Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

29 января 1940 года я отпраздновал свой 17-й день рождения с матушкой Штольп. А на следующий день нас уже можно было найти на полигоне Мюнзинген в «шваб­ской Сибири».

Позади осталось сердечное гостеприимство и хоро­шенькие девушки, к которым мы, бывало, бегали в са­моволки. Позади остался утренний горячий кофе к за­втраку под войлочным колпаком, чтобы не остыл, и ве­ликолепное фруктовое желе. В нашем пути в неизвестное нас сопровождали самые наилучшие пожелания муж­чин, женщин и девушек. Матушку Штольп повидать мне больше не удалось. Еще долго в дальних странах я по­лучал от нее открытки и посылки, прежде чем она не упокоилась на Лауфенском кладбище.

Десять человек из нашей части взяли себе в жены швабских девушек, но пережить войну довелось лишь одному.

Полигон Мюнзинген был настоящим военным лаге­рем, который сразу выбил из головы мирный Лауфен. Лауфен с его частными квартирами в глазах нашего на­чальства был совсем неподходящим местом для жизни настоящего солдата. Из-за такого размещения после обычного служебного времени трудно было поставить в строй людей в сером. А нам именно поэтому нравилось жить в городе на постое.

В лагере меня откомандировали в никем не любимый дивизион связи. Это была плата за мои шоферские при­ключения. Перевод меня совсем не обрадовал. Как вскоре оказалось, в качестве радиста я мог работать лишь условно. «Магические 70 групп» на прием и пере­дачу я превзойти так и не смог. Поэтому я остался сиг­нальщиком и радиотелефонистом. Однажды я исполь­зовал возможность и записался в расчет противотанко­вой пушки, для которого искали добровольца. Расчеты легкой противотанковой пушки отличались крепкой дружбой и гордостью за свое оружие. Но побег мне не удался, так как я из-за крепкого телосложения оказался незаменимым для прокладки тяжелого двухтысячеме-трового полевого кабеля на катушке через ручьи и овра­ги. Втайне я готовился к новым возможностям, чтобы бежать из телефонистов. Там тоже были хорошие ребя­та, но о телефоне в качестве оружия я не мечтал.

Подготовка в Мюнзингене завершилась дивизион­ными учениями с боевой стрельбой. За ними наблюда­ло огромное количество генералов вермахта. Наша ар­тиллерия устроила настоящее чудо. На бетонные бунке­ры обрушился огненный град. Тяжелые пулеметы стреляли поверх голов наступающей пехоты. Мы бежа­ли под трассами пуль с катушками и прокладывали те­лефонную связь между командным пунктом батальона и командно-наблюдательными пунктами рот. Саперы прыгали в поисках укрытия по воронкам, подбирались к проволочным заграждениям и дотам, закладывали под них подрывные заряды. Пехота, как ее и учили, врыва­лась «в дым от разрывов собственных ручных гранат». Краснолампасный генералитет сухопутных войск выра­зил свое полное удовлетворение увиденным. Наша ди­визия была готова к бою. А у нас был первый тяжело ра­ненный снарядным осколком.

Из Мюнзингене нас отправили в Винтерберг в Зауэр-ланде. Снова мы разместились на частных квартирах. Для меня этот раз отличался от прошлого очень скром­ной добротой хозяйки. Глава семейства был железнодо­рожным чиновником, и его поведение давало повод сделать заключение, что его профессиональное и пар­тийное положение просто обязывает его неделями тер­петь грохот солдатских сапог вместо наслаждения ти­хим семейным счастьем.

В Винтерберге после глубокого снега и изнуритель­ных занятий на дневном и ночном холоде мы дождались начала весны. В одно из воскресений я отправился от­туда к истокам Рура. В Винтерберге я поставил свою подпись под заявлением о выходе из католической церкви. К этому акту меня совершенно не принуждали. В то же время не многие решались на такой шаг. Опрос о желании вступить в НСДАП тоже не вызвал интереса. В этом тоже не было никакой необходимости и принуж­дения.

Нашей партией были войска, нашими заповедями, как нам постоянно вдалбливалось, — войсковое товари­щество, самоотверженность и храбрость в борьбе.

КАМПАНИЯ НА ЗАПАДЕ

Весна как раз растопила по­следний зауэрландский снег, когда все размещенные в округе войска были подняты по тревоге. Вскоре, как только стемнело, мы двинулись маршем в неизвестном направлении.

На рассвете мы пришли на какой-то школьный двор. Все здание школы было переоборудовано под казарму.

На следующий день ходили разные слухи. Будто бы нас снова отправят в район Хайльбронна («может быть»), мы пойдем к линии Мажино и займем выжидательные позиции, нас перебросят в Норвегию... Но ничего не происходило. По ночам мы наблюдали стрельбу зени­ток по французским самолетам в районе Кёльна. Слов­но ослепленные мотыльки висели вражеские самолеты в серебряной решетке лучей прожекторов, прежде чем окончательно упасть на землю.

О нас, очевидно, забыли, и наше разочарование было безграничным. Не линия Мажино и не Норвегия! Нас оставили в качестве тылового соединения, потому что 10 мая наши войска перешли границу Рейха и устреми­лись на запад.

Но чуть позже раздался сигнал тревоги. «Команди­рам батальонов доложить о готовности к выступлению до...» Уже ночью наша колонна пришла в движение.

Транспортеры, мотоциклы, броневики, низкие трехо­сные вездеходы с противотанковыми пушками и легки­ми пехотными орудиями на прицепе двигались на за­пад, к границе Рейха.

На рассвете мы проехали Кёльн и переправились че­рез Рейн. Дальше мы двигались на Аахен, через Маас в Голландию.

С бешеной скоростью мы мчались к бельгийской гра­нице, в боевом порядке, который до сих пор не отраба­тывался ни на одних учениях — вели бой, не спешиваясь с машин.

Бельгийская граница обозначалась глубоким рвом, наполненным водой, и железобетонным дотом, прикры­вавшим мост. На нем остались следы обстрела из пуле­метов и противотанковых пушек. С лугов и из кустарни­ков на дорогу группами выходили бельгийские солдаты с поднятыми руками. Мы показывали им, чтобы они шли в тыл. Там, где мы были теперь, — была передовая.

Ночью мы тоже продолжали движение. Льеж и На-мюр мы объехали. Вражеские самолеты выискивали наши колонны и сбрасывали бомбы. Дороги были за­пружены разбитыми машинами противника. Мы объез­жали воронки от бомб и трупы лошадей, постоянно ду­мая о том, как бы не отстать от машины с потушенными огнями, идущей впереди. Изо всех сил мы всматрива­лись в темноту ночи, постоянно ожидая нападения. На короткой остановке мы на машине перед нами прикре­пили белый платок, чтобы хоть как-то помочь водителю. Потерять впереди идущую машину означало оказаться одному без каких-либо ориентиров, при том, что позади тебя шли еще сотни машин, или продолжать движение в ночи с вероятностью заблудиться вместе с идущей по­зади колонной. После команды «Глуши двигатель!» вда­ли мы услышали гул моторов соседних колонн, проби­вавшихся через ночь по параллельным дорогам. Мы видели вспышки артиллерийских выстрелов перед нами и слышали грохот выстрелов гаубиц, занявших позицию непосредственно у дороги. А потом послышались раз­рывы авиабомб, которые должны были не допустить на­шего дальнейшего движения. В небе показались трассы легких скорострельных зениток, открывших огонь по то и дело атаковавшим самолетам.

Утром мы остановились в большой лощине. Натиска противника с флангов уже не ощущалось. Повсюду на дороге стояли горящие машины. Треск рвущихся патро­нов перемежался криками раненых. Черные клубы дыма поднимались в утреннее весеннее небо, пачкая серебристо-розовые облачка. Над всей долиной висел ужасный запах, исходивший от огромного количества вздувшихся лошадиных трупов. За зеленой живой изго­родью виднелся сгоревший французский танк. Из его люков свешивались марокканские солдаты. Их обгорев­шие тела были матово поблескивавшего угольного цве­та. Лица остались нетронутыми огнем, застывшими в диком крике. Здесь смерть собрала обильный урожай, когда район сосредоточения танковой части был раз­громлен нашей авиацией.

Из леса по обе стороны высот слышалась частая стрельба. Мы спрыгнули с машин и пошли в атаку на очаг сопротивления. Наши минометчики, занявшие позиции в придорожных канавах, обстреляли выявленные позиции на опушке леса, обеспечив нам прикрытие. Когда мы по­дошли к позициям противника, они были уже пусты.

Был получен сигнал собраться у дороги. В то время как минометы обрабатывали лес, мы опять расселись по машинам. Едва мы успели сесть, голова колонны двинулась дальше. Никаких долгих остановок. Казалось, что победа заключается в движении.

Когда солнце поднялось выше, прежняя свежесть нас быстро покинула. После бессонных ночей приятное тепло нас разморило. Тела заснувших то и дело вали­лись в разные стороны, ища опоры. Лишь немногие про­должали держаться на сиденьях, кивая головами с по­крытыми пылью лицами. Только когда двухмоторный вражеский бомбардировщик на бреющем полете про­шелся вдоль нашей колонны, треснув нам по ушам оче­редями своих пулеметов, мы вдруг сразу проснулись.

С тех пор как мы перешли границу Рейха, нас мучила жажда. Полевая кухня запуталась где-то позади колон­ны, а искать колодцы не было возможности. Как-то нам повезло, когда в одном из местечек колонна останови­лась. Мы сразу побежали по брошенным домам, доста­ли вино из подвалов, напились сами и залили воду в ра­диаторы наших транспортеров. При этом мы поняли, как внезапно население побросало свои жилища. Кое-где можно было увидеть на столах приготовленные за­втраки. Один раз в поисках жидкости мы заскочили в какую-то виллу и увидели, что в этом доме есть всё: пол­ные кладовые продуктов, остатки английского завтрака на столе и (какая прелесть!) полная ванна еще теплой воды. Грюнвальд, большой любитель удовольствий, тут же сорвал с себя форму и с хохотом в нее плюхнулся. Когда колонна тронулась дальше, он выскочил в одних сапогах, каске и с жетоном на шее, прыгнул в кузов ма­шины, крепко прижимая к груди карабин и одежду. Так на войне смех и смерть идут рука об руку. Сколько хохо­та было, когда оказалось, что Грюнвальд вместо своей серо-белой форменной майки в спешке схватил шелко­вую нижнюю рубашку хозяйской дочки и, не долго ду­мая, натянул ее на свою волосатую грудь.

Нам было объявлено, что взятие вещей без разреше­ния из домов гражданского населения считается грабе­жом и строго наказывается. Но разрешалось брать вещи, безусловно необходимые солдату в боевой об­становке. Конечно, иногда прихватывали что-то сверх того. Насколько я знаю, до грабежей дело нигде не до­ходило. Хотя к ним можно причислить то, что мы иногда пренебрегали колодцами и утоляли нашу жажду влагой из холодных подвалов вместо обычной грунтовой воды.

Во второй половине дня мелкие вражеские подраз­деления постоянно пересекали наш маршрут, пытаясь прорваться. Зеленые кустарники вдоль дороги позво­ляли скрытно к ней приблизиться. До тяжелых боев дело не доходило. У нас создалось впечатление, что противник уже разгромлен и наши необычные методы боевых действий абсолютно нарушили его планы. Ка­залось, что на этот раз нам не придется, как в прошлую войну, бесконечно сражаться во Фландрии. Превосход­ству противника в силах мы противопоставили способ­ность неожиданного и молниеносного прорыва, отка­завшись от того, чтобы меряться силами перед укре­пленными районами, в обход них мы, используя неожиданную подвижность наших соединений, наноси­ли удар в глубину.

На обочине дороги стояли колонны французских бе­женцев—женщин, детей, стариков. На лицах у всех был страх, что их убьют или ограбят. Тем не менее между на­шими резервистами, которые сами были отцами се­мейств, и детьми на одной из остановок завязались контакты. Получив плитку шоколада или ролик леден­цов, дети немного забывали о страхе. Хотя, конечно, мы своими серыми запыленными лицами с запекшимися губами, красными воспаленными глазами, в чужой для них военной форме действительно могли напугать кого угодно. Когда мы поехали дальше, то заметили, что бе­женцы облегченно вздохнули, хорошо выдержав первую встречу с солдатами противника.

Мирные минуты снова остались позади. Теперь мы опять уже не были смеющимися, раздаривающими шо­коладки солдатами. Снова все оружие было направлено на придорожные кустарники, откуда нам в любую мину­ту могла угрожать смерть.

Ждать пришлось недолго. Слева пулеметные очере­ди ударили по машинам, ехавшим полным ходом. Мы могли только предполагать, где находится пулемет. По­всюду рощи, кусты, зеленые изгороди. С ходу мы откры­ли огонь по враждебным нам зарослям. Дальше нам преградил дорогу горящий транспортер из нашей ча­сти. Солдаты спрыгивали с машины, груженной боепри­пасами, которые могли взорваться в любой момент. Не­которые опять забирались в грузовик и вытаскивали из огня казавшиеся безжизненными тела. Шедший до сих пор за нами транспортер лежал далеко позади в придо­рожной канаве колесами вверх и дымился, хотя не го­рел.

Рота развернулась для атаки небольшой возвышен­ности, с которой, как казалось, велся наиболее сильный огонь. На насыпи и позади нее заняли огневые позиции тяжелые пулеметы и минометы. И вот они ударили по покрытому зеленью холму фугасными минами и длин­ными очередями, обеспечивая огневую поддержку ата­кующим стрелкам.

Я почувствовал неприятное давление в области же­лудка, такое же было, наверное, у моего генерала. Если противнику удастся перерезать движение колонны, то ехавшие впереди товарищи могут быть уничтожены в окружении, устроенном французами.

Это было то, что мы называли «полной задницей»: связи с шедшими впереди частями и подразделениями не было. Между ехавшими вперед частями и нами воз­ник разрыв, в который мог войти противник и укрепить­ся в нем. К стрельбе нашего орудия подмешивались Удары вражеской артиллерии. Ее снаряды рвались на лугу за насыпью, служившей нам прикрытием, и осыпа­ли осколками наши машины. Сквозь канонаду мы все чаще различали резкие выстрелы легких пушек. Всякий раз, когда я чувствовал, как надо мной пролетали их снаряды, у меня подскакивал желудок. За резким грохо­том разрыва снаряда всегда доносился немного при­глушенный звук пушечного выстрела. Черт его знает, что там из зарослей кустарника бьет по нам. К крикам ко­манд и стонам раненых вдруг добавилось гудение само­летных моторов. С десяток истребителей «Моран» про­летело над нашей застрявшей колонной. Теперь мы стали предполагать, что это место было выбрано про­тивником для нанесения флангового удара. На дороге появлялось все больше воронок от разрывов снарядов. С большой озабоченностью мы провожали взглядами французские истребители. Вернутся ли они, чтобы об­работать нас с бреющего полета? Оправдывая наши опасения, ведущий самолет сделал элегантный крутой вираж, заходя на нашу колонну, увлекая за собой все соединение, словно рой злобных шмелей. Ну, сейчас начнется! В мгновение ока все начали искать подходя­щее укрытие. Грюнвальд навалился на меня всем своим длинным телом, так как сам не смог найти ни малейшей ямки, чтобы спрятаться. Вражеские самолеты прибли­жались к нам на бреющем полете. В любой момент мог­ли показаться вспышки выстрелов у пропеллерных кол­паков и плоскостей. Но вдруг они в последний момент отвернули. Это вмешалось и спасло нас звено истреби­телей «Мессершмитт». То, что разыгралось тогда на на­ших глазах, было летной драмой. За несколько минут четыре немецких истребителя согнали с неба всех «Мо-ранов». Мы видели, как только один ведущий за один пролет отправил на землю трех французов.

Этим дело не ограничилось, так как четыре Me-109 заход за заходом начали атаковать укрытые за кустар­никами вражеские орудия и танки. Наши офицеры ис­пользовали создавшуюся обстановку, чтобы энергично продолжить атаку. Когда мы ворвались на вражеские позиции, в небо взлетели белые сигнальные ракеты, указывая истребителям наше положение. Повсюду сто­яли горящие машины и танки. Кони без всадников ска­кали по равнине или, повалившись на спину, беспомощ­но били в воздух ногами.

Большинство солдат противника даже не убегали, настолько внезапным была для них атака с воздуха и от дороги, перерезать которую они собирались. Теперь с поднятыми руками они стояли у своих укрытий. Им было приказано собрать оружие и боевую технику и выбро­сить их в пруд неподалеку. Их санитары оказывали по­мощь раненым. Офицеру, понимавшему по-немецки, было приказано собрать свой отряд вместе с ранеными у дороги и ждать дальнейших распоряжений.

Наши тяжело раненные лежали и сидели на обочине дороги и ждали эвакуации на санитарном автомобиле. Убитые лежали в ряд с пепельно-серыми лицами, с еще засученными по локоть рукавами с заметно вывернуты­ми суставами. Офицер СС с несколькими мотоцикли­стами выехал вперед и непосредственно перед нами возглавил нашу быстро подтянувшуюся колонну. Было необходимо как можно скорее догнать уже далеко уе­хавшие вперед части, прежде чем противник сможет снова перекрыть дорогу. На отдельные выстрелы из от­даленных кустов и рощ внимания не обращали.

Удар однозначно наносился на запад, на Камбре и Аррас. Было очень жарко. Хотя мы расстегнули полевые куртки, наши шеи воспалились от пота и пыли. Перед деревней, из которой слышался шум боя, мы догнали наш батальон. Из открытого магазина мы забрали штуку красного шелка, чтобы наделать мягких шейных платков для наших рот.

С небольшими остановками наша ощетинившаяся оружием колонна снова продвигалась вперед. Нашим противником теперь были преимущественно англий­ские полки, которым трудно было добиться успеха. Ког­да колонна снова надолго остановилась, мы использо­вали эту возможность, чтобы быстро перекусить. Изда­лека до нас доносилась канонада. С одним товарищем я отошел на несколько метров, чтобы избавиться от до­рожной пыли. Там, где начинался придорожный откос, мы улеглись на жесткую траву и начали поедать наши хлебцы. С удовольствием жуя, мы направили наши взгляды вниз и удивленно замерли: как в дурном кино­фильме про войну, в узкой долине, по которой проходи­ла всего одна дорога, шел бой между танками и проти­вотанковыми пушками. Противник в этот момент еще численно превосходил наши подразделения, и наши противотанковые 37-мм пушки, поставленные между танками Pz IV, не могли его компенсировать. Мы видели, как снаряды противотанковых пушек отскакивали от вражеских танков. И напротив, один орудийный расчет за другим погибал под снарядами вражеских танков. Одной храбростью при таком численном превосходстве противника добиться было ничего нельзя. Вскоре не­мецкие и вражеские танки пылали словно гигантские чадящие факелы. Мы насчитали двадцать таких горящих гробов, прежде чем не подошли дополнительные силы немцев, решивших исход боя в свою пользу. Как раз, когда это захватывающее зрелище подошло к концу, по­слышался приказ продолжить движение.

Это была немыслимая война: внизу, в узкой долине, параллельно направлению нашего марша шло танковое сражение, за ходом которого мы наблюдали во время за­втрака, а теперь, не заботясь об окончательном исходе боя, мы бросаемся вперед на противника. Однако мы ста­ли больше сознавать серьезность нашего положения.

В соответствии с приказом, мы продолжали двигать­ся дальше на Запад. Дороги были очень хорошими и по­зволяли нам двигаться с большой скоростью. На лугах по сторонам от дороги паслось множество коров и коз, которых уже, по-видимому, давно не доили. Они громко мычали и блеяли, наседая на изгороди. Тем временем мы стали проезжать через местечки, в которых нас об­стреливали из пулеметов с церквей и крыш. Противник отходил только после того, как в бой вступала наша ар­тиллерия. Наша тактика прорыва через вражеские горо­да с каждым разом совершенствовалась все больше. Вездеходы с минометами и противотанковыми орудия­ми на прицепе подъезжали к населенным пунктам как можно ближе, орудия занимали огневые позиции, в то время как мотоциклисты осторожно въезжали в дерев­ню. Если ничего не мешало, колонна на полном ходу ее проскакивала, если «что-то мешало», то обычно оно на­ходилось на колокольне. У англичан, наверное, было так записано в их уставе. В этом случае противотанковые пушки и минометы открывали огонь по очагу сопротив­ления, после чего марш продолжался без промедления.

Когда наступила ночь, Камбре остался далеко поза­ди, а Аррас — севернее нас. Сколько же крови было пролито за эти города во время Мировой войны!

Уже во второй половине дня все чаще стала разда­ваться команда «Внимание! Танки!». Когда стемнело, мы получили приказ занять круговую оборону поблизости от маленькой деревушки. Наше отделение связи встало на постой в гостиной сельского дома.

Ранним утром над спящими раздался крик посыль­ного: «Томми прорываются сюда станками!» По приказу мы кинулись к машинам. Еще не рассвело. Холодный ту­ман стоял в низинах и еще больше затруднял видимость в сумерках. Вскоре мы подъехали к перекрестку дорог и заняли оборону. Завернувшись в плащ-палатки и одея­ла, мы стали поджидать противника. Подвезли на тягаче противотанковую пушку, расчет которой занял огневую позицию за кустарником. Если я не ошибаюсь, это было 21 или 22 мая. Кто это точно может сказать в том меся­це, представлявшем собой сплошное нагромождение событий!

Утром, так и не дождавшись противника, мы снялись с перекрестка и отправились в северо-западном направ­лении. Издалека доносились раскаты артиллерийских залпов противника и сухой треск танковых и противотан­ковых пушек. Мы пока в бой не вступали, хотя то и дело, то тут, то там раздавались пулеметные очереди. Однако они не были причиной для того, чтобы останавливать наше движение. Но другие части нашей дивизии вели тя­желый бой с прорвавшимися танками противника.

В последующие дни мы то наступали, то обороня­лись. Противостоявшие нам английские войска умели воевать и доказывали нам это каждый час. Их «мобиль­ная оборона» была мастерской. Панического бегства не было нигде.

Постепенно мы оттеснили британцев к Бету и окопа­лись на местности между автодорогой и берегом канала непосредственно перед сельскохозяйственной фер­мой.

Томми по ту сторону позиций ограничивались лишь беспокоящим огнем артиллерии, а в остальном были настроены мирно. Из нашей авиации мы видели только один «Физелершторх», целыми днями нарезавший над нами круги. Примечательно, что каждый раз его появле­ние было связано с более или менее точными попада­ниями артиллерии. Был направлен запрос и получен от­вет, что в нашем районе нет в воздухе ни одного немец­кого разведывательного самолета этой марки. Когда он появился в пятый раз, прикрывавшая нас зенитка сняла его с неба. Оказалось, что самолет с немецкими опо­знавательными знаками пилотировался английскими летчиками.

ПОЗОРВЛЕ-ПАРАДИЗ

Вечером 26 мая нам разъяс­нили обстановку. Перед нами оборонялись Королевский Норфолкский и Королевский Шотландский полки бри­танского экспедиционного корпуса. Наша 2-я и 3-я роты уже готовились форсировать канал. Наше отделение связи было придано 1-й роте, то есть моему прежнему командиру роты. Связь с батальонным командным пун­ктом была установлена посредством легкого телефон­ного кабеля.

Было еще светло, когда 2-я и 3-я роты под пролив­ным дождем и снова усилившимся артиллерийским ог­нем справа от нас перешли канал по восстановленным нашими саперами мостам и сразу же захватили терри­торию.

Пока саперы улучшали переправу, мы под покровом темноты перешли в только что отбитый населенный пункт и заняли там наскоро подготовленные позиции.

Ранним утром 27 мая наше отделение связи получи­ло приказ немедленно прибыть на командный пункт 3-й роты, так как там выбыло из строя все отделение связи. Командный пункт командира роты гауптштурмфюрера Кнохляйна расположился на старых позициях времен Первой мировой войны на участке леса. Мы сразу же восстановили связь с КП батальона, соединив разо­

рванный во многих местах артиллерийским огнем ан­гличан кабель.

Устало поднимавшееся из утреннего тумана солнце дало возможность продолжить наступление. Дорожный указатель показывал на Ле-Корне Мало. Минометы и тя­желые пулеметы заняли огневую позицию на опушке леса и вели огонь по выявленным целям противника в деревне в сотне метров от нас, в то время как стрелки продвигались по обе стороны дороги. Я наткнулся на молодого англичанина, от вида приближающейся смер­ти на лице которого кровь стыла в жилах. Он стоял, при­слонившись спиной к земляному валу, с неописуемо безысходным выражением в глазах, в то время как яр­кая кровь толчками вырывалась из раны на его шее. Его руки тщетно пытались зажать артерию, чтобы сохранить жизнь в его теле. Даже при посторонней помощи спасти бы его не удалось.

Дальше! Внезапно пулеметные очереди ударили по отделению, продвигавшемуся по скрытой тропе, и пре­вратили его в груду разбросанных человеческих тел. Один из них поднялся и, шатаясь, заткнув пальцем дыру в своем животе, пошел мимо меня в тыл.

Снайперы стреляли с крыш домов деревни, которую мы атаковали, прижимая нас к земле, и причиняли нам большие потери. Когда мы пытались оказать помощь раненым, то замечали, что у некоторых выходные от­верстия от ран величиной с кулак, и спасти их невоз­можно. Они истекали кровью на наших глазах. Мы пред­положили, что англичане используют запрещенные международными конвенциями пули «дум-дум».

Огонь снайперов продолжал прижимать нас к земле. Каждый пытался обеспечить себе укрытие или прятал голову в траве. Тяжелые пулеметы замолчали. Их пер­вые номера лежали с ужасными ранами у своего ору­жия. Лишь расчеты двух минометов в воронках времен

Первой мировой войны остались невредимы и усилили свой огонь по всему, что могло служить укрытием для снайперов. Это обеспечило нам прикрытие настолько, что мы смогли убрать своих раненых. Когда минометы израсходовали боеприпасы, над полем боя снова воз­обладали англичане.

Раненые рассказали, что во время атаки их отделе­ние ворвалось на вражескую позицию. После короткого ближнего боя англичане сдались и попросили оказать помощь двум раненым, лежавшим под одеялами. Когда отделение продолжило атаку, то эти якобы раненые вслед пощадившим их солдатам начали бросать ручные гранаты.

Раны, причиняемые специальными боеприпасами, и рассказ раненых подействовали на нас отрезвляюще и заставили взглянуть на противника в новом свете. По­сле того как в том же лесу произошел случай такого же вероломства, это заставило нас предположить, что этот коварный способ ведения борьбы противник взял себе на вооружение.

Только через несколько часов, после того как по обо­ронявшимся в Ле-Корне Мало был открыт огонь сразу с нескольких сторон, нашей роте удалось продолжить на­ступление и ворваться в деревню. Оставшиеся в живых британцы отступили в направлении Ле-Парадиз. Мо­ментально огонь противника прекратился. На переднюю линию были доставлены боеприпасы. Раненые ждали эвакуации, поредевшие отделения собирались вместе. Некоторые подкреплялись из сухарных сумок, нисколь­ко не беспокоясь о том, какие это может иметь послед­ствия при ранении в живот.

Дорога, вдоль которой на лужайке мы выложили сво­их убитых и по которой мы снова пошли в бой, вела нас к более крупному населенному пункту. Мы наступали в общем направлении на северо-восток.

Вскоре по нам ударили пулеметные очереди невиди­мого противника. Наполненные водой канавы, живые из­городи, стога соломы, отдельные дворы, высокая трава и густая молодая пшеница позволяли вражеским стрелкам великолепно использовать местность. Повсюду можно было встретить скрывающихся снайперов и пулеметные гнезда. Поддерживающие минометы не могли полностью оказать своего действия. Поле перед Л е-Парадизом было широким и ровным. Англичане оборонялись нео­бычно храбро и ожесточенно. Потери убитыми и ранены­ми множились. Снова совершенно невидимый враг, вы­зывавший удивление своими способностями, прижал нас к земле. Мы должны были его достать во что бы то ни стало. Ползая по-пластунски и на четвереньках, мы при­ближались к нему. А он искусно и незаметно отходил. Од­нако до цели атаки мы должны были пройти тысячи ме­тров, а после луга, дававшего нам укрытие, началось ши­рокое и ровное вспаханное поле. Преодолевать его без поддержки было бы чистым самоубийством. Я вспомнил учения на полигоне. Как здорово нас тогда поддержива­ла артиллерия! «Показуха», — думал я теперь. Где все это время были наши орудия, сделанные на заводах «Шко­да», я вообще не представлял.

Командный пункт нашего командира батальона штурмбаннфюрера Фортенбахера, ветерана Первой мировой войны, был вынесен на самую передовую. Я должен был смотать провод до старого командного пункта и провести линию связи к новому. Ругаясь, на четвереньках, я проделал весь этот путь, сматывая при этом 500-метровый кабель на малую катушку. Как же я ненавидел этот «род войск»! Как я только выбрался из зоны досягаемости огня томми, сразу приступил к по­искам нового командного пункта. Там я должен был под­соединить новую линию и вернуться назад в 3-ю роту Кнёхляйна. Там к этому времени противник отошел к Ле-Парадизу. Мы наседали. Артиллерия и тяжелые пу­леметы снова могли вести огонь по установленным це­лям. Несмотря на это, сопротивление противника про­должало оставаться настолько действенным, что мы на подходах к этой деревне несли большие потери.

Снова нас прижали к земле. Каждая попытка ворвать­ся одним рывком в Ле-Парадиз заканчивалась тяжелы­ми потерями. С командного пункта 1-го батальона поле перед 3-й ротой, как я смог сам убедиться, было хорошо видно. Можно было предположить, что дальше так про­должаться не может. Где танки и артиллерия нашей ди­визии? Когда зазвенел телефон, я передал сообщение командиру роты: за нами заняла огневые позиции гау­бица, которая должна будет сломить сопротивление за­щитников деревни. Вскоре первый снаряд пролетел над нашими головами и ударил в ближайшую ферму. Потом снаряд за снарядом стал бить по предполагаемым по­зициям. Ну, вот и достаточно для того, чтобы можно было увидеть белые флаги. Развалины, огонь, густой дым показывают места попаданий снарядов. Осталось преодолеть последние сто метров!

И тут снова наступающих начали сметать пулеметные очереди из массивного многоэтажного здания. Им вто­рил частый винтовочный огонь, и под ним товарищи стали валиться снова на землю-матушку. Мы пытались исполь­зовать каждый бугорок, каждое малейшее углубление в пашне. Окапываться никто не решался, чтобы не привле­кать к себе внимания снайперов. А наша гаубица молча­ла. Проклятие, они же должны видеть, в какое положение мы попали. Или расчет орудия тоже перебили? Но вот снаряды опять начали бить в главное здание в деревне, из которого обороняющиеся вели ожесточенный огонь.

Со своего места я видел, как во время артиллерий­ского обстрела с другой стороны в деревню въехали мотоциклисты и завязали перестрелку.

Гауптштурмфюрер Кнёхляйн дал сигнал к атаке. Под прикрытием эффективного артиллерийского огня мы теперь без особых потерь приблизились к деревне, в которой мотоциклисты уже вели активные действия.

Через некоторое время показались белые флаги. С недоверием и с принятием всех мер предосторожно­сти мы наблюдали за выходом и сдачей в плен британ­цев. Большинство из них были ранены. Ожесточенный бой за Ле-Бассе-Канал и Ле-Парадиз закончился. Я встретил одного товарища, которого знал еще с ре­крутских времен. Вот что он мне рассказал: британские солдаты, засевшие в одном из хлевов, сдались, выве­сив белый флаг. Огонь был прекращен. Когда немцы вышли из-за укрытий и приблизились, с другой стороны хлева они были скошены из пулемета. После этого по заскакивавшим назад в хлев британцам открыл огонь немецкий пулемет, десять британцев были убиты.

Части англичан удалось прорваться в северном на­правлении. Выжившие защитники Ле-Парадиза выхо­дили из своих укрытий в хлевах, на чердаках и подва­лах.

Когда мы подумали, что деревня уже очищена от про­тивника, внезапно с ее окраины раздались выстрелы. За хорошо замаскированным пулеметом англичан, на который мы сначала не обратили внимания, как на по­кинутый расчетом, снова заняли место стрелки и откры­ли огонь. Три моих товарища из пулеметной роты стали последними жертвами того боя.

Когда собирались подразделения, наших убитых хо­ронили в наскоро отрытых могилах. Они упокоились там, где погибли. Так, трое легли в одну могилу недалеко от английского пулемета, скосившего их, шесть — вместе посреди всходов пшеницы у одиноко стоявшей пушки на берегу канала, остальные — у домов деревни. Чтобы сделать кресты, доски отрывали от забора. На них на­скоро от руки писали имена тех, кто покоится в этой зем­ле. Ни тебе песни «О хорошем товарище», ни ружейного салюта, ни слова о геройской смерти. Нам оставалось только думать: «Сегодня — вы, а завтра — мы».

(Бой за Ле-Бассе-Канал стоил нашей молодой диви­зии 157 убитых и более 500 раненых).

Подошли машины, доставили боеприпасы и продо­вольствие, раненых отправили на главный перевязоч­ный пункт, поредевшие подразделения были пополнены людьми и вооружением. Я как раз снимал кабель со вспаханного поля, оставшегося позади, когда увидел у фермы небольшую группу английских военнопленных. Здоровые стояли, раненые сидели и лежали на земле. Некоторые отчаянными жестами протягивали мне свои семейные фотографии. Они что, думают, что мы их от­пустим? Когда я посмотрел повнимательнее, то заметил два тяжелых пулемета, установленных перед ними. Пока я удивлялся, что пару великолепных пулеметов поста­вили для охраны пленных, вместо того чтобы эту компа­нию просто запереть в подвал и приставить к ним одно­го часового, меня вдруг осенила ужасная мысль. Я об­ратился к ближайшему пулеметному расчету и спросил, что здесь происходит. На это получил спокойный ответ:

— Их расстреляют.

Я не поверил своим ушам и подумал, что за этими словами кроется плохая шутка. Поэтому переспросил:

— Кто приказал?

— Гауптштурмфюрер Кнёхляйн.

Теперь я понял, что все это очень серьезно. Я по­спешно отправился искать свое отделение, чтобы не быть свидетелем расстрела пленных, ожидавших смер­ти с семейными фотографиями в руках. Только приме­нение ужасных, совершенно нам незнакомых боеприпа­сов, которые применяли томми, и их поведение перед нашими парнями, которые хотели их простить, а теперь

предстоящее убийство всех пленных во исполнение на­спех вынесенного приговора! Все ли они были винова­ты? Я не знаю ни одного пленного, которого бы помило­вали. Были ли это пули «дум-дум», или другие, неиз­вестные нам боеприпасы, не включенные в конвенцию? Могло ли неожиданное открытие огня английским пуле­метом в момент общей сдачи в плен быть вызванным отсутствием управления и нервозностью? Десять уби­тых британцев и немногим больше у нас в результате недостаточной договоренности? Пытался ли я постро­ить «золотые мосты»?

Через день, когда мы с боями пробивались на запад, майор Ридерер из штаба 89-й армии обнаружил лежа­щих кучей расстрелянных невооруженных английских солдат. Его рапорт был немедленно направлен в штаб 16-го армейского корпуса. Не знаю, как часто со сторо­ны противника жесточайшее преступление представля­лось под само собой разумеющейся оценкой «случай в ходе боевых действий».

28 мая 1940 года. Медленно отступавшие британцы засели в Эстере и ожесточенно оборонялись. Под гра­дом английских пулеметных очередей расчеты выкати­ли вперед свои легкие противотанковые пушки и почти без прикрытия начали борьбу со стрелками на церков­ной колокольне и крышах домов. Дома загорелись, ав­томобили взрывались от попаданий из наших орудий. Фонарные столбы с проводами падали на проезжую часть и блокировали ее.

Густой дым затянул город, когда поступил приказ, не обращая внимания на сопротивление, под прикрытием одной противотанковой пушки, на машинах въехать в центр города. Гауптштурмфюрер Кнёхляйн махнул сво­ему водителю вездехода, чтобы тот подъехал, вспрыг­нул на левую заднюю подножку, указав мне на подножку рядом с водителем. Как у радиотелефониста, в тот мо­мент у меня не было дела, но меня можно было исполь­зовать в качестве посыльного. Мы влетели в горящий городок, подскакивая на поваленных мачтах освеще­ния, трупах солдат и лошадей. Пули били в стены и мо­стовую и со свистом отскакивали от них. Я, судорожно вцепившийся в скачущий автомобиль, представлял со­бой просто беззащитную мишень. В последний момент наш водитель заметил на улице приготовившуюся к огню английскую противотанковую пушку и резко свер­нул с улицы во двор. Едва мы свернули, как началась ду­эль между английской и немецкой пушками. Находиться между ними было малоприятно. Но вскоре вражеское орудие замолчало.

Тут же все опять вскочили в машины и помчались дальше сквозь едкий дым по плоским воронкам, остав­шимся от разрывов минометных мин. Наше внимание было приковано к крышам и окнам. Хотя стрелков мы не видели, вокруг нас постоянно били пули. Во время ко­роткой остановки Кнёхляйн, стоя на подножке, начал стрелять из пистолета в кучку испуганных женщин, пы­тавшихся укрыться в подворотне от рикошетирующих пуль.

— Это же женщины! — вырвалось у меня резко и про­тив всех предписанных дисциплинарных правил. Не­смотря на шум боя, мой начальник услышал предосте­режение. Взгляд, который он бросил на меня, был пре­исполнен злобы, стыда и раздражения оттого, что такой молодой подчиненный осмеливается делать предупре­ждения. Тогда я еще не подозревал, что из-за моего вы­крика годы спустя он уделит мне особое внимание. Том­ми стали отходить, сопротивление слабело, хотя про­тивник еще оставался в городе. В своей прежней манере мы об этом уже не заботились, помчавшись дальше от городка к городку в северном направлении.

Мы остановились на холмистой местности и сразу же протянули линии связи между ротами. В течение ночи была пара часов для отдыха, но не для сна. Артиллерия против­ника вела беспокоящий огонь из района Дюнкерка.

На следующее утро мы, перегруппировавшись, дви­нулись дальше. Вниз по извилистой дороге мы спусти­лись в долину. Далеко внизу находился город Балье. Ар­тиллерия приветствовала нас. С гулом прилетали тяже­лые «чемоданы». Они проносились у нас над головами и били туда, где только что были мы. Места для них там было много. Мы были очень рады, когда нам удавалось невредимыми миновать узкие выемки, по которым про­ходила дорога. В них мы чувствовали себя как в мыше­ловке. Одного артиллерийского или авиационного на­лета было бы достаточно, чтобы всех нас уничтожить. Авангард вел бой с медленно и упорядоченно отходив­шим прикрытием англичан. Мы проехали уже очищен­ный от англичан Балье только ночью. Город сильно по­страдал от боев, и казалось, что население совсем его покинуло. Если двери и окна остались невредимыми, то они были плотно закрыты. За их ночной чернотой не было видно ни малейшего лучика света. Из звуков мож­но было слышать только рокот наших моторов. Со мно­жеством остановок автомобильная колонна продвига­лась между разрушенными домами и воронками от авиабомб. Когда наступило утро, мы еще не покинули узких улиц Балье. Издалека снова доносился шум боя. Там наш разведывательный батальон дрался с отходив­шим в полном порядке прикрытием англичан.

На площадях и более широких улицах города зани­мали позиции зенитные пушки. По возможности наши машины укрывались в воротах дворов. На полевых кух­нях раздавали горячий кофе и сухие пайки. Повсюду люди в сером, прихлебывающие дымящийся суррогат. Обычная суета, пока нет команды двигаться дальше.