Мама

— Костя, тридцать восемь и пять!

— Завтра прямо с утра доктора вызвать. Доктор — это теперь вроде бога. Придет — может успокоить, может заставить еще сильнее сжаться сердце. А до доктора терпеть и ждать целую длинную ночь. Светлана утешает Костю, а заодно и себя:

— У детей часто температура... вдруг поднимется, а на другой день вдруг опустится...

Но ведь не знаешь, что будет на другой день. То-то и страшно. Вот записала первую цифру на температурном листке, а что будет дальше, кто знает. Может, завтра же и кончится эта запись, а может — не хватит листка.

Листка хватило. А запись не кончилась.

Доктор сказал: грипп.

— Болел кто-нибудь в квартире?

Да, болел сосед.

— Берегите ребенка. Сейчас много осложнений дает грипп.

Уж так бережем! Что можно еще? Доктор ходит каж­дый день, видимо, беспокоится. Через два дня сказал: воспаление легкого у Димки.

— Я бы вам посоветовал — в больницу. Вас пустят с ним. Уж очень ребенок мал, так будет надежнее.

И вот опять белые больничные стены, белые халаты сестер. Но кровати здесь маленькие. Большая кровать в палате только одна — ее поставили для Светланы. Когда страдают взрослые — тяжело. А ребятишки, маленькие такие! Димка — самый крошечный из всех! Есть груд­нички, кроме него, но постарше, с ними няни возятся, а мамы приходят только кормить.

Мамы всякие бывают. У одних глаза тревожные, ла­сковые, измученные. А вот есть одна мама, совсем моло­дая девчонка, тяжело болен у нее сынишка, шести меся­цев. Кормить бросила давно, справляется раза два в не­делю. Заглянет в коридор из приемной, поманит пальцем сестру, улыбнется малиновыми губами, спрашивает весе­ло, громко:

— Ну что, мой-то жив?

Этого мальчишку — после Димки — больше всех жал­ко. Потому что ребенку нужны материнские тревожные глаза.

Димкин температурный листок привезла с собой, по­казала врачу. Температуру теперь записывает сестра.

А для себя и записывать не нужно, всю ее наизусть помнишь, с самого первого дня!

...Димка стал легкий-легкий — просто невесомый, только головку чувствуешь на руке. Так ослабел, что не может сосать.

Доктор сказал — сцеживать молоко и капать ему в носик из пипетки. Каплю за каплей, осторожно, очень медленно. А много ли попадет ему — каплями, да еще медленно?

Теперь Димку перевели в маленькую палату — для тяжелых. Там еще девятимесячная девочка лежит. Мать приходит днем, остается часов до шести, больше не мо­жет — у нее еще ребенок, постарше, на ночь нужно домой.

Ох, какими глазами она смотрит, уходя в шесть часов! Сначала — на дочку, потом...

— Иди, иди, Маша, я ночью все равно не сплю, да и сестра сегодня хорошая дежурит!

Постояла в дверях — и ушла. Какой-то есть там дру­гой мир, за дверью больницы...

Для меня ничего нет за четырьмя белыми стенами. Все тут. Лежит Димка на коленях, маленький, легкий, го­ловку поддерживаю левой рукой.

Правая рука потихоньку нажимает пипетку, в ней — молоко, Димкина жизнь.

Иногда судорогой сводит руку от напряжения. Тогда нужно встать, подвигаться. Взглянуть — как чужая де­вочка.

А какая же она чужая? Прошлой ночью, в самое глу­хое время, когда все тихо — и в больнице, и за стенами больницы, и в городе,— когда по коридору, как белая тень, бесшумно двигается дежурная сестра, вдруг почуди­лось — не слышно дыхания на соседней кроватке.

Положила Димку, нагнулась к Леночке, а у той ли­чико синее, губы синие...

Выбежала в коридор:

— Няня? Где сестра?

Сестра в соседней палате. Взглянула на девочку — «сию минуту врача сюда!».

Врач пришел, укол сделали, искусственное дыхание — отходили. Сестра потом сказала:

— Спасибо тебе, мамка! Еще бы несколько минут... Пускай твоему малышу это зачтется!

Теперь Леночка тоже вроде как своя, общая с Машей. Днем Маша говорит:

— Поспи. Или сестра:

— Ложись, Светлана, я с ним посижу.

Только много спать страшно. Пускай день, пускай на­роду больше, пускай в надежных руках тонкая ниточка Димкиной жизни — все равно страшно спать.

— Спи, а то у тебя молоко пропадет! Часа два нужно поспать.

Но молока очень много. Димке удается дать за целые сутки совсем чуточку.

Сколько капель в ста граммах? Все теперь знаю, все сосчитано. Есть в больнице у Димки молочные братья и сестры. Когда ребята больны, им так важно именно жен­ское молоко.

Встретилась как-то в коридоре та, молодая, веселая, с малиновыми губами:

— Глупая ты, вот что! Знаешь, почем женское молоко покупают в консультации? Тридцать рублей литр! А ты даром отдаешь!

Задохнулась даже, прямо бешенство охватило.

— Слушайте, мне стыдно, что я женщина и вы тоже женщина!

А та ничего не поняла, кажется, даже не обиделась, такая же прибегает веселая, с таким же громким голо­сом, с такими же губами. Ее сынишка тоже Димкин мо­лочный брат.

В соседнем изоляторе умер ребенок, мальчик. В ко­ридоре встретила женщину, лицо белое, как больничный халат. Мать мальчика. Доктор сказал — поздно при­везли. Страшно было даже взглянуть в коридор. А там все шаги, шаги...

Почему, когда кто-нибудь умирает, обязательно на­ходятся люди, желающие посмотреть? Не помочь, нет, помочь уже ничем нельзя, а просто посмотреть на мерт­вого, хотя бы заглянуть в дверь — и потом рассказывать всем. Вообще-то в больнице, кажется, не полагается го­ворить об умерших, а говорят все-таки.

Мальчику было три месяца. Димку привезли не позд­но. Но ведь Димка еще моложе, ему только второй месяц пошел!

Машину девочку выписали. Милая она такая стала, покруглели щечки, на ножки сама поднимается.

Напоследок с Машей обнялись, даже всплакнули: ведь две недели были как родные. Дали друг другу адре­са. А разве соберемся пойти? В том, большом мире у каждой будет своя жизнь.

Машин муж приехал за ней. И у всех окон — любо­пытные. Вот на это приятно смотреть. Еще хотелось узнать, симпатичный ли у Маши муж. Симпатичный! И она симпатичная. Пускай им будет хорошо.

Как только слезла с подоконника, заглянула в палату нянечка:

— Светлана, к тебе твой пришел. Иди, иди, я побу­ду тут.

С Костей чаще всего разговаривать приходится через окошечко передач. Передачи уже кончились, и поблизости никого нет. Можно взяться за руки и начать успокаи­вать друг друга..

— Костя, ты уйди сегодня пораньше!

Потому что он бродит по вечерам вокруг больницы до последнего автобуса. А вставать ему в шесть часов!

— Светланка, я слышал, здесь говорили... про кого — не понял... Кому-то нужно делать переливание крови. Ты скажи доктору, что у меня — первая группа.

— У меня тоже. И у Димки.

— Так ты скажи ему — на всякий случай. Ведь я и утром могу прийти, если нужно.

Светлана прижалась щекой к его руке:

— Хорошо, я скажу. Иди, ляг сегодня пораньше. Костя пошел к двери, вернулся, вытащил из кармана газету — он всегда вечером приносит. А сегодня забыл отдать.

Развернула в палате, прочитала заголовки — иногда только на это и хватает сил. Опять о применении бакте­риологического оружия... Если болезнь одного крошечно­го ребенка причиняет такие страдания, как назвать лю­дей, сознательно распространяющих чуму и холеру?..

Вечером еще раз зашел доктор, сам сказал, осмотрен Димку, про переливание крови.

— Вообще-то ему, конечно, уже лучше, но...

Светлана быстро спросила:

— Василий Николаевич, можно не у меня взять кровь, а у мужа? Он здесь где-нибудь ходит во дворе, он не уй­дет до двенадцати часов. У него тоже первая группа.

Доктор, высокий худощавый старик с седой бородкой, посмотрел внимательно, как бы испытующе и даже не­много разочарованно.

— Василий Николаевич, для меня это была бы та­кая радость! Но мужу это нужнее. Ведь он ничего не может сделать для Димки!

Василий Николаевич опять подсел к Димкиной крова­ти, подвижными худыми пальцами щупает пульс.

— Ну что ж, беги, зови нашего папку, если он неда­леко. Пускай и папка получит удовольствие.

После больничного воздуха ударила в голову осен­няя свежесть. Прелым листом, мокрой землей пахнет в больничном саду.

— Костя! Костя!

Мелкий-мелкий дождь шелестит по деревьям. Темно и тихо.

— Костя! Торопливые шаги.

— Что? Что случилось?

— Да ты не пугайся. Доктор тебя зовет.

То ли Костина кровь оказалась такая целебная, то ли природа пришла на помощь науке — Димка стал по­правляться. Опять, заново, научился сосать и глотать, на­учился плакать, нетерпеливо и требовательно.

Маленькие ручки и ножки наливаются, стали опять шелковистыми и упругими. Теперь каждое очередное взве­шивание — радость.

Наконец Димка дошел до крепких выражений, вклю­чая «У-на!». Тогда его выписали из больницы.

XV

Мир немножко расширился. К четырем стенам ком­наты прибавился еще сквер, по которому разъезжает Димка в коляске обтекаемой формы типа «Победа».

Коляска типа «Победа» — роковая ошибка, родитель­ский недосмотр. Весит она двадцать килограммов. По­пробуйте снести такую со второго этажа, когда вам нужно избегать поднимать тяжести!

Утром коляску спускает женщина, которая приходит на два часа. Вечером, если кто-нибудь из соседей дома, помогут. По воскресеньям — Костя: коляску под мышку, вниз и вверх по ступенькам, будто это батон в четыреста граммов.

А когда никого нет в квартире или стесняешься попро­сить помочь, осторожно скатываешь тяжелую «Победу» вниз по лестнице. Димка, тем временем уже наполовину упакованный, лежит на диване, носик торчком, рот рас­пахнут во всю ширину:

— Ува-а! У-на!

Возьмешь на руки — прекращается истерика. Плачет он теперь уже настоящими слезами. И улыбается настоя­щей улыбкой.

Улыбаться научился в больнице, когда ему еще плохо было. Доктор тогда сказал: «оптимист».

— Пойдем, дорогой оптимист, пойдем, погуляешь с мамой!

Маленький сквер — здесь совсем особенный мир. Ма­мы и дети. Няни и дети. Бабушки и дети. И еще — боль­шие дети, самостоятельные.

На скамейках мамы к мамам садятся, бабушки — к бабушкам, няни — к няням.

Приглядываешься к няням — и страх берет иной раз за Димкино будущее. Дети — сами по себе, копаются в лужах или в снегу, бегут к выходу, а там машины. В об­щем, дети делают что хотят. Няни — или молоденькие девчонки, или старушки старенькие — сидят, обсуждают свои очень интересные дела. Об их профессии иногда можно догадаться только по лопаткам в руках или по мячу в сетке, потому что ребят поблизости не увидишь.

В первом часу, как раз когда возвращаешься кормить Димку, бегут по улице ребята, младшие школьники, с портфелями. Этот мир — деловой, суетливый, радост­ный — пока отодвинулся, на него смотришь со стороны.

Декретный отпуск кончился, кончился бюллетень, те­перь идет очередной отпуск.

Как-то вечером покормила Димку, уложила его в кро­вать. Лежал смирно, таращил глазенки, не спал. И вдруг — четыре звонка. Это не Костя — у Кости свой ключ. Открыл кто-то из соседей. И входят — даже в гла­зах все запрыгало — Ирина Петровна и Юлия Владими­ровна. Пришли поздравить от всего школьного коллек­тива молодую мать и подарок принесли, тоже от коллек­тива: голубой вязаный костюм. Юлия Владимировна — как всегда красивая и спокойно-доброжелательная. Дим­ке еще погремушку принесла, от себя лично. Задавала вопросы, на которые каждой матери приятно отвечать: как Димка ест и сколько пеленок уничтожает за день,— обо всем расспросила. Ирина Петровна сказала со слад­кой улыбкой:

— Очаровательное существо!

И было видно, что она маленьким детям не доверяет,

как потенциальным нарушителям дисциплины и будущим снижателям процента успеваемости.