Между двух мужей

– Потому что это я беременна от него, – пожала плечами девчонка. – Да! И уже на четвертом месяце!

Это был удар под дых. Мне понадобилось целых полминуты на то, чтобы осознать сказанное ею.

– Так… Замолчать. Сесть. Успокоиться. Собраться. И все рассказать! Мне! Немедленно! – приказала я, придя в себя.

– А мне и нечего скрывать! – захорохорилась Маринина сестренка.

* * *

Когда Алеша Протасов впервые появился в доме Ильинских, ему было пятнадцать, а Аленке – двенадцать с половиной лет. Вообще-то парнишка изначально учился со старшей Аленкиной сестрой в одной школе, но захаживать в этот богатый дом стал только в старших классах – может быть, до тех пор он стеснялся своей латаной одежки и растрескавшегося портфеля с перемотанной синей изолентой ручкой. Когда же Марина с Алешей вступили в юношескую пору, драные джинсы и нарочито застиранные майки стали даже модными – и парень расправил плечи.

Несмело обтирая подошвы дешевых кроссовок об их цветной половичок, он поглядывал вокруг – и вдруг наткнулся взглядом на Аленку: она выглядывала одним глазом из-за палисандрового шифоньера в прихожей. Наверное, девчонка очень забавно выглядела, или, может быть, Алешу тронула ее непосредственность – оглянувшись на Марину, он вдруг показал Аленке язык. А потом свел глаза к переносице и со свистом втянул в себя щеки – получилась такая клоунская гримаса, что Аленка прыснула в кулачок и еще немного высунулась из-за шкафа, чтобы было удобней смотреть.

– Брысь отсюда, – строго, но не зло, приказала ей сестра, беря парня за рукав. Они скрылись в Марининой комнате, оставив Аленку стоять у шкафа. Девочка надулась, но ненадолго: она вообще не умела задумываться о чем бы то ни было долго.

В общем, Маринкин друг, о котором иногда говорилось в доме с тревогой (родителей беспокоило то, что этот мальчик – из неблагополучной семьи), легкомысленной Аленке понравился. Они стали здороваться и перешучиваться при встречах, хоть встречи эти и не были слишком частыми: учителя считали Аленку необыкновенно предрасположенной к изучению языков, и она занималась в другой школе, с английским уклоном.

Алеша не занимал в Аленкиной голове слишком много места: пока еще там теснились детские прыгалки, прикольные мультики, попсовые концерты и одноклассники, которых при первой же возможности надо было во что бы то ни стало сунуть головой в сугроб – девочка росла боевой.

Так продолжалось года два. До тех самых пор, пока повзрослевшая Аленка, сидевшая напротив Алеши на Маринкином дне рождения и от нечего делать рассматривавшая Лешку прямо лоб в лоб (рядом чинно восседали папа с Горгошей), не подумала вдруг, что этот Протасов, в сущности, очень красивый парень.

«Даже очень-очень красивый, – размышляла она позже, уже лежа в кровати. – На какого-то киноартиста похож… На Брэда Питта… или на Бандероса?» Засыпая, Аленка видела перед собой это смуглое лицо в обрамлении смоляных кудрей, с прямым носом и огромными глазищами, в бездонной черноте которых как будто скрывалась какая-то тайна…

Теперь, когда ей уже исполнилось четырнадцать, она вовсю мечтала о «своем» парне – только, чур, непременно особенном, ни на кого больше не похожем! Всякие неприятности переходного возраста вроде прыщей, нервных вспышек, излишней полноты или худобы, Аленку счастливо миновали. Когда она смотрелась в зеркало, то видела перед собой вполне даже симпатичную девицу с аккуратным личиком в форме сердечка, с большими голубыми глазами, полными губками и маленьким вздернутым носиком – очень, надо сказать, видная барышня, особенно если учесть, что она еще и подрастет, и похорошеет… И эта короткая стрижка «под мальчика» ей очень-очень идет…

За этим самым занятием – разглядыванием себя в зеркале – Алеша и застал как-то раз Маринину сестричку. Он незаметно подкрался сзади и вдруг, грозно рыкнув, схватил девчонку за ноги, забросил ее себе на плечо и завертелся со своей ношей на одном месте.

Аленка сначала завизжала, затем засмеялась – очень уж это получилось неожиданно, хотя и страшновато.

– Эй, что у вас там? – крикнула из кухни Марина. Родителей не было дома, и она готовила ужин.

– В войнушку играем! – громко ответил ей Алеша, сваливая пленницу на диван. – Я Аленку в плен беру!

– Через пять минут объявляйте перемирие. У меня чайник закипает, – ответила сестра, так в комнате и не появившись.

Аленка продолжала хохотать, она просто умирала от смеха, а парень, перехватив ее руки, впервые рассматривал девочку с любопытством. С тем же выражением любопытства Алеша провел пальцем по коже на Аленкиной руке:

– Смотри-ка… А ты золотая… – сказал он удивленно.

Аленка не сразу поняла, что он имел в виду. Но, стоило парню еще раз коснуться ладонью ее предплечья и чуть приподнять руку к глазам, как она тоже увидела: белые волоски на руке, напитавшись льющимся в окна солнечным светом, действительно казались золотыми. Этот простой оптический эффект почему-то завораживал…

Хмыкнув, Аленка скатилась с дивана и резво встала на ноги – она почувствовала сильное смущение. Отчего? Непонятно. Но потом, после ужина, она просидела у себя в комнате до конца вечера, тупо уставившись в стену прямо перед собой.

…Сейчас, когда все уже случилось, Аленке трудно было вспомнить, как же они оба к этому пришли. Казалось бы, дни шагали за днями, и не такие уж они были и скучные. Но в какой-то момент девчушка вдруг поймала себя на мысли, что она давно не встречала Алешу – и что скучает по нему. «Что это я?!» – испугалась Аленка. Хотя «что это она», было уже понятно: ей вдруг стал слишком часто сниться по ночам некий высокий смуглый парень с крупными кольцами кудрей на лбу.

Алеша теперь почти не бывал у них. Они с Мариной встречались где-то в других местах; наступило лето. Наверное, они гуляли в парке или болтались по киношкам… Аленка думала об этом, и ей становилось так тоскливо…

Потом, в самом конце весны, Марина неожиданно заболела. Ее положили в больницу, девушка провела там почти три недели. За это время учебный год окончился, наступили самые длинные в году каникулы. Но все то время, пока ее сестра была на излечении, Аленка тоже провалялась на тахте у себя в комнате, равнодушно отказываясь от предложений Илоны «не терять зря лето, съездить куда-нибудь по путевке, отдохнуть…»

– За границу, а? На Кипр или в Испанию! Да и у нас в стране можно красивейшие места посмотреть, вот, например, по Золотому кольцу России проехаться, как раз сейчас детские группы формируют. А, дочка?

– Да не хочу я, ну правда, мам, – вяло отворачивалась Аленка, стараясь не подать виду, как ее обидело слово «детские».

Мама вздыхала и шла на работу, а Аленка, закинув руки за голову, продолжала разглядывать потолок. На пятый день, чувствуя, что она уже тупеет от этого бессмысленного лежания, она поднялась и нашла в Маринином столе записную книжку с телефонами ее одноклассников. Нет, она совсем не собиралась звонить Маринкиному ухажеру, тем более в ее отсутствие, право же, совсем не собиралась… Честное слово… Но…

– Нам надо поговорить, – сказала она Алеше, ощущая, как у нее перехватывает горло.

Парень молчал так долго, что она уже собиралась бросить трубку и разреветься.

– Да. Надо, – сказал он наконец и назначил встречу: в пять часов у озера в парке, там, где плавает по воде домик с лебедями.

Она пришла первая и села у края пруда, глядя на водную гладь. С воды дул легкий ветерок, было прохладно, но Аленка не обращала на это внимания – до тех пор, пока ей на плечи не лег большой, нагретый теплом чужого тела пиджак.

– Привет, – сказал Алеша, усаживаясь рядом.

– Привет, – ответила девушка, не глядя на него.

– Я все время думаю о тебе, – после паузы просто сказал парень. – Все время: утром, днем, вечером и ночью, я думаю только о тебе…

Она так и обмерла – ведь это были ее слова! Те, которые она сама приготовилась ему сказать!

– Все время – только об одной тебе, – повторил Алеша.

– Давно? – спросила Аленка.

– Скоро уже год…

Парень протянул руку и обнял ее – маленькая Аленка почти утонула в этом объятии, почувствовала, как ходят под легкой Алешиной рубашкой мускулы, – и чуть не задохнулась от счастья. Но вдруг Алеша резко, почти грубо, отстранил от себя девушку:

– Нет, Аленка… Я, наверное, подлец, что сказал тебе… Но – нет! Нам нельзя. Это будет как-то… совсем не по-людски.

– Почему? – захлопала глазами Аленка; ведь им только что было так хорошо!

– Понимаешь…

И он рассказал ей. Все дело было в Марине – ну конечно, в Марине, как же могла Аленка позабыть про сестру?!

– Понимаешь… Она меня любит. Сильно любит, крепко, по-настоящему, до смерти. Я, наверное, сам виноват. Но я… Я даже подумать никогда не мог, что между мной и Мариной может быть что-то серьезное! Мы дружили, да, с детства. Она для меня – самый близкий человек, такой же, как мать, как брат. И как ты… Но я никогда не любил Марину, клянусь, Аленка, даже мысли такой у меня не возникало! А она, оказывается, все время думала, что… все наоборот. Представляешь?! Думала, что мы окончим школу и поженимся!

– Откуда ты это знаешь?..

– Она письмо мне написала, из больницы. И в нем призналась, рассказала обо всем. Я прочел – и меня прямо как ударили! И что мне делать теперь, я не знаю…

– Я тоже не знаю, Алешенька…

По зеркалу пруда скользили лебеди – белый и черный. Их шеи напоминали большие вопросительные знаки – и такие же знаки цепочкой выстраивались теперь в Аленкиной голове. Что делать? Где выход? Как им быть дальше? Это был не тот случай, когда можно было проявлять здоровый юношеский эгоизм. Они оба любили Марину – каждому по-своему она действительно была дорога.

– В общем, я так решил. Выйдет Марина из больницы – и я постараюсь… буду очень стараться… ее… полюбить. Другого я не могу ничего придумать.

Они расстались. Аленка даже не плакала. А Марина, выписавшись из больницы, была счастлива-счастлива-счастлива, испытывая пору расцвета их с Алешей, как ей казалось, взаимной любви. Спрятавшись за оконной шторкой, зареванная Аленка не раз наблюдала, как они целуются вечерами прямо во дворе, не стесняясь даже света фонарей…

Это продолжалось еще почти целый год, до тех пор, пока оба не закончили школу. Тогда Марина, мечтавшая о мединституте, засела за учебники. Цель поступить в желанный вуз даже временно задвинула Алешу на задворки Марининого сердца. Она так истово, так ревностно занималась, что сама попросила любимого на время подготовки к экзаменам не тревожить ее.

– Да ты и сам должен заниматься, – сказала она строго. – Тебе тоже надо поступить в вуз, иначе смотри, загремишь прямо в Вооруженные силы!

– Есть такая профессия – Родину защищать! – ответил Алеша полушутя-посерьезно.

…И позвонил Аленке.

– Я все понял, – сказал он, когда она снова прибежала на место их годовой давности свидания.

– Что?

– Во-первых, я не могу, совсем не могу тебя забыть. Понимаешь? Не могу без тебя жить! Это самое главное. Во-вторых, у меня с Мариной ничего не получится, хоть расшибись! Я честно притворялся целый год. Но больше я не могу! Да она и сама рано или поздно догадается, и будет только хуже. И в-третьих: я не буду поступать в этот чертов институт!

Аленка, с младенчества воспитанная в святом уважении к высшему образованию, не удержалась:

– А институт-то тут при чем, Леш?

– Я провалю экзамены и осенью уйду в армию. А за два года все само собой устаканится, вот увидишь! И Марина меня забудет. И ты…

– Что я?

– …и ты меня дождешься. Если любишь…

Еще он обещал написать Марине из армии письмо, даже несколько писем, не очень резких, чтобы приучить ее к мысли об их неизбежной разлуке. Обещал писать и Аленке – на Главпочтамт до востребования, чтобы Марина ни о чем пока не догадалась. Обещал все продумать. Обещал разобраться в себе и решить, чем он займется после армии – ведь надо будет содержать их общую семью. Обещал еще что-то. И говорил, говорил…

У Аленки закружилась голова. Чтобы прекратить это, она спрятала лицо у парня на груди, и он обнял ее, и все завертелось с еще большей скоростью… И вертелось, и кружилось до самой осени…

Марина поступила в свой институт, Леша со свистом провалился – все шло по намеченному им плану. Но за день до ухода Алеши на сборный пункт заплаканная бледная Марина наотрез отказалась брать с собой на проводы Аленку:

– Зачем это тебе? Там взрослая компания соберется, они выпивать будут, может, до утра все затянется. А ты маленькая еще!

– «Маленькая!» Ничего я не маленькая – мне почти шестнадцать!

– Все равно ты – несовершеннолетняя. Да и мама тебя не отпустит.

Мама и вправду не отпустила – даже категорически запретила. Как подозревала Аленка, по Маринкиному же наущению. Но, говоря объективно, какие у Аленки были аргументы в пользу своего обязательного присутствия на проводах Марининого жениха?

Они простились тайно и второпях.

* * *

– Так тебе уже шестнадцать? – не выдержала я, когда девчонка закончила свой рассказ. Лично я дала бы этой пигалице не больше четырнадцати.

– Шестнадцать! Исполнилось в этом месяце. Я уже могу замуж выйти, вот! Если возникнуть «особенные обстоятельства». Ну, так они у меня уже три месяца, эти обстоятельства.

– А Алеша знает? А родители? А Марина?

– Никто не знает! – с торжеством в голосе заявила будущая мамаша.

– Почему? Если ты считаешь себя уже взрослой…

– Я могу сто миллионов раз считать себя взрослой, но вы попробуйте убедить в этом моего папку! Не говоря уже о Горгоше – страшно подумать! Она только посмотрит – и я сразу на аборт побегу. Сама. Она такая! А Марине как сказать? И Леша пусть пока служит спокойно. Зачем его смущать? А вот когда рожу-у… Он знаете как обрадуется? И к тому же женится сразу. А то мало ли что…

Ну совершеннейший ребенок сидел передо мной – хрупкий, юный, заносчивый в своей неопытности и оттого немного жалкий.

– Вы только тоже не говорите никому, – вдруг попросила она меня умоляюще и даже чуть не заплакала. – Не говорите, а то вы все испортите! Я вам, вообще-то, зря это все рассказала, просто вырвалось как-то само собой. Обидно мне просто стало, когда вы заявили, что Марина от Алеши ребенка ждала.

– Но ведь она и вправду его ждала, Аленка!

– Может, Маринка соврала?

– Да зачем же?

– Ну… Чтобы относились к ней получше, например.

– А разве к ней плохо относились?

– Да нет… Вообще-то, я не знаю. Ну вот Егор этот, брат Лешкин, – он, по-моему, не шибко-то Марину жаловал… Но я точно не знаю. Не хочу ни на кого наговаривать.

– Алена, Марина никого не обманывала. Она действительно была беременна и у нее случился выкидыш – это медицинский факт. Врачам-то ты можешь поверить?

– Ну, я не знаю… – еще сильнее нахмурилась Аленка. – Мне даже подумать не на кого. А мать Лехину за что убили? Она-то кому помешала? Ни с кем не ругалась, даже в восторг пришла, когда ей план показали! Марина же план нарисовала.

– Какой план?

– План перепланировки. Я вам покажу. Вот! – И на стол передо мной лег плотный, альбомного формата, лист бумаги.

На ватманской бумаге были методично выписаны контуры обновленной в Маринином воображении жалкой хрущевки Антонины. Надо признать, влюбленной девушке удалось достаточно точно отобразить свою мечту. Довольно-таки простая перепланировка – здесь пробить пару проемов, а вот это пространство, напротив, заложить – давала гораздо больше возможностей для комфортного проживания, превращая две убогие, неудобно вытянутые горенки в две небольшие, почти квадратные комнатки. Кроме того, такой подход оставлял место для еще одного уютного закуточка, где вполне могла поместиться детская кроватка. Остро отточенным карандашом на квадратиках, изображавших жилые помещения, было написано: «Кухня», «Детская», «Гостиная», «Наша спальня»…

– Мило, – сказала я искренне.

– Да. Но только это ни к чему. Леха меня любил, меня, понимаете?

* * *

И вновь я катила по главной городской дороге. По небу плыло сизое ноздреватое облако – время от времени оно осыпало «Фольксваген» прозрачным бисером студеных брызг. День выдался пасмурным, темно-зеленая листва на кустах вдоль дороги взъерошилась, то и дело трепетала в ожидании, когда дождь хлынет полноценными затяжными нитями, как и полагается в период гроз. Но непогода предпочитала интриговать листву ожиданием. Ветер то накатывал, то замирал, небо не светлело, и все это вместе порождало во мне ощущение какой-то необъяснимой тревоги.

– Женя, – мне позвонила тетя Мила. – Женечка, ты не могла бы сейчас заехать к Раисе?

– Это к матери… матери Вадика?

– Да.

– А что случилось?

– Да мы и сами не знаем, – голос тетушки звучал растерянно. – Она не отвечает на звонки. Илона волнуется, Капа тоже. С Капой вообще все плохо, я сейчас приготовлю обед и снова поеду к ней. А ты узнай, что с Раей, ладно, Женечка?