, где стоят храмы — жилища разных богов. И как раз в этот миг из-за угла вышел и Гильгамеш.

Он шел один, без стражи. Нужна ли царю стража, если он идет в храм богини Ишхар, чтобы там, в ее брачном покое на расстеленном ложе встретиться с нею и от имени города вновь получить ее благосклонность.

Гильгамеша узнаешь сразу — так он огромен, силен и прекрасен!

* * *

Гильгамеша узнаешь сразу — так он огромен, силен и прекрасен!

Он вышел на площадь в дорогой одежде из тонкого хлопка, какие носили только цари, в слепящих глаза украшениях и увидел перед дверью храма Ишхар человека, такого же громадного, как он сам.

Старик, бывший раб, отпущенный на волю по причине дряхлости, слонявшийся по площадям, постоянно ищущий, за кем бы допить чашу сикеры, кроме грязной набедренной повязки да священного пояса не имеющий ничего, целовал ноги этого верзилы и приговаривал:

— Скажи, скажи нашему Гильгамешу всю правду! Вступись за горожан! Пусть и на царя снизойдет милосердие.

И разные люди поддакивали старику, о чем-то просили верзилу.

Верзила держал за руку девку Шамхат, знаменитую городскую красавицу. Ее могли бы признать самой богиней Иштар, если бы дано ей было родиться в царской семье.

— Я вижу, Шамхат, ты хорошо исполнила мою волю. Теперь отпусти руку этого человека, — сказал Гильгамеш. — Ты и в самом деле жил диким среди зверей? — спросил он у Энкиду. Почему ты не склонил передо мной голову? Знай же, в моем городе каждый должен склонять голову при появлении царя. Это — воля богов. Энкиду еще крепче ухватился за руку Шамхат. Он преградил вход Гильгамешу в храм, стоял молча, не склонив головы и глядя в глаза царю.

— Забавного парня ты привела из степи, Шамхат, засмеялся Гильгамеш. — Я мог бы приказать стражникам и его бы скоро сделали послушным. Но боги сказали, что он станет мне другом. Только как я проверю, не ошиблась ли ты, девка, того ли привела человека. Да и не перестаралась ли ты? Я ведь тебя послал привести его в город, а ты, Шамхат, говорят, весело проводила с ним время!

И тут Энкиду отпустил Шамхат и шагнул от двери храма вперед.

— Зачем обижаешь эту женщину, Гильгамеш? Или она сделала тебе зло? Зачем заставляешь народ работать по барабану с утра и до вечера? Разве недостаточно, что городская стена и так достает до неба. Не поставлен ли ты на царство, чтобы быть добрым пастырем своему городу?

Энкиду еще продолжал говорить, но люди уже не слышали его слов. Они замерли в ужасе, потому что никто не смел произносить при народе подобное Гильгамешу. Тому, который сам постоянно разговаривает с богами.

Даже полуголый старик на четвереньках отполз в сторону и вжался в стену, стараясь быть незаметным. Даже Шамхат словно пошатнуло от страха.

Лишь один Гильгамеш смеялся. Смеясь, он шагнул навстречу Энкиду.

— Я мог бы позвать сотню стражников и, навалившись, они бы раздавили тебя под своими телами, но боги наградили меня самого силой, которой хватит, чтобы управиться с любым, даже самым диким и дерзким. Держись же!

С этими словами он ухватил Энкиду за шею и толкнул его вниз к пыльной земле.

Никто из смертных не выдержал бы такого толчка, ушел бы головой в утоптанную сотнями ног людей и домашних животных твердую, как камень, глину. Но Энкиду лишь пошатнулся слегка, потом взревел во всю площадь и сам толкнул Гильгамеша в грудь.

И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек.

* * *

И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек. И уже не увидит.

Гильгамеш попытался обхватить Энкиду, чтобы бросить его о землю спиной, буйно заросшей черными кудрями. Только ноги Энкиду словно вросли в землю Урука.

Не терялся и сам Энкиду. Он хотел перебросить через себя Гильгамеша, на что тот ответил лишь смехом.

Люди давно расступились, образовав широкий круг, и с ужасом наблюдали, как выросший среди зверей богатырь борется с их царем. Как они мнут друг друга и сжимают в таких объятьях, в которых обычный черноголовый был бы давно раздавлен.

Сколько может наблюдать человек за борьбой двух великанов? Солнце уже закатилось. Появились звезды и узкий месяц. Потом вновь осветило мир земной солнце. Великаны продолжали богатырскую свою схватку. Те, что пришли наблюдать первыми, давно уже были в домах, их сменили другие, других третьи. Лишь Шамхат молча, словно окаменев, стояла у края площади. Великаны-богатыри в борьбе своей своротили угол дома, снесли дверь. Разрушили дом соседний. Уже солнце поднялось высоко и тоже наблюдало за их схваткой.

Обоим им было не подняться с колен. Они стояли друг перед другом измученные, каждый из них уже не столько пытался повалить другого, сколько поддерживал соперника в объятиях.

Наконец, Гильгамеш, едва успокоив дыхание, проговорил:

— И силен же ты, Энкиду! Теперь я убедился, что это именно ты и никто другой. Это тебя я не мог победить недавно во сне, теперь же сон повторился и наяву. Чем бесполезно терзать друг друга, не стать ли нам лучше друзьями, как и повелели мне боги?

— Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг Урука до неба, если она превращает в несчастье жизнь его жителей? Скажи мне, что ты согласен остановиться в своем увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.

— Энкиду, вижу боги не зря послали тебя, — проговорил Гильгамеш. — Я согласен. Пусть сегодняшний день станет последним в постройке стены. Будем же братьями!

После этих слов два великана помогли подняться друг другу, обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.

Гильгамеш, едва держась на ногах от усталости, отвел Энкиду в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь и следующий день. Сам же Гильгамеш, верховный жрец Урука, приняв омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в покои богини Ишхар. Каждый знает, что человек перед богами должен предстать чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все, что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости для Урука.

Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их на работы, слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда идти и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.

— Боги довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! — объявил глашатай. — И с этого дня каждый возвращается к тем делам, которые он оставил. Горшечники могут лепить горшки, корабельщики — строить суда, купцы — отплывать в дальние страны, супруги — радовать друг друга своею любовью.

И был праздник в каждой семье. Всякий благодарил богов, царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.

А Гильгамеш сказал своему новому другу:

— Пойдем, я хочу показать тебя матери.

* * *

— Я хочу показать тебя матери, — сказал Гильгамеш и повел нового друга к той, кого при жизни считали уже полубогиней.

Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.

Светильники вдоль стены отбрасывали мигающий свет на каменные фигуры семейных предков — богов. Там, в середине горел вечным огнем главный светильник — он освещал фигуру того, кто запомнился многим как человек, как великий герой и правитель Урука, принесший городу много славных побед. То был Лугальбанда, отец Гильгамеша.

В глубине покоев, что звались Эгальмахом, в широком плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и печаль по ушедшему мужу.

Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.

— Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду, о котором ты сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги создали, чтобы меня вразумить. Сильней его нет в степи никого. Лишь воинство бога Ана могло бы с ним состязаться, да Хумбаба — злобное чудище гор. Благослови же его, пусть он станет мне братом.

Взглянула на Энкиду всеведущая Нинсун и тихая, грустная улыбка на мгновение осветила ее лицо. В этот миг разглядела она и те подвиги, что он совершит, и тот страшный конец, который боги начертят Энкиду среди судеб людей.

Но знала она и другое: пока не прожита человеком день за днем его жизнь до конца, нет у судьбы точного рисунка, может измениться она, как меняют свое течение реки.

— Я рада, — сказала всеведущая, — что и сын мой, нашел, наконец, друга, равного себе. Береги же, Энкиду, его, словно брата, а я принимаю тебя в свои сыновья.

Так же тихо, как и вошли, покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун.

* * *

Покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун, и царь снова отправился заниматься делами города. Лишь далекие от власти наивные люди могут подумать, что царская жизнь проходит в беспечности.

В городе лишь Энкиду бродил в праздном безделье. Здесь, в Уруке, ему не надо было думать о пище — еду доставляли слуги на широких блюдах из золота. И прозрачную, как горный хрусталь, прохладную воду из темных глубин царского колодца приносили ему. И сикеру — веселящий напиток он мог пить сколько угодно.

Только не хотелось ему веселиться.

Энкиду страдал от безделья. Его брат и друг Гильгамеш днем вершил дело в суде, осматривал корабли, что вязали из охапок тростника, заготовленного на берегу реки, мастерские оружейников, выезжал на поля, проверял, как роют каналы. Ночью же он встречался в храмовых брачных покоях с богинями, и был занят от утра до утра.

Энкиду, умащенный елеем, в белом дорогом одеянии, которое ежедневно меняли ему слуги, слонялся по жарким улицам среди праздных, освобожденных от работ стариков и не знал, чем бы себя занять. Он чувствовал, что силы его от безделья уходят.

Люди любили его по-прежнему и не раз на улице встречный прохожий говорил про него своему другу:

— Взгляни, вон Энкиду идет. Посмотри, какие у него длинные распущенные волосы, он их никогда не стрижет. Он не знает своих родителей, и хотя единственными его друзьями были степные звери, говорят, он умнее многих из нас.

— Я слышал о нем. Его привела в город Шамхат. Быть может богиня Иштар ей позволит покинуть храмовое служение и тогда она станет женою Энкиду. Видишь, какое печальное у него лицо небось от того, что он редко видит красотку Шамхат.

Но Энкиду печалился не только из-за Шамхат. Он попробовал приподнять корабль, чтобы сдвинуть его с берега в воду, но корабль даже не шелохнулся. Лишь когда носильщики разгрузили его, Энкиду, напрягшись, столкнул судно в реку.

В другой раз он с трудом забросил на плечи двух диких быков, забежавших на храмовые огороды и убитых охотниками. А когда однажды на глазах у всех он не смог поднести к строящемуся храму колонну, вырубленную из целого кедра, то пришел к Гильгамешу и сел рядом с ним в молчанье и скорби.

Гильгамеш вершил городские дела, рядом скорбно сидел на земле Энкиду, верный друг молодого царя.

* * *

Скорбно сидел на земле Энкиду — верный друг молодого царя.

Но рассказ сначала пойдет не о нем, о богах. Ведь и сам он был спущен на землю по воле богов.

Человек, прибывший в чужую землю как гость, первым делом должен принести жертвы местным богам, покровителям этой страны, чтобы получить их расположение. Но для этого полезно ему знать характер и прошлое главных богов незнакомой земли. Иначе нечаянным поступком своим можно оскорбить бога, а нет ничего страшнее для смертного мести богов.

Теперь то время трудно представить, а оно было не так уж давно, когда боги жили одни, без людей.

Уже оторвался с мучительным стоном бог небес Ан от супруги своей, богини земли. Так разделилась навек первая в мире семья — земная твердь и небеса. У них народилось много детей и еще больше внуков, все они тоже были богами.

Внук бога небес, Наннар — то, кого люди наблюдают ночами в виде луны, породил двух детей — Шамаша — солнце и Иштар юную ветреницу, вечную красавицу, богиню, без которой невозможно в мире любовь и плодородие, ее мы наблюдаем в виде утренней звезды, Венеры.

Жизнь богов без людей была скудной. Они бедно питались, не умея выращивать хлеб, делать вино, не знали одежд. С каждым днем становилось их больше, они были бессмертны, но голод их мучил постоянно.

Знаменитый мудрец их, бог Энки спокойно дремал в глубине своей бездны и не слышал их стоны и вопли. Они же, собравшись все вместе громко просили его придумать хоть что-то, лишь бы хватило на земле пропитания для бессмертных.

Наконец, сын бога небес, мудрый Энки проснулся, услышал стенания и поднялся из бездны. Вместе со старой Аруру решили они создать для богов помощников. Помощников можно слепить сколько угодно — глины было достаточно. Их назвали людьми. Эти люди должны были чтить богов, выращивать для них на земле пропитание. Их старались лепить похожими на богов, но сначала получались уроды, не способные ни к какому занятию. Зато потом боги слепили немало разумных и сильных людей.

Сразу жизнь богов стала легче и интересней. Мудрый Энки научил людей разным ремеслам. Люди исправно исполняли главное свое назначение — жили и работали для богов. Где бы ни селились они — сразу строили храм — жилище для бога, а при храме — огромные кладовые, куда свозили все, что дала им земля. Изредка кое-кто из людей самовольничал, или пытался добыть то, что доступно только богам — таких боги усмиряли безжалостно. Однажды и весь род человеческий, по мнению богов, чересчур усилился, тогда он и был наказан всемирным потопом.

Спасся лишь один человек со своею семьей — предок Гильгамеша, Утнапиштим.

Первым городом после потопа боги поставили город Киш.

* * *

Первым городом после потопа боги поставили город Киш. В нем царствовал мудрый герой Этана.

Только несчастным ощущал себя царь, потому что не было у него детей. Все остальное, положенное царям, было, но только не дети.

Богатый дом, верные слуги, храбрые воины, храм, в котором почитали богов — что еще надо царям. Но не радовало это бедного Этану.

Вместе с воинами он покорил города Шумера, поставил в них наместников. Наместники собирали налоги, товары, зерно, драгоценности — их грузили на корабли, и все это плыло в Киш.

Многим казалось, что их царь, как бог, может все. Но про себя-то Этана знал, что совсем он не бог. Иногда его мучила бессонница, он вставал, шлепая босыми ногами, ходил по каменным полам покоев, ночные стражники в набедренных повязках, с копьями, вытягивались навстречу ему, он с печальной улыбкой жестом успокаивал их, выходил на площадь под черное небо и яркие звезды, но и там было пусто ему, одиноко.

У царя не рождались дети.

Никто не плакал у него на коленях, не смеялся и радостно не бежал навстречу. Он мечтал о сыне, едва женился, мечтал воспитать в нем воина и управителя царством, чтобы потом, в старости, однажды выйти на площадь и перед собравшимися горожанами провозгласить:

— Вот ваш новый молодой царь! Почитайте его, как меня!