Помоги проекту - поделись книгой:
– Приятный, вежливый юноша. Нам известно, что его мать, Антонина, сильно выпивает. И, кажется, брат его тоже не из очень хорошей компании. Но к самому Алеше у нас претензий нет. Они с Маришей вместе чуть не с первого класса, понимаете? Вот почему бесполезно было запрещать им встречаться. Мы с мужем надеялись только на время. Вот забрали мальчика в армию, а Мариша поступила в институт, и все могло случиться само собой…
– Случиться – что? Случиться так, что их отношения прекратились бы?
– Да, конечно. Все-таки понимаете, Мариша и Алеша из разных социальных слоев… Они не пара. По этой причине… вы же понимаете, о чем я, Женя? По этой причине мой муж и я не стали принимать никаких мер, когда Алеше пришла повестка в армию. Хотя Марина очень нас просила.
– Просила «откупить» его?
– Ну да, вы же понимаете, что варианты всегда существуют.
Я хмыкнула. Да уж, варианты существуют всегда. И имя этим вариантам – деньги!
– Еще я хотела бы спросить вас о вашем брате… Простите, я понимаю, как вам тяжело отвечать на эти вопросы, но если между его убийством и покушением на вашу дочь есть связь…
– Спрашивайте. Я все понимаю.
– Вопрос, собственно говоря, тот же самый: у него были враги? Ну, или, так скажем, – недоброжелатели, завистники?
– В последнее время мы почти не общались. Нет, мы не ссорились, ничего такого, просто так получилось. У меня семья, а он, в сущности, был еще мальчиком. Собственно, виделись-то мы только на семейных праздниках. Даже и не перезванивались почти. Поэтому я ничего не знаю не только о его недругах, но и вообще о тех, с кем брат поддерживал знакомство в последнее время. Хотя, постойте! Как-то раз, весной, кажется, он пришел ко мне на работу. Занял немного денег… И пришел не один. С ним была девчушка, почти девочка, во всяком случае, рост у нее был, как у школьницы, но фигурка на вид крепенькая, сформировавшаяся уже. Черненькая такая девочка, в дутой куртке, с челкой. Они стояли обнявшись – и, кажется, были счастливы, довольны, во всяком случае. Брат представил ее как Сашу. И… и… что же еще… кажется, эта Саша тоже художница? По крайней мере, у меня сложилось о ней такое впечатление, не помню сейчас, почему…
– Ну вот. Может быть, это очень много значит – а может быть, и ничего. Теперь второе: вы сказали, что брат заходил к вам занимать деньги. И часто это случалось?
– Да как вам сказать… в общем-то, не очень. Он обладал определенной гордостью и не хотел, чтобы о нем говорили – дескать, живет парень на содержании у богатой сестры. Да и сама я, честно говоря, не особенно поощряла его в этом смысле. То есть я не собиралась снабжать Вадима деньгами постоянно, лишь изредка. И еще, брат сам очень желал добиться признания, стать известным портретистом – господи, детство какое, как будто это возможно в наше время, да еще и рисуя портреты в парке, для первых встречных!
В уголках ее глаз сверкнула влага, Илона спрятала лицо в ладонях и отвернулась. Помолчав, она сказала сдавленным голосом:
– Впрочем, сейчас это все уже неважно. Я рада, что мы с вами договорились. Мы ведь договорились, правда, Женя?
– Да, да. Вечером я приеду в больницу. И знаете, что? Дайте-ка мне адрес этой Антонины.
– Матери Алеши?
– Его. Не исключено, что эта женщина может что-то знать. Я к ней съезжу.
Я поднялась на нужный этаж и постучала, но на мой стук никто не отозвался.
Более того – расшатанная перекошенная дверь вообще была слегка приоткрыта. Из темного зева запущенной квартиры на меня пахнуло каким-то резким, неприятным, но странно знакомым запахом. Больше ничего – ни звука, ни скрипа…
Узкий коридорчик с выщербленными полами.
Комната – почти без мебели, с грязными обоями, кое-где свисающими рваными полосами.
Еще комната – точно такая же.
Кухня. Расшатанный стол, покрытый клеенкой, которую давно не протирали. Два колченогих табурета – ножка одного из них примотана к основанию синей изолентой. Батарея пустых бутылок на столе.
А в санузле…
Там я увидела чье-то полное тело в полинявшем сатиновом платье. Тело наполовину перевесилось через край большой чугунной ванны с облупившейся эмалью. Ванна была до самых краев наполнена мутноватой водой – хлюпало даже на полу под ногами, и на давно не беленных стенах проступили влажные пятна.
Огромные ноги Антонины были неловко подогнуты на скользком полу, ее толстые руки, плечи и голова полностью скрывались под водой. Неровно окрашенные волосы слегка шевелились, как диковинные водоросли, покрытые мелкими пузырьками. Меня затошнило…
Стиснув зубы, я попыталась вытянуть это тучное тело из ванны, но оно даже не сдвинулось. Тогда я попробовала приподнять только Антонинину голову, обхватив ее руками, и на поверхности воды показалось ее раздутое сизое лицо с открытыми остекленевшими глазами. Мертвая – в этом не было сомнений! – мертвая Антонина смотрела прямо на меня. Руки мои соскользнули с ее плеч, и голова утопленницы с глухим всплеском снова ушла под воду. В руках у меня вдруг оказалась мокрая веревка, свалившаяся с ее мертвой шеи.
Я вышла в коридор, увидела старенький телефонный аппарат с треснувшим диском, подняла трубку и набрала «ноль два». Потом, подумав не больше секунды, подняла с полу какую-то тряпку и тщательно протерла саму трубку и диск телефона.
Все…
Следующие десять минут я просто кружила по городу на своей машине. Собирать в кучу события последних дней и пытаться провести между ними какую-то логическую цепь было делом бессмысленным. И прежде всего потому, что никакой логикой здесь и не пахло.
Владик отравлен. Марина избита. Антонина убита… Стоп! Между прочим, пока лично еще не установлено, действительно ли Антонину убили. Маловероятно, конечно, но чисто теоретически – могла она спьяну сама свалиться в воду и захлебнуться? Могла. Наклонилась над ванной для чего-то – да хоть воды из крана захотела попить! – и бултых. Таких происшествий с пьющими людьми на памяти опытных следователей больше, чем кажется. «Но! – тут же возразил мне мой внутренний голос. – Только не в этом случае!» Почему? А вот почему: кран с водой был завинчен. А ванна наполнена до краев – когда убийца толкнул Антонину в воду, то, по закону Архимеда, немало жидкости вылилось на пол, там же хлюпало… В самой же ванне ничего, кроме тела, не было: ни там, положим, замоченного белья, ни куска мыла… Значит, воду налили туда специально, в целях убийства. И еще. Неизвестно, какого сложения был убийца, но сила у него отнюдь не богатырская – это уж точно. Потому что он не смог перетащить Антонину в ванну, если так можно выразиться, целиком. Нижняя часть тела убитой оставалась на полу, колени ее подогнулись… А ведь чтобы создать видимость того, что пьянчужка захлебнулась по пьяни, можно было бы раздеть тело и полностью погрузить его в воду, бросить на пол бутылку шампуня, мочалку… Итого: убийца геркулесом не был. Но и совсем слабаком, конечно, тоже: все-таки ворочать такое тело, перетаскивать его из комнаты и пихать в ванну – сила нужна, и немалая.
И еще. На шее убитой была веревка. Скорее всего, Антонину сначала пытались задушить, а в ванной, полной воды, это сделать крайне трудно. К тому же там не было видно следов борьбы. То, что он ее все-таки не задушил, кстати, лишний раз подтверждает мою версию об отсутствии у душегуба богатырской силы…
И последнее! Антонина, конечно, знала убийцу и не боялась его, потому что безбоязненно впустила этого человека в квартиру, – это ясно. Совершенно точно, что у убийцы не было ключа от квартиры жертвы. Иначе он запер бы за собой дверь, а она была даже приоткрыта. А ведь замкнутая на ключ дверь, во-первых, усложняет расследование, а во-вторых, отодвигает момент обнаружения трупа – и у убийцы, таким образом, появляется возможность создать себе алиби. Вот так-то!
«Стоп! – снова возразил мне все тот же внутренний голос. – Но если предположить, что Антонину Протасову и Марину Ильинскую терзал один и тот же человек… если предположить это в качестве рабочей версии, где теория об относительно невеликой силе убийцы выглядит несколько неустойчиво. Потому что со слабым человеком Марина справилась бы».
Интересно, очень интересно… Звонок. Ага, это мой мобильник.
– Женя? – услышала я в мобильнике полузадушенный голос тети Милы. – Детка, ты можешь подъехать? Тут такие новости…
– Куда подъехать?
– Ну, к Капе…
К Капе, так к Капе. Хотя, конечно, в этом мало удовольствия.
Большое зеркало в Капиной прихожей затягивал темный тюль, такие же занавеси виднелась и на других зеркалах. Траурную обстановку довершал почти погребальный полумрак, в который была погружена вся квартира. Единственным источником света служила приподнятая и подколотая булавкой штора в большой комнате – зазор между тканью и окном пропускал небольшую порцию солнечных лучей, каковые и освещали скрючившуюся, сложившуюся почти пополам Капу, лежавшую на диване лицом к стене.
Плед под ней наполовину съехал на пол, чулки ее собрались в неопрятные мятые складки, с одной ноги свисал разношенный шлепанец, из-под накинутой на голову и плечи старой, вытянутой кофты до нас доносилось тяжкое дыхание, то и дело переходившее в хрипы и мокрый кашель. В комнате, да и во всей квартире, пахло лекарствами и еще чем-то, таким же густым и неприятным, навевающим печальные мысли о человеческих горестях и страданиях.
Тетя Мила присела на край дивана рядом с подругой и ласковым, но сильным движением развернула Капу лицом к себе. При взгляде на раскисшее, отекшее до почти полной бесформенности лицо Капитолины к моему горлу подступил комок. Ее еще недавно такие живые голубые глазки казались выключенными – в соленой влаге ворочались только желтые белки с расплывшейся точкой зрачка, а седые волосы, некогда покрывавшие Капину головку аккуратными волнами тщательно взбитых локонов и завитушек, теперь были похожи на свалявшуюся паутину. Капитолина подняла голову – кожаные складки под подбородком студенисто заколыхались – и издала глубокий, поскуливающий вздох. На нас повеяло смешанным запахом слез, валокордина и несвежего старческого дыхания.
– Дорогая, послушай, – негромко сказала тетушка, взяв Капино лицо в свои сухие ладони. – Вот, как я тебе и обещала, приехала Женя. Ты узнаешь Женю? Капа! Покажи ей…
Капа вдруг стала тяжело, переваливаясь с боку на бок, подниматься и наконец встала, опершись дрожащими руками о столешницу стоявшего у дивана стола. Только тут я заметила лежавший в центре стола небольшой, когда-то сложенный вчетверо, а теперь вновь расправленный тетрадный листок. С почти мистическим ужасом Капа уставилась на загадочную бумажку и, судя по всему, страшилась даже прикоснуться к ней.
– Никакого убийцы нет, – наконец просипела она, не глядя в нашу сторону. – Никого… нет. Это он сам…
– Ничего не понимаю! – раздельно, нарочито громко сказала я.
Тетя Мила решительно протянула руку, схватила записку (Капа вздрогнула и отшатнулась с полувскриком) и через стол протянула ее мне:
– Вот, прочти! Никакого убийства не было. Вадик, – голос ее сорвался, – покончил с собой. Сам…
Не веря своим ушам, я наклонилась над листком.
На уже слегка потертом на сгибах, с синеватыми потеками следов Капиных слез по всей поверхности листке крупными буквами, почерком таким размашистым, что на каждой строчке умещалось всего по два-три слова, был начертан короткий текст:
– Где вы это взяли? – спросила я, пребывая в крайней степени изумления.
– Пришло по почте. – Тетя Мила машинально потянула в сторону концы черной шейной косынки, как будто они душили ее. – Сегодня.
– По почте?! А конверт? Где он?
Тетя Мила вяло пожала плечами и передвинула по столу почтовый конверт с двумя черными кружочками печатей. Я осторожно, двумя пальцами прихватила его за треугольный кончик и, прищурив левый глаз, тщательно обследовала со всех сторон.
– Я так и знала! Почерк на конверте и в письме – разный.
– Нет, – бесцветным голосом возразила мне Капа. – Это один и тот же почерк, просто в графе «адрес» мало места, и ему пришлось ужиматься, писать несвойственным ему образом. Или, может, Вадик кого-нибудь попросил конверт надписать… Да и какое значение имеет почерк на конверте, господи? Ведь записку-то, записку писал сам Вадик!
– Это точно?
– Да. Это его почерк.
– Н-н-ну, допустим, – с сомнением протянула я. – А когда же его отправили, это письмо?
– Господи, ну штемпель же есть на конверте! – слабо вскрикнула Капитолина, снова тяжело забралась на диван, отвернулась к стене и укрылась с головой все той же вытянутой кофтой.
– Ну хорошо, ну ладно, – не сдавалась я, – ну а это что такое, как там? – вот:
– Я не зна-а-аю! – простонала Капа и опять спустила с дивана ноги в собравшихся гармошкой чулках. Во взгляде, который обессилевшая вдова адресовала по очереди мне и тете Миле, промелькнула злоба: – Не зна-а-аю-ю! Мне все равно! Оставьте меня в поко-ое – все, все!!!
Я хотела добавить, что версия о самоубийстве – самое нелепое, что можно было бы сказать в отношении смерти молодого Капиного мужа, но тетя Мила приложила палец к губам и с очень строгим лицом указала мне на дверь.
Телефон Илоны был отключен – наверное, села батарейка, – поэтому, подъехав к больнице, я не стала терять время на дальнейшие попытки связаться с ней и прямиком прошла в травматологическое отделение, к ее пострадавшей дочери.
– Ильинская Марина Петровна? – Маленькая женщина в белоснежных халате и шапочке прижала пальцем какую-то строчку в журнале записи больных и подняла на меня спокойные бесцветные глаза. – Да, привозили такую, но она провела у нас только сутки. С позавчерашнего вечера и до вчерашнего.
– А потом? Неужели ее домой выписали? – удивилась я.
– Не выписали. Перевели в другое отделение. В неврологическое.
– К психам?! – вырвалось у меня. – Она что – умом тронулась?!
– Я попросила бы вас выбирать выражения! – Тетка из санпропускника захлопнула свою амбарную книгу и бросила ее в ящик стола. В этом жесте сквозило раздражение – наверное, она была из породы легко воспламеняющихся старых дев.
– Простите, – покаялась я поспешно. – Это я от неожиданности – просто удивилась. У Ильинской же такие травмы, а вы ее сразу в другое отделение переводите…
– Неврологическое отделение – это не психиатрическое, – с металлом в голосе отсекла мои попытки к примирению пожилая медичка. – Девушка находится в состоянии тяжелого шока, она потеряла ребенка…
– Что-о-о-о?
– Она потеряла ребенка.
– Марина была беременна? – задала я уже совсем глупый вопрос.
– На очень маленьком сроке. Она потеряла ребенка, у нее был шок, развивается депрессивное состояние, поэтому лечащие врачи сочли за лучшее перевести ее в неврологическое отделение. Там с пострадавшей поработают психотерапевты, психологи, и вообще, там другая обстановка – кабинет психологической разгрузки, домашняя мебель, специально подобранная библиотека, есть даже зимний сад, настоящая оранжерея. И все такое прочее.
– Так-так-так, – сказала я и протянула ей свое удостоверение частного детектива.
– Что это? Зачем вы мне это показываете? – удивилась она.
– Затем, чтобы вы не сомневались, что я действую в интересах этой девушки: меня наняли ее родители. Значит, девушка, выходит, не очень-то и пострадала? Я не имею в виду потерю ребенка, конечно. Я про травмы. У нее, наверное, переломы? Нос сломан?
Женщина в халате помедлила и снова вынула из ящика потрепанный журнал.
– Марина Ильинская поступила к нам со множественными ушибами мягких тканей лица и тела, с подозрением на сотрясение головного мозга и разрыв внутренних органов, но, к счастью, эти подозрения не подтвердились. Если бы срок беременности у нее был побольше, может быть, и ребенка удалось бы сохранить. Она потеряла его скорее по причине сильного шока, чем по какой-то другой. Хотя, – дежурный врач тяжело вздохнула, и впервые в ее голосе появились человеческие нотки, – смотреть на девушку было страшно. Это у парней в пьяных драках такие ушибы случаются, как же ее этот изверг проклятый отделал! Чуть глаз бедняжке не выбил; от удара у нее кожа возле рта лопнула, нос сломан, губа рассечена, пришлось швы наложить… Сволочь! – вдруг крикнула она куда-то в потолок и вновь с треском захлопнула свой журнал. – Ах, какая сволочь! Девушку, бедную, так бесчеловечно избить!
– Скажите… ее не изнасиловали?
– Нет. – Женщина пришла в себя после этой вспышки гнева и даже слегка улыбнулась. – Нет! Хоть в этом ей повезло…
Марина лежала в палате номер шестнадцать – кстати сказать, очень хорошей палате, с телевизором, холодильником, книжной полкой и даже двумя креслами для посетителей. Впрочем, саму Марину я там не нашла. Вместо нее там сидела и быстро-быстро щелкала спицами долгоносенькая медсестричка, лет двадцати пяти – двадцати шести. Из-под беленькой шапочки на ее лоб выбивалась легкая, как облачко, светлая волнистая прядка. Девушка растянула на коленях пестрое вязание, полюбовалась замысловатым рисунком – и только тогда вскинула на меня спокойные карие глаза:
– Вы к кому?
– Вообще-то я к Ильинской.
– А, к Марине… Она сейчас в зимнем саду. Минут двадцать назад она взяла книжку и ушла. Если вам срочно надо с ней повидаться, то придется вам обойти корпус и подняться наверх, увидите застекленную оранжерею.
– Хорошо. А мы с ней не разминемся?
– Вряд ли, – очень мило улыбалась она. – Мариночка уже второй день там свободное время проводит, до самого ужина. Я точно знаю.
– Вы ее сиделка?
– Да. Как вечер наступает – я здесь, с Мариночкой… и до утра. Мало ли что ей может понадобиться…
Яркий зимний свет играл на застекленных больших окнах оранжереи ослепительными бликами. Я осторожно шла мимо широких кадок с разлапистыми пальмами, фикусами, драценами и прочей зеленью, что так умиротворяюще действовала на мой разгоряченный ум. Пахло влажной землей, листвой, там и сям журчали затейливые фонтанчики и искусственные ручейки.
Вдыхая полной грудью выделяемый растениями кислород, в самом конце стеклянной галереи я разглядела шезлонг, а в нем – худенькую фигурку, закутанную в большой белый махровый халат. Девушка сидела ко мне в профиль, на коленях у нее лежала книжка, но в нее она не смотрела – мысли больной витали где-то очень далеко.
– Извините меня, Марина, что я вас потревожу, – сказала я, остановившись перед девушкой (та вздрогнула и взглянула на меня с испугом). – Я хочу с вами познакомиться. Вы можете сейчас говорить? Как вы себя чувствуете?
Но Марина все же испугалась.
Поделиться книгой: