Наследие мертвых

— Допустим, — холодно отозвался тот, — чем могу служить?

— О, какие изысканные манеры и учтивая речь, — засмеялся его собеседник, внешность и стать которого недвусмысленно свидетельствовала о принадлежности к знати. — Удивительно для выскочки-голодранца, которого во что ни ряди, все равно останется тем, кем родился. Или ты просто недостаточно пьян?

— Оставь меня в покое, Эйвон, — предупредил Тариэль, изо всех сил сдерживая стремительно закипающий гнев. — Лучше не начинай. Дай пройти.

— Разумеется, на все четыре стороны. Но только после того, как преподадим тебе урок. Вчера ты изувечил моего брата. Понятно, что городская стража пока не нашла на тебя управы, но в этом случае придется самому заняться тобой…

— Что, хочешь поединка? Знаешь, твоему брату, в самом деле, вчера сложновато было собирать выбитые зубы сломанными руками, но он, вроде тебя, принялся задевать меня первым, за что и поплатился. Не терпится разделить его участь, Эйвон? Тогда изволь…

— Я об тебя рук марать не стану, — возразил тот. — Эй, парни, взять его!

Конан мгновенно оценил ситуацию. Кем бы он ни был, этот Эйвон привел с собою с десяток слуг, и все они были достаточно крепкие парни. На драку не было времени, хотя в другой момент он был бы не прочь слегка поразмяться. Только не сейчас. Поэтому Конан поступил проще. Он шагнул к Эйвону со спины и молниеносно зажал горло противника локтем так, что тот мог только хрипеть и слабо подергиваться. Впрочем, если бы Конан чуть-чуть усилил давление, Эйвон не смог бы и этого, но пока его конвульсии были необходимы как подтверждение того, что этот тип жив.

— Пошли прочь, псы, — рявкнул Конан. — Один шаг в нашу сторону, и я удавлю вашего хозяина не задумываясь.

Те замялись в нерешительности, хотя и не пытались ничего предпринять.

— Чего ждете? — удивился Конан. — Приказа хозяина? Извольте, — он слегка ослабил хватку. — Скажи им, Эйвон, незачем людям понапрасну маяться.

— Уйдите, — прохрипел тот.

Слуги подчинились, немедленно отступив на почтительное расстояние.

— А теперь бежим, — бросил Конан Тариэлю, отталкивая Эйвона подальше.

Но уйти не получилось. Откуда ни возьмись, явились пятеро конных стражников, и драться все-таки пришлось. Причем, что с Конаном случалось крайне редко, удача оказалась не на его стороне. Он почувствовал удар по голове такой силы, что, имей варвар не столь крепкий череп, это было бы последним ощущением в его жизни… а затем на некоторое время наступила полная темнота.

…Очнулся киммериец не в самом гостеприимном месте. Попробовал пошевелиться, и, к своему неудовольствию, обнаружил, что связан. Голова гудела, перед глазами все расплывалось.

— Ничего себе, — зло проворчал он, — кажется, дело плохо.

— Кажется, — подтвердил Тариэль, — но лучше, чем я думал.

— А что ты думал? — киммериец скосил глаза в сторону приятеля, связанного так же, как и он сам.

— Например, что они тебя прикончили.

— Богатое у тебя воображение. Не дождешься, — Конан повертел руками, пробуя освободиться.

— Лучше не пытайся. Это вязка такая, чем больше дергаешься, тем туже затягивается, — объяснил Тариэль. — Конан? Я все возьму на себя. Скажу, что ты мой телохранитель и ни в чем не виноват. Тебя отпустят, только не опровергай мои слова, хорошо?

— А тебя?

— Выкручусь. Первый раз, что ли. Почему-то Конан в это не поверил.

— На самом деле не так-то все просто, точно? — спросил он. — Если уж тебя, графа, сюда затащили, значит дело не особенно веселое, — судя по обстановке, они оказались в одной из камер городской тюрьмы.

— Мне нельзя было позволять втянуть себя в драку. У этих ребят из городской стражи на меня зуб. Ладно, Конан, я сейчас освобожу тебя, — Тариэль поднялся, сбросив с себя веревки так запросто, словно они только что не обвивали его по рукам и ногам, и, насколько понял Конан, даже не развязывая узлов, и тут же занялся киммерийцем. — Они бы с тобой ни за что не справились, если бы ты не был без сознания, — заметил он. — Правда, перед этим ты успел уложить двоих или больше, я точно не помню. А эти типы не прощают, когда им оказывают сопротивление — власть, все-таки — вот они и озверели. Им был нужен только я. Впрочем, скорее всего, нас быстро отпустят.

— Что тебе теперь грозит? — спросил Конан, вставая и с хрустом потягиваясь, чтобы привести в порядок затекшие мышцы. — Только не ври.

— Лишение титула, прав состояния и изгнание из Бельверуса, если не вообще из Немедии, — сообщил Тариэль.

— Ого, — протянул Конан. — И все это из-за вчерашней и нынешней драк? Не слишком ли сурово?

— Не слишком, если учесть, что вчерашняя была десятой по счету, и это учитывая только те, в которых пострадали равные мне по положению. Меня предупреждали, что мне не следует больше ни во что ввязываться, но меня словно демоны на это толкают. Хотя дело, конечно, не в демонах. В Бельверусе у меня полно недоброжелателей, они сознательно создают такие ситуации, когда сдержаться просто невозможно. Вчера брат Эйвона принялся цепляться ко мне, я вышел из себя и ответил… а сегодня ты сам свидетель, как все было.

— Ты, что же, не можешь не драться? — спросил Конан.

— А ты можешь? — усмехнулся Тариэль. — Что ты делаешь в ответ на оскорбления, хотел бы я знать? Утираешься и уходишь, как ни в чем не бывало?

Возразить на это было совершенно нечего. Конан со злостью пнул ногой наглухо запертую железную дверь камеры, в душе думая, что по милости Тариэля теряет массу времени, так необходимого на поиски Райбера и Аттайи.

— Они тут долго нас собираются держать?

— Откуда я знаю, — пожал плечами Тариэль. — Может быть, до следующего утра, пока судья не возьмется разбирать мое дело.

Конан разразился длительной витиеватой тирадой, состоящей из самых изощренных ругательств.

— Ты понимаешь, что я не могу позволить себе задерживаться в этой распроклятой дыре так надолго? — обрушился он на Тариэля.

— А что я могу сделать? — резонно возразил тот. — Дверь высадить? Это вряд ли, она слишком прочная. Стены по кирпичику разобрать? Тоже не выход. Так что лучше сядь и успокойся. Остается только ждать. Заодно, поскольку у нас времени теперь сколько угодно, можешь рассказать мне, зачем тебе все-таки понадобился Аттайя и почему ты его разыскиваешь.

Конан решил, что идея Тариэля вполне разумна, и поведал ему об Ирьоле и Райбере. Тот слушал молча и с все возрастающим интересом, ни разу не перебив повествование киммерийца, потом сказал:

— Просто невероятно.

— Что именно?

— То, что невидимый человек может желать стать таким, как все остальные, — ответил Тариэль. — Этого я не могу понять. Твой Райбер не понимает своего счастья. Я бы хотел оказаться на его месте, хотя бы ненадолго.

— Ненадолго, пожалуй, я бы тоже не отказался, — сказал Конан. — Но его это тяготит. В конце концов, его право решать, каким он хочет жить дальше. А я обещал Ирьоле помочь ее сыну, и должен исполнить клятву, данную умирающей. Вместо этого я умудрился упустить и потерять мальчишку. Что вовсе не делает мне чести. Как-никак, я же за него отвечаю.

— Ты терпеть не можешь за кого-то отвечать, — заметил Тариэль. — Вот он й сбежал. Человеку, даже такому юному, вовсе не приятно все время сознавать, что с ним имеют дело только из чувства долга.

— А чего еще он мог от меня ждать, скажи на милость? Что я его объявлю своим сыном? Ну, знаешь ли, я такой, какой есть, и вовсе не намерен меняться ради кого бы то ни было, — проворчал варвар.

— Послушай, Конан, ты кого-нибудь хоть раз любил в своей жизни? — спросил Тариэль. — Я имею в виду, так, чтобы не бояться пожертвовать ради этого человека всем… в том числе и своим гонором?

— Я не такой дурак, — возразил тот. — О какой любви ты тут толкуешь? Мне кажется, именно так тебя любит Дара. До того, чтобы растить твоего сына, прижитого неизвестно от кого.

И не заметно, что ты способен оценить ее жертву.

— Не говори о том, что тебя совершенно не касается, — угрожающе прорычал Тариэль. — Ты мне не судья.

— И ты мне тоже, — с удовольствием заявил Конан, удовлетворенный тем, что удалось чувствительно задеть Тариэля. — Мои отношения с другими людьми и со всем миром — не твое дело.

Тариэль надолго замолчал, похоже, чувствуя себя оскорбленным.

Конан подумал, что, в общем-то, грызться между собой сейчас не самый подходящий момент, перед лицом опасности лучше держаться вместе, а как обернутся дальнейшие события, кто знает.

— Эй, — позвал он, — будет тебе беситься, граф.

— Откуда ты узнал об Элае?

— Слышал кое-что, пока бродил по городу. Какая разница, откуда, главное, я ведь прав.

— Мне дорого приходится платить за свои ошибки, — сказал Тариэль. — Слишком дорого, чтобы так запросто трепать о них языком. Ты действительно хочешь знать, что со мной произошло?

— Сам говорил, времени у нас в избытке, почему бы не использовать его с толком, — кивнул Конан.

Для него теперь стало очевидным, что Тариэлю самому почему-то очень хочется выложить ему свою историю. Киммериец, впрочем, и не возражал ее выслушать.

Глава V

Всю свою жизнь Донал Ог служил защите немедийской власти. И дело тут было не в рабской преданности таковой — для этого он обладал слишком незаурядным умом и гордостью; но он полагал, и не без оснований, что поддержание порядка обеспечивает возможность его согражданам жить в относительном покое и безопасности, что совершенно невозможно без разумной, твердой и незыблемой власти.

Донал Ог сосредоточивал свои усилия на всем том, что было так или иначе, прямо или опосредованно, связано с разнообразными колдовскими культами и орденами. По его разумению, именно они представляли самую серьезную угрозу упорядоченному существованию как Немедии, так и иных хайборийских держав. Считалось, что человек этот отличается непримиримой и беспощадной жестокостью по отношению к магам. Но Донал Ог, в очередной раз отдавая распоряжение об аресте или казни кого-то из своих заклятых врагов, твердо знал, что поступает справедливо. У него имелся суровый неоплатный личный счет к колдунам. Когда-то — Дара была тогда еще совсем ребенком — у Донала Ога были жена и сын.

Мальчик, в котором отец души не чаял, имел несчастье тяжело заболеть. Начались отчаянные поиски спасения, превратившие жену Донала Ога в безумную фанатичку, молящуюся на всевозможные эликсиры, снадобья, заклинания, дававшие ложные надежды. Он метался вместе с нею по Вендии, Кхитаю, Стигии в поисках чудесного исцеления, но все было тщетно. В ту ночь, когда мальчик все-таки умер, Донал Ог не смог вырвать маленькое остывающее тельце из рук жены.

Тогда он принялся метаться по всему их дому, собирая бутылочки, пузырьки, кувшинчики, и, конечно же, книги, черные книги, с описаниями этих демонических и оказавшихся совершенно бесполезными снадобий. Он опустошил полки, ящики и шкафы, а потом сжег все что обнаружил, на заднем дворе, поливая огонь слезами, пока верная служанка пыталась уговорить его жену отдать ей окоченевшее тело ребенка.

Женщина так и не оправилась от потери и вскоре тихо угасла, безумная, на глазах превратившаяся из цветущей молодой женщины в неопрятную старуху с трясущейся головой. И знали боги, Донал Ог был убежден, что за каждый оплот демонов, разрушенный здесь, на земле, его умершее дитя радуется где-то в немыслимой дали, куда забрала его слепая и жестокая судьба.

Дару он вырастил один, так никогда больше и не женившись. Дороже дочери у Донала Ога не осталось ничего в жизни. Но страшная, кровавая слава, бегущая впереди этого сурового человека с холодными стальными глазами и плотно сжатыми узкими губами, с детства обрекала Дару на одиночество. Дети боялись играть с ней, почти все, кроме Араминты, единственной верной подруги, дочери дальнего родственника Донала Ога.

Увы, и эту дружбу он не приветствовал, ибо в его глазах Араминта воплощала все самое ненавистное, что только он мог себе представить, а именно, она увлекалась всякого рода гаданиями, предсказаниями, и исповедовала культ какой-то вендийской богини. В жилах Араминты тоже текла вендийская кровь, хотя и разбавленная немедийской — ее отец, страстный путешественник, когда-то женился на вендийке и привез ее в Бельверус.

Мать Араминты так и осталась настоящей дикаркой и едва овладела принятыми в Хайбории наречиями; она и из дома-то редко выходила, зато старалась воспитать дочь по своему образу и подобию. От нее Араминта унаследовала необыкновенные черты лица, высокие скулы, экзотический разрез индигово-черных глаз и смуглую матовую кожу, а заодно и все свои способности и умения целительницы, в чем весьма преуспела. Эта девочка обыкновенно тоже бывала обречена на одиночество, слишком уж она отличалась от своих сверстников, и только доброе сердце Дары оказалось достаточно большим, чтобы предложить ей свою дружбу, даже если таковая вынуждена идти против воли отца. Две девочки сделались неразлучны и впоследствии сохранили искреннее расположение друг к другу, даже когда Араминта, еще совсем молодой, вышла замуж, составив себе неплохую партию: ее супругом стал человек много старше красавицы Минты, весьма состоятельный торговец жемчугом, совершенно очарованный загадочной полукровкой. Дара же, в отличие от подруги, вовсе не спешила связать себя брачными узами, хотя предложений руки и сердца была у нее больше чем достаточно, едва лишь Донал Ог начал вывозить дочь в свет. Но Дара всем отвечала отказом, как в свои восемнадцать, так и в двадцать, так и в двадцать пять зим, рискуя в конце концов превратиться в старую деву и нимало об этом не тревожась. Ни один юноша не был ей настолько по сердцу, чтобы согласиться провести рядом с ним всю жизнь, да и мужчины постарше Дару совершенно не привлекали, словно она вообще оставалась равнодушной к противоположному полу. Нельзя сказать, что Донала Ога это обстоятельство так уж сильно удручало, он в глубине души был даже доволен, что дочь продолжает оставаться с ним рядом, хотя и тревожился об ее дальнейшей судьбе, однако не собирался ни к чему принуждать. О, если бы только упорное нежелание Дары сделать свой выбор было ее единственной странностью! Но прелестная головка этого создания была занята совершенно иными страстями, вернее, страстью. Больше всего на свете Дара любила танцевать.

Причем, ей отчего-то нравилось делать это не на светских балах при королевском дворе, хотя там ей не сыскать было равных среди девушек. Но этого Даре было недостаточно. Ее влекла судьба бродячей танцовщицы. Она в совершенстве владела искусством двигаться и готова была являть его миру повсюду, на площадях и улицах, в забытых богами нищих селениях и шумных городах, отказавшись ради этого от своего древнего рода, дома, состояния, надежды когда-либо сделать достойную партию и счастливо выйти замуж, от любви своего отца, наконец! Точно дикая птица, Дара никогда не расставалась с мечтой о свободе! Она разбивала сердце Донала Ога своим непостижимым уму стремлением сделаться уличной актрисой, что в его глазах было равносильно тому, как если бы дочь возжелала податься в портовые шлюхи. Во всем остальном вполне сговорчивая, спокойная и неглупая девушка, Дара делалась совершенно безумной, когда вопрос казался ее страсти танцевать. Когда ей было пятнадцать, это еще могло сойти за детскую блажь, но в двадцать пять вызывало подозрения в том, что Дара все-таки несколько не в себе. Кончилось это тем, что она убежала из дома вслед за проходившей через Бельверус труппой танцовщиков и мимов.

— Я найду ее! — в бешенстве и отчаянии поклялся Донал Ог. — Я верну ее домой, а мерзавцев, с которыми она ушла, отправлю на виселицу всех до единого.

В том, что он незамедлительно и в точности исполнит свою угрозу, сомневаться не приходилось. Да и какой безумец взялся бы спорить с Доналом Огом, тем более в час его гнева?

Но неожиданно к разъяренному господину приблизился его молодой слуга Тариэль. Он был принят на службу относительно недавно в качестве одного из личных телохранителей Донала Ога, но пока ему не представилась возможность проявить себя. Кажется, Донал Ог даже не помнил его имени. И вот, в решительную минуту именно Тариэль набрался достаточно смелости, чтобы обратиться к нему.

— Господин, — начал он, странно растягивая слова, тихо и медленно, — если ты хочешь, в самом деле, жестоко расправиться с людьми, о которых говоришь, начни с меня. Можешь послать меня на виселицу, на дыбу, под кнут палача, если тебе это принесет удовлетворение. Ибо я один из них — мои родители жили тем же ремеслом, и я начал танцевать тогда же, когда и ходить, и уже в три года выступал на улицах. Те, с кем ушла твоя дочь, мои сестры и братья. К тому же они ни в чем не виноваты — это не было похищением, Дара пошла с ними по своей воле, разве не так?

По мере того, как Тариэль говорил, лицо Донала Ога и так мрачнее тучи, становилось все чернее. Казалось, он только никак не может выбрать, какому способу казни предпочтительнее подвергнуть наглеца, и сожалеет, что того нельзя убивать, воскрешать и убивать снова. Но Тариэль словно ничего не желал замечать.

— Если же ты хочешь вернуть Дару в свой дом, никому не причиняя бессмысленного вреда и не ожесточив ее сердце против тебя, разреши мне отправиться за нею. Я смогу убедить ее возвратиться, — продолжал он — Дай мне одну седьмицу сроку для этого. И если я не оправдаю твоего доверия, вели поступить со мной сколь угодно жестоко.

Донал Ог задумался. В словах молодого слуги был здравый смысл. В любом случае, на поиски беглянки пришлось бы кого-то посылать, так почему не Тариэля? Много времени на размышления не потребовалось.

— Что ж, иди за ней, коль скоро сам вызвался, — проговорил Донал Ог таким тоном, словно провозглашал приговор. — Но если окажется, что ты не хозяин своему слову — берегись.

…Ровно седьмицу спустя блудная дочь-беглянка предстала пред любящие очи своего родителя. Но ее собственные очи неотрывно взирали на Тариэля. Донал Ог, счастливый благополучным возвращением Дары в лоно семьи, не сразу обратил на это внимание. Его устраивало уже то, что у девушки как-то разом прекратились всяческие бредни об уличных танцах, и на какое-то время Дара сделалась ходячим эталоном примерной, кроткой и покорной родительской воле дочери.

Природная проницательность Донала Ога не простиралась далее пределов его же безоглядной любви к Даре, а потому он не замечал, что в ее сердце одна страсть оказалась совершенно вытеснена другой — к молодому отцовскому телохранителю.

Доналу Огу и в голову не приходил подобный оборот. Тариэль был Даре совсем не парой, к тому же, она никогда прежде не проявляла интереса к мужчинам, и плюс ко всему, была старше него более чем на четыре зимы… Тариэль продолжал служить Доналу Огу, и дела шли своим чередом; когда неожиданное событие открыло главе тайной охраны то, что до сих пор не было ему очевидно. Молодому человеку, всюду сопровождавшему своего господина, представился случай проявить себя в полной мере. На Донала Ога было совершено дерзкое нападение — как выяснилось позже, сын одного из недавно казненных решился отомстить за отца и бросился на своего заклятого врага с ножом в руке. Все произошло мгновенно. Тариэль заметил метнувшуюся к Доналу Огу фигуру и успел закрыть его собой. Удар, предназначенный хозяину, пришелся ему в грудь, однако и это было не все — Тариэль сумел на пределе сил мертвой хваткой вцепиться в нападавшего и удерживать его до тех пор, пока тот не был схвачен подоспевшей стражей. Только после этого Тариэль потерял сознание. Донал Ог был искренне поражен его преданностью, мужеством и быстротой реакции. Он распорядился отнести раненого к себе в дом. Тариэль истекал кровью, лезвие клинка вошло достаточно глубоко, и жизнь покидала его с каждым мгновением. На шум прибежала Дара. И тут Донала Ога ждало потрясение. Его дочь горестно, отчаянно воскликнула, склоняясь над Тариэлем.

— Не умирай, — умоляюще произнесла она, — о, мой любимый, не оставляй меня!

Ее ужас и горе были столь искренни и велики, что Доналу Огу ничего не оставалось, как признать — Дара наконец обрела настоящую любовь. Она не просто убивалась по молодому слуге, но сделала все возможное ради его спасения, лично взявшись ухаживать за ним, и рассказала отцу, что они с Тариэлем давно любят друг друга, но вынуждены были это скрывать.

— Если он погибнет, — заявила она, — то и мне незачем станет жить!

— Что ж, — со вздохом заметил Донал Ог, — постарайся, в таком случае, этого не допустить. А там посмотрим.

В конце концов, верность и мужество заслуживали того, чтобы быть по достоинству вознагражденными. Разбивать сердце дочери Донал Or не хотел и не собирался. Он дал согласие на ее брак с Тариэлем, и чтобы этот брак не выглядел скандальным мезальянсом, купил для будущего зятя графский титул. А кроме того, предложил молодому человеку принять участие в деятельности тайной охраны. И в течение долгого времени у Донала Ога ни разу не возникло повода пожалеть ни о чем из содеянного. Тариэль получил все, о чем прежде мог только мечтать — титул, положение в обществе и обожающую его красавицу-жену. А Донал Ог обрел в его лице не просто зятя, но соратника и, что еще важнее, почти сына, словно взамен того самого когда-то умершего и до сих пор наполнявшего отцовское сердце глубокой скорбью мальчика. Чем луча он узнавал Тариэля, тем выше ценил его, хотя и редко выражал свои чувства в словах похвал. Что касается Дары, она была полностью поглощена своим супругом, сделавшись идеальной женой, а чуть позже и матерью. Конгур появился на свет через полгода после свадьбы. Нетрудно было догадаться, что молодые люди стали близки, не дожидаясь ни чьего соизволения, но это обстоятельство Донала Ога не смутило. В своем внуке он души не чаял. И когда вслед за Конгуром появилась Джахель, подумал, что это, наверное, и есть то, что принято называть счастьем. Донал Ог любил говорить, что настоящий мужчина — это мозги и мускулы. Тем и другим Тариэль обделен не был. Донал Ог имел все основания считать, что его дочь сделала прекрасный, достойный выбор, и даже гордился тем, что ее не остановили никакие предрассудки. Пусть безродный и почти нищий, Тариэль оказался стократ предпочтительнее отпрысков знатных семейств, прежде увивавшихся за Дарой и отвергнутых ею.

Разумеется, идеальных людей не бывает. Время от времени за Тариэлем водились кое-какие грешки, но на это Донал Ог, сам будучи мужчиной в полном смысле слова, смотрел сквозь пальцы: Тариэль знал, как замести следы своих похождений и ни чем не оскорбить и не ранить чувства Дары. Если же та все же о чем-то и догадывалась, то, в свою очередь, и виду не подавала, им для этого достаточно сил и мудрости. Трудно было бы разумной женщине в здравом уме требовать от этого образца мужского совершенства, способного как щедро дарить, так и внушать любовь к себе, абсолютной верности, и

Дара была к нему снисходительна, ибо не сомневалась: душа Тариэля принадлежит ей одной. С ним она, кроме всего прочего, обрела воплощение своих мечтаний. Он стал ей не только мужем и отцом ее детям, хотя и этого казалось вполне достаточно. Но их с самого начала связывало то, что столь неудержимо влекло Дару прежде. Ибо в течение той самой седьмицы, затраченной им когда-то на ее поиски, Тариэль… танцевал с нею! О да! Он очень быстро догнал ее тогда, но не потребовал немедленного возвращения, не угрожал и не применял силу. Наоборот, он сам на время вернулся к прежнему ремеслу, раскрыв Даре множество доселе неведомых ей секретов. Он выступал вместе с нею, и эта чудесная пара неизменно собирала толпы желающих полюбоваться их искусством и щедро вознаградить за него.

Потом, уже вступив в брак, Тариэль и Дара одну-две седьмицы в течение года посвящали тому, чтобы, покинув свой дом и налаженную жизнь, вдвоем отправиться в свое маленькое захватывающее путешествие, по городам и селениям, превращаясь в бродяг-артистов. Это было их секретом. Никем не узнанные, ибо кому могло бы прийти на ум, что две знатные титулованные особы предаются подобным развлечениям, они давали одно-два представления в день и чувствовали себя при этом совершенно счастливыми, при том что все это время жили только на то, что удавалось таким образом заработать, ночевали где придется, а о еде порой и вовсе забывали. В двух бедно одетых танцовщиках и не определить было графа и графиню, которые в остальное время были украшением бельверусского высшего света…

И сам Тариэль очень высоко ценил свою жену, в его отношении к ней было все — и бесконечно нежная любовь, и восхищение, и глубокое уважение. Пожалуй более идеальной пары было не сыскать, они без слов понимали друг друга, и случалось, когда один начинал какую-то фразу, другая продолжала ее, как свою собственную. При появлении Тариэля глаза Дары вспыхивали и сияли, как звездочки, а он обожал носить свою маленькую и казавшуюся такой хрупкой жену на руках. И не время, ни сила привычки, казалось, не имели никакой власти над их чувствами — годы шли, а эти двое не могли до конца насладиться друг другом, точно в первый день после свадьбы. Это был во всех отношениях счастливый союз.

Дара приложила немало усилий, чтобы помочь Тариэлю преодолеть казавшееся непобедимым косноязычие. Она терпеливо учила его, взрослого человека, говорить нормально. Тариэль и сам никогда не прекращал бороться со своим досадным недостатком — по сравнению с тем, что прежде слышал Конан, его речь стала значительно более внятной, однако Дара сотворила почти чудо. Он перестал бояться открывать рот в ожидании неизбежной неудачи и делать долгие паузы перед каждым последующим словом, даже если приходилось говорить при большом скоплении людей или вести непринужденную светскую беседу.

Если между ним и Дарой и были какие-то секреты, то они касались исключительно сотрудничества Тариэля с тайной охраной. Но ведь и Донал Ог не посвящал дочь в свою деятельность. Дара всегда знала, что отец никогда не превращает свои планы в предмет досужей болтовни и обсуждения в кругу семьи, и так же поступал Тариэль. Если бы она могла хотя бы смутно догадываться, какие поручения отца доверено выполнять ее мужу, это стало бы для Дары источником непрекращающиеся тревоги за него. Но о том, что в действительности совершает Тариэль, знали только два человека: он сам и Донал Ог, который пристально пригляделся к своему зятю и обнаружил у него немало бесценных способностей. Чтобы не потерять форму, Тариэль ни на день не давал покоя своему гибкому телу. Новоявленный родственник не раз видел, как тот отрабатывает удары мечом, бросает ножи или просто ходит на руках.

— Неплохо, Тариэль, — одобрил Донал Or. — А что еще ты умеешь?

— О, многое, — воодушевился тот. — Мое прежнее ремесло танцовщика требует владения множеством навыков и немалой выносливости. Но, может, ты полагаешь, что теперь мне как графу не пристало изображать из себя обезьяну? Но когда я у себя дома, меня никто не видит, и…

— Вот и пусть не видят, — сказал Донал Ог. — Нет, я тебя не осуждаю, наоборот, восхищен и думаю, что это самое прежнее ремесло может тебе весьма пригодиться. Тебе и мне. Хотя я, пожалуй, не вправе рисковать тобой. Если с тобой что-то случиться по моей вине, это будет подло по отношению к Даре.

— Прошу тебя, — воскликнул Тариэль, — не отказывайся испытать меня! Я моту меняться, как того требует ситуация, при желании становиться кем угодно, чем угодно, принимать любой облик, усвоить чужие манеры, быть незримым, оставаясь у всех на виду, проникать в самые узкие щели. На любой высоте я чувствую себя не хуже кошки, и запертых дверей для меня не существует. Я был канатоходцем, жонглером, человеком-змеей…

— И гладиатором, — добавил Донал Ог. — Мне как воздух нужен такой, как ты, сынок. Дай мне подумать. Я не должен принимать поспешных решений.

Но Тариэль уже знал, что в конце концов добьется желаемого.

Действительно, Донал Ог, поразмыслив, начал вводить его в курс дела. Тариэль с его незаурядным живым умом и способностью легко обучаться всему новому, вникая в суть его деятельности очень быстро.

В то время Бельверус напоминал гигантский котел, в котором беспорядочно смешивались самые разнообразные культы. Кхитайские, вендийские, стигийские боги и демоны овладевали душами и умами тысяч людей. Прорицателей, ясновидящих, целителей и магов было едва ли не больше, чем тех, кто не владел таковыми искусствами. Можно было воткнуть в землю обычную оглоблю и превратить ее в предмет поклонения, основав новый культ. Чуть ли не на каждом углу шла бойкая торговля амулетами и талисманами, дающими готовому расщедриться на их приобретение вечную жизнь, богатство, несгибаемое здоровье и завидную мужскую силу, а заодно и удачу во всех делах сразу. Многие люди боялись сделать шаг, не сверившись с предсказаниями звезд и не обследовав свое тело в поисках примет, указывающих на нечто особенное. Жрецы издревле почитаемых в Немедии божеств пытались втолковать "отступникам" губительность легковерия в новомодные изыски, но увы, привычный Митра не выдерживал сравнения с синелицей вендийской богиней или каким-нибудь песьеголовым стигийским чудищем, изображение которого у дверей дома наверняка охраняло от воров, грабителей, пожара, наводнения, землетрясения и градобития. И это было невинной детской игрой по сравнению, например, с уверенностью последователей культа мертвых в том, что раз в году просто необходимо выкапывать из могил умерших родственников и сажать их вместе с собою за общий семейный стол. Или с безумствами тех, кто взялся приносить в жертву собственных первенцев ради того, чтобы удостоиться особого расположения богов. Иные же предпочитали ходить по улицам совершенно обнаженными, при этом разукрасив себя с ног до головы ритуальными татуировками и отчего-то непременно с отрезанным левым ухом. От всего этого у Тариэля поначалу голова шла кругом! Он ощущал полнейшую растерянность и беспомощность, не в состоянии вообразить, как можно обуздать жуткое всеобщее безумие, о масштабах которого прежде даже не подозревал. Хуже всего было, по словам Донала Ога, то, что влияние чародеев сделалось чрезвычайно сильно при дворе.

— Без советов астролога и прорицателя Дайнара король не принимает никаких сколько-нибудь важных решений, — сетовал он. — За последнее время ни один закон не был утвержден без его согласия. И тот благосклонен исключительно к тем решениям, которые так или иначе выгодны лично ему. Дайнар хитер, как лис, коварен и далеко не дурак. Он держит под контролем всю бельверусскую нечисть, взимая дать со всех гадателей и магов, как от своих верных вассалов, и обеспечивая их безопасность взамен. У меня связаны руки, я ничего не могу поделать с его "подданными", пока Дайнар пользуется таким доверием со стороны короля. Если я решусь действовать, то немедленно окажусь в опале. Король не потерпит, чтобы кто-то перечил его любимцу, а уж Дайнар сумеет настроить его должным образом. Иного пути, кроме как уничтожить Дайнара, у меня нет. Но сделать это нужно так, чтобы его смерть произошла как бы от естественных причин. Хорош будет пророк, не сумевший предсказать даже собственную гибель, хороша магия, бессильная перед опасностью. Смерть Дайнара заставит короля многое понять.

…Не прошло и одной луны, как астролог Дайнар был обнаружен мертвым в постели, которую делил с двумя шлюхами, о чем немедленно стало известно всему Бельверусу. Девицы клялись, будто он так утомил их обеих своими неуемными ласками, что они заснули в полном изнеможении и даже не слышали, как великий человек умирал… вернее сказать, подыхал, захлебнувшись собственной блевотиной, ибо был, ко всему прочему, пьян, как свинья. Очевидно, что и девицы были не в лучшем состоянии, и мудрено было бы им, в самом деле, хоть что-то услышать и запомнить. Разумеется, их обеих на всякий случай казнили без лишнего шума, на том дело и завершилось, а Донал Ог с наибольшей пользой для дела распорядился столь удачным стечением обстоятельств. Оставшиеся без своего казавшегося неуязвимым покровителя, мистики всех мастей оказались не в силах что-либо противопоставить молниеносной и безжалостной атаке тайной охраны. Донал Ог спешил, опасаясь, как бы что- нибудь не воспрепятствовало его планам, да только, похоже, удача начала улыбаться ему во всем. Правда, кое-кому эта улыбка могла показаться, скорее, смертельным оскалом, ибо на всю "верхушку" магов и глав орденов словно мор напал. Один за другим они делили незавидную участь Дайнара. Врагов Донала Ога находили утонувшими, затоптанными копытами их же собственных вдруг, словно взбесившихся коней, свернувшими себе шею при неудачном падении, сгоревшими заживо… Словно ему самому ворожили неведомые демоны! Всякий раз, с какой точки зрения ни взгляни, смерть оказывалась совершенно естественной, так что заподозрить причастность Донала Ога к этой зловещей череде представлялось крайне затруднительным.

Но настал день, когда он призвал Тариэля к себе и сказал: