Дар небес

— Пожалуйста, Джен!

Нужно было обладать сверхъестественным слухом, чтобы услышать эту высказанную шепотом просьбу-вздох, но Дженис услышала не ушами — сердцем. Отказать? Для этого потребовалось бы немыслимое усилие воли, а Дженис и так приходилось слишком часто напрягать ее сегодня. Кроме того… Кроме того, Адам уже погружался в глубокий, ровный, безмятежный сон, веки у него сомкнулись, дыхание выровнялось. Он сейчас поразительно походил на самого себя в ранней юности, на того Адама, в которого она без памяти влюбилась девчонкой…

— Ты можешь держать меня за руку?

— А?

Уж не послышался ли ей этот сонный шелест вместо слов?

— Держать за руку, — с трудом размежил Адам губы, не в силах открыть глаза.

Дженис почувствовала вдруг, что еще слово с его стороны, и она разревется, размазывая слезы кулаками, разревется, как ребенок. Второй раз за день она ощутила себя угловатой, нескладной девчонкой, гадким утенком, мучительно осознающим свое несовершенство, в особенности тогда, когда рядом находился такой великолепный мужчина, как Адам Лоусон.

Конечно же, поначалу он вообще не обратил на нее внимания. Когда ее мать начала работать в поместье Лоусонов, Дженис было лет двенадцать, а Адаму — двадцать один, возраст совершеннолетия. Он едва удостоил ее взглядом при первой встрече, и так продолжалось несколько лет, пока в игру не вмешался рок, бросив ее в прямом и переносном смысле слова к ногам любимого.

Дженис возвращалась домой из школы позже обычного, задержавшись на репетиции хора; смеркалось, моросил мерзкий осенний дождь. Она переходила дорогу напротив автобусной остановки, когда шальной мотоциклист, выехавший на сумасшедшей скорости из-за поворота, врезался в нее на полном ходу. На какое-то мгновение Дженис потеряла сознание, а придя в себя, обнаружила, что лежит на мостовой, поддерживаемая сильными, надежными руками, и сверху на нее внимательно и тревожно глядят пронзительно-голубые глаза.

Сперва Дженис показалось, будто она умерла и вознеслась на небеса. Но это был не ангел-хранитель, а Адам Лоусон, направлявшийся домой и случайно ставший свидетелем происшествия. Он немедленно отправил кого-то за ее матерью, а сам остался с Дженис, дождался приезда «Скорой помощи» и поехал с ней в больницу. Адам все это время держал ее за руку, успокаивая нежными словами, и смешил всякими прибаутками, совершенно не обращая внимания на то, что дорогой костюм у него перепачкан ее кровью.

Тогда-то она и влюбилась в него. На несколько недель Дженис оказалась прикованной к постели, и все это время Адам навещал ее, приносил книги и игры, чтобы ей было чем занять свое время, баловал разными сладостями и вообще всячески поднимал ей настроение. Дженис оглянуться не успела, как присутствие Адама стало ей необходимо как воздух.

Именно в те дни, не имея возможности отблагодарить его в должной мере, но стремясь хоть как-то высказать ему свою признательность, она сделала первое наивное и искреннее признание в тех чувствах, для которых сама еще не находила тогда подходящего слова. «Если когда-нибудь я буду тебе нужна, все равно зачем и по какому поводу, только намекни, и этого будет довольно! — совершенно искренне сказала она, не удосужившись задаться вопросом о том, что неискушенная в жизни девчонка могла предложить взрослому мужчине, который был старше ее почти на десять лет. — И если тебе нужна будет рука помощи, как она понадобилась мне, я всегда в твоем распоряжении!»

Тогда это было всего лишь преклонением перед кумиром полудетских грез, слепой, безрассудной привязанностью к безусловному и безоговорочному авторитету, и лишь позже пришло понимание того, что отношения между мужчиной и женщиной далеко не так просты и безоблачны, как это кажется в детстве…

— Джен?.. — Адам с явным усилием приоткрыл подернутые поволокой сна глаза, ясные, как вымытое дождем весеннее небо. — Мне так нужно, чтобы кто-то…

С беззвучным вздохом Дженис поняла, что придется решиться. Коль скоро речь шла о бескорыстной дружбе — а ничего иного он ей за эти годы не предлагал, — то она могла со спокойной совестью ответить добротой на доброту, участием на участие, поддержкой на поддержку.

К тому же она была не в состоянии отказать себе в удовольствии хоть на несколько минут оказаться рядом с ним. Ну а потом…

Потом она тихонько выскользнет из кровати и уйдет в свою спальню.

Всего-то несколько минут! — сказала она себе, приподнимая край одеяла и проскальзывая под него. Разве это так страшно — всего несколько минут?..

3

В ту же секунду Дженис поняла, что совершила непоправимую ошибку.

Она собиралась подождать, пока Адам заснет, а затем ретироваться, но, ощутив рядом с собой тепло сильного мужского тела, почувствовала, как жар его кожи проникает в нее, расплавляет кости и мышцы, отнимает всякую способность к движению.

Сознание твердило: нужно уйти, ведь Адам заснул и уже не ощущает ее присутствия, а значит, не заметит и ее ухода, но руки и ноги отказывались повиноваться, они словно бы налились свинцом, истомленные изнеможением, в тайной вере в то, что беспокоиться не о чем, ведь мужчина рядом с ней — всего лишь друг, и вообще, он крепко спит и не представляет для нее ни малейшей угрозы.

Еще минутку, и все! — приказала себе Дженис, упиваясь щекочущим прикосновением его густых волос. Она обнимала его за плечи, с робостью ощущая мощь спрятанных под атласной кожей мускулов, грубую жесткость темных вьющихся волос на его широкой груди (опустить пальцы ниже она, несмотря на искушение, не решалась, и лишь прикосновение его длинных ног позволяло догадываться о присутствии рядом всего его тела).

Еще минута! Большего Дженис не желала. Еще минуту пролежать вот так, вдыхая мускусный запах мужского тела, вслушиваться в ровное дыхание Адама, чувствовать, как мерно поднимается и опускается его грудь. Другого шанса держать его в объятиях ей уже никогда не представится, так пусть же воспоминание об этом останется в тайниках ее памяти на всю жизнь.

Еще минута, всего одна минута…

Дженис не заметила, как погрузилась в сон, не чувствовала ничего, что происходило вокруг, пока, пошевелившись во сне, не обнаружила, что скована в своих движениях. Она инстинктивно напряглась и, все еще не очнувшись до конца, попыталась высвободиться, но тут же замерла, почувствовав, что невидимые теплые узы сжались еще сильнее.

— Не надо, не уходи. Полежи со мной, Джен…

Голос Адама! И руки Адама — те самые, которые удерживали ее в плену!

— Но послушай!.. — попыталась заговорить Дженис, чувствуя, как пересохло у нее в горле. От волнения? От страха?

— Шшш!

Она все же попыталась шевельнуться и непроизвольно дернулась всем телом, потому что ноги ее соприкоснулись с мускулистыми ногами Адама. Она, кажется, вскрикнула, но возглас ее был тут же приглушен жаркими губами Адама. И, словно дождавшись урочного часа, все чувства в ней враз ожили, нервы заплясали, спутавшись в один клубок, тело забилось в короткой судороге предвкушения.

Восхитительно!.. Боже, как хорошо!..

Дженис с трудом разглядела в полутьме чуть приоткрытые глаза Адама, расслышала сонные нотки в невнятном звучании его голоса. Сердце ее отчаянно заколотилось от чудовищного предположения, что он, толком и не проснувшись, поглощен ложной действительностью и принимает ее за какую-то другую женщину!

Самое чудовищное заключалось в том, что она знала имя этой женщины и звали ее вовсе не Дженис Моррисон.

Она не представляла, что будет дальше, чем может обернуться для нее эта фантасмагория, но знала твердо — она не перенесет, если обнаружится, что Адам принял ее за свою бывшую невесту, за женщину, которую любил и так внезапно потерял!

— Адам!..

И без того слабый возглас застрял в горле, когда руки Адама пустились в дерзкое путешествие по ее телу. На несколько бесконечно длинных секунд его горячие ладони задержались на холмиках ее грудей, потом скользнули к бедрам…

— Ты ничего подобного до сих пор не чувствовала, правда ведь? — прозвучал в темноте его низкий хрипловатый голос.

— Но мы ничем подобным до сих пор и не занимались, — на всякий случай ответила Дженис.

— Как глупо, — пробормотал Адам. — Какая глупая расточительность времени с нашей стороны!

— Адам!.. — снова попробовала призвать его к здравому смыслу Дженис.

— А нам надо было давно заняться с тобой любовью! — Он снова запечатал поцелуем ее губы, затем, оторвавшись от них и тяжело дыша добавил: — Давным-давно надо было заняться! Мы бездарно потратили кучу времени, и все ради чего?

Дженис с отчаянием ощутила, что не может взять себя в руки. Вместо нее Адаму отвечало ее тело, раскрывавшееся его ласкам, как цветок — лучам солнца. Когда она непроизвольно прогнулась ему навстречу, прижавшись бедрами к его твердому члену и почувствовав силу его желания, горячая волна страсти захлестнула ее с головой.

Нельзя сказать, что она обессилела, — просто с самого начала Дженис не имела сил противиться Адаму. Все эти годы она страшилась близости с ним, избегала самого мимолетного соприкосновения, потому что знала — по крайней мере, с тех пор как опаляющее пламя сексуальности разгорелось в ней, сжигая в пепел платоническое благоговение перед идолом, — что за первым же прикосновением неотвратимо последует то, что происходило сейчас.

— Ты уверен, что хочешь этого? — еле слышно вымолвила она.

— Никогда и ни в чем не был так уверен, — хрипло откликнулся Адам. — Мы столько времени упустили зря, но сейчас…

Его горячие губы пробежались по шее и щекам Дженис, снова пленили ее рот, ласкающая рука проникла в вырез ночной рубашки, пальцы проложили огненную тропу к болезненно чувствительным соскам, венчавшим полушария Грудей, стиснули их, и тело девушки забилось в неудержимой судороге наслаждения.

— Давно ли ты была крохотным воробушком, а теперь — ты не просто женщина, ты — совершенство!

Дженис судорожно глотнула воздуха и выгнулась дугой, когда ладонь Адама властно накрыла шелковистый холмик между ее бедер и тело пронзило наслаждением, по жилам пробежал огонь.

— Ты женщина, о которой мужчина может лишь мечтать, — бормотал он. — И ты моя, ты у меня в руках!

— Адам…

Она не поняла, действительно ли произнесла его имя или просто собралась это сделать, она знала лишь то, что неистовое желание вот-вот захлестнет ее с головой, но прежде она должна знать, во что бы то ни стало должна знать!..

— Адам!..

— Шшш, Джен! — успокаивающе прошептал Адам, и Дженис чуть не вскрикнула от переполнившего ее беспредельного, чистейшего счастья.

Адам произнес ее имя! Он стремился сейчас к ней, Дженис. С ней, и ни с какой другой женщиной, реальной или пригрезившейся, он жаждал заниматься любовью.

И стремясь выразить свои чувства действием, следуя древнейшему инстинкту, унаследованному, должно быть, от самой Евы, она, не имея ни малейшего сексуального опыта, повела себя так уверенно и безошибочно, будто за плечами у нее были годы, века, тысячелетия близости с мужчиной. Потянувшись к Адаму, Дженис обвила руками его шею и притянула его голову к себе так, чтобы губы их встретились.

В самых недрах ее изжаждавшегося по ласке тела мгновенно вспыхнуло острое желание, губы мягко открылись навстречу его теплым губам, тела притянулись друг к другу, будто намагниченные, гладкая женская кожа прикоснулась к твердым, как натянутые стальные тросы, мускулам. Все было странно и чудесно, ново и несмотря ни на что — знакомо.

Прикосновения рук и губ Адама отзывались в ее теле электрическими разрядами, но Дженис, ошеломленная, неспособная к рассуждениям и мыслям, все же никак не могла до конца решиться отдаться стихии собственной страсти.

— Не будь же такой пугливой, милая, — хрипло прозвучал у самого ее уха голос любимого. — Расслабься, прикоснись ко мне.

«Прикоснись ко мне!» Эти слова, как волшебный ключ, разом отомкнули цепи, приковывавшие ее к земле, к повседневности, к заботам и рутине. Дерзко прикасаться к нему, ласкать и целовать каждую частичку его тела — именно об этом она всегда мечтала, и сейчас он царственным жестом подарил ей право на это. Дженис почувствовала, как ее уносит в раскаленное небо, в самый зенит, туда, где опаляющий жар солнца воспламеняет кровь, рассеивает страхи, разгоняет опасения, испепеляет заботы.

— Коснуться тебя? Вот так?

Пальцы Дженис с упоением впитывали в себя жар его атласной кожи, мощь железных мускулов, а затем его тело содрогнулось и выгнулось от ее самого смелого, самого дерзновенного прикосновения…

— Да, именно так… О боже, Джен! Твердые пальцы Адама сомкнулись на ее плечах, снова склоняя ее вниз, воздух с шумом вырвался из его легких, и Дженис на мгновение стало страшно — но лишь на мгновение, потому что он, бормоча ее имя, снова потянул ее к себе и поцеловал в губы. От напряженности не осталось и следа.

Да, она была с Адамом, с мужчиной, которого она любила, как ей казалось, всю жизнь, и все, что они ни делали сейчас, было свято.

…И все-таки пронзившая ее боль оказалась слишком сильной — Дженис сжалась, инстинктивно противясь напористости его вторжения, и слабо вскрикнула, краем зрения увидев, как застыл, изумленно вглядываясь в ее исказившееся от боли лицо, Адам.

— Джен, — тяжело дыша и запинаясь, вымолвил он. — Джен, я не предполагал…

— Нет! — вскрикнула она, испугавшись, что он, догадавшись о ее неопытности, остановится, утратит к ней желание и интерес. — Не прерывайся!..

— Но, Джен…

— Я сказала: не останавливайся!..

И древний инстинкт женщины-соблазнительницы пришел к ней на помощь: мышцы, сперва не очень охотно, расслабились, и она поначалу неловко, затем все более страстно и уверенно, отдалась внутреннему, родившемуся раньше их обоих ритму.

— Дженис!..

Теперь настала ее очередь заглушить его потрясенный вскрик страстным поцелуем в губы.

— Джен, милая, не надо… Я не могу!..

Хриплый возглас отчаяния, вырвавшийся из груди Адама, пронзил ее, губы его припали к розовым бутонам ее грудей, и она, откинувшись на подушку, взмыла в мир наслаждения, равного которому до сих пор не ведала. Никогда, никогда ранее она не чувствовала себя такой свободной, уверенной в себе, такой растворенной в жизни. Каждое следующее движение или слово рождалось как бы само собой, без всяких затрат ума, каждая встречная ласка наполняла ее сиянием радости, разрастающимся и всепоглощающим, как свет дня при приближении к концу тоннеля…

И вдруг, задолго до того, как она успела к этому приготовиться, вселенная взорвалась ослепительной вспышкой, а мгновением позже до нее долетел пронзительный вскрик Адама, руки его обвились вокруг нее, как железные обручи, а тела их забились в бесконечно сладостных судорогах финала…

Возвращение к реальности было медленным, и сквозь утихающее пламя утоленной страсти сознание Дженис вновь начала терзать новая, а по сути своей — все та же самая мысль.

Кончено! Краткий миг наслаждения миновал, и от любви Адама ей больше не достанется ничего. Да и любовь ли это для него? Скорее — способ хоть на несколько минут одолеть пустоту и мрак, поглотившие его душу. И только для нее это была волшебная возможность отдаться мужчине, в чьих руках уже столько лет находилось ее сердце. Теперь их блаженному и мимолетному единению пришел неизбежный, но от того не менее горестный конец.

Дженис почувствовала, как к глазам подступают жгучие слезы.

— О господи, Джен!.. Прости… — На ее несчастье, Адам уловил ее еле слышный всхлип.

— Молчи! — Она зажала его губы ладошкой. — Адам, ради всего святого, молчи!

Не надо было никаких объяснений, никакого выяснения отношений, а тем более — жалости и сочувствия!

— Проклятие, не так я себе все это представлял! — пробормотал он, отводя ее руку, и в голосе его сквозили раздражение и усталость. Изнеможение — следствие драматических событий дня, длинной дороги и выпитого вина — снова брало над ним верх.

— Да, иногда бывает и так! — тихо откликнулась Дженис.

И снова инстинкт пришел на помощь: руки ее словно сами собой гладили его волосы, ласкали плечи и руки, и она почувствовала, как спадает с Адама напряжение, могучее тело расслабляется — так по мере отлива отступают от берега волны, чтобы затихнуть до нового прилива.

— Всякое случается, — успокаивая его, проговорила она, — но только это не имеет значения, потому что совершенная ерунда!

А имело значение то, что, пускай всего однажды, на краткий миг он возжелал именно ее, Дженис, а не ту, другую, чужую и враждебную ей женщину, а раз так, могла ли она говорить о том, что случившееся было несчастьем?

Адам испустил глубокий вздох, окончательно проигрывая битву со сном. Веки его сомкнулись, тело распрямилось, и он соскользнул в сон, только края губ застыли в светлой и немного печальной улыбке.

Он возжелал ее, но не настолько сильно, чтобы оставаться с нею и дальше. Одна ночь — это еще не вся жизнь, а на меньшее она была не согласна.

— В следующий раз… — сонно пробормотал он, и это были даже не слова, а еле слышный, протяжный вздох, и Дженис стало ясно, что он уже спит и грезит во сне.

«В следующий раз!» — отозвалось у ней в мозгу, и долго подступавшие к глазам слезы наконец-то прорвались наружу горячими, солеными потоками. В следующий раз… Следующего раза быть не могло; и она это знала.

Адам Лоусон пришел к ней в дом, спасаясь от преследующего его одиночества и душевных терзаний, пришел лишь потому, что его отвергла любимая женщина, женщина, на которой он мечтал жениться, и в этом — суть. В Дженис он видел чуткого, покладистого собеседника, человека, способного к сопереживанию, душу, способную бальзамом пролиться на его кровоточащие раны, заполнить зияющую пустоту, оставшуюся после его разрыва с Оливией.

Но продолжения у этого романа не существовало. В холодном утреннем свете все происшедшее предстанет перед Адамом как нелепая ошибка, и ему станет так неловко, что он, пожалуй, не посмеет взглянуть ей в лицо.

Дженис вздрогнула! Нет! Она избавит его и себя от этой ненужной сцены… Она должна это сделать, и не только потому, что выяснения ни к чему не ведут — расставшись без ссор, они сохранят возможность для поддержания пусть самых поверхностных, но все же дружеских отношений.

Итак, утром она…

Утром?..

Дженис огляделась, словно только что проснулась. Небо за окнами чуть посерело, приближался поздний ноябрьский рассвет, и времени на то, чтобы собраться с силами для стоящей перед ней задачи, оставалось совсем немного. Умом она понимала, что выбора у нее нет, но предстояло перебороть сердце, которое кричало криком, предчувствуя неминуемую боль!..

— Прощай, любимый!

Она произнесла эти слова беззвучно, побоявшись, что шепот потревожит сон Адама. Она не осмелилась даже поцеловать его на прощание, как ни томилась от желания хотя бы раз еще прижаться губами к его щеке. Медленно, бесконечно медленно, с величайшей осторожностью, она высвободилась из объятий Адама, все это время бережно поддерживая его голову — до тех пор, пока та не опустилась на подушку.