Большие снега

Остыло Солнце,в ожиданье стужитрава и листья медленно опали,а небо будто на клочки порвали —такая осеньи такиелужи…

* * *

Километры,километры,на ресницахстынет соль.Море всюдупахнет ветром,море всюдулечит боль.То, как сумерки, седое,то как дым из черных труб,чем-то схожее с судьбою —моревкусаженскихгуб.

Пляжи на рассвете

Магнетиты, что сажа, а кальциты, что сахар.Прополосканы пляжи, как цветная рубаха.Косы пеной одеты, облака, что гусыни.Ах, на пляжах рассветы, что рассветы в пустыне!На любом километре волн косматая толочь.И в рассеянном ветре океанская горечь.

* * *

Я написал стихи,и все мои печали,надежды и грехивдруг обрели причалы,и где-то до утра,откинув покрывалосо смуглого бедра,их девушка читала.Она была одна,и плакала в сорочку,узнав, что глубинавместима даже в строчку,а ветер, гол и бослетел по белу светусреди густых березк далекому рассвету…Я написал стихи —и все мои надежды,печали и грехиприобрели надежды,и где-то среди лапморских, что к небу встали,сменившись с долгих вахт,их рыбаки читали…Я мало получилот бешеных молений,от ласковых пучин,бросавших на колени.Меня несут морядоверчиво и слепо.Но с мачты корабляя повторяю это:мужчинам – соль морщин,а женщинам – их жемчуг!Я славлю мир мужчин,обожествляя женщин.

Курилы впервые

Зелеными судами рыбаков,следами весел на прозрачной глади,каскадами рифленых облаков,катящихся по темным скулам Тяти,сплетением бесшумных птичьих крыл,бегущих от вечернего тумана,восстали очертания Курилиз бешеных ладоней океана.А мне осталось помнить белый снегда черные, забытые пещеры,в которых первый человек,отравленный парами едкой серы,да бухту, над которой тишинаплыла в такие медленные дали,что кажется – суда Головнинароссийских бух еще не покидали.

* * *

А будет берег гол и пуст,тепло последнего патрона.Ты проклянешь колючий куст,сползая с каменного склона.И ляжет на затвор рука,и полыхнет звездою рана.И стают в море облака,как кровь убитого баклана.

Мыс Желания

Не дотянешься,не коснешься,не уснешь на твоей руке.Водопады летят, как лошади,расшибаются на песке.А над ними – сплошная глыбаотшлифованных ветром скал.Круглый, скользкий, седой, как рыба,диабаз над водой восстал.И ревет посреди сияния,пена звездами в скальном лбу.Мыс Желания, мыс Желанияискушает мою судьбу.

Залив Северный

Северный ветер. Кусты разбухли.Вспучились мутные облака.Тонут в густой взбаламученной бухтеломкие лучики маяка.Будто плотину рядом взорвали,берег забило подушками мхов.Видно в насмешку июль назвали —месяцсушениялопухов.Падают ветки.Как лоб Сократа,мокрые скалы блестят вдали,где перечеркнут вершиною Братакрай утонувшей в дождях земли.Край, где и воздух горчит, как кальцекс,край, где от бед и мертвой тоскинас берегут не женские пальцы,а загрубелыекулаки.

* * *

Счастливый Стан – угрюмый мыс,он всажен в глотку океана,и с темных лав сползают внизлохмотья пены и тумана.Я помашу ему рукой,взойду на палубные доски,и ткнусь небритою щекойв осенний куст твоей прически.

Вулкан Богдана Хмельницкого.

Баллада о спящем боге

Богдан угрюм.Богдан колодник.Его тайфунами колотит.С подошвы к пикуего укрылишиповник, ириси лилий крылья.А сверху шапкойнавис сугроб,короной шаткойвенчая лоб.Богдан колодник.Он не раскаялся.Как зверь голодный,он выл и плавился.И нерпой в пламенистонало дерево,и айны плакали,сбегая к берегу.За их спиноюв слепом экстазенад фумароламиклубились газы,и руки взрывоввставали в небо,застлав полмираслепящим пеплом.Но годы, годы…Но старость, старость…Пришли невзгоды,пришла усталость.И голый черепв парик упрятав,Богдан нацеленв ночную вату.Сияет сажей,сияет серой.Как богу спящемуему не верят.А мне – по нраву.Богдан – по мне!Вершиной рванойприпал к Луне.

* * *

А звезды,тающий ручей,трава —все это там осталось,в соломе солнечных лучей,что, тая, в море осыпалась…

* * *

В. Захарову

Когда вдали над бухтой синейвстают обломки островов,и колесом летят дельфинынад бледной пеною валов,когда бегут неосторожнои жалуются в тишиневалы – на то, что ты тревожна,на то, что ты опять во мне,не дай придумывать мне душичужим песчаным берегам,не дай забыть счастливой суши,почти подобной облакам,не дай, чтоб я один, ночами,не зная чуда добрых слов,следил усталыми очамитеченье низких берегов.

Курильская осень

Начинаются медленные дожди, о которых знают только на островах.Как тоска по материку, по стеклу оплывают тяжелые капли.Дым несет по траве, ветер мелко шуршит в кустах,и антенны на мокрых крышах торчат, как черные грабли.Лишь случайно из облака выглянет желтый луч,пробежит по траве, подожжет два десятка сосен,будто хочет сказать, что сошла непогода с круч,и, боясь состариться, краситсядаже осень.

* * *

Кончается везенье, и с небесспадают струи на осенний лес.А мне еще два месяца до дома,и где еще он будет – мой покой?Бамбук шуршит упрямо и знакомовдоль серой полосы береговой.Кончается везенье, и не жди!Качаются замедлено дожди.Маршрутов не предвидится, как бусы,дождинки застывают на виске.И круглые стеклянные медузы,как Луны, догорают на песке.

Лес

А когда опять в лесу,в карабин загнав патроны,я шагну под те же кроны,на прицел возьму лису,ель мне глухо проскрипит:«Ты вернулся. Неужелидаже голос древней елибед от лис не отвратит?»Я опомнюсь,и в листве,прокаленной, будто в печке,продерусь к таежной речке,прислонюсь щекой к воде,как молитву сотворю:«Лес мой, дай любви и тени!»И, как в женские колени,ткнусь в небритую траву.

Баллада о запахе хлеба

Осенним Тихиммы шли на запад,когда настиг насширокий запах,такой знакомый,такой тревожный,как пятна солнцав пыли дорожной.Как с неба пал он,врываясь в ноздри,дух каравая,сухой и острый,в котором сразусошлись, как в чуде,моря и сказки,поля и люди.Ах, как он вилсяза нами следом,струился, таял,взвивался в небо,в ладони падал,врывался в рубку! —и таял, таял,сухой и хрупкий.И только утром,когда за мысомоткрылся мутныйпролив де Фриза,взошел он в небона крепких лапах.О, запах хлеба! —счастливый запах.

* * *

Разогнутся деревьяи воскреснет трава.Ну, а мне не вернутьсяна мои острова.Ухожу на «Диане»,и маячат вдалимои ранние-ранниеклочья земли.Что нашел, что оставил —я потом разберусь.И с собой расквитаюсьза радость и грусть.И забуду карнизы,что от пепла черны,и ущелья, где лисамизалегли валуны.А пока в океанетолько волны да мгла.Тишина покаянноза кормой залегла.И куда-то под кузов,поднимаясь со дна,уплывает медуза,как большая Луна.

Стихи о Татии и Эгее

(пушкинские мотивы)

I

Наш корабль ничемне напоминал корабли Тирра,и пираты-финикияне не угрожали нам,и Левиафан, развлекаясь, не кипятил воду,и не было на борту девушек,боявшихся девственность потерять,побывав под грубым фракийцем.Коротко стриженные,мы слонялись по низким палубам,а когда из тумана проявлялисьвершины курильских вулканов,курили,не испытываяникакого восхищения.Свободные от дел Афродиты, мы не скучали,а если начинали скучать,то поминали вслухдела Афродиты,называя их проще.Каждый знал,что Земля кругла,что нет в Индеях собакоголовых людей,что, обогнув шар, можно вернуться на родину.И если мы не говорили о любви, Татий,то лишь потому, что любовьподразумевается во всем и всюду.

II

А вечером, когда я был один,в каюту неожиданно толкнулсявеселый Татий – человек из Тирра.О нем я ничего не знаю,кроме того, что он Левкиппу знал.Он засмеялся, глядя, как легколожатся эти строки на бумагу,и восклицая:«Мальчик!Мальчик!Мальчик!»,возлег на ложе твердое, на коембессонницей я мучился в тот год.Ах, Татий, брось! Веселое виноотнюдь не самый лучший аргументв том давнем споре, где ты тщился взвесить,кому приятней: Зевсу, когда онкасался бедер греческой служанки?иль Пану, с гиком гнавшему по полюпроворных нимф?О, смейся, Татий, смейся!Пей! Не фалерн, но все-таки вино.Пряди рассказ! Не тиррцы, но друзья.Что слабость человека? Она сгинет.Рожденные же ею, будут житьпрекрасные рассказы о любви.Пей! Не фалерн, но все-таки вино.Рассказывай с улыбкой и волненьем,как где-то встарь…уже давным-давно…ответила тебе Левкиппа пеньем.

III

Но я не Татий,я – Эгей,мне ждатьсудьба сулила.Вечно ожиданье.Все длится, длится, длится, коий век —как угадать, когда возникнет парус,бел, как пески, голубоват, как снег?Когда он вознесется из провалов,поднимется над штормовой водой,зеленой, липкой, темной и седой,грозящей то ли счастьем, то ль бедой,которые судьба мне даровала?Я жду – Эгей. И что мне боль и страх?Я знаю, перед морем не заплакать.Нет паруса. Обрывки на песках.Бакланы пляшут. Пена на валах.И волны хищно движутся впотьмах —обнюхивать,тереть,и жадно лапать.

Шторм

Ночь заставит тебя не спатьи каскады воды обрушит.Она знает, чем травят душии века обращают вспять.И по локоть уйдя в пески,будешь думать, забыв про звезды:кто там, волосы распустив,плачет —женщина?или остров?

* * *

Как в память, как в твои тревоги,как в древний, но живой обряд,как на забытые дороги,мне возвращаться в листопад.И в нем, шуршащем, слушать, слушатьночное колдовство костра,и голос ветра, что, как души,вдруг раздевает дерева,и обдает тревожным дымомиз желтой-желтой тишины,где были мы нерасторжимыи все-таки разделены.Мне возвращаться, возвращаться,бродить в распавшихся лесах,и, как деревьям, отражатьсяв озерах, в реках, и в глазах.И удивляться на покосах,зачем в себе я берегуберез дымящиеся косына пожелтелом берегу?И почему в потоках света,доверив жизнь свою костру,всем телом чувствую планету,гудящую, как на ветру?1965–1971

Семь поклонов в сторону Тихого океана

I. Над течением Куро-Сиво

Корабль уходил,а я оставалсяна склоне горбатого вулкана,жерло которого, затопленное водой,просматривалось до самого дна,стоило лишь мнеоглянуться.Я знал, что взойдет Луна,вздыбит холодную водуи туманы затопят обломок земли.Но это знание приносило мне радость.На склоне вулкана я лежал в траве,и земля подо мной вздрагивала —единственная,достойная тебя,соперница.

II. Рождение мира: Солнце над Симуширом

А ветер, как песочные часы,сорил песок и с ним же падал наземь.Валунный берег. Звезды как весы.И – Азия.Стеною поднимался океан,стеклянной неподвижною стеною.И вот оно,лучом проткнув туман,восстало Солнце прямо предо мною!И луч егопроваливался в глубинумедленно, как цветной парашют,в конусе котороготаинственно вспыхивалимедузы,водоросли,голотурии —всяческие подводные чудеса,а потом,сразу,высветилось дно,покрытое бурыми валунами,между которыхбоком и суматошноносилсякраб.Попробуй разберись, откудамир начинается —с воды,как ощущения беды,иль с неба —ощущенья чуда?

III. Пески тихоокеанского побережья

Барханы.Рыжее стадо.Бредут над водой барханы.Круглые спины впитали дикую злую пыль.Толкаются, суетятся, вертятся, как бараны,орут на низкие звезды, вытаптывают ковыль.Лоскутное одеяло брошено под копыта,звезды поводырями светятся сквозь дожди.Стадами бредут барханы, каждый бархан упитан,каждое стадо верит, что впереди вожди.Дымка.Соленый ветер.Долгие перепалки.Блеют жадные ярки.Самцы слепо верят в ложь.И все же любое стадо встречают когда-то палки,а самых жирных самок находит острый нож.Барханы.Бредут барханы.Сквозь дымку, сквозь вечный трепет.Окрашенные закатом, не знающие тоски.И медленно гаснут вопли, стоны, любовный лепет.Проходят стада барханов,молчат над водой пески.

I V. Тихий ночью

Мы в тумане вторые суткии локаторы сквозь туман,как сквозь тело гигантской губки,жадно щупают океан.С низких палуб несется пенье,голос низок и чуть устал.Океан нацепляет пенына бредущий в ночи металл.Но не скажет,кому тоскливоощущать этот влажный мир,отделенный от Сахалинапервобытной грядой Курил.И не скажет, дано ли встретитьсянам среди этих вод?Туман.Медно светится.Мерно светится.Мирно светитсяокеан.

V. Родина

Я – как ветка.Имею собственные колебания,а раскачиваюсь вместе с деревом.Боюсь однажды увидетьотрубленную веткуили голое дерево.

VI. Берега южного Итурупа

А море вновь оставило богатстваневедомые. Кто их стережет?Медведь, что роет груду ламинарий?Или баклан, что сер, как птеродактиль?Или огромный сивуч в белых шрамах,похожий на немецкого студента —задиру, хама, дуэлянта?Я собираю банки и бутылки,сдираю с них цветные этикетки,откручиваю пробки с плоских фляжек,рунические знаки на которыхмне говорят о старых крепких винах,которых я не пробовал.Мой остров пуст, плывут по горизонтуна паруса похожие обрывкидалеких туч, но мой корабль не виден,и я дружу с бакланом и с медведем,и с сивучем вступаю в перебранку.Ах, как он прост, мой остров, как он пуст!Я так давно искал его пустыню,дарящую покой и удивленье.И вот нашел.Рассвет.Глухие взрывыприбоявсюдурушаттишинуи окаймляют вотчину моюзеленой пеной.

VII. Миле Доротеевой

Как жаль,что вы не видели океана,этой дымно сгустившейся, но прозрачной мглы,медленно выкатывающейся из туманана базальтовые углы.Скопидом,он раскладывает груды кораллов,листы ламинарий, скелеты морских ежей,перья высохших крабов, обрывки потерянных тралов,поплавки – рассвета нежней.Мот,расшвыривает богатствав камни, в грохот, в пучину,куда-то на скальное дно —в мир погибших надежд, в мир какого-то вольного братствачаек, волн, кораблей – всех, кто с ним заодно.Как жаль,что вы не видели океана,как, начавшись пластинами ало прозрачной слюды,он лениво и медленно выкатывается из тумана —посмотретьна моиследы.1967–1969

Мыс Марии

Порою мой стих непонятен. А пение птиц понятно? оно в рифму?

Пабло Неруда

Посвящение

У любви гусиная кожа, а глаза широко открыты.Обещать и пугать умеет, обещать и терпеть умеет.Как мальчишка, молчу и верю, что сейчас под широкой ельюголос вспыхнет, шаги услышуи уйти уже не посмею.Тишина, только птица рада закричать и умолкнуть снова.Ты боишься придти? Не надо. Кто посмеет в нас бросить слово?Ты не тронула, не украла, не унизила сердце ложью,не попрала чужого права,ведь дающий отнять не может.У любви гусиная кожа, а глаза широко открыты.Обещать и пугать умеет, обещать и терпеть умеет.Жду и верю.А ночь как улица.Фонари вдоль нее сутулятся.И то вспыхнут, то снова сядут,но совсем погаснутьне смеют.

I. Стихи о неузнанной любви

Сохрани неузнанной любовь.Я проверил сказанное кем-то:утром вышел к морю, но на морене взглянул, прикрыл глаза ладонью.Лишь в воображении предсталипальцы моря на песчаных пляжах,веточки ободранных актиний,лунные медузы, хлопья пены,над которой в запахах йодныхколдовали черные бакланы.Не взглянул на море, отвернулся,шел по дюнам, обгоняя тени,стебли долгих высохших растенийлопались, так лопаются струны.А сейчас тревожно, так тревожно,будто я на зов не обернулся,женщину оставил, жизнь оставил,проверяя сказанное кем-то:сохрани неузнанной любовь.

II. Стихи о тебе

У тебя короткие волосы, выгоревшие на солнце.Когда-то они были по пояс, и я люблювспоминать тебя выходящей из моря,с волосами, струящимися по плечам,как поток водопада.У тебя короткие волосы, выгоревшие на солнце.Когда-то они были по пояс, и я люблювспоминать тебя выходящей из моря,с волосами, ниспадающими на плечи,легкими, как осыпающийся песок.И когда мне случаетсяне видеть мужчин и женщин,даже нерпы не видеть, забираясь куда-нибудь в глушь,забывать о селениях, и о ладонях,видеть просто деревья,ручьи,валуны,а на осыпях струйки песка,я могу расшибиться в маршруте,утонуть во взбесившейся речке,потеряться в лесах,но меня не коснется тоска.

III. Стихи о бессоннице

Насчитаю десять предметов,припомню десять событий,перечислю десять имен,но десять дней за спиноюи их не вернуть.Расточитель! —как песок между пальцами их пропускал,не следил за секундною стрелкой.Что секунды? —века!Это старая истина, иостается считать, вспоминать, удивляться,повторять имена, избегая твое называть.Ах, твой город! —он пуст без меня в эти дни.Там остались лишь вещи,тротуары и лестницы, лужи на черных дорогах,и, когда ты идешь, – серебристые капли дождя в волосах.Насчитаю десять предметов,припомню десять событий,перечислю десять имен,но сон не приходит,но сон не приходит.И если не могу уснуть с именем твоим на губах,как усну без имени твоего?

I V. Стихи о твоем присутствии

Ты – один из контактов, вечно светящихся, обожженных,шумы мира, скандалы, легендыпринимал через губы твои,их целуя.А потом уходил,в те леса, где первична иссохшая ветка,где первичен ручей, где ружье не обманет,если ты его ложу сберег, если ложа сияет, как женская кожа,а курки и стволы не слыхали о ржавчине, гдеможет гром обмануть, и обвал прогреметь, засыпая твой след,но следы не обманут,и всегда приведут тебяк стойбищуили к реке.О, ты – руки, которые жар мой снимают!Ты – глаза, сквозь которые мир мой колючий, дождливый,походя, как в волшебном стекле, превращается в добрый и лунный,небеса принимают небесную синь, море – зелень морскую,кровь становится цветом в вино, а ружье,то, в которое верю,превращается просто в игрушку,игрушки всегда безопасны.О, ты – губы! Они мне напомнят и ночью о Солнце,о чем-то тропическом, доледниковом,я не знаю, о чем, но быть может, о рае,о потерянном,давнем…Все, чего я касался,все, о чем тосковал,все, чего не хватало,это – ты!Даже мхи, на которые падал без сил,ощущая их дикую эластичность,и тугие стволыкленов,елей,берез —это ты!Никогда я с тобой не прощался, не терял тебя даже на миг,потому что леса, берега и вершиныбыли частью тебя, были просто тобой, без обмана,хотя лес обмануть может очень легко,даже море обманет,как бывало, когдапринимал за русалкуобычную нерпу.

V. Стихи о твоем городе

Ты так произносишь мое имя,что мне становится тепло.Ты так произносишь мое имя,что город, окруживший нас каменными кубами,небо, покрывшее нас темными облаками,небо, в котором живут птицы и самолеты,становятся вдруг моими.Но твой – этот город.Идем по скрипящим мосткам,считаем деревья, в киосках листаем газеты.Вот парк, вот река, вот скала – голубой истукан,вот ветви черемух, что шквалом вчерашним задеты.Невежливый город.Я в спор его снова втяну,нарушу покой его старых запущенных улиц,чтоб слуги его нам не ставили завтра в винуне ими отпущенных,и не для них,поцелуев.Невежливый город.Он смотрит, расширив глаза,закутанный в дым, ухмыляется, злостный курильщик.И немо, и страшно глядятся глухие лесав ужасный разливэтой зановоначатойжизни.

VI. Стихи обо мне

Христо Ганову

Запомнят меня веселым,любившим хорошие вещи,искавшим, несуетливым, знающим, что к чему.Никто не узнает ночи,в которую, как в колодец,я падал, зная – любимыхи близких мне больше нет.Желания моих предков – поляков, русских, монголов,травили меня, как травят вино и табак.Никто не узнает ночи,единственной той, в которойслезы мои блестели ярче больших звезд.Запомнят меня веселым.Ведь если ты – небо, тучитебя все равно не закроют.Я рад, что я был таким:счастья узнал достаточно,увидел почти достаточно,сделал почти достаточно,достаточно был любим.Лишь об одном жалею,что все же кому-то был яне сопкой в глухих лианах,не солнечною тропой,не бухтой, в которой глухо,не лесом, в котором тихо,не небом, в котором пусто, —а падающейзвездой.

VII. Стихи о дне похищения

…ты, наверное, былав белых глыбах риолита,привезенного вчера.…или в лиственничных перьях,или в школьной городьбе,в облаках, в дожде, в капели,в Солнце, в птицах и в судьбе.…фиолетовое небов раме ясного окна,ты была тогда и в этом.И стояла тишина.Да такая,что на небе,на земле и на водетосковали не о хлебе,тосковали о тебе.Тосковали все —машины,люди,вещи,чудеса,отдаленные вершиныи ближайшие леса.Зависть правила мирами,потому что, сбросив страх,ты с утра уже сиялаи цвела в моих руках.

VIII. Стихи о любви

Не хватит ста сердец, не хватит ста веков.Огню обречены, мы выше всех костров.Мы знаем, как звезда становится звездой,мы знаем, как глаза вдруг полнятся слезой.И, руки протянув, кляни нас, не кляни,мы держим не себя, а небеса любви.А мир глядит на нас, и если мы умрем,сто тысяч жадных глаз изобретут любовь,сто тысяч жадных рук ее изобретутсо всем набором мук, и в мир ее внесут.И что там сто сердец, и что там сто веков!Кто обречен огню, тот выше всех костров.Он знает, как звезда становится звездой,он знает, как глаза вдруг полнятся слезой.И сколько б ни гореть, он будет вновь и вновьизобретать любовь, изобретать любовь.

I X. Стихи о мысе Марии

А мыс Марии сказочно красив!Я понимаю ярое упорствоотъевшегося нерпами медведя,который, как последний камикадзе,приходит каждым вечером с Бакланьейи смотрит на мигалку маяка.Он зачарован вспышками немыми,он медлит, нервно поводя ноздрями,и мнет когтями красную бруснику,пытается понять,откуда свет?А мыс Марии, рыжий до бесстыдства,сгорает в рыжих лиственничных перьях,в лианах, в шикше, в пламенной бруснике,как будто говоря: «Спеши! Иначесгорю дотла, и кто тогда узнает,что эта осень, может быть, явилась,как болдинская Пушкину, —тебе».Спасибо, мыс Марии, за участье.Я улетаю.Тело вертолета,как желтый лист,плывет над маяком.Мне не пристало хмуриться и плакать.Что слезы? Ведь нельзя убить пустыню.Пустыню можно только заселить.Я возвращусь. К чему здесь обещанья?Узнавшие любовьстремятся жить.1969

Пылающие листья

(с корейского)

Воспоминания о корейском поэте Ким Цын Соне

Прежде всего вспоминаю лоб:выпуклый, желтый, блестя пластмассой,он возвышался, как злой сугроб,над потемневшей от времени массойщек, подбородка. Сплетенье жил,съеденных нервами в сумрачных драках.Он по-корейски кричал и выл,он по-корейски молил и плакал.«Переводи, – умолял, – вводислово за словом в тот мир, что спаянсловом и делом. Переводи!Делай, что хочешь. Ведь ты – хозяин!»Падая лбом на край стола,будто предчувствуя холод разлуки,он на мгновение умолкал,веки сжимал, опускал руки.«Переводи! – умолял. – Вводив лес, где ручей никогда не смолкает,в ночь, где смятением дышат дожди,в дождь, где снега, как смятение, тают.Переводи! Над сиянием словдух затаив, будто дышишь на свечи!»И он умолял говорить про любовь,и холод сводил его круглые плечи.И через безденежье, через бортадней, что иллюзий давно не питают:«Розе, – шептал он – благоухатьзлые шипы никогда не мешают».

Ким Цын Сон.

* * *

В темноте ничего не найдешь,в тишине ничего не услышишь.Только ночью с глазами закрытымиможно видеть все то, что невидимо,можно слышать все то, что неслышимо —ощутитьприближеньестихов.

* * *

Черемуха осыплет белый цветна тропы, приводящие к разлуке.О, не смотри, что волосами сед,весною и цветамипахнут руки.

* * *

И опять весна наступает,сходит снег, как моя тоска,солнце жжет…Быть может, растаетбелизнамоеговиска?

* * *

Хотя весна —не вижу ласточек,не слышу соловья,и берег пуст, лишь чайки мечутся, играют,танцуют над водой, ведь море – их земля,они его таким и принимают.

* * *

Я стою в полосе прибоядо колен закатав штаны.Между мною и Солнцем дорогапролегла лучом золотым.Я колеблюсь, легка тревога:ах, успею ли я схватитьуходящее в море Солнце?А вода так щекочет ноги!

* * *