Ненависть

Володя успѣлъ увидать, какъ широко распахнулись заднія ворота мастерской, въ темномъ ихъ четыреугольникѣ показалось свѣтлое сѣрое офицерское пальто пристава, за нимъ толпа городовыхъ въ черныхъ шинеляхъ и сейчасъ же всѣ фонари въ мастерской разомъ погасли, и кромѣшный мракъ сталъ въ ней.

Рѣзкій голосъ раздавался изъ воротъ.

— Эт-то что за собраніе?.. А?!. Кто разрѣшилъ?.. Сейчасъ зажечь фонари! Никто ни съ мѣста! Проверка документовъ будетъ!

Въ темнотѣ кто-то схватилъ Володю за руку и стащилъ его съ паровозной площадки.

Володя очутился среди своихъ, среди членовъ исполнительнаго комитета. Кто-то, въ темнотѣ не было видно кто, велъ ихъ между какихъ то станковъ, Володя спотыкался о рельсы, больно зашибъ себѣ ногу о желѣзный прутъ, узкая маленькая калиточка открылась передъ нимъ и онъ, а за нимъ и другіе его товарищи вышли на свободу.

Послѣ мрака мастерской на дворѣ показалось свѣтло. Въ глубокомъ снѣгу, среди сугробовъ лежалъ ржавый желѣзный ломъ…

Ихъ вывелъ молодой рабочій. Онъ тяжело дышалъ отъ волненія и сказалъ прерывающимся голосомъ:

— Самую малость, товарищи, обождите. Я схожу посмотрю, нѣтъ-ли и за дворомъ полиціи.

Онъ исчезъ за вагонами, стоявшими на занесенномъ снѣгомъ пути. Они остались среди какихъ то громадныхъ паровозныхъ колесъ нѣсколькими осями стоявшихъ на рельсахъ. Послѣ нагрѣтой толпой мастерской сразу показалось холодно. Володя поднялъ воротникъ пальто. Ноги его стыли въ снѣгу,

Въ мастерской загорѣлись фонари. Стеклянная крыша освѣтилась. Ни одного звука не доносилось оттуда.

— Я знаю, кто насъ выдалъ, — сказалъ Драчъ.

— Ну?.. — сказалъ Малининъ.

— А Далекихъ… Рабочій. Я давно до него добираюсь…

— Далекихъ?.. Сомнѣваюсь… Онъ-же старый партіецъ, — сказалъ съ видимымъ неудовольствіемъ Малининъ.

— А по моему — давно въ охранной, — злобно сказалъ Драчъ.

— Зачѣмъ такъ говорите, — сказалъ Гуммель.

— Зачѣмъ говорю?.. Такому человѣку просто голову надо совсѣмъ оторвать…

— Если надо будетъ и оторвемъ, — хмуро сказалъ Малининъ,

— Ты это докажи, — сказалъ Володя.

— Ты, какъ полагаешь, если который коммунистъ и говоритъ о Богѣ, правильный это коммунистъ, или нѣтъ? — сказалъ Драчъ.

— Ну, по этому судить еще преждевременно. Многіе товарищи путаютъ соціализмъ съ христіанствомъ, — сказалъ Малининъ.

— Онъ не путаетъ, онъ проповѣдь такую ведетъ.

— Ты мнѣ это докажи, Драчъ, — повторилъ Володя.

— Не сомнѣвайся такъ докажу, что своими ушами услышишь какой онъ есть коммунистъ.

Изъ за вагоновъ, и такъ неожиданно, что всѣ вздрогнули, появился тотъ рабочій, который вывелъ ихъ изъ мастерской.

— Что зазябли, поди, товарищи, — сказалъ онъ. — Идите, не сомнѣвайтесь. Весь нарядъ внутри остался. Провѣрка идетъ. Славно я васъ выведу.

По глубокому снѣгу двора гуськомъ молча пошли, часто шагая черезъ занесенные снѣгомъ рельсовые пути. Вагоны кончились. Показался пустынный берегъ и за нимъ въ сумракѣ морозной, хмурой ночи свѣтлымъ просторомъ лежала Нева. Чуть видны были желтыя точки рѣдкихъ фонарей на противоположномъ берегу. Черезъ глубокій прочный настъ Невы наискось узкая шла тропинка пѣшехода. Маленькія елочки, косо воткнутыя въ снѣгъ указывали ея направление.

— Пожалуйте, — сказалъ, останавливаясь передъ переходомъ, рабочій — прямо по ней на Охту попадете. Съ праваго края держите осторожнѣе, тамъ ледъ брали — такъ проруби будутъ.

— Спасибо, товарищъ. Въ вѣкъ не забудемъ услуги.

— Не на чемъ… Радъ услужить, которые нашего брата на вѣрную дорогу выводятъ.

Всѣ поочереди пожали твердую мозолистую руку рабочаго и пошли черезъ Неву.

Когда дошли до проруби, остановились, Широкимъ прямоугольникомъ дымила паромъ передъ ними черная прорубь. Большіе, ровные куски вынутаго льда красивыми хрустальными столбами стояли кругомъ. Было нѣчто влекущее въ черной глубинѣ, надъ которой воздушными видѣниями струился легкій, едва заметный паръ.

Драчъ показалъ Малинину прорубь. Онъ продолжалъ повидимому разговоръ, который они вели, когда шли вдвоемъ впереди вcѣxъ черезъ Неву.

— Куда проще, товарищъ. И никому невѣдомо. Пойдемъ вчетверомъ — вернемся втроемъ. Это куда лучше, какъ священника Гапона вѣшали. Сколько шума и безпокойства людямъ.

— А всплыветъ?… Выкарабкается? — хмуро сказалъ Малининъ.

— Зачѣмъ?.. Да никогда никто не всплываетъ… Можно еще предварительно и фомкой оглушить. Ни пачкотни, ни мокраго дѣла. Ничего… Столкнули и айда дальше.

— Кто-же исполнитъ, если понадобится?..

— Исполнитъ-то кто?… Товарища Гуммеля попросимъ. Ну, я, никогда не отказываюсь партіи послужить… — Драчъ кивнулъ на подошедшаго Володю, — вотъ его обязательно надо привлечь, чтобы настоящій припой сдѣлать къ партии. Такое дѣло — навѣки нерушимо. Не развяжешься.

Малининъ вопросительно посмотрѣлъ на Володю.

Въ томъ приподнятомъ, восторженномъ настроеніи, въ какомъ былъ Володя послѣ своей, такъ неожиданно прерванной рѣчи, на серединѣ Невы, гдѣ ледяной задувалъ вѣтеръ, подлѣ страшной тайны глубокой рѣки — онъ не отдавалъ себѣ отчета, что просходитъ, о чемъ идетъ рѣчь, онъ понялъ только одно, что вотъ ему надо показать свою преданность и вѣрность партіи и, когда Драчъ назвалъ его, онъ такъ-же какъ это сдѣлалъ Гуммель, молча приподнялъ въ знакъ cогласія и повиновенія свою смятую студенческую фуражку.

— Раньше все таки судить будемъ, — сердито сказалъ Малининъ и быстро пошелъ къ чуть намѣчавшемуся въ темнотѣ низкому Охтенскому берегу.

Больше до самаго разставанія у трамвая никто не сказалъ ни слова.

* * *

Еще помнитъ Володя, какъ передъ самымъ сочельникомъ вызвалъ его Драчъ и они пошли вечеромъ къ Сѣнной площади. Они подошли къ одному изъ тѣхъ старыхъ грязныхъ громадныхъ домовъ, которые стоятъ въ углу между Сѣнной площадью и Горсткиной улицей и которые населены столичной бѣднотою. Они вошли во дворъ, засыпанный рыхлымъ растоптаннымъ, никогда неубираемымъ снѣгомъ, едва освѣщенный тусклыми газовыми фонарями у мрачныхъ подъѣздовъ, прошли по нему въ уголъ и стали подниматься по грязной, пахнущей помоями и кошками лѣстницѣ. Тускло въ какомъ то туманѣ свѣтили небольшие газовые рожки. Желѣзныя перила были покрыты тонкимъ слоемъ льда. На каждой площадкѣ густо пахло отхожимъ мѣстомъ и желтая облупившаяся дверь вела въ общую для всего этажа уборную: они поднялись на пятый этажъ.

— Здѣсь живетъ Далекихъ, — тихо сказалъ Драчъ и осторожно открылъ, незапертую крюкомъ дверь. — Иди неслышно. Послушаешь хорошихъ проповѣдей. Узнаешь, какіе партійцы бываютъ. Малининъ за него стоитъ потому, что они вмѣстѣ въ Шлиссельбургской крѣпости сидѣли. Мало-ли кто, гдѣ и когда сидѣлъ, а потомъ и покаялся.

Осторожно ступая они вошли въ темную кухню и сейчасъ же услышали голосъ Далекихъ за дверью и первое слово, которое они услышали было: — «Богъ».

Драчъ дернулъ за рукавъ Володю и показалъ пальцемъ на дверь. Оба замерли и стали слушать. Говорилъ Далекихъ, кому-то что то объясняя.

— Бога никто, никогда не видѣлъ и Его даже и нельзя видѣть смертному человѣку.

И тема, на которую говорилъ Далекихъ и вся обстановка подслушиванія казались страшными и таинственными Володѣ и онъ навсегда запомнилъ темную бѣдную холодную кухню, тускло освѣщенную отсветами снѣга со двора, и ровный убежденный голосъ стараго рабочаго.

— Если ангелы, которыхъ увидали міроносицы дѣвы на гробѣ Христовомъ были свѣтлы, какъ молнія и имѣли одежды бѣлѣе снѣга, то какъ же сверкающъ долженъ быть Богъ?… Если-бы смертный увидалъ Господа — онъ умеръ бы и какъ же тогда онъ могъ разсказать какого вида Богъ? Тебѣ непонятно?… Изволь, поясню. Какимъ долженъ казаться человѣкъ маленькой, крошечной пушинкѣ, какимъ передъ нимъ является муравей. Вотъ надвигается на такого муравья гора не гора, а нѣчто ужасно громадное и страшное. То-ли раздавить вовсе на смерть, то ли нагнется и подниметь и приметъ въ сторону… Не богъ ли это для муравья? Возьми еще собаку. Она живетъ съ человѣкомъ, она его знаетъ. Отъ него она видитъ свѣтъ, когда онъ зажигаетъ огонь, отъ него она имѣетъ тепло и кормъ. Когда зашибетъ она лапу, или заболитъ у нея что — она бѣжитъ къ человѣку на трехъ лапахъ и показываетъ ему больную, точно проситъ ее полѣчить. Не богъ-ли это для нея? И все таки и муравей и собака видятъ человѣка, потому что онъ передъ ними во всемъ своемъ тѣлесномъ естествѣ. А Богъ — есть Духъ. Понялъ теперь, что это такое? Какъ же не вѣрить и какъ не бояться прогнѣвать Того, Кто всѣ самые даже наши помыслы знаетъ?… Постой… Не стучали ли на кухнѣ?…

Драчъ тихонько взялъ Володю за рукавъ и они быстро и безшумно вышли на лестницу и стали спускаться.

Когда они были на дворѣ, Володя спросилъ Драча:

— Кто это былъ у товарища Далекихъ?

— А это Балабонинъ, знаешь, бѣлобрысый такой, славный товарищъ и убѣжденный большевикъ.

— Ты зналъ, что онъ у него будетъ?…

— Я же его къ Далекихъ и послалъ, чтобы доказать тебѣ, что такое товарищъ Далекихъ и что гадовъ жалеть не приходится.

— Но нельзя же уничтожать людей за одни только ихъ убѣжденія?

— Тѣхъ, кто вѣруетъ именно надо уничтожать безо всякаго сожалѣнія, потому что это и есть самые опасные для насъ люди. Да я другое на судъ представлю. Не безпокойся, сумею достать и прямыя доказательства. Да такѣе люди, какъ Далекихъ… вѣрующие то… они и запираться не станутъ.

Они вышли со двора и шли по узкой панели позади громадныхъ желѣзныхъ корпусовъ Сѣннаго рынка.

— А все таки, — сказалъ тихо Володя, — Драчъ, мнѣ не очень понравилось, что ты подстроилъ этотъ разговоръ о Богѣ и привелъ меня подслушивать. Мнѣ эти прiемы…

Драчъ не далъ договорить Володѣ. Онъ искренно и громко захохоталъ.

— Брось, Владимiръ Матвѣевичъ… Знаю, скажешь: — шпонажъ, подслушиваніе… еще скажешь — провокація!.. Брось эти буржуазные предразсудки… Оставь это для нихъ. Помни: — намъ все… все позволено. И нѣтъ такой гнусности, на которую мы должны пойти если этого потребуетъ польза нашей партіи. Такъ то, милый чистюлечка… ну да увидишь, поработаешь съ нами и поймешь, что намъ все, понимаешь, все позволено!

Володя не нашелся, что возразить, онъ торопливо попрощался и пошелъ по Горсткиной улицѣ, Драчъ пошелъ къ Садовой на трамвай.

Володя ждалъ теперь сочельника, когда былъ назначенъ партійный судъ надъ Далекихъ.

* * *

Часа въ четыре, когда стало смеркаться, Володя подошелъ опять къ тому же дому подлѣ Сѣнной и смѣло поднялся къ квартире Далекихъ. Онъ позвонилъ. Онъ зналъ, что Далекихъ предупредили и что тотъ долженъ ждать его.

Далекихъ самъ открылъ двери Володѣ. Онъ былъ по праздничному прифранченъ, въ новомъ пиджакѣ, съ яркимъ цвѣтнымъ галстухомъ и, какъ показалось Володѣ, навеселѣ.

Онъ поздоровался съ Володей и, не приглашая Володю во внутреннія комнаты, оставилъ его на кухнѣ и прошелъ чтобы одѣться. Володя слышалъ, какъ Далекихъ говорилъ кому-то: -

— Такъ елочку то, мамаша, погодите зажигать до меня.

Володя ощутилъ на кухнѣ слабый запахъ елочной хвои, такъ много ему напомнившій.

Далекихъ сейчасъ же и вышелъ. Онъ былъ въ хорошей шубѣ и меховой шапкѣ.

— Простите, товарищъ, задержался маленько. Дѣтей, жену предупредить надо было… Я всегда готовъ, если партійная нужда, засѣданіе партійнаго комитета, я самъ понимаю, безъ меня никогда не обойдутся, Товарищъ Малининъ мнѣ — полное довѣріе… Тутъ, конечно, елка, семейныя слабости ну, полагаю, очень то не задержимся. Я съ открытою душою иду на такое дѣло.

Они вышли. Извозчикъ дожидался Володю.

— Я полагалъ на трамваѣ, - сказалъ Далекихъ. — Развѣ далеко куда?

— Да очень далеко, — сказалъ Володя и затѣмъ всю дорогу до Мурзинки они молчали.

Они подъѣхали уже въ полномъ мракѣ къ пустой дачѣ стоявшей совсѣмъ на окраинѣ. Далекихъ засуетился и спросилъ теперь ломающимся неровнымъ голосомъ: -

— Не знаете, Владимiръ Матвѣевичъ, о чемъ собственно рѣчь будетъ?

Володя не отвѣтилъ и пропустилъ Далекихъ впередъ. Тотъ пошелъ неохотно, оглянулся на отъѣзжавшаго извозчика и точно хотѣлъ повернуть назадъ, но потомъ махнулъ рукою и рѣшительно вошелъ въ двери.

Онъ увидалъ комнату, гдѣ посрединѣ стоялъ столъ и кругомъ нѣсколько простыхъ стульевъ и скамейка. На столѣ горѣло двѣ свѣчи поставленныхъ въ пустыя пивныя бутылки. Въ ихъ неяркомъ и печальномъ свѣтѣ Далекихъ увидалъ сердитое лицо Малинина и весь комитетъ въ сборѣ. Рядомъ съ Малининымъ сидѣлъ Драчъ и передъ нимъ лежала кипа какихъ то бумажекъ. Еще замѣтилъ Далекихъ, что окна комнаты были не только заложены ставнями, но и занавѣшены суконными одеялами. Сквозь румянецъ мороза — стало видно — какъ вдругъ поблѣднѣлъ и осунулся Далекихъ… Но онъ сейчасъ же справился съ собою и спокойно сказалъ: -

— Здравствуйте, товарищи, коли чѣмъ могу услужить вамъ, я въ полной готовности.

Малининъ, мявшій свою неровную черную короткую бороду поднялъ глаза на Далекихъ и сказалъ ровнымъ, негромкимъ и преувеличенно спокойнымъ голосомъ.

— Скажите мнѣ, Далекихъ, съ какихъ поръ вы находитесь секретнымъ агентомъ полиціи?..

— Я?… Да… То-ись?… Какъ это?… Не ослышался-ли я?.. Я васъ, товарищъ, просто не понимаю…

— Хорошо… Я вамъ разъясню. Вы вѣроятно знаете, кто такое Домкратъ?..

Лицо стараго рабочаго стало совершенно бѣлымъ. Глаза потухли.

— То-ись?.. Домкратъ?.. Это я, конечно, обязанъ даже знать… Это знаете, машина, чтобы, значить, поднимать.

— Вы отлично знаете, Далекихъ, что тутъ рѣчь идетъ вовсе не о машинѣ, а о человѣкѣ… О васъ Далекихъ … Это ваша кличка, подъ которой вы записаны въ охранномъ отдѣленіи.

Далекихъ развелъ руками.

— Какъ передъ Истиннымъ!.. Hелѣпо какъ то и странно!.. Такое заблуждение, можно сказать… Я васъ, товарищъ, неясно понимаю.

— Такъ я вамъ это разъясню, яcнѣе бѣлаго дня станетъ вамъ, — сказалъ Драчъ и изъ кипы бумагъ досталъ небольшой картонъ, съ наклеенной на немъ фотографіей и, не выпуская его изъ рукъ, протянулъ къ самому лицу Далекихъ.

— Это вамъ знакомо?..

Далекихъ тяжело вздохнулъ и низко опустилъ голову.

— Ну, вотъ что, Далекихъ, — сказалъ Малининъ, — вы, когда вступали въ партію, знали чѣмъ вы рискуете въ случаѣ измѣны?.. Вы человѣкъ не молодой, притомъ-же въ свое время пострадавшій за убѣжденiя и старый партийный работникъ. Намъ хотѣлось-бы знать, какая корысть заставила васъ пойти на предательство?..

Далекихъ поднялъ голову и долгимъ, острымъ взглядомъ смотрѣлъ прямо въ глаза Малинину. Тотъ опустилъ глаза. Далекихъ тяжко вздохнулъ.

— Что-жъ, — тихо сказалъ онъ. — Знаю, что кончено.

Онъ глазами обвелъ всѣхъ бывшихъ въ комнатѣ, долго сосредоточенно смотрѣлъ на Гуммеля, Драча и на трехъ мало знакомыхъ ему молодыхъ людей, въ крестьянской одеждѣ и прошепталъ: -

— Пощады не будетъ.

— Вы это, однако, знали, — сухо сказалъ Малининъ.

— За сколько же вы насъ предали?..

— Ни за сколько.