Помоги проекту - поделись книгой:
13
В этот воскресный вечер в доме у Федотовых было, кроме нас со Славкой, еще два необычных гостя: Машка и Мишка. Мы привезли их из леса.
Но, прежде чем рассказать об этих братце и сестричке, надо бы объяснить, как это случилось, что они попали к нам.
До того, как довелось побывать в Валдае, я много слышал о медведях. Мне, например, говорили, что малыши сосут свою мать-медведицу, так громко причмокивая, что охотничьи собаки идут на этот звук. Учуяв охотников, медвежья мама поднимается над берлогой во весь свой огромный рост. Она заслоняет собой детенышей и не отходит от них. Это ее и губит. Охотники бьют медведицу в упор, зная, что берлогу с медвежатами она не покинет.
Много я еще наслышался всяких басен о медведях и пересказывать их не буду. Валдайцы знали медведей не по слухам, не по рассказам и сказкам, а, как говорится, лично. И вот что оказалось на поверку. Не так-то уж хороши медвежьи матери. Если детенышам грозит опасность, медведица переносит их в зубах на далекое расстояние. Но это только подросших детенышей. А вот совсем беспомощных малышей в случае опасности она покидает самым бесстыдным образом. И бывает так: мать покинет малышей, а старшие братцы и сестрицы подберут, добывают им корм, растят и заботятся о покинутых медвежатах. Такие двухлетние медвежата - воспитатели младших медведиков - называются «пестунами», от слова «пестовать». Бывает и так, что старшие медвежата выпестуют младших, а потом встретят покинувшую их мать. Дети зла не помнят - вернутся к матери и живут всей семьей: пестуны - вроде бы школьники, и совсем маленькие медведики - дошколята.
Но в тот раз у медведицы, видимо, не было старших медвежат. А люди, перегоняя корову, спугнули ее из логова, где она и устроиться-то еще не успела. А устраивается она с удобствами и по-умному: в берлоге никогда не ляжет головой на север, а обязательно на юг, чтобы от теплого солнца проснуться. Недаром медведя на севере Умкой зовут - ума этому зверю не занимать.
Но та медведица не залегла, не обжилась, а убежала из своего убежища, детишек оставила, корову загрызла, или, как охотники говорят, - заломала, и пошла шататься по лесу.
Тут ей и пришел конец. А потом Тарзан повел по следу, и медвежьих детенышей мы с Яковом Павловичем подобрали.
- Повезем подарочек Славе и Юре, - сказал Федотов. - Будут они у нас пестунами.
У медвежат, которых мы привезли, и шерстка-то еще как следует не выросла, и на ногах они стоять не умели - ползали и скулили. А когти уже вылезали. И Мишка даже пробовал пустить их в дело. Это было во время первой кормежки. Ведь медвежата были без матери дня два и, конечно же, страшно проголодались. Когда мы нашли их, они лежали, уткнувшись носами друг в дружку, и тихо скулили. Можно представить себе, сколько страха натерпелись они за эти два дня и как обессилели; медвежата вздрагивали и похныкивали, совсем как маленькие дети.
14
Мне хотелось узнать поподробнее о том, как прошла охота. Ведь я, можно сказать, присутствовал только в самом ее конце, будто пришел в театр за несколько минут до развязки. А всей пьесы так и не видел. Но было как-то неловко лезть с расспросами к людям, много пережившим в эти часы и, конечно же, уставшим. Они были участниками охоты, они работали, а я знал только, с какого конца надо держать двустволку, и даже выстрелить не успел. Вот почему я шел помалкивая и о том, как прошла охота, мог судить только по отрывочным словам и фразам, которыми иногда обменивались охотники.
Снег румянился предзакатными лучами солнца. И косматая изморозь, что опушила лес, приобретала какую-то сказочно красивую окраску.
Охотники не смотрели по сторонам. Они шли ходко, как люди, сделавшие свое дело и теперь спешащие на отдых. Только Тарзан иногда останавливался и внюхивался в след. Его чуткие уши ловили малейшие шорохи леса и близость любого зверья - белки или куницы, - мало ли лесных обитателей было вокруг нас. Все они волновали собаку.
Уваров, как бы ни к кому не обращаясь, сказал:
- Хитра зверина: задом по своему же следу вернулась. Нового следа не дала.
- А он, косолапый, всегда так, - добавил Яков Павлович.
Потом разговор перешел на Тарзана, и я понял (мне было это очень приятно), что пес вел себя геройски и во многом помог охотникам. И сейчас Тарзан был очень деятельным. Казалось, что весь он - уши, глаза, нос, хвост, - все в работе, все напряжено и следит за окружающим. Собака бежала рядом с нами, иногда утопая в сугробах. Нет, Тарзан ничем не проявлял гордости или бахвальства своими заслугами на охоте. Он бежал и бежал, отряхивался иногда от снега, будто совсем недавно не смотрел смерти в глаза. А ведь он при этом смело бросился навстречу опасности - такой маленький на такую-то гору.
15
Когда мы выбирались из леса, где был балаган, на дорогу, куда должны были подъехать сани, уже темнело.
В сумерках казалось, что нас со всех сторон обступают какие-то звери, чаще всего похожие на медведей.
Темнело очень быстро - над нами низко нависла темная туча, которая, казалось, цеплялась за черные верхушки елок. А вскоре густо повалил снег.
- Как бы волков не встретить, - сказал Уваров.
- Нет, мы пойдем на подсобное, - ответил, казалось бы, невпопад Яков Павлович.
А дело- то было в том, что Уварову хотелось поскорее к саням, а Федотов решил раньше всего накормить медвежат.
И еще была у него причина, чтобы зайти на подсобное хозяйство; разгадал я эту причину только спустя некоторое время.
16
Снегу навалило много. Стало совсем темно. Я с трудом поднимал ноги, вытаскивая их с опаской - не зачерпнуть бы снега валенками. Одной рукой я держал ремень от ружья, а другой придерживал пальто на груди. Под ним, за бортом пиджака, чуть слышно быстро-быстро билось маленькое сердечко медвежонка. Вряд ли он понимал, что его несут к теплу и еде, но он так доверчиво прижимался ко мне, что и мне было хорошо, радостно. Одного медведика нес я, второго - Федотов.
Шли молча. Уваров, видимо, понял, что спорить с Яковом Павловичем бесполезно.
Изба подсобного хозяйства была просторной и казалась еще просторней, должно быть, из-за пустоты: только широкие лавки по стенам и длинный стол - вот и все убранство.
Дверь была не заперта. Мы вошли, напустив с собой клубы белого морозного пара, отчего окошки в избе сразу помутнели, будто их затянуло туманом.
Одинокая электрическая лампочка желтовато светила с потолка.
Навстречу нам поднялся с лавки невысокий человек в военной гимнастерке без пояса и без погон. При тусклом освещении успел я разглядеть, что был он немолод, но щеки у него тугие и красные, как у ребенка. В темноте поблескивали любопытно-удивленные молодые глаза. Он молча развел руками, дескать, вот это неожиданность.
- Принимай, Тихон Ильич, гостей, - сказал с порога Федотов. - И знакомься, с кем не знаком.
Оказалось, что Тихон Ильич не знаком только со мной, и мы поздоровались.
- Вот это сюрприз, - говорил Тихон Ильич. - Тут, стороживши, со скуки помереть можно, а вдруг гости - и сразу втроем.
- Впятером, - поправил Уваров.
А Яков Павлович тем временем вытащил уже из-за пазухи медвежонка, и я за ним второго.
Мы поставили братца и сестрицу на лавку. Только правильнее сказать - положили, потому что стоять они никак не могли. Медвежата шлепались на брюхо, как лягушки, растопырив лапы по сторонам.
- Тэк, - сказал сторож подсобного, - порешили, значит, зверину. Добро. Не будет теперь коровам хребты ломать. А молоко у меня будто специально припасено - в печке, теплое. Сейчас, значит, сообразим медвежьим детям ужин по всей форме.
Медвежата между тем егозили по всей лавке и все громче хныкали, и хныканье это уже напоминало рев.
Яков Павлович сам взялся их кормить. Сначала он намочил палец в теплом молоке и дал его пососать одному, а затем другому медвежонку. Вот при этом мой Мишка и попробовал свои коготки на пальце Федотова. Но это не было больно. Потом Яков Павлович макал в молоко корку хлеба и давал сосать медвежонку.
Насосавшись молока, медвежата успокоились, перестали хныкать и заснули.
17
Теперь только я почувствовал, как хочется спать и мне. Я начал ощущать, что тяготит одежда, которую раньше я не чувствовал. Ныли ноги, спина и плечи.
Ветер все порывистее дул в окошко избы, сыпля колючим снегом.
Краснощекий Тихон Ильич поглаживал своей широкой ладонью сразу двух медвежат. Они скатались на лавке в один пушистый комок, будто кто-то оставил здесь меховую шапку.
- Настрадались, значит, бедолаги, - сказал Тихон Ильич, - теперь их пушками не разбудить. Добро! А вы заночуете? - спросил он Якова Павловича.
- Нет, пойдем, - сказал Федотов.
- Дело хозяйское. Чайку бы попили на дорогу. В печку хворост подброшу - скоро вскипит.
- Благодарствуем - жаль, времени нет.
Яков Павлович нагнулся над спящими медвежатами, на мгновение, видимо, задумавшись, как бы половчее их взять.
- Нет уж, погоди. - Тихон Ильич отвел руки Федотова. - Я медвежат по правилам соберу в дорогу. А то, значит, рассовали по запазухам, как старые рукавицы все равно. Непорядок. Давай-ка мне сумку.
Он взял у Якова Павловича сумку, в которой, мне думалось, только патроны и всякие охотничьи принадлежности, - и стал ее опорожнять. Да, действительно, сперва Тихон Ильич вынул патроны и порох, а затем на столе оказались бинт, вата, аптечный пузырек и жестяная коробочка, тоже явно аптечная.
- Толково собрались, - заметил Уваров.
- А как же, - сказал Тихон Ильич, - дело охотницкое - зверь ведь не плюшевый. С ним, значит, всяко бывает. Без медицины нельзя. У меня от медведя на плече шрам - на всю жизнь память. И таблетки от кашля нужная в охоте вещь. В засаде чуть запершило в горле - таблетку, чтобы не раскашляться и себя не выдать. Так я говорю, Павлович?
- Так, так. - Федотов уже натянул пальто и держал в руках шапку. - Поговорил бы, Тихон Ильич, да времени нет: ждут нас на дороге - условились. Спасибо. Будь здоровый.
- А ты что же? - обратился ко мне сторож. - Что ж своего в сумку не отдаешь?
Я взял уже своего медвежонка и засовывал его за борт пиджака. Мне не хотелось расставаться с теплым Мишкой, и я сказал об этом Тихону Ильичу. Так медвежонок и остался у меня за пазухой, а Федотов перекинул через плечо ремень от сумки со своим зверьком, рассовал по карманам патроны и всякую мелочь, и мы пошли к шоссе. Через полчаса, улегшись на сене, мы скользили уже по укатанной за день дороге в Валдай. Моему Мишке, должно быть, снились хорошие сны. Он совсем притих, и на его мордочке с закрытыми глазами было написано спокойствие. А у меня на груди билось его сердечко, будто там, в кармане, лежали большие часы.
18
Дома у Якова Павловича сестрицу и братца уложили рядом в большой картонный ящик из-под телевизора. Дно ящика устлали чистыми тряпками, которые должны были служить медвежатам пеленками.
Машка лежала тихо, мирно, уткнув свой острый носик в лапы, и, что это живое существо, было видно только по тому, что от дыхания животик у нее округлялся.
Другое дело Мишка. Он ворочался в ящике, грыз пеленки, вставал на задние ноги, падал, снова вставал, пытался выкарабкаться на волю. Перед этим медвежат покормили, и теперь, когда Мишка опрокидывался на спину, виден был его круглый, тугой животик, совсем без шерстки и чуть розоватый.
Славка грозил ему пальцем:
- Мишка, сиди!
Какое там! Медвежонок снова карабкался, но все безуспешно. Тогда, решив, должно быть, что для достижения цели все средства хороши, он наступил ногой на спящую Машку, желая вскарабкаться на нее и таким образом перемахнуть за борт ящика.
Машка проснулась и взвизгнула. А Мишка - мохнатый буян - недолго думая дал ей затрещину.
Разбойник! Пришлось его вынуть из ящика и устроить отдельно от сестренки, в старой корзине. А чтобы он не вылез, мы покрыли корзину мешком и обвязали вокруг веревкой, как обвязывают банку с вареньем. Воздуха Мишке хватало: корзинка была вся в щелках, а мешковина - в дырках.
Вскоре Мишка перестал буянить и уснул. Но с поразительной точностью он просыпался каждые четыре часа и сразу же принимался отчаянно рычать:
«Ы- р, ыр-р-р…»
По- медвежьи это, должно быть, означало:
«Кушать хочу!»
Просыпалась и Машка. Но, как только поднималась на передние лапки, широко раскрывала свои темно-синие глаза, позевывала и, подкатившись под стенку ящика, начинала тихо урчать:
«Ур- р, ур-р-ры, ур-р…»
Она, не в пример своему братцу, была совсем благовоспитанной медвежонушкой и то, что требовала, выражала вежливой просьбой, вероятно, такими словами на медвежьем языке:
«Я проснулась и, если в доме есть что-нибудь поесть, не откажусь. Покормите меня, пожалуйста».
19
Кормить медвежат было не так просто. Блюдо у них одно, но подавай его точно ко времени и чтоб ни горячо, ни холодно.
Проще сказать, в понедельник, в семь часов утра, когда Яков Павлович ушел на работу, по всему федотовскому дому раздался рев:
«Ыр- р, ыр-р!…»
Мишка проснулся, разбудил меня, Славку и Юру - требовал есть.
Бабушка в это время гремела уже горшками у печи и приговаривала:
- Погоди, непутевый! Сейчас накормлю. Раз-звенелся на весь дом, что твой колоколец!…
Да, они и впрямь были точно валдайские колокольцы: один нас разбудил, другая ему на помощь пришла. И все мы поднялись, чтобы накормить двух маленьких медвежат. Кипяченое молоко разбавили в кастрюле на одну треть холодной кипяченой водой и добавили в ту же кастрюлю четыре куска сахару.
Уже поднялась и Машка. Она урчала в своем ящике, и казалось, что это где-то в небесах летит самолет.
В тот день я подумал, что среди медведей, так же как среди людей, встречаются совсем разные личности. Мишка и Машка были очень похожими внешне, но какими же они были разными по характерам! Особенно это чувствовалось, когда заявлял о себе их желудок. Да, тут у нас было много дел и работы хватало всем. Юрик принес воронку. Славка держал бутылочку, я наливал разведенное остуженное молоко. На горлышко бутылки бабушка надела соску-пустышку.
- Ну, вот и готово! - сказала ока. - Сегодня дело пойдет полегче, чем вчера у вас там, в подсобном хозяйстве. Первым накормим буяна.
Да, Мишка к этому времени совсем расхулиганился. Он так барахтался в своей корзинке, что опрокинул ее, и корзинка эта вздрагивала теперь и ползла по полу, как живая.
Я снял мешковину и взял Мишку на руки, чуть зажав его между колен. Он было утихомирился на мгновение, но стоило только поднести ему бутылку с соской, как медвежонок от нетерпения так замотал головой, что соска стала выскакивать из его рта и молоко брызгало во все стороны.
Только сделав два-три глотка, Мишка успокоился, обхватил передними лапами теплую бутылку, закатил от удовольствия глаза и принялся спокойно сосать.
Пузо его росло на глазах, как надувной шарик.
А Машка тем временем тихо поуркивала, хотя видела, что брат завтракает, и, должно быть, чувствовала аппетит от запаха теплого молока.
Мишка высосал ровно стакан молока, выплюнул соску, прижался мокрой и липкой своей мордашкой к моему рукаву и тут же заснул.
Я отнес его в корзинку и уложил на чистые пеленки, которые за время кормежки бабушка успела сменить.
Теперь надо было кормить Машку. Но в это время кто-то постучал в дверь.
- Кто там? - спросил Юрик.
Молчание.
Мы услышали женский голос:
- Что ж ты молчишь, Галочка? Отвечай.
И снова молчание.
Поделиться книгой: