Одиссея авианосца «Энтерпрайз»

Жорж Блон.

ОДИССЕЯ АВИАНОСЦА "ЭНТЕРПРАЙЗ"

I. Перл-Харбор

Тихий океан столь велик, что мог бы с лихвой вместить в себя все земли нашей планеты — континенты, архипелаги, отдельные острова и островки. И не случайно еще в незапамятные времена его нарекли Великим океаном. Южным морем или Южным океаном. Тихим же назвал его Магеллан. В свое время португальский мореплаватель оказался пленником Атлантического океана: неотвратимо стремясь на запад, он то и дело упирался в южноамериканский берег — точно мотылек, который бьется об оконное стекло, тщетно пытаясь пробиться из ночной тьмы в озаренную ярким светом комнату. Но вот наконец заветный проход был найден — и взору Магеллана и спутников его открылась неоглядная водная даль, тихая и спокойная, обдуваемая попутными ветрами.

Тихий океан... Это дивное, чарующее название пережило века. И в наши дни, если кого вдруг охватывает неодолимое желание бежать подальше от цивилизации со всеми ее громоподобными потрясениями и безумным хаосом — войнами и прочими межнациональными распрями, он непременно возглашает: «Вот бы сейчас очутиться на каком-нибудь островке в Тихом океане!..»

Знавал я когда-то директора одной юридической конторы. Так вот, году в 1925-м он вдруг решил все бросить и бежать из Франции, опасаясь, что того и гляди снова грянет война. Сел на пароход и подался в далекую Полинезию. А кто из нас хоть раз в жизни не лелеял такую же мечту?..

Однако пламя новой войны опалило и райские острова Полинезии. Сколько бомб и снарядов обрушилось тогда на их благодатные берега? Тому нет счета. И бедным, ни в чем не повинным туземцам волей-неволей пришлось стать свидетелями, а то и участниками самых невероятных и ужасных событий, вошедших в историю второй мировой войны.

* * *

7 декабря 1941 года на рассвете американский авианосец «Энтерпрайз» в сопровождении трех тяжелых крейсеров и девяти эсминцев  находился в Тихом океане примерно в двухстах милях к западу от Гавайских островов. Эскадра шла курсом на Перл-Харбор со скоростью двадцать пять узлов. Погода стояла прекрасная, несмотря на небольшую облачность; с севера дул умеренный бриз, и морская гладь была подернута легкой зыбью.

«Энтерпрайз» возвращался со специального задания у острова Уэйк. расположенного в двух тысячах милях к западу от Перл-Харбора. Авианосец доставил туда дюжину истребителей — для поддержки тамошнего гарнизона и ранним утром 2 декабря лег на обратный курс, направившись прямиком к Гавайскому архипелагу с таким расчетом, чтобы войти в Перл-Харбор не позднее утра 6 декабря. Однако непогода нарушила все планы: у 180 градуса восточной долготы эскадра попала в сильнейший шторм; на эсминце, шедшем во главе конвоя, образовалась течь, и остальным кораблям пришлось сбавить ход. Так что «Энтерпрайз» мог прийти в Перл-Харбор не раньше чем к полудню 7 декабря, то есть в воскресенье. Такая перспектива премного огорчила экипаж авианосца. Впрочем, оно и понятно: моряки-то надеялись ступить на твердую землю уже в субботу вечером, чтобы успеть покутить на славу в злачных местечках Гонолулу.

28 ноября во всех жилых и рабочих отсеках «Энтерпрайза» был оглашен приказ по кораблю № 1. Суть этого приказа, подписанного командиром авианосца капитаном I ранга Дж. Мюррэем и завизированного вице-адмиралом У. Хэлси, командующим оперативной группой, ударную силу которой составляли авианосцы, сводилась к нижеследующему:

«С сегодняшнего дня авианосец «Энтерпрайз» переводится на штатное расписание военного времени. В любое время суток нам надлежит быть готовыми к незамедлительным боевым действиям. Не исключено, что где-то поблизости крейсируют подводные лодки неприятеля. В этой связи первостепенное значение приобретают повышенная бдительность и слаженная работа всего экипажа, и это обязан сознавать каждый офицер и матрос. Командир корабля выражает уверенность, что в случае крайней необходимости его подчиненные покажут себя на высоте и в час серьезных испытаний сумеют проявить выдержку, хладнокровие и готовность сражаться, как и велят традиции американского военно-морского флота. И пусть наши нервы станут твердыми, как сталь, и сердца исполнятся отваги».

В тот же день, 28 ноября, корпус авианосца был перекрашен в темно-серый цвет. С внутренних палуб содрали линолеумное покрытие, а с переборок соскоблили краску. Все части из дерева и других легковоспламеняющихся материалов исчезли, как не бывало. Порты и прочие бортовые отверстия были наглухо задраены. Словом, уже к ночи «Энтерпрайз» превратился в самую настоящую плавучую крепость. В довершение ко всему корпус корабля полностью размагнитили,  а тяжелый чугунный трубопровод заменили более легкими трубами — из кованой стали. Впрочем, команда «Энтерпрайза» вот уже полгода как пребывала в состоянии повышенной боевой готовности: матросы и офицеры что ни день проводили учебные стрельбы из всех видов оружия и ликвидировали сымитированные аварийные ситуации.

28 ноября, после того как был оглашен приказ по кораблю № 1. вице-адмирал Хэлси издал боевой приказ № 1. во исполнение которого летчикам палубной авиации предписывалось «бомбить, торпедировать и обстреливать из бортового оружия всякое судно, способное нести угрозу эскадре». На пикирующих бомбардировщиках были установлены бомбы, в боевые отделения торпед вставлены взрыватели. Все корабельные орудия были подготовлены к бою; сами же артиллеристы несли круглосуточную вахту в течение всего времени, что длилась операция у острова Уэйк.

Все это сильно напоминало подготовку к настоящим военным действиям. Да, но ведь война еще не была объявлена. Кроме приказа по кораблю № I, экипаж «Энтерпрайза» имел возможность ознакомиться с содержанием переданного по радио информационного бюллетеня — в нем, в частности, сообщалось о предстоящем визите в Вашингтон чрезвычайного посланника Японии Сабуро Курусо. Это сообщение, подкрепленное к тому же выдержками из комментариев некоторых газет, казалось обнадеживающим. «Матросы и офицеры «Большого Э» (так на Тихоокеанском флоте называли «Энтерпрайз»), как и все американцы, с неослабным вниманием следили за ходом миссии Курусу, — писал в те дни военный корреспондент Юджин Берне. Однако насколько искренними были намерения японцев? К сожалению, моряки этого не знали. Во всяком случае, они единодушно желали, чтобы визит японского посланника увенчался успехом». Как бы то ни было, ранним утром 7 декабря личный состав «Энтерпрайза» — и моряки, и летчики — пребывал в полной уверенности, что война еще не объявлена. Вероятно, она начнется — скоро, но только не сегодня и не завтра. Тем более что об этом свидетельствовала напряженность, сложившаяся за последние полгода в дипломатических отношениях между Соединенными Штатами и Японией. Однако, невзирая на оглашение боевого приказа, моряки жили ожиданием хоть и коротких, но все же близких и вполне доступных радостей. И то правда: целью матросов «Энтерпрайза» пока еще были не японские корабли, а кинотеатры и танцплощадки в Гонолулу, расположенном в каком-нибудь десятке километров от Перл-Харбора, откуда до вожделенного города можно было добраться либо на автобусе, либо на такси, либо на попутной машине. Матросы точно знали, что в Гонолулу, этом желанном уголке тропического рая, раскинувшемся в тени кокосовых пальм, панданусов и гибискусов, их ждут обворожительные полинезийские красавицы, а офицеры предвкушали отдых со своими женами, которых  они специально вызвали из Штатов и уже сняли для них дивные, словно игрушечные, бунгало... Но злополучный шторм спутал все карты, и команда авианосца была в самом безрадостном расположении духа.

Шесть часов утра. «Энтерпрайз», круто взяв лево руля, развернулся против ветра, чтобы могли подняться в воздух самолеты-разведчики, — летчикам был дан приказ вылететь вперед и, не возвращаясь назад на авианосец, садиться на аэродроме Форд-Айленда — островка, расположенного непосредственно в акватории Перл-Харбора. Так начался новый день.

* * *

В предисловии к отдельному выпуску военных документов и отчетов, содержащем в себе доклад адмирала Кинга, который он направил главнокомандующему военно-морским флотом Соединенных Штатов в начале 1944 года, можно прочесть следующее: «Уследить за бесконечной чередой событий в Тихом океане было непросто. Война приобрела совершенно неожиданный, странный характер. А из-за громадных расстояний и труднопроизносимости географических названий разобрать радиограммы, которые изо дня в день ввергали нас в недоумение, было тем более трудно».

Главная цель и тема нашего повествования — история американского авианосца «Энтерпрайз», принимавшего активное участие в боевых действиях в Тихом океане. И я прекрасно отдаю себе отчет в том, что не сведующий в морских делах читатель поначалу наверняка будет с большим трудом понимать, о чем же, собственно, идет речь. Поэтому я постараюсь описывать события тех бурных лет и места, где они разворачивались, по мере моих возможностей ясно, четко и точно — так, чтобы даже самый неискушенный читатель ощущал себя, что называется, как рыба в воде. Правда, позволю себе оговориться заранее: сделать легкодоступным все и сразу, увы, не в моих силах. Ведь не случайно, сказать к примеру, пассажир, впервые ступивший на борт парохода, чувствует полную растерянность, чего уж там говорить об авианосце: он являет собой одновременно боевой корабль, завод, город и аэродром — словом, непривычный, даже странный мир. Но, как говорится, лиха беда начать — впереди у нас будет достаточно времени, чтобы освоиться на борту авианосца. Впрочем, для начала нам даже не придется подниматься на его борт. Давайте полюбуемся на него со стороны и поглядим, как с его полетной палубы взмывают ввысь самолеты.

Читатель, я полагаю, хоть раз в жизни да видел авианосец — в кино или на фотографии. Если же взглянуть на него с небольшой высоты, то он напоминает скорее длинную доску (245 метров в длину и 25 метров в ширину), причем совершенно гладкую; дымовые трубы, мостики, сходни и трапы — в общем, все системы и механизмы управления  и слежения сосредоточены в одной-единственной надстройке, расположенной у самого правого борта, которая называется островной надстройкой, или, попросту, островком. Борта у авианосца значительно выше, чем у того же линейного корабля, или, проще говоря, линкора, — ив открытом море благодаря явной асимметрии в конструкции авианосец порой обретает самые причудливые очертания — в зависимости от того, под каким углом на него смотреть. Если взглянуть в первый раз, например, с мостика другого корабля, да еще издали, то тут впору и правда диву даться: что за неказистая посудина, и к тому же с уродливо торчащей трубой! Но стоит только подойти поближе, как впечатление меняется прямо на глазах: авианосец, со всем своим грозным вооружением, уже обретает величественные очертания острова-крепости, рассекающего волны со скоростью добрых шестьдесят километров в час. Подобью полному собственного достоинства монарху, он никогда не передвигается в одиночку. Окруженный своего рода почетным эскортом — американцы называют его «экраном» — эскадренными миноносцами и крейсерами, а бывает, и в сопровождении линейного корабля, держащимися от него на почтительном расстоянии, защищенный с воздуха, в дневное время, самолетами ближнего и дальнего прикрытия, следует авианосец чинно и важно, под беспрерывный размеренный рокот своих мощных стосорокатысячесильных двигателей, оставляя за собой дымовой шлейф из перегоревшего мазута... Точно так же шел тогда и «Энтерпрайз».

После того как самолеты-разведчики поднялись в воздух, «Большой Э» снова развернулся и лег на прежний курс — на восток; за ним последовали и корабли сопровождения. На авианосце был поднят сигнальный флажок, используемый обычно в мирное время, который означал, что начались воздушные маневры.

Спустя некоторое время радисты на «Энтерпрайзе» перехватили странное сообщение: «Не стрелять! В воздухе американские самолеты!» Моряков оно, понятное дело, насторожило и даже встревожило. Сигнал сопровождался сплошными помехами и звучал довольно сбивчиво, однако, несмотря на искажения в эфире, радисты без труда узнали взволнованный голос одного из своих летчиков — лейтенанта Мануэля Гонсалеса.

За исключением случаев, перечисленных в инструкции о порядке действий в режиме «радиомолчания», пилоты, находясь в воздухе, поддерживали по самолетному переговорному устройству (СПУ) связь на коротких волнах: 1) с авианосцем; 2) между собой; 3) с наземной радиостанцией при подлете к аэродрому. У нас еще будет возможность поговорить об этом подробнее, а пока отметим, что сообщение, перехваченное радистами «Энтерпрайза», было передано скорее всего на аэродромную радиостанцию в Перл-Харборе. Затем наступило минутное молчание: других сообщений больше не последовало — голос лейтенанта  Мануэля Гонсалеса пропал, навсегда. Потом радисты «Энтерпрайза» получили сигнал, адресованный уже непосредственно авианосцу: «Какие-то самолеты атакуют Перл-Харбор. Похоже — японцы». Это короткое сообщение передал заместитель командира 6-й разведывательной эскадрильи лейтенант Эрл Гэллахер. Вскоре на борт «Энтерпрайза» поступила радиограмма от главнокомандующего Тихоокеанским флотом: «Воздушный налет Перл-Харбор учениям никакого отношения не имеет».

Через несколько минут о начале боевых действий знал уже весь экипаж — и на носу авианосца был поднят военный флаг. Моряков это известие потрясло до глубины души. «Черт знает что!.. — только и смогли выговорить они. — Вот мерзавцы!..» А тем временем уже были сбиты пять из восемнадцати пикирующих бомбардировщиков «Энтерпрайза» и торпедированы восемь линкоров, стоявших на внутреннем рейде в Перл-Харборе, не считая нескольких кораблей других классов, а все береговые сооружения и авиационная база были охвачены огнем.

* * *

Гавайский архипелаг, раскинувшийся посреди Тихого океана более чем в двух тысячах миль к западу от Сан-Франциско, как известно, состоит главным образом из четырех крупных островов: Гавайи — на юго-востоке, Кауаи — на северо-западе и Мауи с Оаху, на котором как раз и расположены Гонолулу и Перл-Харбор, — посередине. Самолеты с «Энтерпрайза», летевшие в расчлененном порядке, уже издали заметили четыре желто-зеленых острова, словно вырастающих из синих глубин океана. Небо, такое же синее, как и море, было усеяно мелкими барашками кучевых облаков, и некоторые из них как бы зависли на горных вершинах архипелага. Видимость была хорошая.

Однако внимание пилотов больше привлекли другие облака — темные: они поднимались с земли и скорее походили на клубы дыма. Вскоре летчики заметили за густой пеленой дыма множество черных пятен, напоминающих следы взрывов. Но, несмотря на совершенно очевидные признаки бомбежки, некоторые пилоты решили, будто все это — результаты учений по противовоздушной обороне. И вдруг на эскадрилью «Энтерпрайза» со всех сторон лавиной обрушились монопланы горчичного цвета с оранжевыми кругами на крыльях и тут же открыли пулеметный огонь по американским летчикам.

На борту головного самолета, что вел капитан Янг, командир эскадрильи, находился капитан II ранга Николе из штаба адмирала Хэлси. Николе сидел сзади, на месте хвостового стрелка, а с Янгом он вылетел для того, чтобы заблаговременно организовать встречу своего начальника на базе в Перл-Харбор. Узнав японские самолеты, он тотчас схватился за пулемет и попытался привести его в боевое положение, однако у него ничего не вышло. Между тем горчичного цвета монопланы — или, попросту, «зеро» — кружили повсюду, точно осы,  и осыпали американцев градом свинца. А офицер военно-морского штаба все никак не мог справиться с пулеметом. Чуть погодя он заметил, что самолет, на котором он летит, резко повело вниз — навстречу неумолимо приближающейся земле. Двигатель уже работал с перебоями. Но капитан Янг, чудом удержав машину, мастерски выровнял ее и совершил вынужденную жесткую посадку. Хотя в результате сильнейшего удара о землю самолет развалился буквально на куски, летчик с пассажиром уцелели.

Лейтенант Эрл Гэллахер первым опознал японцев. Он тут же передал короткое сообщение на «Энтерпрайз» и, понимая, что скорость у истребителей противника много выше, нежели у его машины, стрелой ушел на малую высоту, перейдя на бреющий полет над морем. Гэллахер видел, как мимо него, прямо над головой, проносились японские самолеты-торпедоносцы; летели они уже налегке — без торпед, держа курс на северо-запад. Американский летчик решил по прилете на базу дозаправиться топливом и тут же вылететь на поиски японского авианосца, чтобы передать его координаты на «Энтерпрайз». Войдя в полосу дыма, Гэллахер бесстрашно направил машину прямиком на аэродром Форд-Айленда, хотя прекрасно понимал, что это может стоить ему жизни: размещенные на острове зенитные орудия расстреливали все, что двигалось по воздуху. И только когда до земли оставалось не больше двух-трех десятков метров, артиллеристы, признав в отважном летчике «своего», прекратили на время огонь, и Гэллахер, перекрестившись, смог наконец спокойно зайти на посадку. Аэродром являл собой горькое, безотрадное зрелище: ангары и другие сооружения и постройки, а также огромные цистерны с горючим — все было в огне и дыму; большинство самолетов, так и не успевших подняться в воздух, были взорваны — они тоже полыхали и дымились вовсю. Повсюду сновали люди: одни бегали, суетясь, другие просто ходили шатаясь, точно сомнамбулы, третьи, забравшись в уцелевшие самолеты, стреляли по воздуху из хвостовых пулеметов. А некоторые, вытащив пулеметы наружу, спешно пытались установить их в гнезда, сооруженные на скорую руку прямо на взлетно-посадочной полосе. Потом из-за черной дымовой завесы появились санитары с носилками. Гэллахер объяснил обступившим его солдатам из службы аэродромного обеспечения, что ему нужно срочно дозаправиться. Те поначалу воззрились на него в молчаливом недоумении, но затем сказали, что попробуют раздобыть где-нибудь горючего и подвезут его на тележке. Солдаты ушли надолго — точно в воду канули. Кругом царили хаос и беспорядок: то тут, то там грохотали взрывы — земля под ногами буквально ходила ходуном. Наконец Гэллахер заправился и снова поднялся в воздух. Он облетел участок моря в радиусе 280 километров от Оаху, но так ничего и не обнаружил. Японская авиаэскадра, бросив на произвол судьбы отставшие от строя самолеты, на огромной скорости  улетела бесследно прочь. Позже моряки с американского танкера, крейсировавшего в то утро в прибрежных водах к северу от архипелага, рассказывали, что собственными глазами видели, как многие японские самолеты, израсходовав, видно, все топливо, один за другим, точно камни, падали в море.

Лейтенанта Эдварда Дикона японские истребители атаковали задолго до подлета к Оаху. Под ним простирался безбрежный океан, и лишь далеко-далеко впереди проглядывало светлое пятно — едва различимые очертания острова, — словно вымазанное черными полосами от поднимавшегося к небу дыма. Внезапно Дикон увидел прямо по курсу моноплан с низко расположенными крыльями, который открыл по нему огонь трассирующими очередями. Американскому летчику казалось, что пули летят точно при замедленной съемке, — даже не верилось, что их изрыгают пулеметы, издающие грохот, похожий на шальную барабанную дробь. Когда японский моноплан устремился по наклонной траектории наперерез Дикону, американец чисто машинально нажал на гашетку, открыв огонь из носовых пулеметов. Вслед за тем он услыхал, как забил пулемет его хвостового стрелка, и тут же увидел справа по курсу еще один «зеро», а потом другой — уже впереди. Дикон стрелял, стараясь маневрировать как можно быстрее и при этом не потерять высоту, хотя он ясно видел, что его машина еле движется по сравнению со стремительными японскими «зеро», выписывавшими в воздухе настоящие акробатические трюки. Вскоре у Дикона кончились патроны. Хвостовой стрелок еще стрелял, но вот и он смолк. Кроме того, он сообщил командиру, что его ранило в руку. Американских летчиков спасло только чудо: японские истребители вдруг разом куда-то исчезли, будто испарились. Дикон решил посадить самолет на ближайший аэродром и взял курс на Хикэм-Филд, расположенный к юго-востоку от Перл-Харбора. Летчик уже четко различал маркировочные ленты на взлетно-посадочных полосах и окутанные дымом крохотные строения аэродромных служб. Но тут самолет Дикона снова окружили Бог весь откуда взявшиеся «зеро» — и летчик вдруг почувствовал, как ногу его пронзила острая боль. Пулеметной очередью прошило насквозь и двигатель его самолета — мотор, кашлянув раз-другой, готов был вот-вот заглохнуть. Поверхность океана приближалась с неумолимой быстротой, но машина непонятно каким образом еще слушалась руля. В конце концов Дикону удалось посадить ее на воду. Хотя приводнился он довольно резко, машина, однако, не пострадала. Выпустив из рук штурвал, летчик принялся осматривать пострадавшую ногу: рана, к счастью, оказалась не очень серьезной. Пока самолет плавно раскачивался на волнах, Дикон, кое-как выбравшись из своего кресла, полез в хвостовой отсек проверить, как там стрелок. Рана у его напарника оказалась посерьезнее, к тому же он потерял много крови: его комбинезон и даже кресло — все было в  крови. Осмотрев раненого товарища, Дикон полез назад в кабину за проводом от радиопередатчика, который вполне мог сгодиться вместо жгута. А между тем в нескольких сотнях метров от того места, где приводнился самолет Дикона, бирюзовые волны океана глухо разбивались о берег острова. Но рокота прибоя не было слышно — он тонул в оглушительном реве самолетов, которых в воздухе было не счесть. Японцы готовились нанести новый бомбовый удар — чуть погодя снова послышались громоподобные взрывы; и снова в голубое небо Оаху взметнулись черные столбы дыма, которые в вышине под напором ветра расплывались, теряя правильную грибовидную форму. Провозившись какое-то время, Дикон наконец крепко-накрепко перетянул жгутом раненую руку товарища — и кровотечение у того мало-помалу остановилось. Потом Дикон достал самонадувной спасательный плот и сбросил его на воду. К счастью, японским летчикам уже не было никакого дела до колыхающегося в волнах американского самолета. Дикон помог своему товарищу выбраться из кресла, вытащил его наружу, спустил на плот, спрыгнул сам и принялся что было сил грести к берегу. Хотя греб он против ветра, приливные волны, делая свое дело, медленно, но верно гнали плотик к берегу. Летчик старался держать на хикэмфилдский мол. Несколько человек солдат из аэродромной службы, еще издали заметив в волнах ярко-желтый плот, кинулись на выступающий в море дальний конец мола. Когда Дикона с товарищем прибило к стенке мола, они вытащили раненого стрелка из плотика и, поддерживая его со всех сторон, потащили к берегу. Дикон же ни словом не обмолвился, что его тоже ранило: рана-то, по его мнению, была пустячная. Уже на берегу он сказал техникам, что желает получить новый самолет, но те в ответ лишь недоуменно пожали плечами: в Хикэм-Филде не осталось ни одного целого самолета. Тогда Дикон сказал, что пойдет и потребует самолет у начальника технической службы Форд-Айленда. Сказал — и пешком, хромая на простреленную ногу, отправился туда, откуда можно было переправиться на Форд-Айленд, совершенно не подозревая, что на месте тамошнего аэродрома осталось только медленно догоравшее пепелище, увенчанное клубами дыма, которые поднимались высоко в небо.

Лейтенант Кларенс Дикинсон был уже на подлете к Оаху, когда его атаковали «зеро». Американский летчик, заметив японцев, решил было резко уйти вниз — не бреющий полет, однако небо под ним было сплошь усеяно мелкими облачками от разрывавшихся в воздухе снарядов — зенитки американских ПВО, дислоцированных на острове, вели, как мы уже знаем, непрерывный огонь по любым воздушным целям. И на несколько минут, которые показались ему вечностью, Дикинсон оказался как бы между двух огней: с земли его обстреливали «свои», а сзади, на хвосте, у него висели японцы. Покуда Дикинсон искал хоть какую-нибудь лазейку в воздушном заграждении,  его хвостовой стрелок Уильям Миллер отстреливался из пулемета, стараясь не подпускать «зеро» слишком близко. Затем Миллер сообщил командиру по радиотелефону, что его ранило, но вести огонь он может. Его пулемет продолжал грохотать еще какое-то время, а потом умолк — «вышли патроны», как доложил стрелок своему командиру. Тем временем «зеро» подлетели уже совсем близко, и Дикин-сом увидел, что фюзеляж его самолета прошило сначала одной пулеметной очередью, а затем другой, и через мгновение-другое машина его стала неуправляемой. Впрочем, самолет еще сохранял равновесие, правда, недолго — и вдруг начал резко падать. А на четырехсотметровой высоте он и вовсе вошел в штопор. Земля была уже совсем близко, машина вращалась все быстрее, готовая вот-вот врезаться в земную твердь. Дикинсон начал спешно выбираться из своего кресла и приказал Миллеру тоже немедленно покинуть самолет, который, кружась шальным волчком, несся навстречу земле. Наконец Дикинсон выпрыгнул из кабины — в лицо ему ударил порыв ветра — парашют раскрылся. Взглянув тут же вниз, летчик увидел, как самолет винтом врезался в земли и взорвался с оглушительным грохотом — Миллер выпрыгнуть не успел. Дикинсона относило ветром на северо-запад, все дальше и дальше от Перл-Харбора. Медленно спускаясь на парашюте, летчик видел, что почти всю акваторию гавани заволокло черной пеленой. Вскоре он и сам оказался в густом облаке дыма — и больше ничего не видел. Когда же облако осталось у него над головой, Дикинсон, оглядевшись, определил, что его сносит к аэродрому Эуа. Приземлившись, летчик быстро освободился от парашюта и помчался навстречу шедшим к нему морским пехотинцам. Те сказали, что японцы разбомбили Эуа в пух и прах и что на аэродроме не осталось ни одного целого самолета. Тогда Дикинсон, не тратя времени понапрасну, кинулся к близлежащей дороге в надежде поймать попутку до Перл-Харбора. Машина не заставила себя долго ждать — и через минуту Дикинсон уже мчался по направлению к Перл-Харбору. По прибытии на место он, как и его товарищ Дикон, отправился прямиком к начальнику технической службы Форд-Айленда, и тот, вняв требованию летчика, выделил ему самолет и отправил в разведывательный полет на север от Оаху.

* * *

«Американскую армию и флот застигли врасплох, точно влюбленных, заснувших мертвым сном в теплой постели», — писал сенатор Конэлли на следующий день после налета на Перл-Харбор. История тех трагических событий достаточно хорошо известна, притом настолько, насколько может быть известна история любого другого военного события, за которое несут ответственность многие, и главным образом — главнокомандующие армией и флотом. Сразу же после случившегося на место трагедии прибыл государственный секретарь военно-морских  сил Нокс. А еще через несколько дней Франклин Д. Рузвельт назначил следственную комиссию — она приступила к работе 18 декабря. Следователи выслушали свидетельские показания 127 участников и очевидцев тех событий и тщательнейшим образом изучили невероятное количество документов. В общей сложности все это составило увесистое дело из пяти тысяч дактилографических страниц. Разбирательства были продолжены в 1944 году. Так что одной только перл-харборской трагедии можно посвятить крупное исследование — куда более объемистое, нежели эта книга, хотя военно-морскому историку адмиралу де Бело удалось изложить те события довольно ясно и четко всего-навсего на 110 страницах. Однако в наши цели не входит писать целую книгу о Перл-Харборе, равно как и подробно описывать все перипетии перл-харборской трагедии. Наша главная задача — рассказать о боевых действиях, в которых принимал участие авианосец «Энтерпрайз». Что же касается налета японской авиации на Перл-Харбор, мы напомним лишь кое-какие факты, которые, С одной стороны, помогут нам увидеть и понять действия летчиков и моряков «Энтерпрайза», а с другой — представить себе, что они чувствовали и переживали в тот роковой и последующие дни.

* * *

7 декабря в 4 часа утра — поверхность океана еще была окутана ночной мглой — командир тральщика «Кондор» заметил в море, примерно в тысяче метров к югу от входа в Перл-Харбор, странный объект, напоминавший очертаниями подводную лодку, правда, очень маленькую — совсем крохотную. Объект двигался строго на север — ко входу в гавань. В следующее мгновение американский капитан потерял его из виду. Будучи, однако, уверен, что ему ничуть не померещилось, капитан приказал включить прожектор и передать на крейсировавший неподалеку патрульный эсминец «Уорд» сигнал тревоги. Вахтенный офицер на «Уорде», приняв сообщение, бросился будить командира — тот спал, не раздевшись, в штурманской рубке, сразу же за капитанским мостиком. Капитан «Уорда» был молод и энергичен; в ту ночь он вышел в свой первый дозор, и ему, понятно, страсть как хотелось отличиться. Выслушав вахтенного, ретивый капитан тотчас скомандовал свистать всех наверх, ложиться на указанный курс — и «полный вперед!». Океан казался пустынным. Шумопеленгаторы эсминца молчали — ни одного подозрительного звука. Тогда командир «Уорда» приказал сбросить несколько глубинных бомб — так, для перестраховки, после чего эсминец с тральщиком битых два часа крейсировали неподалеку от входа в Перл-Харбор в поисках неопознанного объекта, но все без толку.

Заметим, что фарватер Перл-Харбора, пролегающий между коралловыми рифами, уже давно был перекрыт защитной противолодочной сетью. В заграждении имелись так называемые ворота, которые незадолго  перед тем оставили открытыми — чтобы «Кондор», «Уорд» и другие патрульные корабли после дозора могли беспрепятственно вернуться в гавань. Дело в том, что постоянно открывать и закрывать ворота — занятие долгое и муторное, и офицер, несший дежурство по охране гавани, не решался лишний раз дергать команду буксира, который обслуживал ворота.

Но вот в 6 часов 40 минут «Уорд», прекративший было тщетные поиски, получил еще один сигнал тревоги — на этот раз мигал прожектор на тральщике «Антарес», который направлялся ко входу в фарватер. С «Антареса» сообщали, что «за ними в кильватере что-то движется». Командир «Уорда», ни на минуту не покидавший капитанский мостик, вскинул бинокль — и увидел, что прямо за кормой тральщика действительно движется какой-то объект, с виду похожий на боевую рубку миниатюрной, словно игрушечной подводной лодки. Вновь приказав команде занять места согласно боевому расписанию, командир «Уорда» велел резко изменить курс и идти наперерез странному объекту. Спустя время он скомандовал открыть огонь по маячившей на воде цели. Один из снарядов «Уорда» прямым попаданием угодил в объект со стометрового расстояния — и тот скрылся под водой. «Уорд» принялся крейсировать вокруг того места, где только что исчез неопознанный объект, и сбрасывать глубинные бомбы. Вскоре в воздушном пространстве над этим участком моря появился американский бомбардировщик, возвращавшийся на Оаху, — его привлекли вспышки выстрелов из палубных орудий эсминца. Сбросив в море две-три бомбы, самолет повернул в сторону острова. А по прилете на базу пилот тут же доложил о случившемся дежурному офицеру.

После того как подступы к фарватеру Перл-Харбора были обложены глубинными бомбами, командир «Уорда» приказал включить сигнальный прожектор и передать на берег следующее сообщение: «Атаковали в обороняемой зоне неизвестную подводную лодку». А через несколько минут, опасаясь, что информация его не совсем ясна, он велел снова включить прожектор и подтвердить, уточнив только что переданный сигнал: «Расстреляли из палубных орудий и атаковали глубинными бомбами неизвестную подводную лодку, обнаруженную в обороняемой зоне». Потом капитан эсминца запросил берег подтвердить получение первого и повторного сигналов, после чего эсминец вновь отправился патрулировать в прибрежных водах Оаху.

В Перл-Харборе имелась собственная радиолокационная станция обнаружения системы ПВО, правда, технически недоукомплектованная. Обслуживающего персонала, в частности операторов РЛС, тоже не хватало. И станцию в основном использовали в качестве тренажера для обучения личного состава береговой охраны, но никак не по прямому назначению. В тот день, 7 декабря, как обычно — с 4 до 7 часов  утра проходили учебные занятия. Ровно в 7 часов, когда они закончились, офицеры и рядовые покинули центр РЛС, все, кроме двух человек, чьи имена навсегда вошли в историю, — двух простых солдат. Рядовым Локарду и Эллиотту захотелось еще немного потренироваться на тренажере — отработать технику быстрого приведение в действие радиолокатора дальнего обнаружения воздушных целей, расположенного в Опане, на севере Оаху. Это занятие увлекло обоих. Локарду и Эллиотту очень нравилось засекать и отслеживать передвижение удаленных, невидимых глазу объектов, фиксируемых на экране локатора в виде световых пятен. Локарду и Эллиотту всегда было мало времени, что отводилось на учебный процесс, — вот они и оставались на станции, продолжая заниматься самообучением. Итак, в 7 часов 2 минуты они увидели на экране локатора множество ярких световых пятен. В строгом порядке, как бы образуя ровный строй, пятна перемешались к центру экрана индикатора кругового обзора — то есть в направлении Оаху. Они надвигались с севера. Локард с Эллиоттом мгновенно определили расстояние: оказалось — 135 миль, то есть меньше 250 километров. Еще никогда прежде в воздушном пространстве к северу от Перл-Харбора не наблюдалось столь огромного скопления самолетов. Рядовые в недоумении переглянулись и снова склонились над экраном локатора. Пятна были все там же; больше того, они продолжали перемещаться в прежнем направлении. Тогда Локард с Эллиоттом решили позвонить на Центральный пост управления сетью радиолокационных станций — может, удастся застать кого-то из дежурных. На ЦПУ, конечно же, был дежурный — им оказался какой-то лейтенант военно-воздушных сил. Летчик тоже проходил курс подготовки на РЛС-тренажере. Он уже было собрался покинуть свой пост — и тут вдруг этот телефонный звонок. Офицер ВВС отнесся к услышанному с сомнением, ведь война-то еще не была объявлена. К тому же радиолокационные установки на Оаху были весьма далеки от совершенства, а операторам, их обслуживающим, по большей части недоставало практического опыта. А что до световых пятен на экране опанской РЛС, ими могли быть американские самолеты, которые вылетели из Калифорнии и должны были прибыть на Оаху как в тот день утром. Только так и никак иначе — это же ясно как божий день. Однако самоуверенный лейтенант совершенно упустил из виду тот факт, что обнаруженные самолеты подлетали к острову с северо-запада, а не с востока, хотя, впрочем, они по тем или иным причинам вполне могли изменить начальный курс. К сожалению, сеть радиолокационных станций Оаху не была оснащена РЛС опознавания, в противном случае, безусловно, можно было бы с точностью определить, что надвигаются самолеты противника. Словом, дежурный лейтенант пропустил мимо ушей сообщение рядовых Локарда и Эллиотта и не дал ему дальнейшего хода, а забивших тревогу солдат он успокоил, уверив, что они,  мол, засекли американские самолеты, — если вообще что-то засекли, в чем он, как офицер ВВС, сильно сомневался. Затем лейтенант повесил трубку, запер ЦПУ на ключ и ушел. Между тем в Опане двое рядовых солдат, напрочь сбитых с толку, в недоумении продолжали следить за стройными рядами световых пятен, уверенно приближающихся к центру экрана кругового обзора... Ровно в 7 часов 55 минут американские аэродромы на Оаху подверглись сокрушительному бомбовому удару японской авиации.

Что же касается подводной лодки, вернее, нескольких, замеченных между 4 и 6 часами 40 минутами утра, то были так называемые карманные подводные лодки и каждой из них управляли всего лишь два человека. Эти малютки были доставлены в воды Оаху на расстояние менее чем 100 миль от берега на больших транспортных подлодках. Но не они атаковали торпедами американские корабли, стоявшие на рейде в Перл-Харборе, как сообщалось в первых скоропалительных отчетах. Задача у них была совсем иная, — произвести разведку. И, судя по всему, двум из этих лодок-малюток удалось проникнуть в гавань. Первая из них — вероятно, та, которую позже засекли с «Кондора», — беспрепятственно миновав открытые ворота в противолодочной сети, обогнула Форд-Айленд, расположенный как раз посреди гавани, и обследовала все линейные корабли, стоявшие на приколе вдоль берега острова. Капитан первой подводной лодки-малютки, должно быть, воспользовавшись предутренними сумерками, поднял перископ, осмотрелся и отметил на карте места якорных стоянок американских линкоров. Потом лодка так же беспрепятственно вышла из гавани и вслед за тем, очевидно, передала по радио полученную информацию японской эскадре. Хотя эти разведданные на поверку оказались довольно приблизительными, они, однако, убедили командующего японской эскадрой в том, что большая часть линейных кораблей американского Тихоокеанского флота действительно находится в Перл-Харборе. (В то время треть населения Гавайских островов — 160 тысяч человек — составляли японцы. И японский консул в Гонолулу пользовался так называемым коммерческим телеграфом, чтобы держать свое правительство в курсе всех передвижений кораблей американского флота.) Потом эту разведывательную подлодку атаковал американский бомбардировщик — и спустя время ее прибило к берегам Оаху. Командира лодки лейтенанта Сакамаки взяли в плен; при нем-то и нашли карту, где он пометил, впрочем, весьма неточно, расположение якорных стоянок американских кораблей.

Другая же японская «карликовая» подлодка, то ли допустив тактический просчет, то ли не сумев удержаться в подводном положении, в 8 часов 35 минут всплыла в акватории гавани прямо перед носом плавучей авиабазы «Кертис». «Карлика» тут же расстреляли буквально в упор из палубных орудий несколько линкоров, после чего лодку протаранил  эсминец «Монаган» и она затонула. Через некоторое время ее подняли на поверхность и в качестве военного трофея переправили в Соединенные Штаты.

В общей же сложности в операции «Перл-Харбор» японцы использовали пять сверхмалых подводных лодок. Но ни одна из них так и не вернулась на базу.

«Хотя главный удар был нанесен с воздуха, в нападении на Перл-Харбор участвовали и несколько 45-тонных подводных лодок», — писал позднее адмирал Кинг. Что правда, то правда: с японских авианосцев тогда в воздух поднялась целая эскадра — 361 самолет; она атаковала Перл-Харбор в три эшелона. Большинство американских военных историков единодушно полагают, что воздушная атака японцев развивалась следующим образом. Первый удар был нанесен между 7 часами 55 минутами и 8 часами 25 минутами утра; в этом налете участвовали самолеты-торпедоносцы, пикирующие и высотные бомбардировщики. Между 8 часами 25 минутами и 8 часами 40 минутами «установилось относительное затишье, лишь изредка нарушаемое атаками отдельных самолетов». Следующий удар был нанесен в 8 часов 40 минут с большой высоты и с горизонтального полета; атака длилась до 9 часов 15 минут. Затем тут же последовал третий удар — его нанесли пикирующие бомбардировщики, которые атаковали уже под прикрытием густых клубов дыма. Последний налет закончился в 9 часов 45 минут. Стало быть, в общей сложности бомбардировка длилась 1 час 50 минут. И самым результативным был удар, нанесенный самолетами-торпедоносцами, на которых были установлены торпеды со стабилизаторами — специально для атаки на относительно малых глубинах — от 13 до 14 метров, как, например, в Перл-Харборе, Американцы же, напротив, рассчитывали, что как раз малая глубина Перл-Харбора и не позволит вероятному противнику использовать самолеты-торпедоносцы при нанесении удара с воздуха. Однако американские стратеги явно просчитались — в результате восемь американских же линкоров (за исключением «Колорадо», который стоял на ремонте в Соединенных Штатах), представлявших собой практически весь состав Тихоокеанского линейного флота, были выведены из строя уже в самом начале налета, причем за какие-нибудь четверть часа.

«Ни один из ныне живущих американцев никогда не забудет тот день, 7 декабря, — писал Дональд Митчел в своей книге «История современного американского военно-морского флота». — Хотя война уже была не за горами, начало ее, однако, оказалось похожим на вероломный удар громадного кистеня. Очевидно, еще ни одному народу в мире не доводилось испытывать на себе столь ошеломляющего удара». По настоятельному требованию общественности незамедлительно был поднят вопрос об ответственности. Так, в течение первых же дней после случившегося были сняты с должности многие военачальники, и  среди них — адмирал Хасбанд Е. Киммел, главнокомандующий Тихоокеанским флотом, и генерал Шорт, возглавлявший главное командование военным министерством Гавайских островов. В самом деле, поначалу вина главного командования Перл-Харбора казалась совершенно очевидной и непростительной. При всем том, однако, не следует забывать, что утром 7 декабря война между Японией и Соединенными Штатами еще не была объявлена, как, впрочем, и то, что Перл-Харбор расположен в 6000 километрах от Иокогамы и 4000 километрах от ближайшей японской военно-морской базы на Маршалловых островах [1]. И при мысли о столь огромных расстояниях бдительность, конечно же, притуплялась. Между тем от верховного главнокомандования в Перл-Харбор регулярно поступали предупреждения о вероятной военной угрозе — и кое-какие меры предосторожности все же были приняты. Но, невзирая ни на что, американцы, почти все как один, пребывали в полной уверенности, что налет на Перл-Харбор — дело исключительно рискованное, а стало быть, маловероятное. «Мы руководствовались чисто «западной» психологией, — заявляли впоследствии докладчики одной из следственных комиссий, — и напрочь упустили из виду особенности «восточного» мышления, равно как и то, что японцы ни во что не ставят человеческую жизнь...»

Налет на корабли Тихоокеанского линейного флота Соединенных Штатов был осуществлен на редкость дерзко, молниеносно и со знанием дела. Американским морякам он и правда напомнил сокрушительный удар палицы. Как бы там ни было, то воскресное утро казалось на удивление безмятежным. На борту линкора «Калифорния» один из офицеров как ни в чем не бывало сидел у себя в каюте и писал письма. В иллюминатор ему было видно бескрайнее синее небо над играющей разноцветными бликами водной гладью гавани, а вдали, чуть в стороне, вырисовывались ясные очертания полуострова Куахуа. Если кому-нибудь из читателей доводилось хоть раз наслаждаться видами Средиземного моря ранним солнечным утром — в мирное время, он без труда сможет представить себе подобную картину и чувства, какие она навевает. И вдруг взревела сирена — тревога! Офицер решил, что произошла какая-то ошибка. А может, то была учебная тревога? Корабль вмиг наполнился криками, топотом ног — моряки бежали к своим боевым постам. Офицер спешно надел фуражку и бросился на мостик. Но не успел он взбежать на последнюю ступеньку трапа, ведущего на верхнюю палубу, как линкор содрогнулся от страшного удара всем корпусом. Офицер в ужасе вскинул голову и увидел,  как прямо над кораблем на бреющем полете молнией пронесся самолет. По всей акватории гавани прогремели взрывы, и тонны воды взметнулись вверх, подобно гигантским гейзерам; воздух сотрясался от оглушительного рева, казавшегося таким странным на фоне ясного солнечного неба.

«Калифорния» вздрогнула еще раз — офицер, уже на подходе к капитанскому мостику, вдруг почувствовал, как палуба у него под ногами резко накренилась. Над линкором, точно болид, пронесся еще один самолет, осыпая корабль градом свинца. Пули, высекая снопы искр, рикошетом отскакивали от накренившейся верхней палубы, по которой в панике сновали застигнутые врасплох моряки. Оглянувшись влево, офицер увидел, как стоящий неподалеку от «Калифорнии», чуть сзади, линкор «Оклахома» тоже круто завалился на левый борт, готовый вот-вот опрокинуться. А ошвартовленный рядом с «Оклахомой» линкор «Мериленд» уже был окутан дымовой завесой, однако остойчивости еще не потерял. Крен «Оклахомы» все увеличивался — вот ее палуба встала совсем вертикально, и вслед за тем, увлекаемая вниз весом орудийных башен, она почти коснулась воды. Страшно было глядеть, как подсиним безоблачным небом переворачивается огромная махина, эта, казалось бы, неуязвимая плавучая крепость. Да уж, то было поистине трагическое зрелище. Вскоре «Оклахома» и вовсе исчезла из виду — оттого что корпус «Калифорнии» почти целиком скрылся за сплошной стеной пламени и дыма: на корабле взорвались топливные танки. Трагедия разыгралась буквально на глазах, и морякам казалось, будто они наяву видят самый жуткий кошмар, которому не будет конца. Добравшись наконец до трапа, ведущего на капитанский мостик, офицер увидел, как внизу — на верхней палубе в пламени пожара гибнут матросы. Охваченные огнем, они, скрючившись, падали как подкошенные и обугливались прямо на глазах, точно жалкие насекомые. Повсюду стоял удушающий смрад. А между тем бомбы продолжали сыпаться без перерыва. Карабкаясь вверх по трапу, офицер подумал, что, если в трюмах взорвутся зарядные погреба, тогда уж точно всем на линкоре придет конец. Но, несмотря ни на что, большинство палубных орудий «Калифорнии» открыли огонь по воздуху. Трудно было даже себе представить, как артиллеристам удалось подобраться сквозь огонь и дым, тем более в столь чудовищном хаосе, к своим орудиям и начать стрельбу по кружившим над гаванью самолетам. Покуда артиллеристы занимались своим делом, другие матросы, укрывшись за палубными надстройками, наблюдали за тем, что происходит в воздухе. В это время раздался страшный взрыв — но не на «Калифорнии»: взорвалась носовая часть линкора «Аризона». Было четко видно, как ударной волной по воздуху разметало тела матросов и обломки надстроек, размещенных на баке. Бомба, угодив прямиком в трубу «Аризоны», разорвалась в носовом котельном отделении, и огонь  тут же перекинулся на зарядные погреба. Прогремел чудовищной силы взрыв — и на воздух взлетели многотонные носовые орудийные башни линкора. Пока пламя пожара на «Калифорнии» не проникло в зарядные погреба, командир линкора, приняв в данной ситуации единственно правильное решение, приказал срочно очистить хранилища от боеприпасов. В трюмы корабля тотчас же устремились группы живучести, которым пришлось работать при тусклом свете карманных фонарей, потому что электричество на борту по понятным причинам полностью отключилось. Крен «Калифорнии» на левый борт по-прежнему составлял десять градусов — корабль медленно погружался в воду и при этом полыхал, точно факел, — как если бы это был не линкор, а охваченный огнем танкер. Но палубные орудия «Калифорнии» не замолкали ни на минуту. Вскоре, однако, командир приказал всем членам команды срочно покинуть судно. И морякам ничего не оставалось, как прыгать прямо в воду. Между тем вокруг «Калифорнии», да и остальных кораблей загорелся выплеснувшийся наружу мазут, который успел покрыть тридцатисантиметровым слоем отдельные участки акватории гавани. Так что морякам пришлось прыгать сквозь дымовую завесу прямиком в огонь, нырять на глубину и плыть к берегу под водой. А в это время на Перл-Харбор надвигалась новая волна японских самолетов, несущих смерть и разрушения.

Корабельные надстройки «Оклахомы» уже совсем скрылись под водой. На поверхности виднелся только похожий на спину гигантского кита борт корабля, медленно покачивающийся на волнах; было также хорошо видно, как по нему, цепляясь за все что попало, карабкались люди, которые боялись прыгать в полыхающую воду. К счастью, неподалеку от «Оклахомы» стоял «Мериленд»; хоть он и зарывался носом в воду, однако покуда еще держался на плаву. Часть людей с «Оклахомы» пустилась к нему вплавь, и матросы на «Мериленде» тут же бросились на выручку своим товарищам, помогая им скорее взобраться на борт. В это время в «Мериленд» попала бомба, и всех, кто стоял у фальшборта и карабкался по борту вверх, взрывной волной отбросило в воду — в горящий мазут. На корабле воцарились паника и беспорядок, усугубившиеся еще и тем, что пламя с ошвартовленной по соседству «Аризоны», которую успели покинуть оставшиеся в живых члены экипажа, перекинулось на «Мериленд». В «Западную Вирджинию», стоявшую в самом центре группы линкоров, также покинутую экипажем, угодило сразу же шесть торпед и несколько бомб, и корабль стал медленно тонуть. Горевшая вокруг линкоров вода кишмя кишела людьми: одни, сильно обожженные, но еще державшиеся на поверхности, отчаянно барахтаясь, плыли к берегу; другие же сгорели заживо — их обуглившиеся тела покачивались на волнах.

Тем временем чудом уцелевшие корабли начали спешно перестраиваться, чтобы как можно скорее выйти из полосы огня и при этом не  угодить под бомбежку. В самом начале воздушного налета танкеру «Неошо», стоявшему в нефтеналивном доке Форд-Айленда, удалось быстро сняться со швартовов, и теперь он, осторожно лавируя, шел к выходу из гавани. Моряки на уцелевших кораблях и те, что бултыхались в воде, сумев-таки выбраться из огненного плена, с ужасом наблюдали, как танкер, под завязку загруженный топливом, нестерпимо медленно продвигался вперед, ловко маневрируя и стараясь увернуться от бомб, в то время как его борта со всех сторон лизали языки пламени. Капитан «Неошо» прекрасно понимал: взорвись танкер еще в нефтеналивном доке, последствия были бы такими, что даже трудно вообразить. И тогда он, мгновенно оценив положение, приказал немедленно обрубить топорами швартовы и готовиться к скорейшему выходу из гавани. Но тут моряки с других кораблей увидали, как на «Неошо» устремился японский бомбардировщик. Самолет принялся кружить над танкером, как стервятник над курятником. Все, кто наблюдал эту сцену со стороны, уже было попрощались с жизнью. Но зенитные орудия, установленные на палубе танкера, открыв огонь, вскоре сбили японца, и тот с ревом рухнул в полыхающие воды гавани. После чего «Неошо», прибавив оборотов, двинулся дальше — к выходу из гавани.

А потом наступило то, что историки называют «затишьем». Впрочем, тишина эта, по правде говоря, была относительной, потому как на самом деле — хотя японские самолеты первого эшелона, отбомбившись, в основном убралиь восвояси — некоторые бомбардировщики все еще продолжали кружить над Перл-Харбором и сбрасывать бомбы. Так что американским морякам на кораблях и на берегу вовсе не казалось, будто наступило затишье, тем более что зенитные орудия — корабельные и береговые — вели огонь по воздушным целям, не смолкая ни на минуту. Через некоторое время из густых клубов дыма, нависших над акваторией гавани, появились большие белые катера с красными крестами по бортам и на крыше; рассекая языки пламени на покрытой толстым слоем мазута водной поверхности, они на полной скорости шли к полыхавшим, словно гигантские костры, кораблям. Катера были спущены на воду с госпитального судна «Солас». Они долго стояли борт к борту у горевших линкоров с наветренной стороны. Когда в воздухе показывался японский самолет и, проносясь на бреющем полете, почти в упор расстреливал санитарные катера, моряки на охваченных огнем линкорах разбегались врассыпную и падали плашмя на палубу, а санитары, покуда матросы-спасатели удерживали катера возле кораблей кто багром, кто даже просто руками, продолжали принимать к себе на борт раненых и обожженных. Очень скоро белые как снег катера покрылись копотью и сделались черными как уголь. Приняв на борт пострадавших, они переправляли их на «Солас», а после возвращались за следующими — снова и снова. И так до  бесконечности. В то время как совсем рядом рвались бомбы, поднимая в воздух столбы воды, санитарные челноки, заваливаясь то на один борт, то на другой и глубоко зарываясь носом в волну, непрестанно сновали туда-сюда, несмотря на смертельный риск перевернуться. Как явствует из отчетов, многие легко раненные моряки, получив на госпитальном судне первую медицинскую помощь, требовали доставить их обратно на корабли, к своим боевым постам. Именно в период так называемого относительного затишья затонула вторая японская «карманная» подлодка, которая ухитрилась подойти клинкеру «Кертис» почти вплотную. Однако через две-три минуты ее потопили. В 8 часов 40 минут бомбардировка возобновилась с еще более устрашающей силой. Три бомбы прямым попаданием угодили в зарядные погреба миноносца «Шоу», стоявшего в плавучем доке в южной части гавани. Из трюмов миноносца вырвался столб огня с яйцевидной формы верхушкой, достигавшей в высоту добрую сотню метров; взрыв оказался такой чудовищной силы, что поднятая им волна едва не перевернула корабли, стоявшие неподалеку от «Шоу». Вслед за тем всю акваторию гавани вновь заволокло густыми клубами черного дыма, а с воздуха тем временем продолжали градом сыпаться многотонные бомбы. Оставшиеся в живых моряки с «Оклахомы», которые нашли спасение на одном борту опрокинувшегося линкора, повскакивали на ноги и, отчаянно размахивая руками, стали подавать сигналы своим товарищам на «Неваде». Этому линкору, стоявшему чуть поодаль от остальных кораблей, удалось вовремя сняться с якоря, и теперь он уверенно продвигался к выходу из гавани мимо объятых пламенем, полузатопленных корпусов своих собратьев. Японские летчики, увидев, что «Невада» вот-вот выйдет в открытое море, направили свои машины наперерез линкору и принялись бомбить фарватер. Однако «Невада» неумолимо рвалась вперед, лавируя между столбами воды от рвущихся бомб, точно между деревьями в лесу. Но вот в линкор попала одна бомба, потом — еще пять. Его палубу тут же окутала пелена дыма и огня. И линкор повело влево. Но это был всего лишь ловкий маневр: корма «Невады» начала медленно погружаться в воду, и командир намеренно решил выбросить корабль на мель, чтобы не перегородить фарватер Вскоре линкор ткнулся носом в берег неподалеку от арсенала, и выход из гавани таким образом остался открытым. А тем временем адмирал Киммел, которого в конце налета слегка ранило в грудь, бессильно наблюдал со своего командного пункта, как гибнет его флот. Крен «Оклахомы» уже составлял 150 градусов — корабль не перевернулся вверх килем лишь потому, что верхушкой мачты уперся в илистую отмель. В плену на затонувшем таким образом линкоре оказались четыреста человек команды, и среди них — корабельный капеллан Алойзиус Херман Шмитт, который погиб вот при каких обстоятельствах. 

Когда начался воздушный налет, Алойзиус Шмитт часов около восьми был у себя в каюте — готовился к утреннему богослужению. Он уже оделся и положил в карман молитвенник. Каюта его располагалась по правому борту, и капеллану было хорошо видно в иллюминатор, как занимался новый солнечный день. И тут вдруг тревожно взвыли сирены; они продолжали реветь даже тогда, когда корабль поразили сразу же несколько авиационных торпед, отчего тот, дрогнув всем корпусом, дал резкий крен на левый борт. Все вещи со стола в каюте капеллана попадали на пол, и отец Шмитт увидел, как иллюминатор повело вверх. Затем к нему в каюту вбежали матросы, и предупредили, что корабль переворачивается. Матросы думали спастись, выбравшись наружу через иллюминатор в каюте Шмитта, и предложили капеллану не мешкая лезть первым. Но тот отклонил их предложение, заявив, что первым не полезет. В это время по всей гавани громыхали взрывы, да и на самой «Оклахоме» стоял страшный грохот и все ходило ходуном, точно при сильнейшем землетрясении. Покуда матросы, оказавшиеся в каюте Алойзиуса Шмитта, один за другим протискивались в иллюминатор, корабль заваливался на левый борт все круче и круче. Упавшие со стола предметы откатились к противоположной дверной переборке, по которой уже можно было ступать, как по полу. А иллюминатор уже глядел почти вертикально вверх, будто расположен он был не сбоку, а на потолке. Вскоре за иллюминаторным проемом скрылись ноги последнего матроса. Капеллан встал на перевернутый под прямым углом стол и тоже полез в иллюминатор. Матросы, ползавшие по правому борту, словно по палубе, подхватили преподобного отца кто под руки, кто под мышки, но вытащить его наружу целиком не смогли — что-то явно мешало. Смекнув, в чем дело, Алойзиус Шмитт крикнул матросам, что мешает, наверное, молитвенник, который у него в кармане, и, стало быть, ему нужно спуститься обратно в каюту, чтобы вытащить молитвенник. Матросы, отпустив руки Шмитта, предупредили, чтобы он поторапливался, потому что корабль, хоть и медленнее, чем сначала, продолжал, тем не менее, переворачиваться. Оказавшись снова в своей каюте, преподобный Шмитт достал из кармана молитвенник и уже было протянул руку вверх, чтобы передать его матросам снаружи, но в эту минуту сквозь оглушительный грохот он расслышал крики, доносившиеся откуда-то снизу — из коридора за переборкой каюты. Алойзиус Шмитт рванул на себя лежавшую у его ног дверь, которая теперь больше напоминала продолговатую крышку люка, и окликнул людей внизу. И те, цепляясь за края дверного проема, полезли к нему в каюту. Шмитт велел им выбираться дальше через иллюминатор, но эти матросы, как и их предыдущие товарищи, потребовали, чтобы капеллан лез первым, на что преподобный отец опять-таки ответил отказом. А между тем корабль продолжал неумолимо переворачиваться. Иллюминатор, оказавшись уже с противоположной  стороны, начал медленно опускаться вниз, подобно падающей звезде. Пока матросы из второй группы, подгоняя друг друга, выбирались наружу, в каюту капеллана проникли другие моряки — они тоже предложили Шмитту лезть в иллюминатор первым, однако святой отец и на сей раз остался непреклонен. «Оклахома», казалось, и в самом деле вот-вот перевернется вверх килем. Кроме Шмитта, в его каюте остались еще двое. К тому времени пол и потолок каюты окончательно поменялись местами. Матрос, которому предстояло лезть в иллюминатор последним, безмолвно стоял и бросал на Шмитта полные тревоги взгляды. Шмитт попытался ободрить его, сказав, что они еще успеют выбраться. Предпоследний матрос протиснулся в иллюминатор без особого труда, поскольку тот находился сбоку. Людей снаружи уже не было видно — слышались только их голоса. Вот в иллюминаторном проеме скрылись ноги последнего матроса — его, должно быть, вытащили за руку товарищи снаружи, перебравшиеся на более безопасное место. Наконец Алойзиус Шмитт, ухватившись за медные закраины иллюминатора, приблизился лицом к зиявшему проему. Прямо за иллюминатором, почти на его уровне, он увидел воду — она подступала с той стороны, которая когда-то была верхним краем иллюминатора. А еще отец Шмитт увидел над поверхностью моря краешек синего неба в клубах черного дыма. Потом корабль качнуло — и небо, и морская гладь вдруг разом куда-то исчезли: шальной поток воды с неимоверной силой отбросил бедного Алойзиуса Шмитта назад. И все...

* * *

По получении радиограммы от главнокомандующего Тихоокеанским флотом: «Воздушный налет Перл-Харбор к учениям никакого отношения не имеет» — вице-адмирал Хэлси тотчас приказал одной из авиационных групп «Энтерпрайза» вылететь на разведку к западной оконечности острова Оаху. А уже во время налета японкой авиации адмирал Киммел направил оперативной авиагруппе авианосца «Лексингтон», крейсировавшего примерно в 400 милях к югу от острова Мидуэй [2], следующую радиограмму: «Перехватить и уничтожить самолеты противника. Полагаем, от Перл-Харбора они взяли курс на Джалуит [3]. Повторяю: перехватить и уничтожить!» Точно такую же радиограмму получили и на «Энтерпрайзе», после чего с авианосца в воздух поднялась вторая авиагруппа, куда вошли самолеты-торпедоносцы, истребители и самолеты-разведчики с дымовыми приборами на борту. Разведчикам в случае обнаружения японских авианосцев надлежало  устроить над поверхностью океана дымовую завесу, с тем чтобы «свои» самолеты-торпедоносцы могли атаковать их с близкого расстояния. Однако в предполагаемом районе противник обнаружен не был. Японские самолеты, отбомбившись, направились обратно не на запад, а на север, — их засекла РЛС дальнего обнаружения на Оаху, о чем адмирал Киммел узнал лишь спустя двое суток.

К вечеру 7 декабря, когда солнце уже клонилось к закату, самолеты «Энтерпрайза» так ничего и не обнаружили — крутом, насколько хватало глаз, простирался пустынный океан. И обеим авиагруппам пришлось ложиться на обратный курс — на авианосец. Первая группа улетела немедленно. Самолеты же из второй группы кружили над морем до тех пор, пока у них не стало подходить к концу топливо. После чего командир группы передал на другие машины приказ срочно возвращаться — учитывая еще и тот факт, что ночь в тропиках наступает почти мгновенно. На обратном пути небо внезапно затянуло тучами, и вскоре стало совсем темно, хоть глаз выколи. Летчики приближались к авианосцу, ведомые по радио, поскольку различить корабль в кромешной тьме было очень непросто. А молодые пилоты, которым еще ни разу не приходилось сажать самолет ночью, вообще его не видели. Командир авиационной боевой части «Энтерпрайза», стоя на полетной палубе, заводил летчиков на посадку по коротковолновому телефону, всячески подбадривая их и указывая на словах, как следует действовать. И те по сигналу с борта осторожно снижались до заданной высоты, описывали несколько кругов над авианосцем и, сориентировавшись в пространстве, в строгом порядке — один за другим по команде заходили на посадку. Операция осложнялась еще и тем, что с целью маскировки от японских подводных лодок все сигнальные огни на посадочной палубе авианосца были погашены — и летчикам оставалось ориентироваться только по едва различимым в ночной мгле огонькам специальных светящихся палочек, которыми делал отмашки руководитель посадки. Кроме того, сложность заключалась и в том, что на самолетах-торпедоносцах, к примеру, оставались подвешенные к брюху неиспользованные торпеды, весившие по доброй тысяче килограммов каждая. Таким образом, получалось, что в ту ночь самолеты военно-морской авиации Соединенных Штатов впервые отрабатывали заход на посадку с боевыми торпедами на борту, а не с учебными. Тем не менее, невзирая на непроглядную темень и чисто технические трудности, все самолеты-торпедоносцы довольно удачно совершили посадку на палубу «Энтерпрайза», что называется вслепую.

Что же касается истребителей сопровождения, входивших в состав обеих авиационных групп «Энтерпрайза», им было приказано садиться в Перл-Харборе — для поддержки тамошнего авиаотряда. Истребители вошли в воздушное пространство Оаху часов около девяти вечера, однако летчики не узнали остров: там и в это время все еще было  в огне и дыму. Им даже показалось, что это не Оаху, а Кауаи — другой остров в Гавайском архипелаге, покрытый полями сахарного тростника, на которых в период сбора урожая частенько палят костры. В конце концов летчики поняли, что не ошиблись: впереди по курсу действительно лежал Оаху, — и уверенно направили свои машины в сторону Перл-Харбора. На подлете они передали свои позывные на местную аэродромную радиостанцию, и диспетчеры наземной службы стали по радио заводить их на посадку.

На Форд-Айленде стоял удушающий запах гари: воняло жженой плотью, сгоревшим топливом и маслом. У кромки взлетного поля суетились пожарники, пытаясь сбить пламя с более или менее уцелевших построек; большинство же строений тушить не было надобности — они выгорели дотла, и теперь от них остались одни лишь уродливые тлеющие каркасы. Летчикам, по их желанию, предоставили места для отдыха — в помещениях, отведенных для офицеров и членов их семей, которые теперь пустовали, поскольку офицерские семьи были спешно эвакуированы. По дороге к дому отдыха кто-то из пилотов заметил на земле скрюченное тело — труп сбитого японского летчика. В жилых помещениях, как, впрочем, и в других, не осталось ни одного целого окна — все стекла были выбиты. Больше того: в стенах и потолках зияли пробоины и трещины, а под ногами хрустели битые предметы и куски обвалившейся штукатурки. Освещение подавалось по кабелю, пропущенному через один из проломов и подсоединенному к аварийному электрогенератору. Съестных припасов не осталось — кроме разве что консервированных грейпфрутов. В зиявшие проемы виднелись полыхающие вдалеке пожарища, отовсюду веяло смрадом.

Руины, окутанные дымом и зловонием, ожидали моряков «Энтерпрайза» и на другой день вечером, когда авианосец бросил якорь у Форд-Айленда. Если бы японцы, не дай Бог, захватили Перл-Харбор, «Энтерпрайзу» уже никогда не было бы суждено вернуться в Штаты: ему попросту не хватило бы топлива. Вот он и зашел вечером 8 декабря в Перл-Харбор, чтобы пополнить запасы горючего. Солнце уже начало заваливаться за горизонт, стояла облачность, но видимость в открытом море была хорошая, зато по всей акватории Перл-Харбора стлалась пелена дыма, а водная поверхность была покрыта толстым слоем грязной пены. Когда «Энтерпрайз» приближался ко входу в гавань, на его верхнюю палубу высыпали все свободные от вахты моряки. Когда же авианосец вошел в фарватер, солдаты из местного гарнизона, охранявшие укрепления по обе стороны прохода, встречали моряков молча и бросали на них потухшие взгляды, в которых читалось только одно — смертельная усталость. И лишь некоторые из охранников удивленно пожимали плечами и с укоризной кричали морякам вслед: «Эй, на авианосце! Где же вы раньше-то были?» — перемежая  возгласы досады и отчаяния отборными ругательствами. Вдали, за бронированными башнями укреплений, из которых выглядывали головы защитников Перл-Харбора, виднелись дымившиеся остовы ангаров и пепелища, оставшиеся на том месте, где совсем недавно стояли склады горючего, а чуть поодаль, на перепаханном бомбами аэродромном поле, — разбросанные в разные стороны, искореженные обломки того, что некогда представляло собой несокрушимые «летающие крепости».

Матросы, служившие на «Энтерпрайзе», были большей частью народ молодой — никто из них, как говорится, еще не нюхал пороха и никогда не видел того, во что может превратиться корабль, которого война коснулась своей грозной десницей. И первым таким кораблем, представшим перед их взорами, был линкор «Невада», выброшенный на мель неподалеку от входа в гавань, справа от фарватера. Корма линкора целиком исчезла в грязной, мутной воде, а верхняя палуба представляла собой огромную бесформенную груду металла. По обоим бортам «Невады» стояли ошвартованные лихтеры и баржи. На самом линкоре, разбившись на группы, трудились люди. Они приостановили работу лишь ненадолго — чтобы посмотреть на проходящий мимо авианосец. Матросы на «Неваде» и «Энтерпрайзе» встретили друг друга без единого приветственного окрика.

Авианосец вошел в Перл-Харбор в сумерки. Моросил мелкий дождь, и гавань, в считанные часы превратившаяся в кладбище перекореженных бомбами и торпедами кораблей, выглядела поистине зловеще: один ее вид мог кого угодно ввергнуть в ужас. «Калифорния» также прочно сидела на мели, уйдя почти целиком под воду, — на поверхности торчали только макушки орудийных башен и часть палубных надстроек. Остальные линкоры, до налета стоявшие на якоре попарно в ряд — чем и не преминули воспользоваться японцы, — теперь больше походили на поверженных, изуродованных гигантских чудовищ. «Аризона» все еще горела и дымилась. На перевернувшейся «Оклахоме» работали спасательные команды; в наступившей темноте освещением им служили языки пламени, лизавшие корпус «Аризоны», которые отбрасывали на водную поверхность яркие пляшущие блики. Спасатели, орудуя газовыми резаками, проделывали в корпусе «Оклахомы» отверстия и вытаскивали наружу моряков, оказавшихся замурованными в полузатопленном линкоре, точно в склепе. Таким способом удалось спасти тридцать два человека. Остальные же моряки «Оклахомы» — больше четырех сотен человек — погибли, так и не сумев выбраться наружу: многие из них, когда началась бомбежка, находились в глубоких внутренних отсеках корабля, и теперь, даже если бы они были живы и кричали, взывая о помощи, снаружи их все равно никто бы не услышал. Когда же несчастные наконец поняли, что спасения им ждать неоткуда, они стали писать мелом на переборках последние послания своим живым товарищам. Позднее, когда «Оклахому»  подняли на поверхность, выяснилось, что моряки, замурованные во внутренних отсеках затонувшего линкора, продержались аж до 25 декабря — еще целых восемнадцать дней.

Наконец «Энтерпрайз» подошел к месту своей якорной стоянки у острова Форд, и моряки уже с близкого расстояния могли наблюдать зрелище, от которого в жилах у них застыла кровь.

* * *

Описанные выше события — со слов их непосредственных участников и очевидцев, позволяют предположить, что американские моряки, летчики и солдаты воспылали лютой ненавистью к японцам, которые буквально в одночасье сделались их злейшими врагами. С другой стороны, правда и то, что американцы вообще недолюбливали японцев — по разным причинам. Однако после Перл-Харбора граждане Соединенных Штатов были твердо убеждены: все они оказались невинными жертвами вероломного нападения. И эта убежденность породила в сердцах американцев — особенно тех, кто своими собственными глазами видел ужасающие последствия налета, в том числе своих заживо сгоревших товарищей, — не только слепую ярость, но и необоримое, жгучее чувство мести. Мы не преследуем цели давать какие-либо оценки случившемуся — все и без того ясно как день. Наша задача — постараться понять истину, как применительно к чувствам, так и фактам. Чувства и переживания тех же моряков «Энтерпрайза» уже стали частью истории, равно как взрывы бомб и орудийная канонада. Вместе с тем, однако, мы просто не вправе обойти вниманием обстоятельства, породившие эти самые чувства.

* * *

«Бушидо», или кодекс чести самураев, высоко чтит верность данному слову. И японские солдаты и моряки ссылаются на него постоянно и по всякому поводу. Но как и любой другой кодекс рыцарской чести, «бушидо» бессилен перед националистической идеей, якобы оправдывающей чувство патриотизма. «Бушидо» безотказно действовал в далекую феодальную эпоху. В нашем же веке — во времена крупномасштабных межнациональных конфликтов — он оказался чересчур архаичным, а потому — совершенно бесполезным.

В ночь с 6 на 7 декабря японский посол в Вашингтоне получил от своего правительства ноту, адресованную американскому Государственному департаменту. Впрочем, даже не ноту, а своего рода ультиматум, причем составленный довольно витиевато и туманно. И в последней его фразе, судя по всему, содержался намек на объявление военных действий. Японскому послу было предписано передать документ по назначению 7 декабря ровно в 13 часов по вашингтонскому времени, что соответствовало 7 часам 30 минутам местного, то есть гавайского времени. Словом, японцы хотели как бы оправдаться перед историей: мы, дескать, напали на Перл-Харбор, в 7 часов 55 минут, а войну  объявили в 7 часов 30 минут. А между тем японские авианосцы снялись с Курильских островов и взяли курс на Перл-Харбор еще утром 26 ноября. И днем 6 декабря, когда флотилия находилась в 800 милях к северу от Гавайев, главнокомандующий японскими авианосными силами адмирал Нагумо получил из Токио шифрограмму: «Начинайте восхождение на вершину Нитаки». То был условный сигнал начала налета. А точный день и час нанесения удара были установлены заблаговременно. В самом деле, в генеральном плане ведения боевых действий, составленном главнокомандующим японскими ВМС адмиралом Ямамото и переданном соответственно всем старшим морским командирам, среди прочего имелась следующая фраза: «В случае, если переговоры между Соединенными Штатами и Японией завершатся подписанием мирного соглашения до назначенного дня, всем кораблям ВМФ Японии надлежит вернуться на свои базы». Ни для кого не секрет и то, что даже в мирное время главнокомандующие армиями и флотами всех стран разрабатывают стратегические и тактические планы ведения наступательных боевых действий, включающие в себя все возможные варианты: день «Д-2», день «Д-1», день «Д» [4] и час «Ч» [5]. Это входит в их служебные обязанности.

* * *

Однако, как явствует из документов, обнаруженных на борту японского линкора «Наши», потопленного 5 ноября 1944 года на рейде Манилы, а также из показаний японских военнопленных, окончательный приказ к началу нанесения бомбового удара был отдан из Токио 6 декабря. Никакого контрприказа, отменяющего предыдущий, не последовало. Ноту японского правительства должны были получить в Вашингтоне 7 декабря в 13 часов (в 7 часов 30 минут по гавайскому времени). А первые бомбы посыпались на Перл-Харбор в 7 часов 55 минут.

Таким образом, единственное, что сработало безукоризненно четко, так это военная машина. Что же касается механизма дипломатического, в нем явно что-то заело, причем дважды.

Американская военная разведка перехватила ноту-ультиматум японского правительства в ночь на 7 декабря. В 8 часов утра ее расшифровали и переслали начальнику Генерального штаба генералу Маршаллу. Но генерала не оказалось на месте, и было решено ждать его возвращения. Шифровку генерал Маршалл получил только в 11 часов 30 минут. А без десяти двенадцать он передал ее в Перл-Харбор. Разведсообщение шло очень медленно — в Гонолулу его получили лишь  в 7 часов 33 минуты по местному времени: ведь пометки «сверхсрочно» на нем почему-то не значилось. Однако было уже поздно, когда шифровку передали военно-морскому командованию Перл-Харбора, содержавшееся в ней предупреждение оказалось совершенно бесполезным.

Так что поначалу злой рок войны сработал на руку японцам. Но вместе с тем и против них. И вот почему.

Чтобы расшифровать путаную ноту-ультиматум, дешифровальщикам японского посольства в Вашингтоне потребовалось куда больше времени, нежели американским контрразведчикам. К тому же японский посол потратил определенное время на то, чтобы получить аудиенцию у госсекретаря Корделла Халла, у которого и без того дел было невпроворот. Другими словами, нота-ультиматум была передана американскому правительству только в 14 часов 20 минут. А к тому времени Перл-Харбор уже пережил первый удар японских бомбардировщиков. Корделл Халл, узнав о случившемся, не выразил, однако, никакого протеста полномочным представителям Японии. Он ограничился лишь тем, что внимательно прочитал документ, принял его содержание к сведению, высказал недоумение по поводу заключенных в нем формулировок и спровадил представителей японского посольства восвояси. Те же в свою очередь могли знать о том, что произошло в Перл-Харборе, а могли и не знать, но, во всяком случае, они наверняка догадывались. Как бы то ни было, японские полпреды покинули американского госсекретаря в некотором смятении, что, впрочем, и понятно.

Стоит ли нам теперь спрашивать себя вместе с контр-адмиралом Барджотом, автором знаменитых исследований по истории войны в Тихом океане, «чем бы закончилось дело в случае, если бы грозный американский флот под командованием вице-адмирала Хэлси столкнулся в море с флотом адмирала Нагумо»? Ведь боевой приказ № 1, во исполнение которого, как мы помним, американским летчикам предписывалось «бомбить, торпедировать и обстреливать из бортового оружия всякое судно, способное нести угрозу эскадре», был подписан 28 ноября. Но как бы там ни было, с точки зрения истории, важным и бесспорным остается один факт: японская авиация совершила налет на Перл-Харбор до того, как Япония официально объявила войну Соединенным Штатам. Что же касается моряков «Энтерпрайза», для них, как и для всех американцев, налет японских бомбардировщиков на Перл-Харбор был самым настоящим вероломством. И не случайно в дальнейшем американо-японская война носила исключительно ожесточенный, беспощадный характер, хотя поначалу, после бомбардировки, когда гроза поутихла и положение в Перл-Харборе более или менее нормализовалось, тела сбитых японских летчиков были преданы земле с высокими воинскими почестями. К тому же американские моряки  и летчики по достоинству оценили профессиональные качества и мастерство японских пилотов. Но это только сначала. Потом же американцы возненавидели японцев лютой ненавистью и уже помышляли лишь об одном — жестоком возмездии.

II. Ответный удар

В этой книге я решил обойтись без карт, схем и прочей графики: читатель, как правило, не очень-то любит все это рассматривать. Но разве я вправе винить его в том? Читателю куда больше по душе воображать себя на месте героя повествования, особенно если герой сражается с оружием в руках. Тогда он становится сродни небезызвестному стендалевскому персонажу из «Пармской обители» Фабрицио дель Донго: тот, читая, к примеру, описания битвы при Ватерлоо, видел все как будто глазами ее непосредственного участника — фрагментарно, но на удивление широко и ярко. Зато моряки «Энтерпрайза», в отличие от нас с вами и героя Стендаля, каждый день слушали радио и скрупулезно изучали карты Тихого океана, пришпиленные к переборкам в жилых отсеках авианосца. Последуем же и мы их примеру. Только что перед нашим взором предстала удручающая картина — разгромленный Перл-Харбор и почти полностью уничтоженный американский линейный флот. А между тем в одиннадцати тысячах миль к западу два британских линкора — «Рипал», водоизмещением 32 000 тонн, и «Принц Уэльский», водоизмещением 35 000 тонн, величественно следовали вдоль северного берега Малаккского полуострова — курсом на Куантан [6], «где, предположительно, высадились японские войска». Погода стояла пасмурная, по морю шла крупная зыбь. Японская авиация нанесла удар 10 декабря в 12 часов 45 минут. В результате налета «Рипал» и «Принц Уэльский» за какие-нибудь тридцать пять минут пошли ко дну. В тот же день — 10 декабря японцы захватили атолл Уэйк и высадились на острове Лусон, что в Филиппинском архипелаге, а 16 декабря — на Борнео. 17 декабря оказался отрезанным от остального мира Гонконг, главный порт Азии и один из крупнейших в мире, — Гонконг, являвший собой олицетворение незыблемой мощи великой британской империи, обрамленный, точно ожерельем, несравненными по красоте лужайками для гольфа, голубыми бассейнами, ипподромами... Гонконг, ощетинившийся бездонными жерлами  дальнобойных орудий и считавшийся сам, пожалуй, неприступной из крепостей. Во время бомбардировок были разрушены водонапорные башни и выведена из строя городская система водоснабжения, пожары охватили Европейский квартал, ну а в довершение ко всему была уничтожена добрая половина местного гарнизона. Войска генерала Ямашиты, обходя стороной шоссейные и железнодорожные магистрали, оккупировали полуостров Малакка, продираясь сквозь труднопроходимые, а то и вовсе непролазные джунгли, кишащие змеями и крокодилами. Так, 19 декабря японцы уже вторглись в Пенанг и выдвинулись к Сингапуру. И Сингапур, снискавший славу «Дальневосточного Гибралтара» или «Главного форпоста Южно-Китайского моря» и защищенный похлеще Гонконга — куда более мощными пушками и торпедными установками, — а потому считавшийся неприступным со стороны моря, был буквально заполонен, точно саранчой, «доблестными» покорителями джунглей и сдался 25 февраля. Гонконг же капитулировал 25 декабря — многие сиены той позорной капитуляции японцы засняли на кинопленку. На ней видно, как под задымленным тропическим небом, меж обращенных в руины зданий идут группой британские генералы и штабные офицеры с осунувшимися, скорбными лицами, в шортах и рубашках-безрукавках цвета хаки, — гордость англосаксонской нации. А во главе группы чинно и важно, словно древние самураи, вышагивают японские военачальники — коренастые, в причудливо выгнутых фуражках, непомерно больших башмаках, увенчанных гетрами; они обмениваются между собой короткими фразами и жестами. Следом за ними военнопленные английские генералы вместе с почетным эскортом из представителей японского генералитета входят в какое-то строение, проходят дальше в полупустую комнату, где из предметов мебели уцелели разве что столы и стулья, и рассаживаются. Потом один из японских офицеров встает и зачитывает какой-то документ: голоса офицера не слышно — видно только, как быстро и живо шевелятся его губы. Затем он кладет бумагу на стол, и ее поочередно подписывают: сперва — англичане, а после — японцы. Потом все снова встают и выходят на залитую ярким солнцем улицу — все кончено. Слава и доблесть белого человека, похоже, посрамлены в Азии на веки вечные.

В это время «Энтерпрайз» находился в открытом море. После сокрушительного налета на Перл-Харбор три авианосца, в том числе «Энтерпрайз», каждый в сопровождении своего «экрана» патрулировали воды к западу от Гавайского архипелага. Вице-адмирал Уильям С. Пай, исполнявший обязанности главнокомандующего Тихоокеанским флотом — вернее тем, что от него осталось — до тех пор, пока на этот пост не назначили Честера У. Нимица, который сменил на этом посту Киммела, делал все возможное, чтобы предупредить очередной воздушный налет неприятеля, а может, кто его знает, и крупномасштабное  вторжение. Однако уже 21 декабря «Энтерпрайз» взял курс на запад, и тогда командир авианосца обратился к экипажу с такими словами: «Мы направляемся к атоллу Уэйк. Нам приказано освободить тамошний гарнизон». Таким образом, авианосцу надлежало вернуться к тому самому одинокому коралловому атоллу, затерянному посреди Тихого океана, куда тремя неделями раньше он доставил двенадцать летчиков. Члены экипажа «Энтерпрайза» всегда помнили о своих товарищах-летчиках — и слова командира о том, что им предстоит идти на помощь Уэйку, они восприняли с нескрываемой радостью. Вот уже несколько месяцев кряду американцы возводили на Уэйке укрепления. Но как и чем можно защитить булавочную головку? Как бы там ни было, местный гарнизон «укрепился» настолько, насколько позволяла крохотная площадь атолла, составлявшая всего-навсего пару квадратных километров. И на этом-то жалком клочке суши ютилось все островное население. Однако после бомбежек оказались разрушенными продовольственные склады и лавчонки, да и запасы пресной воды неумолимо истощались. Но, невзирая ни на что, Уэйк держался стойко, и «Энтерпрайз» сопровождал конвой поддержки. 22 декабря связь с Уэйком прервалась. 23 декабря конвою оставалось до цели сутки хода — а Уэйк по-прежнему молчал. Вице-адмирал Хэлси приказал всем судам конвоя прибавить оборотов. Матросы, не знавшие ни времени выхода в эфир радиостанции Уэйка, ни ее частот, не догадывались и о том, отчего атолл не отвечает. По их расчетам, «Энтерпрайз» вместе с конвоем должен был подойти к Уэйку 24 декабря — на Рождество. Так что было самое время готовить подарки. В тот же день, 23 декабря, американское радио передало безрадостное известие: защитники Уэйка капитулировали. Тогда конвой получил приказ изменить курс и двигаться к острову Мидуэй: теперь речь уже шла о том, чтобы срочно укреплять подступы к главным островам Гавайского архипелага во избежание перл-харборской трагедии.

После того как «Энтерпрайз» в составе оперативного соединения из других кораблей выполнил задание по прикрытию высадки войск и выгрузке техники на Мидуэй, авианосцу предстояло сопровождать океанские конвои в Австралию. И все это время моряки «Энтерпрайза» денно и нощно слушали радио, которое постоянно передавало одну плохую новость за другой. Так, например, 31 декабря экипаж узнал, что японцы захватили американскую военно-морскую базу Кавита на Филиппинах, а 2 января 1942 года неприятельские танки уже грохотали по улицам Манилы. Вторжение на Филиппины длилось весь январь. Американские войска просто чудом успели покинуть эти и другие отрова Юго-Восточной Азии, к которым уже подходили корабли под японским флагом. А Токийское радио меж тем неустанно бросало в эфир на английском языке одну и ту же издевательскую фразу: «Куда же подевался непобедимый американский флот?» 

«Пока положение дел на Дальнем Востоке обострялось с каждым днем и японцы владели преимуществом и инициативой практически во всей западной части Тихого океана, американский Тихоокеанский флот под командованием адмирала Нимица готовился к крупномасштабному наступлению, — писал позднее адмирал Кинг. — И местом нанесения главного удара были выбраны Маршалловы острова и острова Гилберта. Осуществление этой важнейшей стратегической операции было поручено вице-адмиралу Хэлси, который возглавил эскадру, куда вошли авианосцы «Энтерпрайз» и «Йорктаун», тяжелые крейсеры «Честер», «Луисвилл», «Нортхемптон» и «Солт-Лейк-Сити», легкий крейсер «Сент-Луис» и десять эсминцев».

Американские адмиралы по большей части разительно отличаются от своих заокеанских коллег — главнокомандующих военно-морскими силами европейских стран. Они больше походят на бейсболистов. И то верно: по выходе в море многие из них нахлобучивают бейсбольные кепки с гигантскими козырьками. Носят они рубашки цвета хаки с открытым воротничком, украшенным адмиральскими звездами, — пожалуй, это и есть их единственный знак различия. В холод тот же вице-адмирал Хэлси, к примеру, облачался в летную кожаную куртку на шерстяной подкладке; в дождь он надевал штормовку с капюшоном, на воротнике которой, с обеих сторон, посверкивали адмиральские звезды, а на спине красовались три большие буквы: ADM (адмирал). На правом плече у нашего вице-адмирала была наколота татуировка в виде якоря — неизгладимый знак принадлежности к одному великому морскому братству. Да и вообще человек он был весьма колоритный.

В январе 1942 года вице-адмиралу Уильяму Фредерику Хэлси исполнилось шестьдесят. Ростом он был метр семьдесят и весил семьдесят семь килограммов. У него было широкое лицо, массивный, как у боксера, подбородок и короткая шея. По ширине лба он мог бы тягаться с самим Сократом, а по живости выражения лица и широко расставленных глаз — уж и не знаю с кем. Словом, Уильям Хэлси обладал видной наружности и, в общем, производил впечатление человека решительного, энергичного и общительного. В молодости он играл в футбол за Виргинский университет и изрядно отличился на этом поприще — прежде всего как стремительный и упорный нападающий, за что товарищи по команде прозвали его Быком, так что стремление атаковать, безусловно, было заложено в характере Хэлси с юности. Порой оно проявлялось и в жизни. Тем более что, как известно, в повседневной жизни человек зачастую соответствует — или, по крайней мере, старается соответствовать — образу, каким его наделили другие.

Уильям Хэлси долго командовал эскадренными миноносцами. Но даже в мирное время, на учениях, он отдавал предпочтение  наступательным — атакующим действиям. В многочисленном американском военно-морском флоте, к тому же ни в чем не знающем недостатка, помять или ободрать корпус эсминца в процессе резкого и крутого маневра — штука вовсе не зазорная, не то что во французском ВМФ, для которого спуск на воду небольшого суденышка уже грандиозное событие. Во время первой мировой войны Уильям Хэлси получил «Военно-морской крест» [7] — «за выполнение важной и сложной боевой задачи», а также «за отвагу и решительность, проявленные при ведении затянувшихся наступательных и оборонительных боевых действий». Когда ему исполнилось пятьдесят два года, он, устав, как видно, от беспрестанного торчания на капитанском мостике эсминца, устремил свой взор в поднебесную высь, доступную разве только летчикам. «За авиацией будущее. — говаривал он. — И в скором времени главную роль в военно-морских сражениях будут играть самолеты. Так что пора бы и мне научиться летать». Сказано — сделано. И вот наш доблестный морской волк поступил в училище военно-морской авиации в Пенсаколе, штат Флорида. Однако по возрасту и зрению место в кресле пилота ему было заказано. Не беда — его вполне устроил диплом штурмана. Впрочем, благодаря редкостному упорству и настойчивости новоиспеченному штурману в конце концов удалось получить и заветный диплом пилота, и это — в пятьдесят три-то года! Диплом летчика был нужен будущему адмиралу скорее для морального удовлетворения. Хэлси так ни разу и не сел за штурвал современного боевого самолета; не довелось ему и взмыть в небо с палубы авианосца. Зато его познаний и опыта в морской авиации, а также репутации решительного сторонника широкого применения авиации на море оказалось вполне достаточно, чтобы ему поручили командование авианосцем «Саратога». Потом Хэлси назначили начальником того самого Пенсаколского училища, где он некогда постигал премудрости летнего мастерства. А следом за тем он возглавил авианосное соединение «Эн-терпрайз» — «Йорктаун», после того как оба авианосца сошли со стапелей. И тут на тебе — война с Японией. И Хэлси, по прозвищу Бык, снова ринулся в атаку — только на сей раз во главе не миноносной эскадры, а крупного авианосного соединения.

Уильяму Хэлси вскоре предстояло стать прообразом эдакого лихого военачальника с «яркой и привлекательной наружностью», столь обожаемой военными корреспондентами. Надо заметить, что помимо боксерской внешности и поистине бычьего норова, за Хэлси водилась еще одна довольно характерная особенность: вице-адмирал имел привычку смачно ругаться. А по отношению к врагу он и вовсе был непреклонен — клял его на чем свет стоит каждый божий день, причем  без всякой жалости: «Надо уничтожить этих растреклятых японцев, попросту стереть в порошок, и как можно больше!» Однако в результате серьезного кожного заболевания ему пришлось отбыть в Соединенные Штаты и пролежать на госпитальной койке целых пять месяцев — с мая по сентября 1942 года. Так что к командованию он вернулся лишь в августе 1944 года. А годом раньше, будучи в Окленде — в Новой Зеландии, Хэлси выступил вот с каким заявлением: «В самом начале войны я думал, что один наш стоит трех японцев. Отныне же я позволю себе увеличить соотношение: один американец — за пару десятков японцев. К тому же японцы для меня все равно что обезьяны. Я обзываю японцев «обезьянами» только потому, что не могу назвать их словом, которое так и вертится у меня на языке». Некоторое время спустя — уже в Нумеа [8] — он предрек во всеуслышание, что война в Тихом океане закончится в 1943 году парадным шествием союзных войск по улицам Токио. В конце того же 1943 года Хэлси по-прежнему находился в Нумеа, за своим рабочим столом. Ему не хватило сил преодолеть 3500 морских миль, разделяющих остров Гуадалканал и Токио. Единственное, что он смог, и то ценой невероятных усилий, так это ступить на берег острова Бугенвиль, лежащего в 300 милях к северо-западу от опаленного войной Гуадалканала.

Журналисты высоко ценили раскованность Уильяма Хэлси в общении, которая иной раз разряжала официоз и поднимала настроение и в высших эшелонах американского командования. Однако Нимицу порой даже приходилось защищать своего подчиненного — в таких случаях он оценивал его только с самой лучшей стороны: «Он профессионал до мозга костей и характер у него агрессивный, как у заправского вояки. В действиях он не терпит ни безрассудной поспешности, ни излишней сдержанности. В нем прекрасно сочетаются такие редкие для человека военного качества, как благоразумие, дерзость и отвага. Любую операцию он просчитывает на несколько ходов вперед, стараясь учесть все до мелочей, чтобы не допустить ни малейшего риска». Последнюю оценку, данную Нимицем Уильяму Хэлси, позднее припомнили. «В битве у Лейте [9], — писал один американский историк, — Хэлси пошел-таки на риск, вследствие чего погибли сотни американских моряков». После той знаменательной битвы Хэлси пришлось  принимать у себя и утешать родных и близких погибших, на его голову со всех сторон сыпались обвинительные письма... Все это, понятно, доставляло ему мало радости. Кстати, упомянутый выше историк назвал главу, посвященную вице-адмиралу Хэлси, отнюдь не двусмысленно: «Портрет убийцы».

Между тем бесспорно и другое: Ульям Хэлси был самым популярным из американских адмиралов. Причем не только среди рядовых американцев (тут уж изрядно потрудились военные корреспонденты), но и среди моряков — невзирая на литературные излишества тех же военных корреспондентов. Хэлси был «кумиром всех моряков, — писали газеты, — которые по большей части его в глаза не видели, ничего о нем не знали и даже не могли сказать, чем он, собственно, командует, не говоря уже о том, чтобы назвать хотя бы одну из одержанных им побед». Так родилась легенда, оказавшаяся на поверку более стойкой, нежели ее герой. Когда его попрекали скоропалительным пророчеством, высказанным публично в 1943 году, Хэлси отвечал: «То был пропагандистский ход — так сказать, для поднятия боевого духа». Что верно, то верно: порой было довольно одного лишь его слова или даже безмолвного присутствия, чтобы у моряков тотчас же поднялся боевой дух. И вот вам тому пример. 15 сентября 1942 года адмирал Нимиц прибыл на борт «Энтерпрайза», стоявшего тогда в Перл-Харборе, с тем чтобы вручить награды его экипажу. А перед тем он узнал о гибели авианосца «Уосп». И чтобы хоть как-то смягчить трагическую весть, он обратился к морякам с такими словами: — «Я приготовил вам сюрприз. Скоро прибудет вице-адмирал Хэлси».

Моряки встретили слова Нимица громогласными ура! Так-то вот: всякий раз, когда Хэлси появлялся на каком-нибудь смотре или параде, его везде и всюду встречали громоподобными приветствиями. Из всех представителей верховного командования Тихоокеанским флотом, пожалуй, только он один снискал себе столь ярко выраженные симпатии. И что удивительно, вице-адмирал всегда принимал подобные знаки внимания близко к сердцу: стоило доблестному Быку, не очень-то отличавшемуся изысканностью манер, услышать в свой адрес бурные возгласы приветствия, как он едва сдерживался, чтобы не прослезиться. В конце войны он заявил, что желает оседлать ретивого, белой масти скакуна, принадлежавшего японскому императору. Но, к счастью, не успел: ему пришлось поспешить на борт линкора «Миссури» — он как раз бросил якорь в Токийском заливе, — чтобы участвовать в торжественной церемонии подписания акта капитуляции Японии. Таков, в общих чертах, истинный портрет отважного героя Тихоокеанской войны, вице-адмирала Уильяма Фредерика Хэлси. А в тот день — в конце января 1942 года — по выходе из Перл-Харбора «он, во главе небольшой эскадры, состоявшей из чудом уцелевших кораблей  некогда самой крупной в мире тихоокеанской флотилии, устремился навстречу неизвестности». Тогда в его распоряжении не осталось ни одного крейсера для прикрытия эскадренных авианосцев. Среди многочисленных очевидцев, наблюдавших за выходом эскадры в океан, лишь единицы знали, что вице-адмиралу приказано атаковать неприятеля в открытом море. И эти посвященные с ужасом думали, что будет, если эскадра Хэлси столкнется с японской линейной флотилией, оснащенной 406-миллиметровыми орудиями. «В довершение ко всему, — писал Флетчер Пратт, — никто не знал, как поведут себя наши моряки, привыкшие к комфорту, повстречавшись с японцами — истинными аскетами, не помышлявшими ни о чем ином, кроме как о славе и щепотке риса».

* * *

В 1945–1946 годах в европейских кинотеатрах показывали цветной документальный фильм под громким названием «Воитель», снимавшийся на борту американского авианосца. Фильм этот, помнится, произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Прежде всего людей потрясали сцены на камбузе и в просторных столовых авианосца, где на столах были расставлены в бесконечные ровные ряды сотни тарелок с яичницей-глазуньей и сочным бифштексом, а рядом стояли тарелки поменьше, и на каждой — по большому куску яблочного пирога. При виде эдакого изобилия у многих зрителей, совсем недавно переживших ужасы оккупации — голод и холод, — изо рта текли слюнки, а на глаза наворачивались слезы. Дальше, по ходу фильма, искусственно вызванное чувство голода уступало место любопытству и восхищению, поскольку выяснялось, что на борту американского авианосца ни в чем не было недостатка: громадный корабль был оснащен всем необходимым для нормальной, даже комфортной жизни, равно как и для ведения боевых действий. Чисто подсознательно аудитория изумлялась американской роскоши, в которой, казалось зрителю, купался не только авианосец — герой фильма, но и весь флот Соединенных Штатов вкупе с армией.

Разумеется, тот фильм — чего там греха таить — носил пропагандистский характер. Ну а чтобы своими собственными глазами увидеть, как оно там на самом деле — на борту американского авианосца, нужно прослужить на нем матросом хотя бы короткое время. Кроме того, существует немало документальных письменных свидетельств о жизни и быте моряков на авианосцах и фотографий — все это можно свободно почитать и посмотреть, чтобы составить себе более или менее ясное представление. Но как бы там ни было, настоящая жизнь на американском авианосце существенно отличается от той, что была показана в красочном фильме «Воитель».

Давайте же познакомимся с этой жизнью поближе. Итак, возьмем самые впечатляющие, со зрительской точки зрения, сцены фильма — на  камбузе и в столовых. Бачковые (наряд по камбузу) разносят по столам тарелки, которые так и ломятся под тяжестью наложенных в них блюд. На самом же деле — ничего подобного. Каждый матрос сам подходит к раздаточной — она расположена там же, в одном из жилых отсеков корабля, — заказывает раздатчику (как правило — негру) желаемые блюда, расставляет их на подносе, берет столовые приборы, наливает себе в кружку кофе из бачка и затем идет к любому столу, где есть свободное место, — словом, как в обычной гражданской столовой. В зависимости от боевого расписания экипаж авианосца питается три раза в день, причем на каждый прием пищи отводится два часа. Таким образом, моряки могут поесть в любое время — в пределах этих двух часов. Кто хочет, может попросить добавки — ради Бога, сколько душе угодно. И в этом заключается еще одно важное отличие американских армии и ВМФ от, например, французских. И тут остается лишь догадываться, во что превратились бы наши солдаты и моряки, случись в армии и ВМС Франции ввести либеральные американские порядки. Ведь для нас, французов, еда — целый ритуал, величайшее таинство, не то что для американцев или большинства других народов. В этом смысле преимущество американских матросов заключается в том, что они прекращают есть, как только чувствуют, что утолили голод. В процессе еды они потягивают воду или кофе. Впрочем, бачки с горячим кофе расставлены на американских кораблях чуть ли не на каждом шагу — пей не хочу. Слава Богу, военно-морскому командованию Соединенных Штатов не пришло в голову разливать матросам спиртные напитки, иначе... Ну а ежели такая шальная мысль все же была, то военачальники вовремя от нее отказались — и, право слово, поступили мудро. Так что алкоголь на американских военных кораблях, заметим, не в чести, и это распространяется как на рядовых членов экипажа, так и на офицеров. Наряду с бесплатным кофе, каждый из них волен купить в столовой любой другой безалкогольный напиток — например, разных сортов содовую или лимонад, а кто пожелает — мороженое. Единственно — ни грамма спиртного. Помимо того, в киосках, при тех же столовых моряки могут приобрести кое-что из обмундирования, предметов туалета, подарки родным, близким и любимым девушкам, сигареты, комплекты настольных игр, радиоприемники — в общем, все, что только может пожелать моряк, у которого в кармане водятся денежки. Мне доводилось слышать, будто одно время там можно было купить — правда, из-под полы — даже японские флаги, якобы добытые в боях за освобождение тихоокеанских островов, и прочие искусно подделанные военные трофеи. Впрочем, командиры кораблей довольно скоро пресекли такого рода торговлю. Ну а самым ходовым товаром в военные годы, известное дело, были портативные радиоприемники. Радио было неотъемлемой частью жизни на корабле: оно стало своего рода дозволенным и даже  рекомендованным способом отдохновения от повседневных забот и, если можно так выразиться, тяжкого бремени неизвестности. Моряки знай себе покручивали ручки настройки, стараясь поймать ту или иную любимую волну; многие настраивались на Токийское радио, вешавшее также на английском языке. Правда, перед тем как включить приемник, надо было удостовериться, петли где поблизости создающего помехи источника магнитного поля, — и тут моряки целиком полагались на корабельных специалистов, благо на борту существовала целая радиослужба. Кроме того, экипаж авианосца имел возможность смотреть кино — его крутили несколько раз в неделю на ангарной палубе (она располагалась под полетной палубой). Вот когда была потеха! Моряки подсмеивались над патриотическими фильмами (нелюбовью к так называемому художественно-патриотическому кино, впрочем, отличались матросы и солдаты почти всех стран мира, невзирая на тщетные старания правительства внедрять его чуть ли не повсеместно), отдавая безусловное предпочтение кинокомедиям. Наибольшим же успехом пользовались документальные киноленты, снимавшиеся на различных кораблях и в самой что ни на есть настоящей боевой обстановке: моряки нередко узнавали на экране своих друзей и товарищей, а случалось — и самих себя. Такие фильмы любили смотреть особенно те, чьи места по боевому расписанию находились в чреве авианосца, откуда нельзя было увидеть то, что творится на открытых палубах и в море. Не самое последнее место в жизни моряков занимала и религия. Среди американцев атеисты вообще редкость, а среди моряков и подавно. Так что на богослужениях, проходивших в специальном помещении, обычно присутствовали все свободные от вахт и нарядов члены экипажа — и католики, и протестанты. Многие не считали для себя зазорным исповедоваться — особенно перед боем.

На зрителей «Воителя», ко всему прочему, произвела неизгладимое впечатление и вольность в выборе обмундирования. Так, глядя на всех этих бравых парней, одетых кто во что горазд, только не в униформу, узнать в них военных моряков можно было едва ли. Герои фильма предпочитали рядиться в броскую спортивную форму, дабы выглядеть на экране, как говорится, на все сто. И, надо признаться, им это удалось на славу. Но что бы там ни было, на борту настоящего, а не «бутафорского» авианосца, когда он выходил в море, члены экипажа и правда одевались в униформу разного цвета — в зависимости от специальности. Таким образом было легко определить, кто есть кто. К тому же обмундирование отличалось отменным качеством, было удобно и вполне соответствовало роду занятий и сезону. Потом, оно состояло из стольких элементов, что во французском языке попросту не хватит слов, чтобы дать каждому из них свое название. Матросы обыкновенно носили комбинезоны — либо синие, либо цвета хаки, фуфайки и просторные бушлаты — по их цвету можно было определить  специальность матроса. Впрочем, впереди у нас еще будет возможность разобраться в богатой палитре американского военно-морского обмундирования — когда мы с вами поднимемся на полетную палубу авианосца. Морские пехотинцы носили форму только одного цвета — хаки, офицеры — брюки и рубашки того же цвета. К завтраку они повязывали черные галстуки, а к обеду старались являться во всем белом. В дневное время большинство матросов и офицеров ходили в шортах, а в свободные от вахты часы всем членам экипажа дозволялось появляться на открытых палубах в так называемых пляжных костюмах, а проще говоря — в одних лишь шортах. Больше того: всем, кто работал во внутренних отсеках корабля, в свободное время даже настоятельно рекомендовали почаше выходить на свет божий. Единственное, от чего их предостерегали, так это от продолжительного пребывания под палящим солнцем — во избежание ожогов и солнечного удара. Тем более что в уставе корабельной службы было черным по белому написано: «Преступником следует считать всякого члена экипажа, который по собственной халатности оказался неспособным к несению повседневной службы и ведению боевых действий».

Наконец, зрителей фильма не оставила равнодушной дисциплина, царящая на борту авианосца, — точнее говоря, характер взаимоотношений между офицерами и подчиненными. С точки зрения любого европейца, военной дисциплины, как таковой, там не наблюдалось вовсе. Было такое впечатление, будто действие фильма происходит не на боевом корабле, а на каком-нибудь заводе или, того хлеще — стадионе, где спортсмены и тренеры суетятся и гомонят, точно перед выступлением на ответственных соревнованиях. В общем, все то же самое: чтобы освоиться во взаимоотношениях между членами экипажа американского авианосца, необходимо какое-то время прослужить на его борту. Но в одном можно быть уверенным безусловно: отношения между уорент-офицерами, старшинами и матросами были далеки от того, что принято называть «муштрой», введенной еще Фридрихом II [10] и сохранившейся в вооруженных силах иных европейских стран и в наши дни. Бесспорно, однако, и то, что за серьезные провинности в американском флоте всегда наказывали весьма сурово; кроме всего прочего, в определенных обстоятельствах — во время учений, смотров, парадов и других официальных церемоний — субординация между старшими и низшими по званию соблюдалась исключительно четко и строго. Зато в повседневной жизни, в смысле — во время обычной службы, эти отношения и впрямь выглядели скорее спортивными, нежели военными, — ни малейшей строгости. Таким образом, демократизм можно считать основополагающим принципом в военно-морском  флоте Соединенных Штатов. И ярче всего, на мой взгляд, этот принцип проявляется в том, что американские офицеры и матросы, образно выражаясь, едят из одного котелка. «Рацион питания у офицеров должен соответствовать рациону питания матросов. В случае крайней необходимости он понижается одинаково как у матросов, так и у офицеров» — это положение военно-морского устава соблюдалось неукоснительно. Хотя человеку невоенному оно может показаться несущественным, на самом деле это далеко не так: на практике подобный принцип распределения довольствия оказывается самым что ни на есть существенным. Матрос, знающий, что адмирал или командир корабля получает ту же пищу, какую выдают и ему, относится к своим обязанностям и переносит тяготы службы совсем не так, как тот же матрос, который знает, что в отличие от него офицерский стол ломится от обилия и разнообразия яств. Я позволил себе остановиться на этом подробно отнюдь не в целях пресловутой пропаганды или оттого, что восхищаюсь американскими порядками, а только ради того, чтобы констатировать факт, говорящий сам за себя.

Кстати сказать, с вышеизложенным принципом флотского демократизма непосредственно связано и то, что американские моряки, как правило, имели четкое представление обо всех операциях, в которых предстояло участвовать их кораблю. Так, например, во время боевых действий кто-то из вахтенных офицеров непременно докладывал с мостика оперативную обстановку по громкой корабельной связи — чтобы его слышали во всех отсеках корабля. (Скоро и мы с вами станем слушателями таких, с позволения сказать, прямых репортажей с мостика.) А вот на военных судах европейских стран матросы не знали о боевой обстановке практически ничего — то же самое можно сказать и о большинстве офицеров. Зачастую перемены курсов и направлений корабля служили предметом жарких споров и всяческих кривотолков. (Нередко неприятель оказывался куда более осведомленным насчет боевого задания, полученного кораблем, нежели его экипаж.) Нет, на американском авианосце, за редким-редким исключением, все обстояло совсем по-другому: едва он успевал сняться с якоря, как командир по громкой связи обращался с личным приветствием ко всему экипажу и докладывал, куда держит курс корабль. И морякам такая открытость, конечно же, была по душе. Да и вообще, американское военно-морское командование считало, что морякам просто необходимо знать, куда и зачем направляется их корабль. И не случайно, после того как в конце января 1942 года «Энтерпрайз» покинул Перл-Харбор, командир авианосца лично доложил экипажу о том, что авианосцу предстоит стать флагманским кораблем при проведении первой наступательной операции против японских ВМС и ВВС и в этой связи ему предписано следовать к Маршалловым островам. Внимательно выслушав сообщение командира, матросы тотчас же кинулись к картам Тихого океана. 

Офицеры военно-морской разведки раздали пилотам авиационные карты, фотопланы с увеличенными изображениями островных целей и объектов атаки, а также географические справочники с описанием Маршалловых островов. Летчики получали столь подробную документацию перед началом любой операции. Иногда им предоставлялась возможность познакомиться с рельефными макетами местности, на которых так же ясно и четко обозначались подлежащие уничтожению объекты и цели. Однако Маршалловы острова вот уже два десятка лет как принадлежали Японии. А получить от японцев какие бы то ни было разведданные — задача крайне затруднительная, ведь для японца любой иностранец — шпион. (Впрочем, и сами японцы, оказавшись за границей, страдали ярко выраженной склонностью к шпионажу.) Таким образом американцы располагали устаревшими картами Маршалловых островов — во многом спорными и сомнительными. Зато в справочниках имелось немало полезных сведений как о самих островах, так и о их жителях. Словом, при подготовке к боевым действиям справочники сослужили американским морякам и летчикам добрую службу.

* * *

Маршалловы острова и острова Гилберта представляют собой группы атоллов. На земле вряд ли можно сыскать клочок суши, более похожий на отороченное жемчугом изумрудное ожерелье, чем атолл, — к тому же, если глядеть на него с высоты птичьего полета, да еще при ярком тропическом свете, атоллы, как известно, образуются из скелетов полипов, или мадрепоровых кораллов, состоящих из известняка. Коралловые образования обычно формируются на вершинах подводных хребтов и поднимаются из глубин океана к его поверхности, преодолевая на своем пути многокилометровую водную толщу. На открытом же воздухе коралл погибает. Под действием солнечных лучей известняк разрушается, превращаясь в мелкое крошево и образуя благоприятную среду, на которое морские течения, ветры и дожди наносят песок, почву и семена различных растений. Семена произрастают и со временем дают обильные всходы. Так вот и рождается ожерелье, отороченное изумрудным цветом зелени, золотом песка и жемчугом белопенного прибоя. А посреди этого великолепия — бирюзовая гладь. Иначе говоря, изумрудное кольцо растительности обрамляет лагуну — своего рода миниатюрное внутреннее море, мелкое, спокойное и переливающееся всеми цветами радуги. Чем еще можно дополнить чарующее первозданное великолепие атолла? Разве что пышными цветами — черными, белыми, красными. И вдруг над этим, казалось бы, незыблемым, вечным чудом нависает смерть!

Атоллы могут быть совсем крохотными — как, например, Уэйк, почти идеально круглыми и огромными. Практически все атоллы Маршалловых островов и островов Гилберта представляют собой идеальные  естественные полигоны, образованные множеством мелких островков и рифов, как бы прикрывающих вход в лагуну, которая соединяется с океаном узким проходом. Так что лагуна еще и превосходное место для якорных стоянок кораблей — как, например, на атолле Кваджалейн, самом крупном в мире, достигающем 100 километров в длину и 50 — в ширину.

К этим-то атоллам, на которых, точно на удобном плацдарме, закрепились японцы, и продвигалась со скоростью 25 узлов американская эскадра — «Энтерпрайз» и корабли сопровождения.

Как было сказано выше, в дневное время авианосец следует под двойным авиационным прикрытием: верхним — на случай появления самолетов противника, и нижним — на случай обнаружения неприятельских подводных лодок. Другими словами, летному составу приходится подниматься в воздух и садиться на палубу авианосца по сто раз на дню. И зрелище это не похоже ни на одно другое.

Перед заходом на посадку самолеты описывают в воздухе, над авианосцем, посадочные круги. Если бы мы с вами поднялись на один из мостиков островной надстройки («островка») «Энтерпрайза», то прямо под ногами увидели бы просторную ровную площадку 246 метров в длину и 25 метров в ширину, которая движется наподобие ленты эскалатора, причем со скоростью около 50 километров в час, над самой поверхностью моря, и что немаловажно — против ветра. Все, что происходит на полетной палубе авианосца во время взлета и посадки, видится словно через гигантское колышащееся полупрозрачное газовое облако, которое оказывает весьма ощутимое горизонтальное давление. Так что передвигаться по палубе можно только согнувшись едва ли не в три погибели — постоянно преодолевая шальное сопротивление газовых струй, образующих один сплошной поток. Впрочем, пока на полетной палубе все тихо. И вдруг тишину взрывает резкий голос: «К посадке товсь!» Так по палубному громкоговорителю передается предварительная команда с поста управления полетами. А через мгновение-другое звучит новая команда: «Произвести посадку!» По закрепленному наверху «островка» фалу тут же выбирается красный флажок и на его место взмывает белый. Затем от посадочного круга отделяется первый самолет и начинает заходить на полетную палубу с кормы авианосца. Перед тем на сцену, каковую являет собой полетная палуба, выходит первый актер — офицер, руководящий посадкой самолетов, или, попросту, руководитель посадки. Он встает на узкую площадку, выступающую наружу по левому борту и как бы нависающую над морем, и глядит в сторону кормы — навстречу приближающемуся самолету.

Офицер заводит самолет, делая ему четкие отмашки яркими сигнальными ракетками, которые он держит по одной в каждой руке, в строгом соответствии с сигнальным кодом. Эти ракетки напоминают большие теннисные, только с усеченной ручкой; к сетке, туго стягивающей  обруч изнутри, прикреплены короткие пестрые ленты — они колышутся на ветру, и заметить их летчику большого труда не составляет. Руководитель посадки так быстро и ловко жестикулирует ракетками, что больше походит на циркового жонглера. Или, если угодно, матадора, заманивающего «Быка» в нужном направлении с помощью «мулеты», с той лишь разницей, что его задача — сохранить жизнь того, кого он «заманивает» столь характерным образом. В самом деле, в доведенных до автоматизма действиях руководителя посадки искусства больше, чем техники: ибо главную роль тут играет человеческий фактор, а не технический, который, впрочем, варьируется в зависимости от обстоятельств. Что же касается технической стороны дела, то ею прежде всего озабочены летчики. Существует определенная техника, или технология, захода на посадку и самой посадки, и каждый летчик обязан следовать ей неукоснительно. Однако не последнюю роль здесь играет также человеческий фактор — вернее, характер, равно как и обстоятельства, тем более что на море они частенько меняются. Так, летчик, у которого на исходе горючее или взвинчены нервы — особенно после боя, — заходит на посадку совсем не так, как после обычного разведывательного полета. Некоторые пилоты могут быть ранены, а у других может быть повреждена в бою машина. И руководитель посадки должен чувствовать это с первого же взгляда, притом на расстоянии. Тем более что с палубы ему не видно, насколько серьезно ранен летчик; не сразу определить вот так, навскидку, и характер повреждения машины, зато манеру захода угадать нетрудно. Так что руководитель должен просчитать все заранее — и уже в зависимости от этого заводить летчика. Бывает, что пилот не может сесть с первого захода. Тогда самолет с ураганным ревом проносится над самой палубой, взмывает ввысь, описывает в воздухе контрольный круг и идет на новый заход. И руководителю приходится вести его снова и снова — до тех пор, пока он наконец не сядет. Глядя на эти хитроумные маневры, стороннему наблюдателю может показаться, будто руководитель посадки дергает за гигантские незримые нити, к которым с другого конца привязаны, словно игрушечные, самолеты, — ну в точности, как в театре марионеток. Так что, хотите или нет, все это действительно напоминает высокое искусство. В ночное же время руководитель посадки вместо ракеток пользуется светящимися палочками. Да и сложность и риск ночных маневров соответственно увеличиваются — думаю, это понятно без лишних слов. Вот почему многие офицеры, руководившие посадкой самолетов во время Тихоокеанской войны, прославились на весь американский флот.

Когда самолет, следуя заданным коридором, оказывается уже над палубой, руководитель дает отмашку: «двигатель — стоп!». Летчик тут же убирает газ, шасси самолета касаются палубы и машина пробегает по ней небольшое расстояние, прежде чем зацепится хвостовым крюком  за упругий трос, натянутый поперек палубы. Мгновенное торможение — и полная остановка. После того как от самолета отцепят тормозной крюк, начинается второе отделение спектакля. По обе стороны взлетно-посадочной полосы откуда ни возьмись возникают какие-то люди, разодетые во все пестрое, и что есть духу бегут прямиком к совершившему посадку самолету. Они торопятся оттащить его на носовую палубу либо к самолето-подъемнику (на авианосце их три — каждый размером с теннисный корт, и пол его приходится вровень с полетной палубой), чтобы осмотреть и дозаправить, — словом, привести в надлежащий вид. Одеты эти люди в кожаные куртки поверх трикотажных фуфаек, на головах — цветастые шлемы: у сигнальщиков и регулировщиков — желтые; стопорщиков — зеленые; заряжающих и дозаправляющих — ярко-красные; такелажников — синие; пожарных — белые; механиков, «самых главных начальников по самолетам» — коричневые. Так вот, покуда вся эта разношерстная братия суетится на полетной палубе, выполняя свою работу, на сцену выходит офицер-регулировщик — он управляет перемещением самолетов, совершивших посадку. Полетная палуба разделена на несколько зон, и на каждой — по регулировщику, который руководит передвижением машины, заведенной в подконтрольную ему зону. Он отдает знаками соответствующие команды приданной в его распоряжение бригаде технического обслуживания. Стоя во всем ярко-желтом спиной к ветру, согнувшись под напором газовых струй, регулировщик делает руками (у него нет ни сигнальных ракеток, ни палочек), быстрые и четкие отмашки — и жесты его такие же ловкие и артистичные, как у руководителя посадки. В это же время к самолету устремляется офицер в хаки, в руках у него грифельная табличка, на которой мелом начертан короткий вопрос; «Цель?». Он показывает табличку летчику, чтобы узнать, видел ли тот неприятеля. «Нет», — качает головой в ответ пилот, пока его машину оттаскивают в сторону. А между тем к заходу на посадку готовится следующий самолет.