Мама

«Посторонним вход...» Эх, бывают же черствые люди!

Константин еще раз проверил, не изменилось ли что-нибудь на кружке в десятой палате. «3550 гр., 51 см.».

Он сел на скамью у окна. Чудесный осенний день... дождик сеется... удивительно хорошо! Вес вроде непло­хой, кажется, даже немножко больше среднего. А 51 сан­тиметр... Кажется, в книжке «Мать и дитя» средняя дли­на для мальчиков...

— Что же это вы, товарищ Лебедев, ко мне на радо­стях и подойти не хотите?

Ждал, ждал — и проглядел, как девушка в будку во­шла!

Константин вскочил, наклонился к окошечку:

— Ну, как ее здоровье? Как она?..

— Хорошо. Сейчас спит. Только что я говорила с вра­чом.

— Вот спасибо-то вам! А ребенок?

— Вы же видели: три кило пятьсот пятьдесят грам­мов, пятьдесят один сантиметр.

— Нет, я хотел спросить: ничего он, здоровенький?

— Все нормально. Подробно про ребенка расскажет вам детский врач. Зайдите часов в одиннадцать.

Еще кто-то подошел к будке и ждет. Но невозможно оторваться так быстро, закончить разговор.

— Передачу теперь можно?

Хмурый гражданин стоит сзади и нетерпеливо покаш­ливает. Ладно уж, спрашивай, отойду на два шага, шут с тобой! Тоже небось волнуется... Никого у него еще нет, у бедняги, ни сына, ни дочери!.. Ну-ка, еще спросить:

— Девушка, дорогая, а скажите: что можно пере­дать? Цветы, фрукты — можно? Что-нибудь сладкое?

Какое счастье, что можно наконец... Девушка из будки вдруг позвала вдогонку:

— Товарищ капитан!

Обернулся к ней.

— Товарищ капитан, цветов только маленький буке­тик можно.

— Знаю, знаю! И чтоб без запаха!

Бесчувственные люди! Маленький букетик!

В кармане — банка с персиковым компотом. Ябло­ки— в пакете. И небольшой букет — астры.

Очень неудобно так по телефону разговаривать, но передача только с одиннадцати часов, так что время есть, а молчать больше уж невозможно.

— Боброва, пожалуйста, попросите.

Долгая пауза. Наконец непроспавшийся голос:

— Я у телефона.

— Сашка, ты? Сашка, у меня сын родился, представ­ляешь себе... Это я, я, Константин!

Ох и бестолковый же парень! Ага! Понял наконец, поздравляет! Ну то-то!

— Как Тоня себя чувствует?.. Привет ей.

Кому бы еще позвонить? У кого есть телефон?.. Мо­жет быть, на службу? Кто сегодня дежурит?.. Кажется, Мережков.

— Майора Мережкова, пожалуйста... Слушай, Васи­лий, это Лебедев говорит. Да ничего не случилось... То есть именно случилось: сын у меня родился! Вот только что! В пять часов утра... Здорова... Да, спасибо.

Отошел от автомата, встретил вдруг Валю, физкуль­турницу, из Светланкиной школы. Идет себе по другой стороне улицы, сумочкой помахивает и ничего-то еще не знает!

— Валя! Валя!

Вот кто обрадовался от всей души — женщины как-то сердечнее относятся к таким вещам.

Эх, мало знакомых в городе, вот в чем беда!

Что-то нужно было сделать сегодня утром... Да! Уез­жает начальство в командировку, велело позвонить око­ло десяти...

И вдруг ляпнул по инерции почти с первого же слова:

— Товарищ генерал, а у меня сын родился! Сегодня! Только что!

Тот удивленно пробасил:

— А!.. Это дело! Поздравляю!

Кажется, как и всем остальным, вес сообщил, а мо­жет быть, даже и длину... Глупо ужасно!

XIII

Полетели записки через окошечко передач, туда и об­ратно.

«Светик ты мой, хорошая, дорогая, умница ненагляд­ная! Одеяло я сегодня купил, голубое, и коляску типа «Победа», обтекаемой формы. А кроваток сейчас нет, го­ворят, будут во вторник...»

«...Костя, он милый ужасно, совсем не такой сморщен­ный, как другие дети, только я никак не могу вглядеться хорошенько, потому что лежу на спине и разглядывать приходится, скосив глаза.

Костя, ведь он не дышал и не кричал почти две ми­нуты. Это было ужасно, ему делали искусственное дыха­ние, даже шлепали его — просто сердце разрывалось. Давай назовем его Димкой, как мы думали,— ему подхо­дит».

Подходит-то подходит, милое такое, уютное имя, но как следует разглядеть сынишку все-таки не удается. И вот что страшно: не перепутали бы. Говорят, номерки у них к ручонкам подвешены, но ведь можно перепутать и номерки. Соседка по кровати — она уже встает — уте­шает:

— Да что вы беспокоитесь! Таких глазищ во веем роддоме нет, весь в мамку, одно лицо.

Это, кажется, хорошо, если сын похож на мать. Се­стра говорит: счастливый будет. Не был бы только ма­ленького роста, потому что для мужчины...

Пока у мужчины видны только одни глазищи, почти всегда закрытые, да розовый носик, немного торчком.

Характером Димка скромный, застенчивый, с ленцой. Ему уже третий день пошел, а ничего еще не ел и не про­сит. Не умеет еще есть, подумать только! Няни говорят: плохой сосун.

Другие малыши, как их принесут в палату, кричат, надрываются — и вдруг, сразу умолкнув, начинают звуч­но сосать. А Димка, как с ним ни бьешься, не берет грудь, да и только!

— Нянечка, вы оставьте его еще немного у меня, я еще поучу.

— Нет, уже пора. Принесу в двенадцать, должен по­рядок знать.

— Да ведь голодный он! Ослабеет.

— Ничего, проголодается — догадается.

И ровно в двенадцать Димка вдруг догадался. Раз­двинулись нежные мягкие губы, распахнулись черные глазищи, рассердился вдруг, нацелился, зачмокал, засо­сал. И какое же это ни с чем не сравнимое счастье! Если бы всего-навсего пять таких минут на свете жить — и то стоило бы!

Через пять минут устал, глазки закрыл, лицо блажен­ное, умиротворенное. Нянечка его взяла, теперь только в профиль виден — носик торчком. Сыт.

«Костя, милый! Завтра меня выписывают. Ура! При­вези, не забудь: мое платье, пальто (если будет про­хладный день), туфли, чулки... и так далее, и так далее...

Димке: одеяло новое голубое, одеяло байковое, пелен­ку с кружевом, теплую распашонку голубую с уткой, коф­точку белую с зайцем, подгузник (на всякий случай — два)...»

Константин сидел перед раскрытым ящиком комода и складывал вещи в чемодан, проверяя по списку.

«Кофточка с зайцем белая» — вот она! «Распашонка с уткой...» Еще и еще перебрал стопочку кукольного белья самых нежнейших цветов радуги... Нет распашонки с ут­кой! «Голубая теплая» есть. Но какая же это утка? Со­всем другая птица...

Прозвучал под окном автомобильный гудок. Тяжелые шаги на лестнице.

Это Саша Бобров, он обещал заехать.

— Сашка, слушай... а ну, снимай плащ, у меня здесь стерильные вещи разложены, не смей подходить со свои­ми немытыми ручищами!

Саша Бобров послушно оставил в передней плащ, по­шел к умывальнику.

— Полотенце вон там возьми! Пойди теперь сюда, скажи, какая это птица?

— Вот эта, вышитая синеньким и красным?

— Да, вот именно.

— Как тебе сказать... На веточке сидит... на воробья не похожа... может, синица или снегирь? Но для снегиря...

— Можно ее назвать уткой?

— Уткой? Нет, на утку, я бы сказал, не похожа.

— Ну, тогда я не знаю, что делать! Понимаешь, я все по списку, просит она привезти «голубую распашонку с уткой». И вот перебираю я все двенадцать штук... Ромаш­ки есть, зайцы есть, а птица всего-то одна...

— Светлана сама вышивала?

— Нет, эти, кажется, покупные.

Саша пожал плечами:

— О чем только думают торгующие организации! Продают вышитых птиц, а какая это птица, не угадаешь! Но почему обязательно нужно взять с уткой?

— Слушай, Сашка! Приказ есть приказ. Ты сам еще не отец и потому ничего не понимаешь. В чем соль этих ее распоряжений, что ей хочется? Одеть его сейчас понаряднее, во все самое красивое, чтобы парень был как кар­тинка. Ты сам-то небось мундир надеваешь по праздни­кам, а не какую-нибудь задрипанную гимнастерку! Ви­дишь, подгузники даже я отобрал самого первого сорта.

— Да ведь это же, Костя, все так непрочно... она и пишет: на всякий случай два... Ехать пора, вот что, а не распашонки выбирать!

— Знаю, что пора. Постой, ты меня не нервируй. Еще и еще раз Константин перебрал по одной все ве­щи в ящике комода.

— Слушай, чудак человек, бери эту, с птицей неизве­стной породы, она же красивая очень! И еще какую-ни­будь возьми, Светланке на выбор.

— Да, придется так. Какую, по-твоему, взять?

— Вот очень нарядная тоже.

— Нельзя: розовая. Не девчонку везем.

— Так не видно же будет под одеялом!

— Все равно не полагается. Вот эту возьму, она го­лубая.

— Ну и прекрасно! Давай, давай завертывай, вол­нуется же она там! Да и машину мне на два часа дали, имей в виду!

Все Димкины вещи завязаны в пеленку, уложены в чемодан. Все Светланкины «и так далее» — тоже.

— Ты почему в плаще? Разве холодно? Пальто ей брать?

— Обязательно. Даже дождь начался. Не забудь шляпу или косынку какую-нибудь. Ей теперь простужать­ся никак нельзя. Давай мне пальто на руку... Так. Пошли!

«Вот сейчас сына увижу... До чего странно! Неделю уже знаю, что есть сын, а какой — невозможно себе пред­ставить! Долго все-таки они собираются...»

Саша второй раз уже заходит, осматривается с неко­торой робостью. Даже голос у него потише стал в этих стенах.

— Ну как?

— Сейчас выйдут. Терпи. Набирайся опыта.

Саша подходит к доске.

— Это их что же, сюда, в кружочки, вписывают?