Черные небеса

— Я плохо танцую.

— Я тебя научу! Это просто!

— Лайла прекрасно танцует, — сказала Руфь.

— Не сомневаюсь!

Они немного поговорили о танцах, потом Гамов принялся рассказывать о проблемах с крысами в библиотеке. Крысы жрали книги и, сколько бы их не травили, хитрых бестий не становилось меньше. Лайла скорчила рожицу и попросила отца не рассказывать такое за столом. Они еще выпили — за таланты Лайлы, за будущее Ноя. Непривычный к спиртному, тот немного захмелел, расслабился и улыбался всем подряд.

Кусок пирога, который положили ему на тарелку, исчез с неожиданной быстротой, и Лайла отрезала новый, а Руфь заметила, что молодые люди должны иметь хороший аппетит — это признак здоровья.

— Сейчас так мало здоровых людей, — сказала она. — Эти концентраты, с которыми все так носятся, на самом деле — настоящий яд. Ной, вы когда-нибудь ели концентраты?

— Да.

— Я вам советую не злоупотреблять ими. Не говоря о том, что они причиняют вред вам, они плохо скажутся и на вашем потомстве. Разумеется, всех уберечь нельзя, но те, кто может позволить себе натуральные продукты, должны питаться только ими.

— Я не знал, что они такие вредные, — расстроено произнес Ной.

— Кстати, работникам Лаборатории теперь полагается паек. Очень хороший, — сказала Руфь. — Распоряжение Совета. Доказано, что концентраты подавляют нервную систему, а это плохо сказывается на умственной деятельности.

Ной отложил пирог. После таких слов кусок не лез в горло.

— Мамочка, не пугай Ноя, — проворковала Лайла.

— Я не пугаю. Я рассказываю, как обстоят дела. Он должен знать. Вот ты вскормлена на натуральных продуктах, и какая красавица!

— Ма-ам!

Под этими словами Ной был готов подписаться. Лайла и правда отличалась от большинства жительниц Города — ладная, полнокровная, гладкая — хоть картины с нее рисуй.

— Лайла действительно очень красивая.

Эти слова как-то сами собой сорвались с языка. Ной покраснел и принялся жевать пирог.

— Спасибо! — кокетливо сказала Лайла. — Ной, а давай я поучу тебя танцевать?

Он быстро проглотил кусок.

— Прямо сейчас?

— Конечно!

— И правда, дети, потанцуйте, — поддержала Руфь. — Молодые должны веселиться. А мы с отцом посидим здесь.

Лайла легко вспорхнула со стула, схватила Ноя за руку и повлекла за собой. Вставая, он окинул взглядом стол. Гамов выглядел сонным и отстраненным, он лениво ковырял ложкой свой пирог; Руфь улыбалась.

Лайла включила старинный магнитофон — еще одно яркое свидетельство достатка семьи — и повернулась к Ною. За ее спиной, словно пробуждающийся лес, всколыхнулась музыка: закачались тонкие ветви скрипок, задули трубы, отдаленно и глухо зарокотал барабан.

— Вальс, — сказала Лайла. — Этот танец называется вальс.

Она взяла Ноя за руку и положила ее себе на талию, ладонь опустила ему на плечо. Его пальцы ощутили теплое тело, и Ной с трудом подавил желание прижать Лайлу к себе. Она вскинула голову, и ее темные глубокие глаза вдруг оказались близко-близко. Если бы Ной склонил голову, он мог бы коснуться ее лба. Губы девушки едва уловимо пахли вином, а от кожи исходил слабый свежий аромат травы. Ной почувствовал, как комната дрогнула и стала медленно поворачиваться вокруг, весь мир сосредоточился в нем и в ней, на какое-то мгновение они стали его центром, точкой притяжения. Закружилась голова, и он с усилием отвел взгляд в сторону. Лайла тоже отвернулась, и все снова вернулось на свои места. Ощущение близости, единства, погружения друг в друга исчезло.

— Тебе нужно встать так. Теперь правую ногу ты двигаешь на меня, а я отступаю. Вот так.

Она потянула его к себе, он сделал неуклюжий шаг, скользя в мягких тапочках по гладкому полу. Лайла ловко порхнула назад, не давая ему наступить себе на ногу.

— А теперь левую назад! Раз-два-три. Раз-два-три.

Она считала шепотом, двигая губами возле его губ, задевая лицо волосами; ладонью он чувствовал движение мышц на ее спине, чувствовал тонкую грань ее белья.

Ной вспотел, у него закружилась голова, он почти задыхался в ее руках, она тянула его к себе и раз за разом отступала, а он снова и снова стремился вперед, погружаясь в тихое «раз-два-три, раз-два-три».

Они танцевали около часа, и оторвались друг от друга лишь тогда, когда Гамов тихо и деликатно постучался в дверь. Ной отступил от Лайлы, и едва не замотал головой, чтобы снова вернуться в реальность. Он был похож на рыбу, которую вытащили на воздух, его переполняли чувства, желание говорить, как-то выразить словами то, что он чувствовал. Но слов было так много, что они застряли в горле, мешая друг другу вырваться, и он молчал. Лайла тоже молчала. Они вместе вернулись к столу, щурясь на свет ламп, как два крота.

На кухне лилась вода, и позвякивали столовые приборы — Варвара мыла посуду. Руфь что-то читала с большого листа, раскрытая Гамовым книга лежала на столе страницами вниз. Ной посмотрел на часы — десять. Он перевел взгляд на Гамова, потом на Руфь.

— Кажется, мне пора идти, — сказал он. — Уже поздно. Мама будет волноваться.

Руфь отложила свой лист.

— Может быть, выпьете макки на дорогу? Осталось еще немного пирога.

— Нет, спасибо. Мне и вправду пора идти.

— Еще несколько минут, — попросила Лайла. — Я тебя довезу. После танцев так хочется пить!

— Варвара, милая, вскипяти воды! — крикнула Руфь.

Ной сел. Он был рад, что не надо уходить. Он не хотел уходить. Здесь ему было хорошо. Здесь все было правильным и приятным. Этот дом и Лайла — остров сладкой неги среди безликого, равнодушного Города.

Лайла завела мотор и плавно тронула машину с места. «Дворники» взметнули снег, и он брызнул во все стороны, подхваченный ветром. На ноги подул теплый воздух.

— Хороший вечер, — сказала Лайла.

— Да. Прекрасный!

— Мы обязательно должны сходить вместе на танцы.

Ной замялся. Танцевать с ней, когда вокруг полутьма, когда только он и она, когда молодое, красивое тело податливо следует за его движениями, когда она принадлежит ему, а он ей — это было прекрасно. Но танцы в Совете совсем другое дело. Там они уже не будут вдвоем. Будут другие — лучше его, смелее его. Волшебство этого вечера там не повторится.

— Да, было бы хорошо, — кисло сказал он.

Лайла почувствовала его настроение.

— Если ты не хочешь, мы можем танцевать дома. Только дома. Мне и самой так больше нравится. Я не очень люблю танцы в Совете.

— Зачем же ты туда ходишь?

— Ной, милый, туда нужно ходить. Там лучшие люди, там цвет Города. С ними нужно общаться, нужно быть у них на виду. Это очень важно.

Она немного помолчала и добавила:

— Хотя они мне не очень нравятся.

— Правда? — Ной оживился. То, что сказала Лайла, буквально повторяло его собственные суждения.

— Правда. Они хорошие, они интересные, но они… Они какие-то неживые. Ненастоящие. А ты настоящий. Ты мне нравишься, Ной.

Она бросила на него быстрый взгляд и снова стала смотреть на темную дорогу.

— Ты мне тоже! Ты самая лучшая девушка из всех, что я встречал!

Ной так разволновался, что едва не плакал.

— Ты замечательная! Ты…

Проклятая немота снова заткнула ему рот. Он хотел сказать, и не получалось, он давился этими «ты… ты…» и не мог исторгнуть из себя проклятую паутину слов, которая опутывала, прятала, искажала то, что он действительно хотел сказать.

Машина затормозила и остановилась. Лайла приложила палец к его губам.

— Тшшшш… — прошептала она.

Глава 5. Происшествие на улице Святого Варфоломея

Заснул Ной поздно — засиделся глубоко за полночь, рассказывая и пересказывая матери историю своего похода к Лайле. Ее интересовали всякие мелочи: сколько комнат в квартире, какая мебель, как отнеслись к Ною родители девушки — Илион и, особенно, Руфь, как они держали себя с Варварой и как сама Варвара обращалась к Ною. Мать сидела на старом скрипучем стуле с высокой спинкой, чинила школьную рубашку Ноя и спрашивала, спрашивала, спрашивала… Среди бесчисленный вопросов не было только одного, самого важного — что чувствует ее сын, впервые встречаясь с девушкой? Поняв, что этого вопроса не будет, Ной решительно заявил, что устал и пойдет спать.

Утром мать разбудила его ни свет ни заря.

— Просыпайся!

— Мам, ну что такое? Рано еще!

— Алон заходил. Говорит, что милиционеры с поста собираются в город. Я пойду договорюсь, чтобы они тебя взяли. А ты давай — вставай и быстрее завтракай. Все уже на столе.

— На работе в такую рань еще никого не будет. Что мне там делать?

Он попытался повернуться на другой бок, но мать удержала его.

— Ничего, подождешь. Лучше в прихожей посидишь, чем пойдешь один по Дороге. Времена сейчас сам знаешь какие. Ну давай, давай — собирайся!

Они вышла из комнаты. Ной еще минуту полежал, потом вылез из-под одеяла и, пританцовывая на холодном полу, стал одеваться.

— Вот, гостинчик им передашь, — говорила мать, всучивая Ною бумажный сверток. — Пусть полакомятся. И поблагодарить не забудь. Главного у них Захарией звать.

Ной вздохнул и взял сверток. Ужасно не хотелось совать им мамин гостинец.

«Почему она сама не отдала? И откуда у нее эти простецкие замашки? Декер вот, небось, не снизошел бы. Но у Декера есть собственная машина. И не одна».

Ной легко представил себе, что подумают о нем милиционеры. Вслух, наверное, не скажут, но это и не обязательно.

— Хорошо, мам — я передам, — сказал он.

— Иди — они ждут. И храни тебя Бог!

— Храни тебя Бог, мам.

В ответ на смущенный лепет Ноя: «Вот — это вам», Захария просто сказал: «Спасибо» и положил сверток между передними сидениями. Никто из милиционеров не выказал своего отношения к гостинцу — они спешили. Едва Ной коснулся задом кресла, как машина сорвалась с места и, выбрасывая в темноту клубы вонючего дыма, понеслась по Дороге.

Ехали молча. Ной смотрел в окно и думал о том, где станет дожидаться прихода кого-нибудь из команды. Может быть, постучаться к девушке в секретариате? Но, скорее всего, ее тоже еще не будет. А что если он не попадет в здание? Вот если бы у него был ключ. Но кто даст ключ практиканту?

Они остановились на площади в центре. Ной, суетливо благодаря за помощь, вылез из машины. В ответ ему был быстрый кивок, и милиционеры уехали.

Площадь была пустынна. Несколько человек с лопатами чистили снег. Какой-то мужчина, подняв высокий воротник пальто и переминаясь с ноги на ногу, стоял возле памятника. «Пойду кружным путем, — решил Ной. — Не буду дожидаться под дверью».

Город спал. Было морозно и тихо. Динамики на стенах молчали. В школе Ною говорили, что ночная тишина — признак здоровья Города. Если так, то с ним все в полном порядке. На тротуарах громоздились высокие сугробы, некоторые из них доходили до окон первого этажа. Напротив дверей в сугробах темнели узкие коридоры. Завтра ночью, если не случится сильного бурана, ворча, как голодные чудовища, на улицы выползут механические уродцы-снегоуборщики и заберут вчерашний снег.

Погруженный в свои мысли, Ной повернул на улицу Святого Варфоломея. Раньше он каждый день проходил здесь по пути в школу — тихое место, почти всегда безлюдное. Но на этот раз, все было иначе: посреди улицы собрался народ. Люди негромко переговаривались, тревожно глядя куда-то вперед, на их лицах читался страх. Ной подошел и осторожно, стараясь никого не задеть, пробрался ближе к месту событий.

Улицу перекрыли веревочными ограждениями с двух концов. Возле них стояли мрачного вида милиционеры. «Уж не сюда ли направлялся Захария с командой?» — подумал Ной. Все смотрели в центр огороженного участка, где возле одной из дверей лежала на земле неясная темная куча, вроде как ворох тряпья. Возле нее стояли несколько человек в форме и в штатском. Один из них — художник — что-то рисовал, поминутно высовываясь из-за холста и склоняясь почти к самой земле. Как Ной не приглядывался, он так и не смог разобрать, что такое тот рисует, и стал прислушиваться к разговорам людей.

Говорили об убийстве. В Городе очень редко случались подобные преступления, разве что по неосторожности человек мог убить человека или кто-то слишком усердствовал, направляя на путь спасения. Мама говорила Ною, что еще лет десять назад известие об убийстве повергало Город в шок. Раскрыв уши пошире, Ной узнал, что убита целая семья с первого этажа. Дверь осталась нетронутой, окно тоже. Узнал, что трупы сильно обезображены. В оценке того, насколько обезображены, мнения расходились: кто-то утверждал, что у отца семейства оторвана голова, а у его жены нет обеих ног; кто-то говорил, что у нее вырвано сердце и сломана шея. Утверждали, что пропал ребенок, а второй… Ной почувствовал дурноту. Все, что он слышал, тут же возникало перед глазами страшными живыми картинами. В паре шагов от него какая-то женщина тихо плакала; ее утешали. Несколько голов, одни покрытые, другие простоволосые, высовывались из окон и глазели вниз. Время от времени кто-то из милиционеров кричал: «Закрыть окна!» Головы исчезали, хлопали ставни.

За спиной у Ноя рявкнул автомобильный гудок. К толпе медленно приближалась медицинская машина.

— Разойдитесь! — закричали милиционеры и принялись энергично теснить людей в стороны. — Разойдитесь! Пропустите машину! Вы препятствуете работе официальных служб!

Последний аргумент подействовал лучше всего. Воспрепятствование деятельности администрации Города, равно как и неподчинение требованиям ее официальных представителей строго наказывалось. Никому не хотелось долгих объяснений в участке, да и смотреть было уже не на что: художник закончил и теперь стоял, грея под мышками замерзшие ладони, тела упаковали в большие черные мешки.

Толпа заколыхалась и стала рассыпаться. Ной тоже счел за лучшее уйти. Ему стало страшно. Убийства в Городе участились — все об этом говорили, но пугало не это, пугала бессмысленная, чудовищная жестокость, с которой они совершались. Ей не было объяснений.

Настроение прогуляться по сонным улицам пропало, и Ной направился прямо к конторе Поиска.

Танк и Колотун оказались на месте. Они сидели возле вездехода и разговаривали. Ной пошел к ним, собираясь рассказать о том, что видел на улице Святого Варфоломея, но Колотун опередил его:

— Сдается мне, будет у тебя сегодня выходной.