Наследие мертвых

— Довольно, мой мальчик. Ты сделал больше, чем под силу кому бы то ни было. Даже я не знаю, каким образом тебе это удалось, и могу только восхищаться твоей решительностью, мужеством и ловкостью. Теперь же я полагаю, что нельзя до бесконечности испытывать судьбу, и дальше буду действовать сам.

— Ты хочешь отстранить меня от дел? — Тариэль был не в силах поверить услышанному. — Но это невозможно! Неужели я где-то допустил ошибку, которая разочаровала тебя и заставила усомниться во мне?

— Ни одной, — возразил Донал Ог. — Ни разу я не пожалел о том, что доверился тебе.

— Тогда в чем же дело?

— В том, что у меня есть дочь и внуки, и это единственное уязвимое место, куда мне можно нанести смертельный удар. Пока я знаю, что они в безопасности, я непобедим. Береги свою семью, Тариэль, и себя самого, вот все, что мне нужно. Это мое последнее слово.

Тариэль понял, что спорить бесполезно. Он подчинился приказу Донала Ога, но в глубине души затаил жестокую обиду. Неужели он не годен больше ни на что, кроме как состоять на должности цепного пса при Даре? Он, который в одиночку уничтожил практически всю "верхушку" бельверусских предсказателей, не остановившись перед каким угодно риском? Он чувствовал себя несправедливо оскорбленным и словно выброшенным из настоящей, полной опасностей жизни. Праздная жизнь безмерно угнетала Тариэля, он был оглушен и страшно разочарован. Главное же, ему казалось, что Дона Ог предал его. Ведь Тариэль не требовал от него ни награды, ни какой-либо платы, довольствуясь тем, что ощущал себя нужным человеку, ставшему для него родным. Если же от него никакого толку, то чем он лучше бродячего пса в горах или наемника, служащего ради денег?.. Тариэль не знал, куда себя деть. Горькая несправедливая обида жгла его душу, отравляя существование. Он стал подозрительным и нервным. Если прежде Тариэль не задумывался о таких вещах, как неожиданно полученный им, а вернее купленный для него Доналом Огом графский титул, то теперь ему начало казаться, что у Дары, аристократки по крови, есть все основания считать себя выше него. И что многие знатные господа на балах и приемах смотрят на него со скрытым презрением. Дара видела, что ему не по себе, но не знала, чем может помочь. Чем внимательнее и нежнее она относилась к Тариэлю, тем чаще он платил ей отчуждением и холодностью. В их отношениях возникла трещина, поначалу еле заметная, но грозящая превратиться в настоящую пропасть. Вдруг выяснилось, что Тариэль безумно ревнив, беспочвенно и болезненно. Стоило кому-то из мужчин приблизиться к Даре, он приходил в настоящую ярость, готовый ненавидеть весь мир. Устав от его бесконечных придирок и капризов, Дара однажды воскликнула:

— Что же тебе нужно?! Иногда я просто не знаю, что с тобой делать!

Перед этим Тариэль позволил себе намеки на то, будто бы она как-то по-особенному смотрела на одного из королевских вельмож.

— А что делать таким как Загран, ты лучше знаешь? — язвительно спросил Тариэль. — Я не твоего полета птица, верно?

— Боги, это просто смешно, — возмутилась Дара, — ты забываешься. Неужели ты позволишь давно забытым предрассудкам встать между нами? Я не виновата, что не родилась под забором, дорогой. Тебе лучше успокоиться и перестать городить всякую чепуху. И главное, Тариэль, мне никогда, никто, кроме тебя, не будет нужен. Ты мой муж, отец наших детей, я люблю тебя, никаких иных мужчин для меня не существует.

В тот раз ей удалось погасить готовую вот-вот вспыхнуть ссору. Тариэль опомнился и устыдился своих несправедливых слов. Он ведь тоже любил Дару и не хотел тягостных семейных сцен. Но прошло совсем немного времени, и скандал все-таки разразился. Его невольным виновником стал Конгур.

Тариэль души не чаял в своих детях и сам, играя с ними, превращался в мальчишку, втроем они весь дом переворачивали с ног на голову. Дара в этих случаях только смеялась, с удовольствием присоединяясь к ним и радуясь подобной идиллии. Тариэль был безупречным отцом, Конгур и Джахель его обожали не меньше, чем мать. Но в тот день… Дети затеяли возню за столом, придумав обстреливать друг друга оливками и не обращая внимания на попытки Дары прекратить эти неуместные шалости. Неожиданно Тариэль вмешался, остановив на сыне тяжелый взгляд.

— Что ты делаешь?!

— Извини, па, — хихикнул мальчик, — она первая начала! — и с этими словами запихнул сестрице за шиворот кусок холодной дыни. Джахель пронзительно взвизгнула.

— Дрянь! — Тариэль вскочил и, словно обезумев, наотмашь ударил Конгура по лицу, разбив ребенку нос и губы. — Как ты смеешь так обращаться с едой?! Да я не всегда имел возможность вдоволь есть даже простого хлеба, а ты, щенок, которому все достается даром…

От ужаса и потрясения Конгур не мог даже плакать. Кровь крупными каплями падала на белоснежную скатерть, расплываясь сплошным пятном.

— О боги, — Дара бросилась к сыну, подхватив его на руки. — Тариэль, как ты мог?!

Тот уже и сам понял, что совершил, в отчаянии переводя взгляд с собственной руки, впервые поднявшейся на ребенка, на Конгура. Дара бегом унесла ребенка, и Джахель бросилась за ними.

Тариэль закрыл лицо руками, не в силах сдержать глухие рыдания. Раскаяние рвало душу на части, но в то же время он подумал — они, они все никогда его не поймут. Он взбесился из-за ничего не значащего пустяка, глупой детской шалости, дошел до такой низости, как ударить шестилетнее дитя, и теперь они видят в нем сумасшедшего мерзавца, которому нет ни прощения, ни оправдания.

Поздно вечером Дара нашла его стоящим перед камином. Тариэль, глубоко задумавшись, поставив ногу в высоком сапоге на решетку, мрачно глядел в огонь.

— Что на тебя нашло? — спросила Дара. — Мне едва удалось успокоить Конгура. Ты напугал его едва ли не до судорог. Как ты…

— Как я мог, да? — он резко обернулся. — Пришла сказать, какой я подонок? Ну давай, говори, выскажи мне все! Чего стесняться бывшего слуги? — Тариэль рванул на себе словно вдруг ставший тесным ворот рубашки и направился к двери.

— Куда ты? — тихо сказала Дара, впрочем не делая попыток удержать и остановить его.

— К Баграту, — бросил Тариэль. — Надоело все.

С Багратом, мужем Араминты, он приятельствовал уже давно. Их семьи дружили, и Тариэль не в первый раз в одиночестве отправлялся к своему знакомому слегка выпить и поиграть в кости. Иногда мужчины вместе охотились, в то время как Дара проводила время в обществе подруги детства, Минты. Так что ничего странного в словах и действиях Тариэля не было, и однако Дара ощутила неясный укол тревоги.

Вечер явно не задался. Решительно все на свете было нынче настроено против Тариэля, вплоть до погоды. На улице хлестал такой ливень, словно хляби небесные разверзлись, и Тариэль промок до последней нитки. Он окончательно упал духом, узнав, что Баграт лишь вчера отправился за жемчугом в Замору, и собрался было сразу уйти, но Араминта, улыбаясь, взяла его за руку.

— Зайди в дом, — предложила она. — Пережди дождь, да и обсушиться тебе не помешает.

Тариэль сбросил тяжелый от воды плащ.

— Пожалуй, — согласился он. — Принеси чего-нибудь выпить, Минта, пожалуйста.

— С радостью, — отозвалась она. — Да раздевайся же, Тариэль, с тебя течет.

Он опустил глаза под ноги, на мокрые следы сапог, а затем перевел взгляд на Араминту, так, словно видел ее впервые. Если Дару скорее можно было назвать интересной, чем красивой, подруга выгодно внешне отличалась от нее. Глаза цвета вишня и прихотливо изогнутый рот, яркое платье, собранное на одном плече, оставлявшее другое обнаженным и ниспадавшее с ее величавой фигуры, достойной богини… Тариэль не мог отвести от нее взор. Дара была миниатюрной и стройной, но с развитыми руками, говорившими о привычке проводить время на свежем воздухе, предаваясь таким неженским занятиям, как соколиная охота и стрельба из лука. Араминта же, одного роста с Тариэлем, выглядела настоящей госпожой, к тому же весьма чувственной, судя по алым огонькам, пляшущим в миндалевидных очах.

— Я скоро вернусь, Тариэль, — проговорила она и, в самом деле, через пару минут возвратилась с хрустальным бокалом вина, который изящно протянула своему позднему гостю.

— Это тебя согреет, успокоит, — сказала Минта. — Мне, право, очень жаль, что ты не застал Баграта, но все-таки, что случилось?. Неужели ты поссорился с Дарой? Поверить не могу, вы такие два голубка.

— Видишь ли, — начал Тариэль, — мы все-таки не одного круга с нею, иногда это встает между нами. Некоторые мои привычки ее раздражают, наверное.

— Понимаю, — сочувственно кивнула Араминта. — У меня с Багратом то же самое. Хотя я и ровня ему по положению, но зато полукровка, "дикарка", и у меня есть свои особенности, которые ему совершенно чужды. Я чувствую себя порой очень одинокой в Бельверусе. Это не одно и то же с тем, что испытывала моя мать, однако неприятных моментов хватает с избытком. Мы остаемся слишком разными. Наверное, поэтому с тобой я чувствую себя даже свободнее, чем с собственным мужем.

Тариэль рассеянно вертел в руках бокал, задумавшись о своем и слушая Араминту как бы между прочим.

— Пей, — сказала она и удовлетворенно проследила, как Тариэль одним глотком осушил бокал. — Тебе станет легче.

— Сегодня я ударил Конгура, — признался Тариэль. — Это было так… отвратительно и несправедливо. Он еще совсем маленький. Я никогда не думал, что способен на такое, — он судорожно вздохнул. — Мой собственный отец в жизни меня и пальцем не тронул. Он терзался бы до конца своих дней, если бы хоть раз поступил иначе.

— Ты тоже намерен терзаться? — спросила Араминта. — А стоит ли? Дети иногда бывают совершенно несносны. Что произошло?

— Мне когда-то приходилось подолгу голодать, — проговорил Тариэль. — И я до сих пор отношусь к еде как-то по особенному. Когда я увидел, как Конгур кидается оливками… он и Джахель… я просто потерял самообладание. Им все так легко достается. Нет, я бы вовсе не хотел, чтобы мои дети страдали от голода или лишились чего-то из того, что имеют сейчас, но… Я не могу объяснить! Глупо, правда? Дара вряд ли сможет мне простить такое.

— Нет, — сказала Минта. — Я не думаю, что это глупо. И еще я не думаю, что Дара будет долго злиться на тебя.

— Почему?

— Потому что ты самый потрясающий мужчина на свете, Тариэль. Ты равно красив, смел и великодушен. И Дара не настолько неумна, чтобы не видеть и не ценить этого. Надо быть слепой и глухой в придачу, чтобы по собственной воле отказаться от тебя. В Бельверусе тебе нет равных! Ни одна женщина в здравом уме не упустила бы возможности провести хотя бы одну ночь с тобою. Например, я просто теряю голову, когда вижу тебя рядом. Что, тебя смущает и удивляет моя откровенность? А я не испытываю ни капли стыда из-за того, что говорю сейчас. Представь себе, ни капли.

Крепкое ли вино явилось тому причиной, или поразительная откровенность Минты, или близость ее жаркого свершенного тела, Тариэль не знал — но желание обладать этой женщиной, немедленно, здесь и сейчас, первозданное, не подчиняющееся никаким доводам рассудка, было сильным и всепоглощающим, что затопило его с головой. Тариэль содрогнулся от возбуждения, чувствуя, как, пульсируя, мгновенно и мощно напряглась его плоть.

— Иди ко мне. Спи со мной. Возьми меня, — Араминта сделала какое-то неуловимое движение, и платье с легким шуршанием упало к ее ногам. Минта, совершенно обнаженная и ослепительно прекрасная, предстала перед Тариэлем, протягивая к нему руки.

— Утоли свой голод, — хрипло произнесла она. — Сделай это…

Наутро Тариэль со стыдом думал о своей измене. Араминта вела себя так, словно ничего не случилось, а он, не глядя на нее, бегом бросился к Даре, терзаемый чувством вины и раскаянием. За время его недолгого отсутствия та тоже не находила себе места.

Их примирение было бурным, Тариэль сжимал Дару в объятиях и едва сдерживал слезы, и она отвечала ему со всей возможной страстью, отгоняя невыносимую мысль о слабом чужом запахе, исходившем от его сильного тела, запахе, который Дара сразу узнала. Вендийские благовония Араминты… Дара ни словом, ни намеком не упрекнула Тариэля и сделала вид, что ничего не заметила. В кольце его сильных рук, твердых как сталь под тонкой тканью рубашки, она чувствовала себя счастливой… Но затем, едва оставшись одна, ощутила, как ужас, подобно крылатому чудищу, бьется и трепещет где-то у сердца, комкая мысли.

— Я никому не отдам тебя, Тариэль, — произнесла Дара вслух, сжимая в кулаки тонкие изящные пальцы. — Ты только мой!

А он предложил ей бросить все и отправиться в очередное маленькое путешествие, которые Дара так любила. Супруги на две седьмицы покинули Бельверус. За это время, когда они не расставались ни на миг, Дара почти совсем успокоилась, отбросив терзающие душу подозрения, а Тариэль выглядел прежним счастливым, добрым и надежным человеком, каким она знала его всегда.

Но по возвращении в столицу выяснилось, что приключение с Араминтой чревато продолжением. Та не собиралась отступаться от Тариэля и постоянно искала с ним встречи, а он вдруг словно сошел с ума, сам не понимая, что с ним творится. Он желал Манту все время. Стоило ему подумать о ней, и чресла Тариэля едва не разрывались от напряжения. Это превратилось в настоящее наваждение. Тариэль и Араминта не упускали случая остаться наедине где и когда угодно, презрев всяческую осторожность и почти не скрываясь. Ему казалось тогда, что Манта — именно та женщина, которую он искал всю жизнь, а Дара — лишь ее слабое подобие; и что прежде он ничего не знал о настоящей любви, которая, как штормовое море, способно поглотить человека без остатка и смести на своем пути любые преграды. Он бредил Араминтой, ее горячими сладкими губами, прикосновениями, неповторимым запахом ее волос, словно хранивших жар далекого вендийского солнца, и мечтал умереть в ее объятиях, точно обезумевший от страсти подросток, готовый всему миру объявить о своей любви.

Среди терпкого, дурманящего запаха вендийских ароматических палочек, загадочно мерцающих в темноте, Тариэль и Минта сплетались в единое целое на смятых, влажных от пота простынях, не размыкая рук до полного изнеможения. Он проводил в ее доме куда больше времени, чем в своем собственном.

Длилось это счастье, впрочем, недолго.

Араминта была весьма искусна отнюдь не только в любви. От своей матери она унаследовала немалые способности по части целительства и подчас не отказывала в помощи людям, которые к ней обращались, хотя и не любила выставлять свои умения напоказ, чтобы не навлечь на себя обвинений в колдовстве. Случилось так, что дальняя родственница Минты со стороны отца, именем Роуэна, попросила у нее настойку, облегчающую мигрень, и Араминта как это уже не раз бывало, вручила ей маленький пузырек.

Но наутро Роуэну нашли мертвой, с дико выкаченными глазами и посиневшим лицом. Злополучный пузырек валялся на полу рядом с постелью. Выяснить, что Роуэна отравлена, было проще простого. Немного времени заняло и узнать, от кого она получила роковое снадобье. Хуже всего оказалось то, что кроме Араминты у богатой старухи близких не было, и все ее состояние должно было теперь перейти к предполагаемой коварной и алчной убийце.

Даре тяжелую весть сообщил Донал Ог.

— Твоя подруга убила Роуэну, — хмуро сказал он. — Я всегда говорил, что она исчадие преисподней, и не одобрял твою непонятную привязанность.

Дара ахнула и побледнела как смерть.

— Но ведь… Минта… и так достаточно обеспечена, — пролепетала она — зачем бы ей понадобилось совершать такое?

— Денег никогда не бывает слишком много, — возразил Донал Ог. — А она уже давно незаконно занималась целительством. В ее доме при обыске нашли еще несколько посудин, наполненных сильнейшими ядами под видом безобидных снадобий. Просто чудо, что пострадала только Роуэна! И, Дара, не вздумай меня просить о смягчении наказания для этого исчадия преисподней. Я знаю, что она была дорога тебе, но даже не думай, будто твои слезы в этом случае смогут ей помочь.

— Да, отец, — смиренно проговорила Дара, нервно комкая мокрый платок. — Я понимаю… но позволь мне только хотя бы раз навестить ее в заключении! Это мой долг. Что бы Минта ни совершила, я никогда не прощу себе, если не увижу ее. Даже самый страшный преступник имеет право на чье-то милосердие.

— У тебя очень доброе и справедливое сердце, девочка моя, — проговорил Донал Ог. — Не мешало бы тебе быть хотя бы чуть-чуть пожестче. Ну да ладно, я думаю, вашу встречу можно устроить.

Дара, судорожно всхлипнув, поблагодарила его и снова прижала платок к глазам.

Но когда спустя несколько минут Конгур подошел к матери, то испугался куда больше, чем в тот раз, когда Тариэль ударил его. Он едва узнал Дару. Его нежная, спокойная мать не могла иметь такого лица — разом осунувшегося, безжизненного, точно маска, со сжатыми в серую нить губами и дышащего ненавистью. Страшнее всего были сузившиеся сухие глаза, неподвижно глядящие в одну точку, отчаянные и яростные.

Конгур попятился от нее, не в силах издать ни звука, и опрометью бросился прочь с дико колотящимся сердцем, по дороге с разбегу налетев на отца.

— Что такое, малыш, куда ты так несешься? — спросил Тариэль, подхватив его на руки.

— Там… там… мама… — Конгур не мог объяснить увиденное, но по его потрясенному виду Тариэль понял, что произошло нечто по-настоящему жуткое.

Он поспешно вошел к жене.

— Дара? Что случилось?

— Сядь, Тариэль. Нам надо поговорить.

— О чем? — нарочито беспечно спросил он.

— Араминту сегодня арестовали, обвинив в ворожбе и убийстве Роуэны.

— Нет! — вскрикнул он неожиданно высоко, словно от невыносимой боли. — Дара, скажи, что это неправда!

— Это правда, Тариэль. Я только что сама узнала от отца. Минта в тюрьме и ждет приговора.

— Спаси ее, — лихорадочно произнес от, чувствуя, как ужас тисками сжимает сердце. — Дара, Дара, умоляю тебя, Араминта не может, не должна умереть, она не убийца, неужели ты поверила, будто она способна совершить такое? Тебе… нам… надо поговорить с Доналом Огом, объяснить ему… он поймет, он разберется…

— Доказательства против нее, Тариэль. Я уже просила. Отец не стал меня слушать. А тебе вообще ни в коем случае нельзя вмешиваться. Если отец узнает о твоей… ошибке, у Араминты не останется никакой надежды спастись. Ты окончательно погубишь ее. Если же нет, я сделаю для нее все, что смогу. Она ведь моя подруга, я не брошу ее в беде.

— Так ты знала?.. Знаешь?.. — от потрясения речь Тариэля стала почти невнятной.

— Да, мой любимый, — Дара подошла к нему, обвила руками шею мужа. — Знаю и могу понять… и какой невыносимой бывает душевная боль, мне тоже хорошо известно.

Перед глазами у Тариэля все поплыло, голос Дары доносился словно откуда-то издалека. Он был близок к обмороку, совершенно недостойному мужчины, и едва держался на ногах.

— Пойдем, тебе надо прилечь, — Дара поддержала его, уверенно и с неожиданной силой обхватив за талию. — Сейчас все пройдет. Здесь ужасно душно…

Нервное потрясение привело к тому, что в течение нескольких последних дней Тариэль был почти невменяем. Дара отпаивала его каким-то особым настоем трав, который заставлял Тариэля почти все время спать. Изредка приоткрывая мутные глаза, он неизменно видел склоненное над собою лицо жены, полное участия и любви. Почему-то совсем не было сил даже приподнять голову, не то что встать. Дара подносила к его пересохшим губам кружку с какой-то сладковатой жидкостью, Тариэль делал несколько глотков и снова проваливался не то в сон, не то в забытье.

— Спи, любимый, — говорила Дара, целуя его, как ребенка, в покрытый испариной лоб. — Так ты не сможешь помешать мне сделать то, что я должна.

Пока он пребывал в таком непонятном состоянии, Дара успела навестить "дорогую подругу". Увидев ее, Араминта на миг застыла, а потом бросилась к решетке, до боли вцепилась в толстые железные прутья побелевшими пальцами.

— Дара?

— Здравствуй, — холодно сказала та, оглядывая ее. — Тюрьма тебя что-то не красит.

— Я никого не убивала… твой отец…

— Ты убивала лишь меня, Минта, я знаю. И никак не пойму, за что, — на застывшем лице Дары двигались только губы. — Имея все, ты захотела еще и его. Зря, моя дорогая. Не стоило тебе идти на такую подлость.

Араминта все поняла.

— Так это твоих рук дело? Неужели ты решилась…

— Ты этого никогда никому не докажешь.

— Дара, если я скажу о своей связи с Тариэлем, то потяну его за собой… ты должна мне помочь, иначе…

— Не докажешь, — Дара усмехнулась. — Раньше ты себе язык вырвешь. Потому что ты беременна, и мне это известно. Так вот, до родов тебя не казнят и даже не подвергнут обязательным в таких случаях пыткам. А потом я обещаю, что позабочусь о ребенке Тариэля как о наших с ним детях. Но стоит тебе хоть раз, в бреду или во сне, упомянуть имя моего мужа, клянусь, твоя смерть будет настолько чудовищной, что все демоны преисподней содрогнутся. Ты поняла меня, Араминта?

— Дара, мы были как сестры…

— И ты расплатилась за это со мною сполна. Но только напрасно полагала, что я не сумею защитить свою семью. Ты не оставила мне выбора, Минта.

…Араминта провела пять лун в заключении, до тех пор, пока на свет не появился ее с Тариэлем сын. Дара сдержала слово, немедленно взяв его к себе в дом и наняв лучшую кормилицу. Она никогда не делала различия между ним и собственными детьми, не только не выказывая малейшей неприязни к Элаю, но, напротив, готовая так же безоглядно любить его, как Конгура и Джахель. Доналу Огу она объяснила, что это ее долг перед Араминтой.

— Мы были подругами. А дитя вообще ни в чем не виновато и не заслуживает страданий.

Тариэль, оправившись от своей "болезни", стал ценить Дару еще больше, чем прежде. И самому себе не смел признаться в том, что мертвая Араминта унесла с собою частицу его души. Только вспышки непонятного гнева сменялись у него, как погода, столь же неясной тоской и унынием. Тогда Тариэль шел и напивался до скотского состояния, чтобы ни о чем не думать и ничего не чувствовать.

Трудно поверить, будто Донал Ог оставался в неведении относительно связи Тариэля с Араминтой.

Тем более что маленький Элай был похож на своего отца даже больше, чем Конгур и Джахель. Он не унаследовал от вендийки ни единой внешней черточки, оставаясь точной уменьшенной копией Тариэля. Но Донал Ог предпочитал не вмешиваться в семейные дела дочери. Дара с самого начала дала ему понять, что не допустит этого. Здесь власть всесильного Донала Ога заканчивалась.

Жизнь входила в обычную колею, если сбросить со счетов то прискорбное обстоятельство, что Тариэль подчас делался невероятно агрессивным и устраивал безобразные драки, пуская в ход кулаки по поводу и без повода.