Между империализмом и революцией

Рукопись этой книги была уже закончена, когда я получил свежую книгу Вадима Чайкина[40], социалиста-революционера и члена Учредительного Собрания: «К истории российской революции. Казнь 26 бакинских комиссаров», в издательстве Гржебина в Москве. Эта книга, состоящая в значительной своей части из документов, важнейшие из коих воспроизведены фотографически, представляет собою рассказ о том, как английские военные власти организовали, без какого бы то ни было намека на суд, убийство 26 бакинских комиссаров. Непосредственным практическим организатором был глава британской военной миссии в Асхабаде Реджинальд Тиг-Джонс. Генерал Томпсон знал обо всем этом деле, и Тиг-Джонс, как вытекает изо всех обстоятельств, действовал с согласия почтенного генерала. После того, как убийство 26 безоружных людей, которых взяли, якобы для вывоза в Индию, было благополучно совершено на глухой станции, генерал Томпсон помог бежать одному из виднейших участников убийства, продажному негодяю Дружкину. Обращения Вадима Чайкина, отнюдь не большевика, а социалиста-революционера и члена Учредительного Собрания, к английскому генералу Маллесону и к английскому генералу Мильну не привели ни к чему. Наоборот, все эти джентльмены оказались солидарны в укрывательстве убийства и убийц и фабрикации ложных сообщений. Как явствует из документов той же книжки, Гегечкори, министр иностранных дел Грузии, обязался, по настоянию Чайкина, не выпускать уголовного негодяя Дружкина из Грузии. На деле же, по соглашению с великобританским генералом Томпсоном, предоставил Дружкину полную возможность ускользнуть от следствия и суда. В то время, как комитеты русских и грузинских социалистов-революционеров и русских закавказских меньшевиков, обследовав все обстоятельства дела, подписали заявление о преступном образе действий английских военных властей, комитет грузинских меньшевиков, пришедший в комиссии вместе с другими партиями к тому же выводу, отказался, однако, подписать документ, чтобы не ссориться с английскими властями. Телеграф меньшевистского грузинского правительства отказывался принимать депеши Вадима Чайкина, посвященные изобличению великобританских убийц. Если бы о грузинских меньшевиках не было известно ничего, кроме того, что сообщают неоспоримые и несомненные документы в книжке Чайкина, этого было бы вполне достаточно для того, чтобы на веки веков заклеймить клеймом бесчестия и позора этих господ, их демократию, их покровителей и защитников.

У нас нет ни малейшей надежды на то, что после прямых, точных, бесспорных указаний, данных Чайкиным, мистер Гендерсон, или мистер Макдональд, или мистер Томас[41], или мистер Клайнс[42], или мистер Секстон[43], или мистер Дэвисон[44], или мистер Адамсон[45], или мистер Годж[46], или мистер Роз[47], или мистер Боэрман[48], или мистер Юнг[49], или мистер Спур[50], – поставят себе в обязанность открыто и честно разобрать это дело до конца и призвать к ответу тех представителей Великобритании, которые в Закавказье с таким блеском отстаивали демократию, цивилизацию, право, религию и мораль от большевистского варварства.

Международная мистрис Сноуден опровергает сотрудничество грузинских меньшевиков с контрреволюционными организациями и армиями, исходя из двух обстоятельств: во-первых, сами меньшевики жаловались английским социалистам на Антанту, которая заставляет-де их поддерживать контрреволюционеров; во-вторых, у Грузии были с белыми трения, принимавшие моментами даже характер военных конфликтов.

Английский генерал Уоккер[51] грозил пальцем перед самым носом у председателя правительства Ноя Жордания, предупреждая его, что немедленно закроет центральный меньшевистский орган, если там появится статья, способная огорчить Антанту. Английский поручик стучал штыком по столу грузинского прокурора, требуя немедленного освобождения тех из арестованных лиц, на которых он, божьей милостью поручик, указал перстом. Вообще, судя по документам, английские военные власти вели себя в Грузии еще более нагло, чем германские. Конечно, в этих случаях Жордания почтительно напоминал о грузинской почти-независимости и жаловался Макдональду на нарушения грузинского почти-нейтралитета. Этого требовала простая осторожность. Когда Деникин отбирал у Грузии Сухумский округ, меньшевики жаловались на Деникина Уоккеру, а на Уоккера – Гендерсону, – в обеих инстанциях с одинаковым успехом.

Если б этих жалоб и столкновений не было, это значило бы попросту, что меньшевики ровно ничем не отличаются от Деникина. Но это так же неверно, как сказать, что Гендерсон ничем не отличается от Черчилля[52]. Размах мелкобуржуазных колебаний в революционную эпоху очень велик: от поддержки пролетариата до формального союза с помещичьей контрреволюцией. Чем менее мелкобуржуазные политики самостоятельны, тем более они декламируют о своей полной независимости, о своем абсолютном нейтралитете. Под этим углом зрения не трудно проследить всю историю меньшевиков, правых эсеров, левых эсеров в масштабе всей революции. Они никогда не бывают нейтральны. Они никогда не бывают самостоятельны. Их «нейтральность» есть всегда только критическая мертвая точка в движении справа налево или слева направо. Поддерживая большевиков (левые эсеры, анархисты) или поддерживая царских генералов (правые эсеры, меньшевики), мелкобуржуазные партии нередко пугаются в решающий момент близкой победы своего союзника, или, еще чаще, покидают его в минуту опасности. Надо, правда, сказать, что если в революционную эпоху мелкобуржуазные партии обычно разделяют все невыгоды поражения, то на их долю редко приходятся преимущества победы. Укрепившись при помощи «демократии», монархическая контрреволюция – на востоке, в лице Колчака, на севере и западе, в лице Юденича, Миллера и английских генералов, на юге, в лице Деникина, – беспощадно унижала и била своих пособников-демократов.

В конце концов и европейская социал-демократия имеет на этот счет кое-какой опыт, в виде синяков и фонарей под глазами, правда, не из эпохи революции, а из эпохи войны. Социал-патриоты, помогавшие своей буржуазии в самые трудные для нее месяцы войны, рассчитывали если не на участие пролетариата в плодах победы, то вообще на повышение роли социализма и своей собственной в судьбах государства после войны. Они ошиблись. Обманутые Гендерсон, Самба[53] и другие тоже обличали свою буржуазию, грозили ей и жаловались на нее Интернационалу. Но это не значит, что они не служили ей. Служили, но с претензиями. Служили, но были обмануты. Служили, но жаловались. Никто не говорит про них, что это просто наемные лакеи. Нет, это мелкобуржуазные оппортунисты, то есть лакеи политические, амбициозные, многословные, всегда колеблющиеся, всегда ненадежные, – но лакеи до мозга костей.

Усвоив, как сказано, методы французских академиков, воспевающих просвещенную политику княжества Монако или династии Карагеоргиевичей, Каутский не спрашивает объяснений, не требует причин, не удивляется противоречиям и не страшится несообразностей. Если Грузия оторвалась от революционной России, то виноваты большевики. Если Грузия призвала немецкие войска, то это потому, что они лучше турецких. Гогенцоллернские войска пришли в Грузию «не как грабители, – мямлит и шамкает Каутский, – а как организаторы ее производительных сил»… Но и вместе с гогенцоллернскими войсками, которые «радостно приветствовались на улицах Тифлиса» – кем? кем? кем? – Грузия ничего не теряет из своих демократических добродетелей. Томпсон и Уоккер тоже пошли ей только на пользу. И после того, как на каждом из атрибутов ее целомудрия орудовал сперва ею же приглашенный немецкий лейтенант, а затем английский, никто не может более сомневаться в том, что к моменту прибытия делегации II Интернационала демократические добродетели Грузии достигли полного расцвета. Отсюда пророческий вывод Каутского: Россию спасет дух меньшевизма, воплощением которого явилась меньшевистская Грузия (стр. 72).

Наступает момент, когда приходится дать слово самому «духу меньшевизма». В конце 1918 г. (27 декабря) состоялось в Москве партийное совещание Р. С.-Д. Р. П. (меньшевиков). На этом совещании подверглась обсуждению политика тех частей партии, которые вошли в состав белогвардейских правительств или вступили в открытый союз с иностранным империализмом; в частности и в особенности речь шла при этом о грузинских меньшевиках. В официальном сообщении меньшевистского Ц. К. о совещании говорится: «В своей среде партия не может и не намерена терпеть союзников контрреволюционной буржуазии и англо-американского империализма, как бы ни были понятны мотивы, толкнувшие многих из них на путь такого союза». В резолюции конференции прямо говорится: «Совещание констатирует, что политика грузинской социал-демократии, пытавшейся спасти демократический строй и самоуправление Грузии ценой ориентации на иностранную помощь и на отделение от России, поставила ее в противоречие с задачами, которые преследует партия в целом».

Этот поучительный эпизод дает понятие не только о проницательности Каутского в оценке событий революции, но и об его добросовестности в их фактическом изложении. Не справившись даже у своих друзей-меньшевиков и не приняв необходимейших мер предосторожности, Каутский изображает внешнюю политику Жордания – Церетели, как истинно меньшевистскую и потому образцовую для международной социал-демократии. Между тем официальная оценка «истинно меньшевистской» партии, устами Мартова – Дана, гласит, что внешняя политика Жордания – Церетели оказывает на партию «дезорганизующее влияние», грозя «подорвать в корне ее престиж в глазах пролетарских масс» (см. указанное издание меньшевистского Ц. К., стр. 6). В то время, как Каутский ставит печать марксистского благословения на грузинской политике «строжайшего нейтралитета», Мартов – Дан доходят по адресу этой политики до чрезвычайной угрозы: «партия не может, – пишут они, – не становясь всеобщим посмешищем, допускать такие политические выступления отдельных ее частей, которые, в открытом или прикрытом союзе с ее классовыми врагами, направлены против самой сущности ее революционной политики» (там же, стр. 6).

На этом можно бы поставить точку. Ученый шлафрок Каутского достаточно плотно ущемлен двумя половинками меньшевистской двери: вырваться, кажется, нельзя. Может быть, однако, Каутский теперь, с некоторым запозданием, обратится за помощью к Мартову? Возможно. И нет сомнения, что он эту помощь получит. Мы сами можем, в целях смягчения удара, нанесенного Каутскому руками меньшевиков, сказать несколько пояснительных слов. Момент тогда был очень революционный. Большевики били Колчака. В Германии и Австро-Венгрии вспыхнула революция. Лидерам меньшевиков пришлось выбрасывать в море слишком компрометирующий груз, чтобы не захлебнуться окончательно самим. На рабочих собраниях Москвы и Петербурга они с возмущением отрекались от солидарности с предательской политикой тогдашней Грузии. Они грозили исключить Жордания и др., если те не перестанут превращать партию в «посмешище». Момент был очень беспокойный: сам Гильфердинг хотел Советы ввести в конституцию. А уж это доказывает, что дело дошло до крайности.

Грозили исключить, – но ведь не исключили? О, конечно, не исключили. И не собирались исключать. Они не были бы меньшевиками, если бы дело не расходилось у них со словом. Весь международный меньшевизм есть не что иное, как условная угроза, которая никогда не осуществляется, символический размах, за которым не следует удара.

Но это не меняет факта: по самому основному вопросу политики грузинских меньшевиков Каутский постыдно обманывает читателей. Его обман разоблачен самими же меньшевиками. Вырваться нельзя: шлафрок зажат прочно.

А Макдональд? О, Макдональд – достопочтенный человек. Но и у него есть недостаток: он ничего не понимает в вопросах социализма. Решительно ничего!

ВНУТРЕННИЙ РЕЖИМ

Во внешней политике – строжайший нейтралитет, а во внутренней, разумеется, полнейшая свобода. Да и как же иначе? «Отношения между рабочими и крестьянами в Грузии, – рассказывает Каутский, – до настоящего времени самые лучшие, какие лишь возможны» (стр. 54). От Рейна до Тихого океана свирепствуют кровавые восстания, – «Грузия – единственная страна, которая, наряду с немецкой Австрией, избегла насильственных действий» (там же). Коммунисты? Но они «при полной свободе легальной деятельности» не могли приобресть никакого влияния (стр. 65). Социал-демократы на всех выборах получали подавляющее большинство голосов. Действительно, единственная в своем роде страна – от Тихого океана и до Рейна. Да и за Рейном вряд ли сыщется подобная, если не считать княжества Монако, в изображении престарелых французских академиков на пенсии.

Перед такой политической мазней останавливаешься в первый момент столь же парализованным, как перед наглой олеографией, где каждая краска лжет в отдельности, а все вместе лгут еще оскорбительнее для глаза. Все, что мы знаем о происхождении самостоятельной Грузии и об ее внешней политике, опровергает уже ту картину всеобщего умиротворения, которую Каутский наблюдал из окна вагона между Батумом и Тифлисом. Связь между внешней политикой и внутренней должна была в Грузии обнаружиться тем сильнее, что Грузия образовалась путем почкования в два приема, так что внешними становились для нее сегодня те вопросы, которые вчера еще были внутренними. Кроме того, под флагом разрешений своих внешних задач, меньшевики приглашали внутрь страны иностранную военную силу, сперва немцев, потом англичан, при чем опять-таки уже можно сказать что генерал фон-Кресс и генерал Уоккер играли не последнюю роль во внутренней жизни страны. Так как, по Каутскому, банальность которого становится моментами парадоксальной, гогенцоллернские генералы выполняли в Грузии высокую функцию «организаторов производительных сил» (стр. 57), не покушаясь на часовой механизм демократии, то не лишне привести здесь грозный окрик фон-Кресса по поводу ареста группы черносотенных дворян, приступивших к созданию погромных банд. «Правительство не может, – поучал фон-Кресс министра Рамишвили, – считать политику партии или группы граждан неблагонадежной потому только, что она направлена против настоящего режима. Пока политика эта не будет направлена против существования самого государства, ее нельзя считать государственной изменой». В ответ на эти классические поучения, Рамишвили, между прочим, докладывал: «я предложил деятелям этого союза (помещиков) представить проект об улучшении положения бывших дворян, что и приводится в исполнение». Кто здесь лучше: организатор производительных сил Кресс или демократ Рамишвили, – решить не легко. Что английские офицеры вмешивались во внутреннюю жизнь еще более нагло, чем германские, об этом мы уже упоминали. Однако, если не считать солдатской грубости и излишней откровенности, вмешательство тех и других шло в общем по той же линии социального и политического консерватизма, которая была линией самих меньшевиков с самого начала революции.

Главный урок, какой вынес Церетели из опыта русской революции, тот, что «робость и неуверенность демократии в борьбе с анархией» погубили демократию, революцию и страну, и, в качестве главного вдохновителя правительственной политики, он требовал от закавказского сейма вменить «в обязанность правительству самыми суровыми мерами бороться с проявлениями анархии»… (18 марта 1918 г.).

Еще ранее того, 15 февраля, Жордания заявляет на заседании сейма: «У нас в стране все больше и больше увеличивается анархия… Среди рабочего класса настроение большевистское, даже меньшевики-рабочие заражены большевизмом».

Первые национальные грузинские полки проникнуты теми же настроениями. Демобилизованные солдаты разносят революционную заразу по деревням.

«То, что сейчас происходит у нас в деревнях, – говорит Жордания, – не ново; то же самое происходило во всех (!) революциях, повсюду (!) крестьянские массы выступали против демократии. Пора нам положить конец господству народнических крестьянских иллюзий социал-демократической партии. Пора вернуться к Марксу и твердо стоять на страже революции против крестьянской реакции». Ссылка на Маркса – тупость, осложненная шарлатанством. В меньшевистский период, о котором идет речь, закавказское крестьянство восставало не против демократической революции, а против ее медленности, нерешительности, трусливости, особенно в аграрном вопросе. Только после действительной победы аграрно-демократической революции открывается почва для контрреволюционных крестьянских движений: против материальных требований города, против социалистических тенденций хозяйственной политики, наконец, против диктатуры партии рабочего класса. Если в первую эпоху революции движущей силой аграрных восстаний являются низы деревни, ее наиболее угнетенные и малоимущие слои, то руководящая роль в крестьянских восстаниях второй эпохи переходит к верхнему слою деревни, к ее наиболее зажиточным, крепким, кулацким элементам. Но нет надобности останавливаться на том, что грузинские меньшевики, как и не грузинские, не понимают революционной азбуки марксизма. С нас достаточно признания того факта, что крестьянские массы, составляющие подавляющее большинство населения, по-большевистски выступали против меньшевистской «демократии». Верное преподанной сеймом программе, грузинское правительство, опиравшееся на мелкобуржуазную демократию городов и на верхи рабочего класса, крайне малочисленного вообще, вело беспощадную борьбу против зараженных большевизмом трудящихся масс.

Вся история меньшевистской Грузии есть история крестьянских восстаний. Они происходят решительно во всех частях маленькой страны, отличаясь нередко чрезвычайным упорством. В некоторых уездах Советская власть держится месяцами. Восстания ликвидируются карательными экспедициями и завершаются военно-полевыми судами из офицеров и князьков-помещиков. Как грузинское правительство расправлялось с революционными крестьянами, об этом лучше всего рассказать словами доклада абхазских меньшевиков по поводу деятельности отряда Мазниева в Абхазии.

"Этот отряд по своей жестокости и бесчеловечности, – говорит адресованный грузинскому правительству доклад, – превзошел деятельность печальной памяти царского генерала Алиханова. Так, например, казаки этого отряда врывались в мирные абхазские деревни, забирая все мало-мальски ценное, совершая насилия над женщинами. Другая часть этого отряда, под непосредственным наблюдением г. Тухарели[54], была занята разрушением бомбами домов тех лиц, на которых кто-либо доносил. Аналогичные же насилия были произведены в Гудаутском уезде. Начальник грузинского отряда, поручик Купуния, бывший пристав г. Поти, избил целый сход в селении Ацы, заставив всех лечь под пулеметный огонь, и прошелся затем по их спинам, нанося удары шашкой плашмя; затем приказал сходу собраться в кучу, верхом во весь карьер врезался в толпу, нанося побои кнутом. Обратившиеся к нему с протестом против такого зверства и насилия члены бывшего Абхазского народного совета, Абухва и Дзукуя, были арестованы и посажены в сарай… Помощник комиссара Гудаутского уезда, поручик Григориади, применял порку на сельских сходах и назначал по своему усмотрению сельских комиссаров, ненавистных народу, из бывших правительственных старшин при царском режиме"…

Не очевидно ли, что отношения между меньшевиками и крестьянами, как мы знаем от Каутского, были всегда «самыми лучшими, какие лишь возможны»?.. Одним из последствий абхазского усмирения явился почти поголовный выход из социал-демократической фракции меньшевиков-абхазцев (Тарнова, Базба, Чукбар, Кобахия, Цвижба, Барцын и Дзукуя).

В восставшей Осетии Джугели действовал не лучше.

Так как мы поставили себе, по педагогическим соображениям, задачей характеризовать политику грузинских меньшевиков, по возможности, их же собственными заявлениями и документами, то нам приходится здесь, преодолевая литературную брезгливость, привести выдержки из книги уже известного нам «рыцарственного» меньшевика Валико Джугели, бывшего начальника Народной Гвардии. Наши цитаты посвящены действиям самого Джугели по усмирению крестьянского восстания в Осетии.

«Враг всюду в беспорядке бежит, почти не сопротивляясь. Этих изменников надо жестоко наказать».

В тот же день он делает в дневнике (книга имеет характер дневника) такую запись:

«Теперь ночь. Всюду видны огни. Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это почти спокойно».

В записи следующего дня читаем:

«Всюду вокруг нас горят осетинские деревни… В интересах борющегося рабочего класса, в интересах грядущего социализма, мы будем жестоки. Да, будем. Я со спокойной душой и чистой совестью смотрю на пепелище и клубы дыма… Я совершенно спокоен. Да, спокоен».

На следующий день утром Джугели записывает:

«Горят огни… Дома горят… С огнем и мечом»…

В тот же день через несколько часов новая запись:

«А огни горят, горят»…

Вечером того же дня он снова записывает:

"Теперь всюду огни… Горят и горят. Зловещие огни… Какая-то страшная, жестокая и феерическая красота… И, озираясь на эти ночные, яркие огни, один старый товарищ печально сказал мне:

– Я начинаю понимать Нерона[55] и великий пожар Рима[56].

А огни горят, всюду горят".

Из этого отвратительного кривляния (стиль – это человек!) мы во всяком случае имеем возможность снова укрепиться в убеждении, что отношения между грузинскими меньшевиками и крестьянами оставались неизменно «самыми лучшими, какие лишь возможны».

После эвакуации Аджарии (Батумской области) англичанами в 1920 г. грузинскому правительству пришлось вступать во владение краем при помощи артиллерии. Словом, для нероновских кривляний Джугели имел непрерывные поводы во всех концах Грузии[57].

Вслед за Жордания министр внутренних дел Рамишвили, – тот самый, который занимался вопросом об улучшении положения бывших дворян, – также ссылался на Маркса в обоснование белого террора, направленного против мятежного крестьянства.

Можно, однако, с уверенностью сказать, что, несмотря на белый террор, дополненный бумажными цветами риторики, меньшевистская диктатура была бы бесследно снесена потоком революционного движения, если бы не присутствие в стране иностранных войск. Удержаться в тот период меньшевикам помог не немец Маркс, а немец фон-Кресс.

Особенно нелепо звучит утверждение Каутского насчет «полнейшей свободы деятельности» грузинской коммунистической партии. Достаточно бы некоторой свободы. Но мы уже знаем: если нейтралитет, то строжайший; если свобода, то полнейшая; не просто хорошие отношения, а «самые лучшие, какие лишь возможны».

Поразительно прежде всего то, что ни Каутский, ни Вандервельде, ни сама мистрис Сноуден, ни иностранные дипломаты, ни журналисты буржуазной печати, ни верный страж свободы – «Таймс», ни честнейший «Тан»[58] – словом, никто из всех тех, кто благословил в Грузии демократию, не заметил в ней Особого Отряда. А между тем он существовал. Особый Отряд, с вашего позволения, есть меньшевистская Ч. К. Особый Отряд захватывал, арестовывал, расстреливал всех тех, кто действовал против меньшевистской демократии. Особый Отряд, в отношении методов терроризма, ничем не отличался от Чрезвычайной Комиссии Советской России, – ничем, кроме той задачи, которой он служил. Чрезвычайная Комиссия охраняла социалистическую диктатуру от агентов капитала, Особый Отряд охранял буржуазный режим от большевистской «анархии». Но ведь именно поэтому-то респектабельная публика, проклинавшая Ч. К., совершенно не замечала грузинского Особого Отряда. Зато грузинские большевики никак не могли его не замечать, ибо он для них, главным образом, и существовал. Приводить мартиролог грузинского коммунизма – аресты, высылки, выдачи белым, тюремные голодовки, расстрелы… есть ли надобность? не достаточно ли вспомнить почтительный доклад Гегечкори Деникину: «По вопросу об отношении к большевикам могу заявить, что борьба с большевизмом в наших пределах беспощадна. Мы всеми имеющимися у нас средствами подавляем большевизм… и в этом отношении мы дали ряд доказательств, которые говорят сами за себя!». Эту цитату следовало бы начертать у Каутского на колпаке, если бы последний и так уж не был испещрен мало лестными надписями во всех направлениях. Где Гегечкори говорит: подавляем всеми средствами, душим беспощадно, там Каутский поясняет: полнейшая свобода. Не пора ли над Каутским учинить мягкую, истинно-демократическую опеку?..

Уже 8 февраля 1918 года были закрыты в Грузии все большевистские газеты. В этот период меньшевистская пресса еще выходила в Советской России совершенно открыто. 10 февраля произошел расстрел мирного митинга в Александровском саду в Тифлисе, в день открытия закавказского сейма[59]. 15 февраля Жордания громил в сейме большевистские настроения народных масс и даже рабочих-меньшевиков. Наконец, Церетели, подвергший вместе с Керенским нашу партию обвинению в государственной измене, в марте каялся в сейме в чрезмерной «робости и неуверенности» правительства Керенского в преследовании большевиков. Немецкие войска были привлечены в Грузию, – так же, как в Финляндию, Прибалтику, Украину, – главным образом, против большевиков. На вопрос американского представителя о большевиках, дипломатический представитель Грузии Топуридзе отвечает: «Мы справились и подавили. Доказательство налицо: на бывшей территории России только в Грузии нет большевизма». Относительно будущего Топуридзе дает не менее твердое обязательство: «всеми силами и средствами наша республика будет содействовать державам Согласия в борьбе с большевиками»… Командующий британскими войсками западного Закавказья генерал Форестьер Уоккер разъяснил 4 января 1919 г. устно и письменно г. Жордания, что врагом Антанты на Кавказе является «большевизм, который великие державы решили уничтожить, где бы и когда бы он ни показался». По поводу полученной от Уоккера инструкции Жордания заявил через две недели английскому генералу Мильну: «генерал Уоккер… оказался первым лицом, которое поняло положение вещей в нашей стране».

Сам генерал Мильн следующим образом резюмировал свое соглашение с Жордания: «У нас с вами общие враги, это – германцы и большевики». Все это в совокупности создавало как нельзя более благоприятные условия для «полнейшей свободы деятельности» большевиков.

18 февраля 1919 г. Уоккер за N 99/6 приказывает грузинскому правительству: «все большевики, которые войдут в Грузию, должны быть заключены только во Мцхете (тифлисская тюрьма) и строго охраняемы». Речь идет о большевиках, искавших спасения от Деникина. Но уже 26 февраля, за N 99/9, Уоккер пишет: «Ввиду разговора, который я имел с его превосходительством г. Жордания 20 числа сего месяца, я пришел к заключению, что необходимо воспрепятствовать впредь вхождению большевиков в Грузию по Грузинской дороге».

Заключение большевиков-беженцев во Мцхете сохраняло им, по крайней мере, до поры до времени жизнь. Уоккер «пришел к заключению», что лучше вовсе преградить им единственный путь спасения, отбросив их тем самым в руки деникинских палачей. В минуту, свободную от обличения жестокостей Советского правительства и от благочестивых церковных упражнений, Артуру Гендерсону следовало бы насчет этого предмета обменяться мнениями с Форестьер Уоккером!

Дело не ограничилось переговорами и перепиской их превосходительств. Уже 8 апреля сорок два человека, в числе которых были советские комиссары Терской республики, их жены и дети, красноармейцы и другие беженцы, были задержаны грузинским постом у крепости Дарьял и, после издевательств, насилий и побоев под руководством полковника Церетели, их прогнали снова на территорию Деникина. Жордания пытался объяснить весь этот невинный эпизод личной инициативой полковника Церетели: между тем последний только выполнял секретное соглашение между Жордания и Уоккером. Правда, в документе N 99/9 ничего не сказано об ударах прикладами и палками в грудь и в голову. Но как же иначе прогнать обезумевших от усталости и страха людей, ищущих спасения от верной гибели? Полковник Церетели, надо полагать, твердо усвоил себе, со слов своего более знаменитого однофамильца, что «робость и неуверенность демократии» в борьбе с большевизмом способны погубить государство и нацию.

Таким образом, в основу грузинской республики была положена с самого начала клятва борьбы с коммунизмом. Вожди партии и члены правительства ставили себе задачей «беспощадное подавление» большевиков. Этой задаче были подчинены важнейшие органы государства: Особый Отряд, Народная Гвардия и милиция. Немецкие, а затем английские офицеры – действительные владыки Грузии в этот период – целиком разделяли эту часть социал-демократической программы. Коммунистические газеты закрывались, собрания разгонялись и расстреливались, руководимые большевиками революционные села сжигались. Особый Отряд расстреливал вожаков, Мцхет заполнялся коммунистами, беженцы-большевики отдавались во власть Деникина. В одном октябре 1919 г. было расстреляно в Грузии, по заявлению ее министра внутренних дел, свыше тридцати коммунистов. Во всем остальном, как мы знаем от блаженного Каутского, коммунистическая партия Грузии пользовалась «полнейшей свободой деятельности».

Правда, как раз во время пребывания Каутского в Тифлисе грузинские коммунисты имели свои легальные издания и пользовались некоторой – отнюдь не «полнейшей» – свободой деятельности. Нужно, однако, тут же прибавить, что этот временный режим был установлен, после разгрома нами Деникина, силою советского ультиматума, приведшего к мирному договору между Советской Россией и Грузией от 7 мая 1920 года. С февраля 1918 года по июнь 1920 г. грузинская коммунистическая партия не выходила из подполья…

Следовательно, Советы вмешались в 1920 г. во внутренние дела «демократии», к тому же «нейтральной»?!. Увы, увы! – отрицать не приходится. Генерал фон-Кресс требовал, чтоб грузинским дворянам предоставлена была свобода контрреволюционной деятельности. Генерал Уоккер требовал, чтобы коммунистов сажали в Мцхет или прикладами передавали в распоряжение Деникина. Мы же, разгромив Деникина и подойдя к границам Грузии, потребовали, чтобы коммунистам была предоставлена свобода деятельности, поскольку она не направлена на вооруженное восстание. Мир вообще очень несовершенен, г. Гендерсон! Меньшевистское правительство оказалось вынужденным пойти на наше требование и, по собственному официальному заявлению, выпустило единовременно из тюрем около 900 большевиков[60]. В конце концов, это не так уж много. Но надо все же принять во внимание статистику народонаселения. Если в видах справедливости наши сердца тоже не глухи к справедливости – о, мистрис Сноуден! – принять грузинскую пропорцию (900 арестованных на 2 1/2 миллиона населения) для Советской Федерации, то окажется, что мы имеем право заключить в тюрьмы советских республик около 45.000 меньшевиков. Полагаю, что в самые острые и тяжкие для революции периоды, всегда вызывавшие обострение враждебной работы меньшевиков, мы никогда не доходили и до одной десятой части этого весьма внушительного числа. А так как в советских пределах и вообще не наберется 45.000 меньшевиков, то мы можем дать гарантию, что наша практика никогда не перешагнула той репрессивной нормы, которая установлена демократией Жордания – Церетели и одобрена светочами II Интернационала.

Итак, в мае мы – в порядке гражданской войны – вынудили у грузинского правительства легализацию коммунистической партии. Расстрелянные не были воскрешены, но арестованные были освобождены. Если демократия стала слегка демократичнее, то, как видим, только под кулаком пролетарской диктатуры. Революционный кулак, как орудие демократизма, – вот прекрасная тема для ближайшей воскресной проповеди г. Гендерсона!

Значит ли это, что с середины 1920 г. политика Грузии изменилась в смысле сближения с большевиками? Ни в малейшей степени. Меньшевистское правительство пережило весною 1920 г. острый период страха и капитулировало. Когда же оно не без изумления убедилось, что занесенный кулак не опускается на его голову, оно решило, что переоценило опасность, и стало по всей линии бить отбой.

Прежде всего возобновились репрессии против коммунистов. Наш дипломатический представитель в ряде нот, утомляющих своим однообразием, протестует против закрытия газет, арестов, захвата партийного имущества и пр. Но эти протесты уже не оказывали действия: грузинское правительство закусило удила, сотрудничало с Врангелем, рассчитывало на Польшу и тем ускоряло развязку…

Еще раз: чем именно меньшевистская «демократия» отличалась от большевистской диктатуры? Во-первых, тем, что меньшевистский террористический режим, копируя многие методы большевиков, имел задачей охранять устои частной собственности и союз с империализмом. Советская диктатура была и остается организованной борьбой за социалистическое переустройство общества в союзе с революционным пролетариатом. Во-вторых, тем, что советская диктатура большевиков в своей исторической миссии и в условиях ее осуществления почерпает свое оправдание и действует открыто. Меньшевистский же режим терроризма и демократии есть безыдейный ублюдок жестокости и ханжества.

ПЕРИОД ОСТОРОЖНОСТИ

Военный разгром центральных империй и революция в Германии внесли величайшие изменения в мировое положение. Тифлисские политики искали новой ориентации. Простейшей формой ее явилось пресмыкательство пред Антантой. Но завтрашний день не мог им не внушать опасений. Вассальный союз с Германией давал Грузии до поры до времени серьезные гарантии неприкосновенности, так как Германия связывала брест-литовской петлею Советскую Россию, крушение которой к тому же казалось неизбежным. Такое же вассальное подчинение Англии не решало вопроса: Советская Россия находилась с Англией в состоянии войны, и, независимо от ее окончательного исхода, Грузия могла легко оказаться ущемленной на смерть на одном из крутых поворотов. Победа Антанты означала победу Деникина, а следовательно, и ликвидацию меньшевистского царства. Между тем в 1919 г. деникинщина делала большие успехи, и победа Советской власти несла величайшие опасности, но в 1919 г. советские войска были оттеснены с Кавказа. Тифлисские политики стали в своих связях с контрреволюцией более осторожны, более выжидательны, более уклончивы, но не более проницательны и не более честны.

Не мог не вселять некоторого беспокойства в меньшевистские сердца и ход рабочего движения в Европе. 1919 год был годом бурного революционного подъема. Пали троны Гогенцоллернов и Габсбургов[61]. Шатался куда более могущественный трон буржуазии. Трещали по всем швам партии II Интернационала. Русские меньшевики, не переставая обличать и поучать коммунистов, заговорили об эпохе социалистической революции, сняли под благовидным предлогом лозунг Учредительного Собрания и осудили своих грузинских единомышленников за политическую связь с англо-американским империализмом. Эти тревожные симптомы также требовали большей осторожности.

В течение 1919 г., не считая первых его месяцев, грузинские меньшевики не спешат помогать по собственной инициативе Деникину, который к тому же гораздо меньше нуждается в них, и не хвастают своей помощью белым. Наоборот, они сознательно придают ей вынужденный характер, как бы из-под палки великобританских офицеров. Сотрудничество их с Антантой отнюдь не становится от этого деловым компромиссом враждебных сторон, а целиком сохраняет характер идейно-политической связи и зависимости. Они переводят на язык грузинского меньшевизма освободительную риторику «западных демократий» и пресные пошлости вильсонизма[62], склоняясь перед величием идеи Лиги Наций. Они становятся на практике осторожнее, но не честнее.

Мы подозреваем, что мистрис Сноуден снедаема любопытством насчет того, что именно мы, отвергающие бога и его заповеди, понимаем под «честностью». Полагаем даже, что мистер Гендерсон ставит нам такой вопрос не без иронии, насколько ирония вообще совместима с благочестием.

Каемся: мы не знаем безусловной морали попов, церковных или университетских, из Ватикана[63] или из «приятных воскресных полдников». Категорический императив Канта[64], философский Христос без плоти и без художественных достоинств религиозного мифа нам так же чужд, как старый жестокий хитрец Моисей, который открыл клад вечной морали на Синайской горе. Мораль есть функция живого человеческого общества, в ней нет ничего абсолютного, она изменяется вместе с самим обществом и служит обобщенным выражением интересов его классов, главным образом, господствующих. Официальная мораль есть идеальная узда, накинутая на угнетенных. В процессе борьбы рабочий класс вырабатывает свою революционную мораль, которая начинается с ниспровержения бога и абсолютных норм. Под честностью мы разумеем для себя соответствие слова и дела пред лицом рабочего класса, под контролем верховной цели движения и борьбы: освобождения человечества от рабства путем социальной революции. Мы вовсе не говорим, например, что нельзя хитрить и обманывать, что нужно любить своих врагов и пр. Такая возвышенная мораль доступна, очевидно, только глубоко верующим государственным людям, как лорд Керзон[65], лорд Нортклиф или мистер Гендерсон. Мы наших врагов ненавидим или презираем, смотря по тому, чего они заслуживают; бьем или обманываем – в зависимости от обстоятельств, и даже, когда идем на соглашение, не испытываем прилива всепрощающей любви. Но мы считаем, что нельзя лгать массе и обманывать ее относительно целей и методов ее собственной борьбы. Социальная революция целиком основана на росте сознания пролетариата, на его вере в свои силы и в партию, которая им руководит. Хитрить можно с врагами пролетариата, но не с ним самим. Наша партия делала ошибки вместе с массой и во главе ее. Эти ошибки мы открыто признавали пред лицом массы и совершали необходимый поворот вместе с нею. То, что святоши легальности называют нашей демагогией, есть только слишком громко, слишком для них грубо и тревожно провозглашенная правда. Вот что мы понимаем под честностью, мистрис Сноуден!

Вся политика грузинского меньшевизма состояла из шашень, мелких хитростей, плутней, рассчитанных не только на то, чтобы обмануть врага, но и на то, чтобы усыпить массы. Среди рабочих и крестьян и даже среди рабочих-меньшевиков господствовали большевистские настроения. Их подавляли силой. В то же время разлагали массу, выдавая ей врагов за друзей. Фон-Кресс рекомендовался, как друг. Генерал Уоккер изображался, как оплот демократии. Сделки с русскими белогвардейцами совершались то более явно, чтобы пойти навстречу Антанте, то скрытно, чтобы не волновать массы.

1919 год был для грузинских меньшевиков годом большей осторожности и скрытности. Но их политика от этого не стала ни на йоту честнее.

ГРУЗИЯ И ВРАНГЕЛЬ

В последние месяцы 1919 г. военное положение Советской Федерации меняется радикально: Юденич уничтожен, Деникин сперва отброшен на юг, затем разгромлен. К концу года войска Деникина разбиты на несколько деморализованных групп. Антанта как бы охладевает к белым. Крайнее крыло англо-французских интервенционистов переносит главное внимание на окраинные национальные государства. Первое место в очередном походе против России должно принадлежать Польше. Этот новый план освобождает англо-французскую дипломатию от необходимости считаться с великодержавными притязаниями русских белогвардейцев и развязывает ей руки для признания независимости Грузии.

В этих условиях Советское правительство предлагает Грузии союз против Деникина. Цель предложения двойная: во-первых, заставить грузинское правительство понять, что если оно переменит свою международную ориентацию, оно сможет в военном отношении опираться не на фон-Кресса и генерала Уоккера, а на Буденного[66], во-вторых, ускорить при содействии Грузии ликвидацию остатков деникинских войск, дабы не дать сложиться из них новому фронту.

На это предложение грузинское правительство отвечает категорическим отказом. После всего, что мы узнали об отношениях Грузии к немцам, туркам, Деникину, англичанам, нам нет надобности выслушивать слишком усердного Каутского, который объясняет отказ Грузии ее заботой о… нейтралитете. Тем более, что сам Жордания, в поте чела добывавший в те дни признание Антанты, достаточно откровенно обнажил пружины меньшевистской политики.

14 января он заявил в Учредительном Собрании: «Вы знаете, что Советская Россия нам предложила военный союз. Мы ей наотрез (!!) отказали в этом. Вам, наверное, известен наш ответ. Что означает (означал бы) этот союз? Он означает, что мы должны были порвать связь с Европой… Пути Грузии и России здесь разошлись. Наш путь ведет в Европу, путь России – в Азию. Знаю, враги скажут, что мы на стороне империалистов. Поэтому я здесь должен решительно заявить: предпочту империалистов Запада фанатикам Востока!». Эти слова в устах главы правительства во всяком случае не могут быть сочтены двусмысленными. Жордания как бы обрадовался поводу – не просто заявить, а прокричать, что в новом военном походе, который «империалисты Запада» подготовляли против «фанатиков Востока», Грузия будет целиком на стороне Пилсудского, Таке Ионеску[67], Мильерана и всех прочих. Никак нельзя оспаривать у Жордания права «предпочитать» империалистскую Европу, которая нападает, Советской России, которая обороняется. Но тогда не нужно оспаривать и у нас, у «фанатиков Востока», нашего права проломить, когда нужно, контрреволюционный череп мелкобуржуазному лакею империализма. Ибо и мы можем «решительно заявить»: предпочитаем врага с проломленным черепом врагу, способному кусаться и вредить.

Наиболее уцелевшие остатки деникинской армии укрылись в Крыму. Но что такое Крым? Не плацдарм, а западня. В 1919 году мы сами ушли из этой бутылки, когда Деникин угрожал вогнать из Украины пробку в ее узкое горлышко. Тем не менее, Врангель укрепился в Крыму и стал строить новую армию и новое правительство. Это было возможно только потому, что англо-французский флот расширял крымский плацдарм. Черное море, враждебное нам, было целиком к услугам Врангеля[68]. Но сами по себе военные корабли Антанты еще не решили вопроса. Они доставляли Врангелю одежду, оружие, отчасти предметы питания. Но ему прежде всего нужны были люди. Откуда же он получал их? В очень большом, в решающем для него количестве – из Грузии. Если бы за меньшевистской Грузией не было бы других грехов, кроме одного этого, ее судьбу нужно было бы считать предрешенной. Незачем ссылаться на давление Антанты, ибо Грузия не противодействовала, а шла целиком навстречу этому давлению. Политически вопрос стоит, однако, яснее и проще: если «самостоятельность» Грузии заключается в том, что она, по требованию турок, немцев, англичан и французов, вынуждена поджигать дом Советской России, то уж не нам, конечно, мириться с такой самостоятельностью.

В Крым вошло с Врангелем не более 15 – 20 тысяч солдат. Мобилизация местного населения приносила мало пользы: мобилизованные сражаться не хотели, многие уходили в горы, образуя отряды «зеленых». Врангелю, при ограниченности его плацдарма и ресурсов, нужен был отборный элемент, белое офицерство, добровольцы, богатые казаки, непримиримые враги Советской власти, уже прошедшие школу гражданской войны под командованием Колчака, Деникина или Юденича. Корабли Антанты свозили их отовсюду. Но главным гнездом их оказалась Грузия. Правое крыло разбитой армии Деникина опустилось на Кавказ под непрерывными ударами нашей конницы и искало спасения в пределах меньшевистской республики. Разумеется, дело не обошлось без выполнения некоторых обрядов так называемого международного права. В качестве «нейтральной» страны, Грузия приняла отступающие белые войска и, разумеется, заключила их в «концентрационные лагери». А в качестве страны, которой западные империалисты ближе фанатиков Востока, она поставила «лагеря» в такие условия, чтобы дать возможность белым попасть в Крым без потери драгоценного времени.

По предварительному соглашению с агентами Антанты – уличающие документы налицо! – меньшевистское правительство заботливо выделило здоровых, способных носить оружие деникинцев и сосредоточило их преднамеренно в Поти, на морском берегу. Их забрали там корабли Антанты. А для ограждения нейтральной репутации Понтия – Жордания агенты его правительства отбирали у капитанов английских и французских пароходов расписки в том, что те свезут беженцев в Константинополь. И если их отвозили, тем не менее, в Севастополь, то виною тому исключительно вероломство капитанов. Таких отборных деникинцев было передано в Поти не менее 10.000 душ. В найденных в Грузии бумагах сохранился поучительный протокол правительственной комиссии по военным беженцам. Начальник концентрационного лагеря генерал Арджеванидзе доложил: «Лагерь в настоящее время пуст ввиду отъезда добрармии из Поти». Постановлено: «Принять к сведению».

При однородных условиях были несколькими месяцами позже возвращены из Гагр в Крым 6.000 казаков после неудачного десанта. Начальник Гагринской уездной милиции, меньшевик Осидзе, маленький местный чиновник, непосвященный в тайны тифлисского правительства, докладывал с некоторым удивлением своему начальству: «Арестовывая большевиков, мы в Гаграх давали волю размахнуться агентам Врангеля». Эти два наиболее крупных факта произошли в июне и в октябре. Но уже с начала года освобождение интернированных деникинцев и их отправка через Батум шли полным ходом. Это подтверждается тифлисскими документами, помеченными январем 1920 г. Вербовщики Врангеля работают совершенно открыто. В Грузию стекается белое офицерство, ищущее ангажемента. Оно находит здесь правильно организованную белую агентуру и без затруднения доставляется в Крым. Во всех необходимых случаях грузинское правительство приходит на помощь деньгами.

Социалист-революционер Чайкин, председатель Комитета освобождения Черноморья (организации, руководившей восстанием местных крестьян против Деникина), следующим образом характеризовал политику Грузии в официальном обращении к грузинскому правительству: «Нечего и пояснять, что такие факты, как свободный отъезд из Грузии генерала Эрдели, приезд для вербовки из Крыма деникинских генералов и незадержание их в качестве интернируемых на грузинской территории, наконец, агитационно-вербовочная работа в Поти генерала Невадовского и др., – все это есть бесспорное нарушение Грузией нейтралитета в пользу добрармии и является враждебным по отношению к силам, находящимся с добрармией в состоянии войны». Это писалось 23 апреля 1920 года, следовательно, еще до массовых перевозок подобранных врангелевцев из Поти. 6 сентября генерал грузинской службы Мдивани докладывал начальнику французской миссии, что грузинские власти не только не чинят никаких помех к вывозу деникинцев, но, наоборот, оказывают «самое широкое содействие, вплоть до выдачи беженцам от одной тысячи до пятнадцати тысяч рублей». Всего в Грузии находилось до 25 – 30 тысяч казаков и до 4.000 добровольцев-деникинцев. Большая часть их была переброшена в Крым.

Мало того, что Грузия давала Врангелю людей. Она обеспечивала его, кроме того, необходимейшими для ведения войны материалами. С конца 1919 г. и до ликвидации Врангеля Грузия доставляет ему из своих запасов уголь, нефть, авиационный бензин, керосин, машинное масло. Заключение в мае 1920 года договора с Советской Россией не приостанавливает этой работы. Она ведется только чуть-чуть более прикрыто, через так называемых «частных лиц». 8 июля Батум, находившийся фактически в руках Англии, переходит в руки меньшевистской Грузии. Но после этого батумский порт продолжает работать на Врангеля. Обо всем этом в свое время с полной точностью доносила наша миссия, и ее донесения лежат сейчас перед нами[69]. Документы, найденные впоследствии в Батуме, Тифлисе и в Крыму, целиком подтверждают эти донесения, устанавливают названия пароходов, качества военных грузов, имена подставных лиц (напр., известного кадета Парамонова). Важнейшие извлечения из найденных документов уже опубликованы, опубликование других предстоит в ближайшем будущем.

Можно попытаться возразить одно: Грузия не выставила в помощь Врангелю своей собственной армии. Но она и не могла этого сделать: чисто-партийная Народная Гвардия была слишком малочисленна и едва справлялась с охраной внутреннего порядка. Национальная же армия до конца оставалась фиктивной величиной: ее полусформированные части были политически ненадежны и небоеспособны. Таким образом, меньшевистское правительство не сделало в пользу Врангеля того, чего оно позже оказалось не способно сделать в свою собственную защиту: выставить в поле вооруженную силу. Но, за вычетом невозможного, оно сделало, по-видимому, все. Можно сказать без преувеличения, что меньшевистская Грузия создала врангелевскую армию. Те 30 тысяч отборных офицеров, унтер-офицеров и бойцов-казаков, которые были из Грузии доставлены в Крым, сжигали за собою все корабли и дорого продавали в боях свою жизнь. Без них Врангель вынужден был бы эвакуироваться из Крыма еще в течение лета. С ними он до конца года упорно боролся и временами наносил нам тяжкие удары. Ликвидация Врангеля потребовала больших жертв. Сколько тысяч рабочей и крестьянской молодежи легло на обширном секторе, заканчивающемся узким Перекопским перешейком![70]. Без Грузии не было бы армии Врангеля. Без Врангеля, может быть, не выступила бы Польша. А в случае ее выступления нам не пришлось бы раздваивать свои силы, и рижский мир выглядел бы иначе: он во всяком случае не отдавал бы миллионы украинских и белорусских крестьян польским помещикам. Крым был для грузинских меньшевиков соединительным звеном с империалистами Запада – против фанатиков Востока. Это звено обошлось нам во много тысяч жизней. Их ценою правительство Жордания купило юридическое признание независимости своей республики. По нашим расчетам, оно слишком дорого заплатило за такой дешевый товар.

Лицом к юго-западу в течение 1920 г. Советская Федерация била правым кулаком на запад, по главному врагу, по буржуазной Польше; левым кулаком – на юг, по Врангелю. Не в праве ли она была, зная все приведенные выше факты, ударить каблуком Грузию по ее меньшевистской голове? Разве это не было бы актом законной революционной самообороны? Разве право национального самоопределения равносильно праву безнаказанно причинять ущерб? Если Советская Россия не ударила в течение 1920 г. по меньшевистской Грузии, то не потому, что сомневалась в своем «праве» бить злобного, непримиримого, вероломного врага, а по соображениям политической целесообразности. Мы не хотели облегчать работу Мильерану, Черчиллю и Пилсудскому, которые стремились втянуть в войну против нас окраинные государства. Мы стремились, наоборот, показать этим последним, что, при известных условиях, они могут спокойно и уверенно жить бок о бок с Советской Республикой. Во имя приручения мелких республик, управляемых мелкими буржуа с очень толстыми черепами, мы не раз шли за эти годы на небывалые уступки, на чудовищные попустительства. Разве, чтобы взять самый свежий пример, карельская авантюра[71] финляндской буржуазии не давала нам все права на вооруженное вторжение в пределы Финляндии? Если мы на это не пошли, то не по формальным мотивам, которые были и остаются целиком на нашей стороне, а потому, что, по самому существу нашей политики, мы прибегаем к вооруженной силе лишь тогда, когда другого выхода действительно нет.

РАЗВЯЗКА

Питая Врангеля людьми и материалами, Грузия в то же время в течение всего 1920 года являлась конспиративной квартирой для российских и особенно кавказских белогвардейцев различных группировок. Она служила посредницей между Петлюрой[72], Украиной, Кубанью, Дагестаном, белыми горцами. После поражения деятели эти находят у меньшевиков приют, здесь учреждают свои штабы, отсюда развертывают свою деятельность. Из Грузии они направляют повстанческие отряды на территорию Советской власти по следующим путям: 1) Сухум-Кале – перевал Марух и далее в верховья Кубани и реки Лабы. 2) Сухум-Кале – Гагры, Адлер – Красная Поляна, перевал Айшха – верховья реки Лабы. 3) Кутаис – Они – Нальчик.

Они действуют более или менее конспиративно, – ровно в такой мере, чтобы сохранять дипломатический декорум, будучи, однако, хорошо известны грузинскому Особому Отряду. «Своим пребыванием в Грузии, – пишет 12 ноября 1920 г. белогвардейский поручик Особому Отряду, – не создам никакого повода к каким-либо неприятностям с советской миссией, так как моя работа будет протекать еще более конспиративно. Если требуются поручители за меня из грузинских деятелей, таковых найдется достаточное количество». Документ этот, в числе многих других, найден в меньшевистских архивах комиссией Коммунистического Интернационала. Белые заговорщические организации находятся в теснейшей связи с миссиями Антанты и особенно с их контрразведкой. Если у Гендерсона есть на этот счет сомнения, он мог бы справиться в архивах великобританской контрразведки. Хотим надеяться, что его патриотический стаж обеспечивает ему доступ в это святилище.

Батум является в этот период важнейшим узлом в интригах и заговорах Антанты и ее вассалов. В июле 1920 г. Англия передала Батум непосредственно в руки меньшевистской Грузии, которая сейчас же оказалась вынуждена прокладывать себе путь к сердцам аджарского населения при помощи артиллерии. Эвакуируя Батум после предварительного разрушения средств его морской обороны, британское командование тем самым засвидетельствовало полное свое доверие к доброй воле Грузии по отношению к Врангелю. Разгром его армии сразу изменил обстановку. Генералы и дипломаты Антанты слишком хорошо знали истинный характер взаимоотношений Грузии, Врангеля и советских республик, чтобы не сомневаться насчет отчаянного положения, в какое ликвидация Врангеля поставила грузинских меньшевиков. Надо полагать, что и сами они не молчали, требуя «гарантий». В правящих английских кругах ставится вопрос о новой оккупации Батума, под видом аренды, порто-франко или под другим ярлыком, которых у дипломата не меньше, чем у вора отмычек. Руководящая грузинская печать сообщала о предстоящей оккупации скорее с демонстративным удовлетворением, чем с беспокойством. Речь шла, совершенно очевидно, о создании нового фронта против нас. Мы заявили, что будем рассматривать занятие англичанами Батума, как прямое открытие военных действий.

Приблизительно в то же время судьбами независимой Грузии близко заинтересовалась известная покровительница слабых, Франция г. Мильерана. Прибывший в Грузию «верховный комиссар Закавказья», господин Абель Шевалье, не теряя времени, заявил через грузинское телеграфное агентство: «Французы братски любят Грузию, и я счастлив, что могу заявить об этом во всеуслышание. Интересы Франции абсолютно совпадают с интересами Грузии»… Интересы той Франции, которая окружала голодной блокадой Россию и напускала на нее ряд царских генералов, «абсолютно совпадали» с интересами демократической Грузии. Правда, после лирических и несколько глуповатых речей о пламенной любви французов к грузинам, г. Шевалье, как и полагается представителю Третьей Республики, разъяснил, что «государства всего мира алчут и жаждут в настоящее время сырья и фабрикатов: Грузия же – великий и естественный путь между Востоком и Западом». Другими словами, на ряду с любовью к грузинам сентиментальных друзей г. Мильерана привлекал также и запах бакинской нефти.

Почти вслед за Шевалье прибыл в Грузию французский адмирал Дюмениль. В смысле пламенной любви к единоплеменникам Ноя Жордания моряк ничуть не уступал сухопутному дипломату. В то же время адмирал сразу заявил, что так как Франция «не признает захвата чужой собственности» (кто бы мог думать!), то он, Дюмениль, находясь на территории «независимой» Грузии, не позволит Советскому правительству завладеть русскими судами, находящимися в грузинском порту и намеченными к передаче Врангелю или его возможным наследникам. Право торжествует иногда сложными путями!

Сотрудничество представителей французской демократии с демократами Грузии развернулось в полном объеме. Французский миноносец «Сакияр» обстрелял и сжег русскую шхуну «Зейнаб». Французские контрразведчики при участии агентов грузинского Особого Отряда напали на советского дипломатического курьера и ограбили его. Французские миноносцы прикрыли увод в Константинополь русского парохода «Принцип», стоявшего в грузинском порту. Работа по организации восстания в соседних советских республиках и областях России пошла усиленно. Количество доставлявшегося туда из Грузии оружия сразу возросло. Голодная блокада Армении, уже ставшей к тому времени советской, продолжалась. Но Батум не был оккупирован. Возможно, что Ллойд-Джордж к тому времени отказался от мысли о новом фронте. Возможно также, что крайняя любовь французов к Грузии помешала активному проявлению того же чувства со стороны англичан. Наше заявление относительно Батума также не осталось, разумеется, без последствий. Уплатив в последний момент за прошлые услуги метафизическим векселем признания de jure, Антанта решила ничего не строить на безнадежном фундаменте меньшевистской Грузии.

После непримиримой борьбы, какую грузинские меньшевики вели с нами, они нисколько не сомневались еще весною 1920 г. в том, что наши войска, завершая победу над Деникиным, дойдут, не останавливаясь, до Тифлиса и Батума и сметут меньшевистскую демократию в море… Мы же, не ожидая от советского переворота в Грузии сколько-нибудь значительных революционных последствий, вполне были готовы терпеть рядом с собой меньшевистскую «демократию» при условии общего фронта против русской контрреволюции и европейского империализма.

Но именно эта наша готовность, продиктованная политическим расчетом, была понята в Тифлисе как выражение нашей слабости. Наши друзья в Тифлисе писали нам, что в первый период правящие меньшевики совершенно отказались понимать мотивы нашего миролюбивого поведения: им было совершенно ясно, что мы могли бы занять Грузию без боя. Они нашли вскоре фантастическое объяснение в том, будто Англия обусловила ведение с нами каких бы то ни было переговоров нашим миролюбивым отношением к Грузии! Так или иначе, но первоначальный страх быстро переходит в наглость, которая обрушивает на нас одну провокацию за другой. В период наших неудач на польском фронте и затруднений на врангелевском Грузия открыто становится в стан наших врагов. Жалкая мещанская демократия, без революционной широты, без политического кругозора, без перспектив, вчера пресмыкавшаяся пред Гогенцоллерном, сегодня готовая ползать на брюхе перед Вильсоном, поддерживающая Врангеля и готовая от него в подходящую минуту отречься, вступающая в соглашение с Советской Россией в надежде ее обмануть, трусливая меньшевистская демократия, запутавшаяся вконец, сама себя обрекла гибели.

Имея на то все права, мы, как уже сказано, не видели политического интереса в военной ликвидации меньшевистской Грузии. В частности, мы очень хорошо знали заранее, что господа меньшевистские политики, если им наступить на ногу, будут кричать на всех языках демократической цивилизации. Это не ростовские, новочеркасские или екатеринодарские рабочие, которых деникинцы, при дружественном «нейтралитете» и фактическом содействии грузинских меньшевиков, уничтожали сотнями и тысячами и которые погибали безымянно и неведомо для Европы. Грузинские меньшевистские политики, сплошь интеллигенты, бывшие студенты разных университетов Европы, гостеприимные хозяева Реноделя, Вандервельде и Каутского, – разве не ясно было заранее, что они привлекут к себе сердца всех органов социал-демократии, либерализма и реакции? Разве не ясно было, что все политики, обесчестившие себя поддержкою империалистической бойни, все предатели и банкроты официального социализма, в ответ на жалобы обиженных грузинских собратьев, поднимут негодующий вой, чтобы тем ярче засвидетельствовать свою свежую восприимчивость к голосу справедливости и свою преданность идеалам демократии? Тем более, что все это можно было обнаружить на вопросе, который не вводил их ни в какие расходы. Мы слишком хорошо их знали, чтобы не сомневаться заранее в том, что они не упустят такого превосходного повода для резолюций, манифестов, адресов, деклараций, меморандумов, статей и речей, для самых патетических модуляций своего голоса – при сочувствии буржуазии и поддержке своих правительств. Уже по одной этой причине, т.-е. из одного желания не давать удобного повода для международной «демократической» истерики, мы были бы готовы не трогать меньшевистских вождей контрреволюции в их грузинском убежище, если бы у нас даже не было для этого других более серьезных причин. Мы хотели соглашения. Мы предлагали меньшевикам совместные действия против Деникина. Они отказались. Мы заключили с ними договор, который гораздо меньше, чем протекторат Антанты, задевал их независимость. Мы настаивали на выполнении договора, обличали враждебное поведение грузинских меньшевиков в бесконечном ряде нот и протестов. Мы стремились давлением трудящихся масс самой Грузии обеспечить в ее лице соседа, который мог бы быть даже не безвыгодным для нас посредником между Советской Федерацией и капиталистическим Западом. Вся наша политика в отношении Грузии была ориентирована в этом направлении. Но для меньшевиков уже не было возможности поворота. Изучая ныне документальную историю наших отношений с правительством меньшевиков, я не раз удивлялся нашему долготерпению и в то же время отдавал дань признания той гигантской буржуазной машине фальсификации и лжи, при помощи которой неизбежный советский переворот в Грузии был представлен, как внезапный и ничем не вызванный военный разгром, как набег советского волка на невинную Красную Шапочку меньшевизма. О, поэты биржи, сказочники дипломатии, мифотворцы большой прессы, о, наемная сволочь капитала!

Каутский со свойственной ему одному проницательностью раскрывает дьявольскую механику большевистского переворота в Грузии: восстание началось не в Тифлисе, как следовало бы, если бы оно исходило от рабочих масс, а на окраинах страны, по соседству с советскими войсками; оно развивалось от периферии к центру; не ясно ли, что меньшевистский режим пал жертвою военного насилия извне? Эти рассуждения сделали бы честь начинающему судебному следователю. Но они ничего не дают для понимания исторических событий.

Советская революция распространялась из петербургского и московского центров по всей старой империи царей. У революции в этот период не было армии. Ее носителями являлись отряды наспех вооруженных рабочих. Они вступали почти без сопротивления в самые отсталые области и, при безраздельном сочувствии трудящихся, строили советскую власть. В тех случаях, где буржуазно-помещичья реакция овладевала центром области, как на Дону или на Кубани, восстание шло от периферии к центру, нередко при содействии столичных агитаторов и боевиков.

Контрреволюции, однако, удалось, при помощи извне, снова овладеть наиболее отсталыми окраинами и укрепиться в них: на Дону, на Кубани, на Кавказе, в Заволжьи и Сибири, на Белом море и даже на Украине. Революция строила свою армию одновременно с контрреволюцией. Вопрос о границах советской революции стал уже решаться путем правильных сражений, целых военных кампаний. Но так как армии не были введены «извне», а были созданы борющимися не на жизнь, а на смерть классами на всем протяжении старой империи царей, то языком военных сражений говорила революционная борьба классов. Контрреволюция, правда, в очень большой степени поддерживалась военной силой извне. Но это только усиливает наши выводы. Без Петербурга, Москвы, Иваново-Вознесенского района, Донецкого бассейна, Урала революции не было бы вообще. Донская область сама по себе никогда не установила бы советской власти. Ее не установила бы и деревня Московской губернии. Но так как и московская деревня, и кубанская станица, и заволжская степь издавна входили в одно государственное и хозяйственное целое и с ним вместе были вовлечены в водоворот революции, то над всеми ими установилось революционное руководство города и промышленного пролетариата. Распространение и победу революции обеспечивал не плебисцит в каждом углу страны, а неоспоримая гегемония пролетарского авангарда во всей стране. Некоторым, именно западным, окраинам, при помощи внешней вооруженной силы, удалось не только временно вырваться из водоворота революции, но и на длительный срок удержать буржуазный режим. «Демократии» Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и даже Польши существуют благодаря тому, что в критический период их возникновения иностранная военная сила поддержала буржуазию и подавила пролетариат. Именно в этих странах, непосредственно примыкающих к капиталистическому Западу, произведено было механическое нарушение соотношения сил путем истребления, заточения и изгнания лучших пролетарских элементов военной силой, введенной сюда извне. Таким путем только и установилось в них временное равновесие демократии на буржуазных основах. Отчего бы, кстати, праведникам II Интернационала не выдвинуть такой программы: удаление из Финляндии, Эстонии, Латвии и пр. буржуазных армий, сформированных при помощи внешних сил; освобождение всех арестованных и возвращение всех изгнанных (поскольку невозможно воскрешение всех убитых); референдум?..

Положение Закавказья отличалось тем, что между ним и центрами революции пролегала полоса казачьей Вандеи. Без Советской России мелкобуржуазная закавказская демократия была бы сразу раздавлена Деникиным. Без белогвардейщины на Дону и Кубани она сразу растворилась бы в советской революции. Она жила и питалась напряженной гражданской войной в России и иностранной военной помощью в самом Закавказье. С того момента, когда гражданская война заканчивалась победой Советской Республики, крушение мелкобуржуазного режима в Закавказье становилось неизбежным.

Мы слышали уже в феврале 1918 г. жалобы Жордания на то, что большевистские настроения захватили деревню и город и владеют даже рабочими-меньшевиками. Крестьянские восстания в Грузии не прекращались. В то время, как в Советской России легальные меньшевистские газеты выходили до восстания чехо-словаков-эсеров-меньшевиков в мае 1918 г., – в Грузии коммунистическая партия была загнана в подполье уже с начала февраля. Несмотря на то, что отрезанность от Советской России и непрерывное присутствие иностранных войск терроризуют трудящихся Закавказья, красные восстания занимают в жизни Грузии несравненно больше места, чем белые на советской территории. Аппарат репрессий грузинского правительства несравненно больше, чем соответственный аппарат Советской России.

Наша победа над Деникиным и, тем самым, над всемогущей Антантой произвела огромное впечатление на народные массы Закавказья. При приближении советских войск к границам Азербайджана и Грузии трудящиеся массы этих республик, не перестававшие чувствовать себя заодно с трудящимися России, были охвачены бурным революционным волнением. Их настроение можно отчасти сравнить с тем, какое охватило народные массы Восточной Пруссии, да в значительной мере и всей Германии, во время нашего наступления на Варшаву и приближения левого фланга Красной Армии к германским границам. Но там мы имели перед собою мимолетный эпизод, тогда как разгром деникинских армий, на глазах Антанты, имел решающий характер, и трудящиеся массы Азербайджана, Армении и Грузии не сомневались в том, что Советское правительство к северу от них отныне прочно и незыблемо обеспечено.

В Азербайджане советский переворот произошел при приближении наших войск к границам государства почти автоматически. Правящая буржуазно-помещичья партия «мусават» не имела и в отдаленной степени традиций и влияния грузинских меньшевиков. Баку, играющий в Азербайджане несравненно большую роль, чем Тифлис в Грузии, был старой цитаделью большевизма. Мусаватисты бежали, сдав бакинским коммунистам власть без боя. Немногим достойнее была и роль армянских дашнакцаканов. В Грузии события развернулись более планомерно. Таившиеся под спудом большевистские настроения стали решительно пробиваться наружу. Коммунистическая партия быстро растет, как организация, и еще быстрее привлекает к себе сочувствие трудящихся. Газета грузинских социалистов-федералистов «Сакартвелло» писала 7 декабря 1920 г.: «Совершенно иной была сила коммунистов в Грузии всего несколько месяцев тому назад и совершенно другая – сегодня… Тогда и вокруг Грузии не было большевиков. Мы были окружены независимыми национальными государствами. Наше экономическое, финансовое положение было сравнительно лучше, чем сегодня. Но сегодня картина изменилась, и эта перемена картины произошла в пользу большевиков… Сегодня в Грузии у большевиков имеются партийные организации. Кое-где в рабочей среде они имеют большинство, как, например, в союзе печатников… Вообще большевистская работа приняла у нас широкий характер… Внутри – рост большевистских сил, и извне – полное их господство. Таково то положение, в которое попала Грузия».

Эти жалобы враждебной нам газеты, отражающие действительные факты, для нас очень важны: они категорически опровергают Каутского, который на ряду с «полнейшей свободой» для коммунистов констатировал их полнейшее бессилие и, основываясь на этом, изображал советский переворот в Грузии как результат внешнего насилия. Между тем слова националистической газеты: «Внутри – рост большевистских сил и извне – их господство» – представляют собою законченную формулу надвигающегося советского переворота.

Общая безвыходность положения окончательно толкнула грузинский меньшевизм на путь открытой реакции. Уже грубый и вызывающий отказ правительства Жордания от союза против Деникина ослабил позиции меньшевиков в массах. В том же направлении действовали постоянные нарушения договора с Советской Россией, которые мы, разумеется, не оставляли неизвестными. Сознавая невозможность своего самостоятельного существования при победе Советской власти на всем остальном юго-востоке бывшей царской империи, меньшевики делают отчаянное усилие помощи Врангелю и привлечения военного содействия Антанты. Тщетно! В Крыму разрешилась не только судьба Врангеля, но и судьба меньшевистской Грузии.

Некоторое усиление наших войск на Кавказе произошло осенью 1920 г., во время врангелевского десанта на Кубани и упорных разговоров об оккупации Батума. Сосредоточение войск имело чисто оборонительный характер. Ликвидация Врангеля и перемирие с Польшей породили новый прилив советских настроений в Грузии. Присутствие красных полков у границ означало, что нет основания опасаться иностранной интервенции в случае советского переворота. Не для того, чтобы сокрушить меньшевиков, нужны были красные войска, а для того, чтобы предупредить возможность английского, французского или врангелевского десанта из Константинополя против советской революции. Сами же меньшевики со своей преторианской Народной Гвардией и фиктивной национальной армией оказали ничтожное сопротивление. Начавшись в середине февраля, советская революция была уже закончена к середине марта во всех частях страны.