Тайная жизнь Александра I

– Нет, за мои, – отвечал им Александр и начал распоряжаться о помощи пострадавшим.

Во время этого наводнения Нева поднялась на четыреста десять сантиметров, был затоплен весь город, кроме Литейной, Рождественской и Каретной частей. По официальным сообщениям, опубликованным вскоре, погибли двести восемь человек, на самом же деле – около пятисот. Было снесено и разрушено четыреста восемьдесят домов и повреждено более трех с половиной тысяч.

Александр побывал во всех наиболее пострадавших от наводнения районах и, увидев ужасные картины смерти и разрушения, сказал: «Я бывал в кровопролитных сражениях, видал места после баталий, покрытые бездушными трупами, слыхал стоны раненых, но это неизбежный жребий войны; а тут увидел людей вдруг, так сказать, осиротевших, лишившихся в одну минуту всего, что для них было любезнее в жизни; это ни с чем не может сравниться».

Однако главным обстоятельством случившегося великого несчастья лично для себя считал Александр то, что было оно Божьей карой за его собственные грехи. И никто не мог разубедить императора.

Капля, переполнившая чашу терпения

В конце 1824 года умер командующий Гвардейским корпусом генерал-адъютант Ф. П. Уваров – стародавний друг Александра, и почти тогда же сильно заболела императрица Елизавета Алексеевна.

Все это тяжело отразилось на самочувствии, настроении и характере Александра – он стал мрачен, как никогда ранее, и более обычного замкнулся и начал избегать людей.

К тому же к нему продолжали поступать сведения о тайных революционных обществах. А он, хотя почти никаких мер не принимал, все же знал об этом и именно в 1824 году написал записку, найденную в письменном столе после его смерти: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит или по крайней мере сильно уже разливается между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх сего большая часть разных штаб- и обер-офицеров».

И получалось так, что если уж такие столпы империи, его комбатанты – храбрые и честные отчизнолюбцы – тяготятся его самодержавной властью, то не пора ли отказаться от этой власти, как и было то задумано тридцать лет тому назад?

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ ИМПЕРАТОРА И ЕГО СМЕРТЬ

Визит в Петербург Вильгельма Оранского

Наступил 1825 год – последний год царствования Александра.

Было заметно, что стал он апатичен и с большим безразличием, несвойственным ему прежде, стал относиться к государственным делам.

Более всего занимало теперь Александра здоровье его больной жены, и он подолгу просиживал в ее покоях, беседовал с ней, с врачами и строил разные планы насчет ее выздоровления. О старом было забыто.

Весной в Петербург приехал король Нидерландов Вильгельм VI Оранский. За время, прошедшее после его свидания с Александром в 1814 году в Бельгии и Голландии, их отношения стали гораздо более близкими: в 1816 году самая младшая сестра Александра – великая княжна Анна Павловна – вышла замуж за Вильгельма Оранского, и он стал Александру шурином.

Испытывая к нему и дружеские, и родственные чувства, Александр признался, что давно уже хочет оставить престол и уйти в частную жизнь.

Гость стал всячески его отговаривать, но Александр был тверд.

Сообщение Шервуда

После того как Вильгельм Оранский покинул Петербург, Александр отправился в очередное путешествие – на сей раз в Варшаву, но вопреки обыкновению через два месяца возвратился в Петербург, чтобы совершить еще одно путешествие – в Таганрог, где, по мнению врачей, болезнь Елизаветы Алексеевны должна была отступить.

Из Таганрога, после выздоровления жены, Александр намеревался поехать в Крым, потом на Кавказ, и после всего этого – в Сибирь.

Он уже почти собрался в дорогу, как вдруг Аракчеев привез к нему унтер-офицера 3-го Украинского полка Шервуда, доложившего Аракчееву о существовании «Южного общества». Теперь уже о заговоре знал Аракчеев, и Александр не мог делать вид, что ничего не ведает.

Он приказал Аракчееву проследить за тем, чтобы Шервуду было оказано всяческое содействие в раскрытии заговора.

Панихида в Александро- Невской лавре

После этого, 1 сентября 1825 года, Александр отправился в Таганрог, а Елизавета Алексеевна должна была выехать двумя днями позже.

Заметим, что перед любым отъездом из Петербурга Александр всегда служил молебен в Казанском соборе. Однако перед последней в его жизни поездкой порядок этот был нарушен. И вот почему. 30 августа 1825 года в Александро-Невской лавре служили литургию в честь перенесения мощей святого Александра Невского из Владимира в Санкт-Петербург. Отстояв литургию, Александр попросил митрополита отслужить послезавтра, 1 сентября, в четыре часа утра молебен в связи с его отъездом из Петербурга. Однако попросил, чтобы эта его просьба осталась в тайне.

Накануне Александр прислал множество свечей, ладан и масло, а митрополит приказал приготовить для него облачение малинового бархата по золотой основе, сказав, что хотя посещение храма столь высокой особой и требует светлоторжественного облачения, но в этом случае он считает неподобающим одеться в светлые ризы, ибо после молебна всем предстоит разлука с государем.

Около четырех часов утра 1 сентября митрополит, архимандриты и лаврская братия вышли к воротам, чтобы встретить царя. Было темно и абсолютно тихо. В четверть пятого к воротам подкатила легкая коляска, запряженная тройкой, и из коляски вышел Александр, приехавший в лавру только с одним кучером. Он был одет в вицмундир, на который был накинут серый плащ, на голове его была фуражка. У государя не было даже шпаги.

Он извинился за опоздание, приложился к кресту, приказал затворить за собой ворота и пошел в Троицкий собор.

Перед ракой Александра Невского царь остановился и начал слушать чин благословления в путешествие.

Когда началось чтение Евангелия, Александр встал на колени и попросил митрополита положить Евангелие ему на голову. Так и стоял он с книгой на голове, пока митрополит не кончил чтение. При этом присутствующие монахи пели тропарь «Спаси, Господи, люди твоя».

Когда известный русский историк М. И. Богданович коснулся этого сюжета в последнем томе своей шеститомной «Истории царствования императора Александра I и России в его время», изданной в Петербурге в 1869-1871 годах, то утверждал, что в Александро-Невской лавре утром 1 сентября служили, по просьбе Александра, не молебен о благополучном путешествии, а панихиду.

Так как при этом в соборе были только православные монахи и священники, то они не могли спутать молебен с панихидой, а кроме них никто не мог сообщить М. И. Богдановичу такую подробность.

В пользу версии о том, что это была панихида, говорит также и то, что, уезжая из Петербурга, Александр никогда не служил молебна без свиты и сопровождавших его лиц.

Заметим также, что вместе с Александром отправились в дорогу начальник Главного штаба барон Дибич, лейб-медики Виллие и Тарасов, вагенмейстер полковник Саломка – начальник обоза, осуществлявший руководство всей ходовой частью: экипажами, лошадьми, упряжью, фуражной частью и пр., четыре офицера и немалое число прислуги.

Все эти люди ехали в других экипажах, но отъехали кто раньше, а кто позже Александра, и собрались вместе только по дороге на Чугуев. А в Александро-Невской лавре во время службы в Троицком соборе не было даже царского кучера Ильи Бойкова.

После того как служба кончилась, Александру дали поцеловать крест, окропили святой водой и благословили иконой.

Александр попросил одного из дьяконов положить эту икону в его коляску.

В келье у схимника

Выйдя с царем из собора, митрополит спросил его, не хочет ли он пожаловать к нему в келью?

– Очень хорошо, – ответил Александр, – только ненадолго. Я уже и так полчаса по маршруту промешкал.

В гостиной, оставшись один на один с митрополитом, царь согласился принять одного из схимников, а потом прошел в его келью.

Мрачная картина предстала перед Александром, как только дверь в келью распахнулась. Пол кельи и все стены до половины были обиты черным сукном. Слева, у стены, стояло высокое распятие с Богоматерью и евангелистом Иоанном по бокам.

У другой стены стояла длинная черная деревянная скамья. Тусклая лампада, висевшая в углу под иконами, скупо освещала келью.

– И это все имущество схимника? – спросил царь у митрополита. – Где же он спит?

– Он спит на полу, – ответил митрополит.

– Нет, – возразил схимник, – у меня есть постель, идем, государь, я покажу ее тебе.

И шагнул за перегородку, которую Александр в полумраке не заметил. За перегородкой увидел царь стол, на котором стоял черный гроб, а в нем лежали схима, свечи и все, что надлежало иметь при погребении.

– Смотри, государь, – сказал монах, – вот постель моя, и не моя только, но всех нас. В нее все мы, государь, ляжем и будем спать долго!

Несколько минут простоял Александр в глубокой задумчивости, а потом вышел из кельи, прошел к коляске и, сев в нее, сказал, сопровождавшим его:

– Помолитесь обо мне и о жене моей.

…Выехав за город, Александр привстал в коляске и долго смотрел на исчезающий город…

Первый месяц пребывания в Таганроге

В Таганрог приехал он 14 сентября, а еще через неделю встретил Елизавету Алексеевну. Императрица, в Петербурге почти целыми днями не покидавшая постели, вышла из кареты довольно бодро, что было неожиданно, и сама пошла в дом, который занял и приготовил к ее встрече Александр.

Пробыв возле выздоравливающей жены три недели, Александр решил нанести короткий визит в сравнительно недалекую от Таганрога Землю Войска Донского.

За четыре дня он объехал Новочеркасск, станицу Аксайскую и Нахичевань (пригород Ростова-на-Дону) и снова приехал в Таганрог.

Здесь он принял генерала И. О. Витта, сообщившего о последних замыслах членов «Южного общества», а также о новом составе этой организации.

Витт был начальником южных военных поселений. Он привез Александру сообщение одного из заговорщиков – Бошняка – и 18 октября 1825 года устно передал их царю.

Витт сообщил, что существует пять заговорщических «вент» (отраслей) тайного общества, что заговор зреет в тринадцати полках и пяти артиллерийских ротах.

Все это не могло не повлиять на настроение Александра, и он, по-видимому, еще раз ощутил всю тяжесть короны и еще раз пожелал избавиться от нее. В отношении заговорщиков он ограничился лишь тем, что попросил Витта продолжать следить за ними. После этого Александр собрался ехать в Крым. Перед поездкой, 19 октября, в четыре часа дня сел он писать письмо матери, но вдруг нашла туча, и стало темно. Александр велел подать свечи, но камердинер ответил:

– На Руси со свечами днем писать нехорошо: люди на улице увидят свечи в доме и скажут, что здесь покойник.

– Ну хорошо, – согласился Александр, – переждем тучу, не станем зажигать свечи.

Поездка в Крым

Александр решил придерживаться старого плана поездки, составленного еще в Петербурге, и поехать на Южный берег Крыма, в Бахчисарай и Севастополь.

В Таганроге помимо Витта оказался граф М. С. Воронцов – новороссийский генерал-губернатор и наместник Бессарабской области, имевший прекрасные богатые имения на Южном берегу Крыма.

Он пригласил царя посетить свои владения, а 20 октября вместе с небольшой свитой Александра они выехали из Таганрога в Крым.

Подъезжая к Гурзуфу, Александр вышел из экипажа и проскакал последние тридцать пять верст по Южному берегу Крыма верхом. Сопровождавшие царя экипажи остано-

вились у Байдарских ворот, и царские повара также остались при экипажах.

То, что царь в дороге ел хотя и хорошо приготовленную пищу, но все же не совсем похожую на ту, что в Петербурге, и послужило, по мнению лейб-меди-

ка Виллие, причиной его грядущей смертельной болезни. Виллие отметил также, что вопреки обыкновению царь ел в эти дни намного больше фруктов, чем обычно.

Для человека, проделавшего множество походов, и часто довольствовавшегося самым малым, едва ли это могло стать причиной смертельной болезни.

25 октября царь приехал в Гурзуф. На следующий день он поехал в имение графа Воронцова – Алупку, где осмотрел Никитский сад. В тот же день побывал у графа Кушелева-Безбородко в Орианде, которую совсем недавно купил у него.

Н. К. Шильдер писал: «Там, по-видимому, Александр нашел тот уголок в Европе, о котором некогда мечтал, и где желал бы навсегда поселиться.

– Я скоро переселюсь в Крым, – сказал Александр, – я буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку.

Князю Волконскому он сказал:

– И ты выйдешь в отставку и будешь у меня библиотекарем».

Затем в одиночку отправился к княгине Голицыной, однако из-за того, что в имении ее была лихорадка, Александр заночевал у жившего по соседству с ней богатого татарина и вернулся в Алупку на следующий день к вечеру. 27 октября пошел он из Алупки пешком, но потом сел верхом на коня и проскакал более сорока верст. В середине этого дня он впервые пожаловался на усталость и пересел в коляску.

Осмотрев стоявший неподалеку от Байдар греческий батальон, Александр проехал к монастырю Святого Георгия и уже при свете факелов прибыл в Севастополь, сделав все же поздно вечером смотр морским полкам.

28 октября царь осмотрел порт и крепость, присутствовал при спуске корабля и совершил на катере морскую прогулку на Александровскую батарею, пройдя морем пять верст.

На следующее утро он осматривал Севастополь, в полдень отправился в Бахчисарай, а 30 октября посетил караимскую крепость Чуфут-Кале и расположенный неподалеку скальный христианский монастырь.

Именно 30 октября Виллие впервые заметил недомогание Александра и предложил ему лекарство, но царь отказался.

Затем Александр снова возвратился в Бахчисарай, откуда проехал в Евпаторию.

Сопровождавшие царя отметили, что в Евпатории был карантин, и Александр, обходя церкви, мечети, синагоги и казармы, заходил и на противолихорадочные карантины. Они отметили также, что царь долго беседовал с одним турецким капитаном, еще не выдержавшим карантина, после чего к концу дня почувствовал себя заболевшим.

3 ноября на последней станции перед Ореховом, уездным городом Екатеринославской губернии, Александр встретил ехавшего из Таганрога фельдъегеря Маскова. Царь велел ему ехать обратно. После этого ямщик, везший Маскова, погнал лошадей и на повороте, наехав на ухаб, выбросил фельдъегеря из коляски. Тот ударился головой и из-за перелома основания черепа умер на месте. Подоспевший Тарасов мог только констатировать наступившую смерть. Когда Тарасов приехал в Орехов, где остановился Александр, и доложил царю о смерти Маскова, царь заплакал и сказал: «Какое несчастье! Очень жаль этого человека!» «При этом, – писал Тарасов, – я не мог не заметить в государе необыкновенного выражения лица; оно представляло что-то тревожное и вместе болезненное, выражающее чувство лихорадочного озноба».

На следующий день, приехав в Мариуполь, Александр впервые признался Виллие, что заболел. Виллие увидел, что у царя посинели ногти, а тело содрогалось то от озноба, то от жара.

Вскоре лихорадка вроде бы оставила Александра, но слабость и отсутствие аппетита продолжались.

Кончина императора

5 ноября Александр вернулся в Таганрог и в разговоре с Волконским сказал, что в дороге перенес приступ лихорадки, но теперь все миновало.

Однако уже на следующий день болезнь повторилась с возросшей силой. Лицо царя пожелтело, его постоянно бросало в жар, и это состояние не оставляло Александра еще несколько дней.

9 ноября он разрешил написать о своей болезни матери, а на следующий день случился с ним глубокий обморок, но потом больному снова стало лучше. В этот же день он приказал написать о болезни Константину.

10 ноября в записках Виллие, которые он начал вести со дня возвращения в Таганрог, появилась многозначительная запись: «Начиная с 8-го числа, я замечаю, что-то такое другое его занимает больше, чем выздоровление, и беспокоит его мысли». А на следующий день больной категорически отказался принимать лекарства и делать промывание желудка. Виллие записал, что Александр даже пришел в бешенство, услышав о лечении. Виллие вынужден был записать 12 ноября: «Сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его принимать их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я – несчастный». 13-го стало совсем плохо – царь впал в сонливость, что было дурным знаком, дыхание его стало прерывистым, сопровождающимся спазмами, но от лекарств он по-прежнему отказывался.

14 ноября улучшения не наступило, но Александр упорно отказывался от лечения. В 8 часов вечера он попытался встать с постели, но потерял сознание и упал. Все это произошло при Елизавете Алексеевне, и доктора, не находя иного выхода, решились на крайнее средство – психологически воздействовать на Александра, предложив ему совершить причастие, что заставило бы больного поверить, что дела его плохи и ему грозит смерть.