Помоги проекту - поделись книгой:
- Камни такие. Будешь учить географию - узнаешь. Камни эти круглые видишь?
- Теперь вижу.
- Они древние-древние. Им много тысяч лет. Был такой ледниковый период. Вот они здесь на Валдайской возвышенности с тех пор и остались.
- А кто их так обкатал? - спросил Слава.
- А обкатало их время и льды. У моря камешки тоже бывают гладкими. Их тоже время обтачивает. Только там камешки маленькие, а здесь большие…
5
В Валдай мы приехали в сумерки. У самого почти города по обочинам дороги стоят темные елки, тяжело клоня книзу грузные ветки. А стройные сосны - худые и гордые - высятся голыми рыжими стволами, только на самой макушке пышная белая шапка.
Город возник как-то сразу.
Косые лучи заходящего солнца ложились на чистый снег и как бы подрумянивали его. Солнце играло красками: уйдет - и тротуары станут сиреневыми. А снеговая крыша, нахлобученная на дом как шапка, еще вся в лучах - розовая. Что же до дыма из трубы, то он золотисто-красный.
Валдай Славке понравился. Он сказал:
- Хороший город. Только песок в валенках.
Это у него ноги затекли. Ехали-то мы без малого семь часов. А приехав, зашли прямо к Якову Павловичу. Он в том доме работает, что, снеговой шапкой накрытый, на самой горе стоит. От этого дома весь город видно. И озеро. Будто большое белое блюдо с зелеными краями. Такое Валдайское озеро. Огромное. Из конца в конец взором не охватишь.
Вечерело, и Яков Павлович уже кончал работу. Пружина сильно хлопала входной дверью. Один за другим уходили сотрудники учреждения.
Мы со Славкой погрелись у печки, разогнулись, помахали руками, а в это время Яков Павлович услышал наши голоса и вышел в прихожую:
- С приездом!
Поздоровались. Познакомил я Славку с Федотовым. Яков Павлович и говорит нам:
- Вы, братцы, как? Домой ко мне поедете или тут подождете? Я скоро освобожусь.
Славка сказал:
- Тут подождем. У печки.
Ну, а я с ним спорить не стал. Тут и скамейка была. Сели.
А Якова Павловича дверь как раз напротив. Он и не закрыл ее. Нам все видно и слышно.
- Да, это я, - говорит в телефонную трубку Федотов. - Когда елка? Завтра? Понятно. А ремонт школы закончили? Понятно. Спасибо. Буду в колхозе - заеду в Броды.
Славка тянет меня за рукав и спрашивает:
- Яков Павлович учитель? А Броды - это что?
- Броды - это деревня такая, недалеко от Валдая, - говорю я.
Опять звонит телефон.
- Откуда? - спрашивает Федотов. - А, молокозавод? Слушаю.
Мне слышится, будто Яков Павлович смеется.
А он между тем говорит:
- Плохо дело. Заливают, говоришь? Вот беда!…
Потом молчит, а из трубки, которая возле уха у Федотова, аж к нам доносится: «Кар… кар… кар…»
Трубка умолкла, и снова говорит Федотов:
- Заливает вас колхоз молоком и еще больше заливать будет. Такие там доярки подобрались, что у них реки молочные так и текут. А вы не о том думайте, как этот поток сократить, а о том, как больше продукции дать… Знаю, знаю. Приходите. Обмозгуем.
В комнате Якова Павловича сумеречно. Только зеленая лампа освещает стол и его руки, большие, жилистые. Он что-то пишет, и перо быстро бежит по бумаге. Потом кричит нам в коридор:
- Не соскучились? Я сейчас!
Но «сейчас» это затягивается.
Входная дверь скрипнула и закрылась, будто хлопушка хлопнула. Какой-то бородач смахнул с валенок снег и пошел к Федотову. В руках у старика большие грабли.
- Что это? - спрашивает Славка.
Мы слышим, как сердито говорит старик:
- Это им не колокольцы отливать под дугу. Вещь нужная для работы. Смотри, Яков Павлович, как сделали. Стыд!
Славка шепотом спрашивает меня:
- Почему он сказал - колокольцы?
- Не знаю, - говорю я. - Наверное, звоночки так называются, а колокольчики - это цветы.
Старик уходит, а грабли остаются у Федотова.
Яков Павлович появляется в прихожей, и мы поднимаемся, чтобы уйти с ним, но снова скрипит и бухает дверь, и в коридор, прямо к печке, торопливо входит человек с большой круглой головой и носом - ну точь-в-точь картошка.
- Ты что, Андрей Иванович? - спрашивает Федотов. - Горит где, что ли?
- Боялся опоздать! - Большеголовый снимает шапку, вытаскивает платок, вытирает лоб и шею. - Уф! Хорошо, что застал. У нас несчастье. - Он нагибается к Федотову так, что кажется, вот-вот заденет его носом, и говорит что-то вполголоса.
- Ну?! - поражается Яков Павлович. - Медведь? Чудеса! Где тут москвич? - поворачивается он к нам.
- Я! - отзывается Славка.
- Отогрелся, путешественник?
Как Славка отогрелся, видно по его щекам. От них, как говорится, прикурить можно - пылают. А очки вспотели.
- Угу, - говорит Славка.
Видно, он чувствует, к чему дело клонится: уходить надо. Не хочется. Но виду не подает. Спрашивает:
- А где Юра ваш?
- Вот я об этом и думаю. Пора вам свидеться. Идите-ка вы, друзья, к Юре, а меня извините, я еще тут посижу. Располагайтесь дома. А там и я набегу. Договорились?
- Договорились. Пошли! - берет меня за руку Славка.
6
Как только мы вошли в дом Федотова, Славка и Юра познакомились и стали носиться из комнаты в сени, из сеней в комнату. При этом Слава ударился о косяк шкафчика, и там что-то загремело и зазвенело.
- Ой, разбили! - крикнул Слава.
- Да нет, это колокольцы. - Юрик открыл дверцу шкафчика. - Смотри - видишь?
Мы увидели на полке стоящие по росту блестящие, будто серебряные, колокольцы. Самый большой был величиной с кружку на пол-литра, какой обычно отмеривают молоко. А последний, маленький колоколец был чуть побольше наперстка. Он казался игрушечным. От толчка ровный рядок колокольцев нарушился, но Юрик двумя ладонями быстро и ловко их подровнял.
- Ну, вот и порядок! - сказал Юра, захлопнул дверцу шкафчика и ушел в сени.
- А колокольчики - это что? - спросил Слава. - Цветы? Да?
- Да! - крикнул из сеней Юрик. - Звоночки - они как хочешь: колокольцы или колокольчики. Только у нас на Валдайщине говорят - колокольцы.
Юра громыхал чем-то в сенях и притащил трехколесный велосипед:
- Давай, Слава, кататься.
- А как? - спросил Слава. - Ты или я? - Видно было, что Славке очень хотелось первому оседлать велосипед. - Знаешь что? - вдруг предложил он. - Давай играть в милицию.
- Как это? - спросил Юра.
- А так. Ты будешь главный милиционер. На карандаш, держи. Это будет милицейская палочка. Станешь тут, посреди комнаты, а я буду вокруг тебя ездить. Идет?
- Идет, - сказал Юрик.
Он был парень покладистый.
- Юрик, - спросил я, - где же твоя мама? Ты брось карандашом махать, Слава и так накатается. Отдал ему велосипед, и ладно. Ты про маму скажи.
Юра вздохнул:
- Она в Бродах. Три дня уже. И еще будет. Там молодая докторша. А мама уже семь лет лечит. А больных много. Мама поехала этой молодой докторше помочь. И обратно не едет. Плохо без мамы.
- Ну, а папа что говорит? - спросил я.
- А папа говорит: «Их там тридцать, и все больные. А нас трое, и все здоровые». А с мамой лучше… Славка, хватит ездить, дай мне…
В тот вечер мне еще довелось быть у Якова Павловича на работе. Послала меня за ним его мать, Юрина бабушка. «А то, - сказала она, - засидится там до полуночи. Он такой неуемный!»
Я пошел к Федотову. Человек с большой головой еще сидел у него. Большеголовый был без шубы, и лицо его, как недавно у Славки, было пламенно-красным.
- Садись, - сказал мне Яков Павлович, - и знакомься: Уваров Андрей Иванович, директор детского дома.
- Уваров, - протянул мне широкую ладонь большеголовый.
- Так вот, - продолжал Федотов начатый разговор, вводя меня в курс дела, - это не совсем обычный случай, чтобы медведь да вдруг корову задрал. Сколько тут на Валдае живу, один раз про козу слышал, и то коза эта из худого сарая вышла и на шатуна напала. Ты-то про шатуна и не знаешь, - обратился он ко мне. - Это такой бездомный медведь. Его зимой из берлоги спугнут, он и бродит, шатается, значит, очумелый, злой. А потом ведь и залечь на боковую тоже дело не простое. До этого надо, брат, отъесться, нагулять побольше жиру, чтобы в зимние морозы не было холодно. А «нажиреть» к зиме не всякому мишке удается. Вот и бродит он по первому снегу недовольный и голодный. Ну, попадись, на беду, коза - съел. А ведь Топтыгин - животное всеядное: хошь жука съест, хошь рожь оборвет; у нас в лесу желудями закусывает, на сладкое ягоды собирает. Но уж если на пасеку попадет - и пчелы ему нипочем: лакомка. А тут они корову перегоняли из подсобного хозяйства в город да и встретились с медведем…
- Лицом к лицу, значит, - вставил Уваров.
- …С перепугу бросили корову - и бежать. Потом вернулись с охотниками. Медведя нет, а корова…
- Можно сказать, ее тоже нет, - вздохнул Уваров. - Рожки да ножки. Может, где часть мяса и припрятал. Хозяин это любит: припрятать впрок и мхом закидать. Мясо, что попритухло, - ему вроде лакомства.
- Вот дела-то какие, - сказал Яков Павлович, - придется нам этим медведем заняться. - Он поглядел на календарь, что стоял на столе. - Послезавтра, в воскресенье, отправимся. Пойдешь? - обратился он ко мне.
- Какой из меня охотник! - сказал я.
- Какой есть. Дело нехитрое.
Уваров поднялся:
- Ну, я пошел.
- Погоди. - Федотов подошел к нему и положил руки на плечи. - А по тому делу договорились? Пойми, тут не о себе думать надо.
- Хорошо, - сказал Уваров, кивнул на прощание головой и ушел.
Было видно, что на душе у директора детдома совсем не хорошо.
Я подумал о том, почему Уваров назвал медведя хозяином. Потому, должно быть, что зверь этот шутить не любит. Ударит лапой - будь здоров. А точнее сказать: поминай как звали.
7
Мы вышли на улицу. Тихо плавал в недвижном воздухе легкий снежок. Под ногами поскрипывало. Яков Павлович молчал, но чувствовалось, что его волнует разговор с Уваровым.
Мы спускаемся с горы, выходим на прямую улицу, и вдруг Федотов говорит, как бы ни к кому не обращаясь:
- Нехорошо.
Потом останавливается под фонарем, поворачивает ко мне лицо и вздыхает:
- Эх, Уваров, Уваров!
- Корову загубил? - спрашиваю я.
Поделиться книгой: