Убийцы прошлого

— Да. В значительной мере благодаря моему отцу, — проговорил он жестко, безо всякой иронии.

Я отодвинул тарелку и наклонился к нему.

— Недавно вы назвали его работу «грехом». Почему?

— Перестаньте, доктор, — ответил Трессальян, поигрывая узким серебряным ножом. — Я думаю, что вы прекрасно знаете, почему. Более того, я подозреваю, что вы согласны с моей оценкой.

— Возможно, я разделяю некоторые из ваших убеждений, — сказал я, тщательно взвешивая слова, — однако я мог прийти к ним по иным причинам.

Он вновь улыбнулся.

— О, сомневаюсь. Но давайте все же попробуем разобраться. — Трессальян с трудом поднялся на ноги, оставив на тарелке добрую половину своего ужина, и начал медленно обходить стол. — Действительно, мой отец и его коллеги добились того, что большая часть населения Земли получила доступ к современному Интернету, который весьма заманчиво — и, надо сказать, успешно — рекламировался как "мир неограниченной информации". В эпоху торжества, в эру буйного расцвета капитализма и всемирного свободного рынка им не составило труда распространить убеждение в том, что, входя в Интернет, человек становится частью безграничной системы свободы, истины — и вместе с тем могущества. Человечество уселось за терминалы и принялось работать мышкой, а тех, кому не давали покоя философические сомнения, легко обольстили верой в то, что они распространяют демократические ценности свободного обмена не только товаром и информацией, но и идеями. Иными словами, их убедили в том, что они меняют мир к лучшему. — Он вновь обратил взгляд к океану, и выражение его лица чуть смягчилось. — А в это время загрязнение воды и воздуха росло, как никогда ранее, необъяснимо и неуклонно. Мир охватили новые пандемии, для лечения которых не существовало лекарств. Нищета, анархия и столкновения опустошали все новые уголки Земли. — Приподняв брови, он вздохнул: — И рыба — рыба исчезла.

Когда он снова посмотрел на меня, лицо его излучало парадоксальное, тревожащее спокойствие.

— Как это могло случиться, доктор Вулф? Как это могло произойти в эпоху, когда свобода информации и свобода торговли, по общему мнению, творят новый и благой мировой порядок?

В этот момент корабельная система громкой связи вновь издала нежный пульсирующий сигнал, и полковник Слейтон объявил, что через две минуты произойдет очередной "переход".

— Мы на несколько часов поднимемся в стратосферу, доктор Вулф, — произнес Трессальян. — Как вы относитесь к кофе и десерту на высоте семидесяти тысяч футов?

Я и не заметил, что, пока мы ужинали, корабль стал двигаться под углом к горизонтали, и всего через несколько секунд сквозь волнующуюся поверхность океана стал виден колеблющийся диск почти полной луны. Не снижая скорости, корабль, приводимый в движение мощью сверхпроводящих магнитогенераторов, взмыл из воды к небесам так плавно, что на столе не звякнула ни одна чашка.

Полковник Слейтон молча прошел к трапу и принялся подниматься в среднюю палубу к пульту управления кораблем.

— Нет нужды связываться с островом, полковник, — бросил ему вдогонку Трессальян. — Я уже перепроверил приборы. Мы прибываем на заре.

— Простите, Малкольм, — ответил полковник, не сбиваясь с шага, — но с военной привычкой к резервному дублированию не так-то легко справиться.

Трессальян улыбнулся мне.

— Исламские террористы в Афганистане, — объяснил он, — отказались обратить внимание на наши предупреждения об атаке американцев, так что нам придется заставить их уйти. Вместе с ними в туннелях находятся женщины и дети, и я не хочу, чтобы на моих руках оставалась их кровь.

— Но каким образом вы собираетесь их заставить?…

— Я бы мог вам объяснить, — ответил Трессальян, отвернувшись от иллюминатора и тяжело переставляя ноги, — но думаю, что вам будет полезней увидеть это самому.

Глава 15

Когда корабль выровнялся в холодном и разреженном воздухе стратосферы, Трессальян возглавил торжественную процессию и повел ее в обзорный купол верхней носовой палубы. По пути мы заглянули в пост управления на средней палубе, чтобы прихватить инвалидное кресло Трессальяна, и я увидел и услышал, как, подчиняясь командам Слейтона, мерцали и гудели приборы в консоли, отметив про себя, что мой первый восторг, вызванный заложенными в корабль фантастическими техническими возможностями, поутих.

Поразительно, до чего быстро человеческий разум привыкает к плодам прогресса и начинает принимать их как нечто обыденное. По правде говоря, в моей ускоренной адаптации сыграли свою роль и водка Тарбелла, и становящиеся все более откровенными намеки Ларисы, но основная заслуга принадлежала соблазняющему могуществу технологий, о котором только что рассуждал мой гостеприимный хозяин, — отказавшись, впрочем, объяснить мне цель нашего путешествия в Афганистан вплоть до нашего прибытия на место.

Устроившись в доставленном для него кресле, он объяснял:

— Пока обычный среднестатический гражданин был полностью захвачен массовой эйфорией вокруг информационных технологий, а компании-производители гордо именовали себя "агентами нового демократического порядка", реальная экономическая и информационная власть, далекая от какой бы то ни было децентрализации, сконцентрировалась в руках небольшого числа мегакорпораций. Они контролировали не только содержание информационных потоков, но и развитие конкретных технологий для получения и обработки информации. И хотя в вашей стране по крайней мере боролись за обладание этим мощнейшим из средств влияния, экономический крах 2007 года положил конец этой борьбе. В мире, который рушился на глазах, Вашингтону не оставалось больше ничего, как обратиться за помощью к людям вроде моего отца. Помощь эта была предоставлена, но — за определенную цену…

— Проще говоря, — подытожил спустившийся к нам с капитанского мостика полковник Слейтон, — правительство они купили.

Трессальян улыбнулся ему, затем вновь обратился ко мне:

— У полковника несомненный дар краткости, который ошибочно почитают сухостью и равнодушием, но не забывайте: никто не пострадал от воздействия информационных технологий больше, чем участники Тайваньской кампании, которые посвятили себя целям поважней, чем рынки Китая. Да, информационные технократы, и мой отец в их числе, купили правительство, и с тех пор все законодательные инициативы и материальные ресурсы были отведены от программ регулирования, от медицинских и экологических исследований, от сферы образования, от программ помощи отсталым странам — даже от военных разработок — короче, от всего. Все сэкономленные таким образом средства были брошены на подъем старых рынков и создание новых.

— Допустим, — согласился я, от близости Ларисы чувствуя себя все более непринужденно. — Предположим, я согласен с вами — так что с того? Вы сами говорили, что подобное на протяжении человеческой истории происходило не раз.

— Нет, Гидеон, — сказал Жюльен Фуше, охватывая мясистой рукой крохотную чашку с эспрессо. — Малкольм сказал отнюдь не это. Начало событий было, возможно, не таким уж оригинальным, но каким будет их финал? Аналогов тому, что происходит сегодня, в мировой истории попросту нет. Плотину прорвало; человеческое общество, и без того пресыщенное избытком информации, теперь в ней просто захлебывается. Скажите, вам ведь знакомо понятие "локальный экстремум"? Момент, после которого темп и интенсивность процесса возрастают так резко и радикально…

— …что количественные изменения переходят в качественные, — закончил я за него. — Да, профессор, я в курсе.

— Ну, в таком случае, — продолжил Фуше, — позвольте довести до вашего сведения, что мировая цивилизация только что достигла этого момента.

Некоторое время я сидел молча. Пусть его слова звучали совершенно неправдоподобно, но просто так отвергнуть их я не мог — слишком серьезен был источник сведений.

— Вы хотите сказать, — наконец решился спросить я, — что последние поколения информационных технологий качественно настолько превосходят все мировые достижения прошлого — такие, как, скажем, печатный станок — что их внедрение повлечет качественный сдвиг в самой структуре общества?

— Precisement,[3] — согласно кивнул Фуше. — И не удивляйтесь, доктор. Создатели этих технологий уже столько лет твердят, что они несут огромные сдвиги. А мы, — те, кто собрался здесь, — считаем эти изменения… — подбирая подходящее слово, он отпил глоток эспрессо, — зловещими.

Затем настал черед Леона Тарбелла.

— Гидеон, "век информации" не породил никакого свободного обмена знаниями, — сказал он. — Все, что у нас есть — это свободный обмен некими данными, которые бесполые стражи инфотехнологий сочтут дозволенными.

— Да и сама сущность этих технологий подразумевает, что никакого реального, адекватного знания больше не существует, — добавил Эли Куперман. — Ведь обрывки информации, которым эти стражи позволяют просочиться сквозь системы доставки, крайне беспорядочны и принципиально неверифицируемы. Причем в лучшем случае это просто неверные сведения. В худшем — намеренная, расчетливая ложь, простенькая либо затейливая, масштабная, подкрепленная сфабрикованными доказательствами и подделанными цифровыми изображениями. А возможность проверить источники сведений появилась слишком поздно, — когда эти технологии уже завоевали мир.

— И не забывайте, — присовокупил Иона Куперман, — ведь уже не одно, а несколько поколений детей выросло только на этих модифицированных, некорректных данных…

— Эй, эй, помедленней! — заорал я, подняв руки. Последовала передышка. Я глубоко вдохнул. — Все это выглядит как какая-то теория заговора, худшего разбора технопаранойя. Ради бога, да с чего вы решили, что люди спокойно съедят фальшивку, которая приведет к изменению фундамента целых обществ?!

Воцарилось странное молчание. Затем все, один за другим, обернулись к Трессальяну. Не глядя на меня, он медленно развел пальцы, затем сжал их. Через некоторое время он все же поднял на меня глаза, улыбаясь незнакомой блуждающей улыбкой.

— Видите ли, мы знаем это, доктор, — тихо произнес он, — поскольку этим мы занимались и сами.

— Вы?

Трессальян кивнул.

— Правда, всего лишь несколько раз. И позволю себе заявить, что самое выдающееся дело такого рода у нас еще впереди — если вы нам поможете.

— Но… — Я пытался понять. — Но мне казалось, вы против таких действий.

— Ну да, против. — Трессальян с трудом развернул свое кресло и подкатил к самому переднему краю купола. Его голос наполнился гневом и отвращением. — Человеческое общество поражено болезнью, доктор. Да, это бестолковое и ограниченное общество заражено информационной чумой. А чем занимаемся мы? — Успокаиваясь, он устремил взгляд в мрачное темнеющее небо. — Если повезет, наша работа станет антибиотиком, который толкнет общество на борьбу с инфекцией. Это при условии, — его черты исказила мука сомнения, — что мы не уморим пациента.

Я хотел было просить Трессальяна пояснить эти странные слова, но вдруг корабельная сирена запела вновь. Слейтон объявил, что мы снижаемся до "крейсерской высоты" — это невинное выражение, которое я скоро выучил, означало не путешествие для развлечения, а полет на высоте нескольких сотен футов над землей, как это было во Флориде, когда я впервые ступил на борт корабля. Все вскочили и сгрудились вокруг Трессальяна. Волнение росло. Я как мог старался не отстать от остальных, но все равно двигался замедленно, так как мне нужно было переварить услышанное. Неужели все это говорилось всерьез? Неужели они все на самом деле верят в манипуляции с распространением в обществе важной информации — да еще и для того, чтобы донести до этого самого общества, до чего в наше время просты — и опасны — подобные обманы? Бред, бессмыслица…

И тогда, все еще трепеща от близости Ларисы, я припомнил кадры убийства президента Форрестер с диска, который дали нам с Максом. Уже год как миру успешно скормили версию этого события, которая даже отдаленно не напоминала правду. А теперь сильнейшая мировая держава собирается применить военную силу на основании содержащихся в ней сведений — сведений, сфабрикованных Трессальяном и его командой, которые сейчас торопятся успеть к началу схватки, чтобы — что? Просто наблюдать за событиями? Вместе с чудо-кораблем принять в них участие? Или управлять событиями, навертев еще больше информационных фальшивок? Почти страшась узнать правду, я молча отвернулся к окну и стал вместе с остальными вглядываться в окружающую нас темноту.

Даже в смятении, я не преминул отметить, что высота нашего полета снова изменилась, хотя на внутреннем давлении это никак не отразилось. Мы снова летели низко над водой, и я с изумлением узнал, что на сей раз это были воды Аравийского моря — и, следовательно, что в стратосфере скорости нашего корабля превосходят скорости любого сверхзвукового самолета. Пока я смотрел на освещенные луной волны, проносящиеся внизу под нами, Лариса повернулась и прошептала мне на ухо:

— Я не то чтобы не согласна с тем, что они говорят, доктор, — уверяю вас, что я разделяю их мнения, — но попробуйте просто забыть о них и насладиться полетом. Неужели какая-нибудь философская дискуссия может заставить биться ваше сердце сильнее, чем этот корабль? Сомневаюсь. Так что в своих раздумьях о том, присоединяться к нам или нет, подумайте и об этом. — Я обернулся к ней. — Вы и я могли бы объехать весь мир, побывать в любом его уголке, и никто нам не помешает, все правила будем устанавливать мы сами. Ну как, вы в игре?

Я снова взглянул в иллюминатор.

— Господи… я бы сказал, что да, — неуверенно ответил я и попытался овладеть собой. — Но все это так… Словом, импульсивность никогда не была мне свойственна.

Она сдержанно улыбнулась мне.

— Знаю.

— И что, это вас не смущает?

Она хмыкнула.

— Смущает, но не слишком. В конце концов, это одно из тех качеств, за которые мы вас выбрали. — Она легко коснулась моей щеки. — Но лишь одно из них…

Не поворачиваясь, Трессальян громко окликнул нас:

— Сестричка! Прости, что отвлекаю вас — но, может быть, ты объяснишь, какой путь выбрала к цели? К географической цели, я имею в виду.

Лариса, помедлив с ответом, бросила на меня еще один изучающий взгляд.

— Валяешь дурака, братец? Мы снизимся к югу от Карачи, затем по долине Инда поднимемся на север. Радарам мы не по зубам, а река — это мертвая зона после ядерных ударов Кашмирской войны, так что никто нас не увидит. Потом на тридцать пятой параллели повернем к западу, пока не упремся в Гиндукуш; затем — на север, к долине Амударьи. Нужный нам лагерь разбит вдоль афганской границы с Таджикистаном. Мы прибудем сразу после восхода солнца, как назначено. К тому времени аппаратура будет готова.

— Отлично. — Как только на горизонте слабо показалась темная прибрежная полоса, Трессальян отвернулся от прозрачного проема и остановил взгляд на мне. — Тогда, доктор, задавайте ваши последние вопросы.

— Вопросы… — протянул я, пытаясь сосредоточиться. — Да, вопросы у меня есть. Но сейчас я хочу знать только одно, — я нарочно подошел и наклонился, чтобы заглянуть ему в лицо. — О каком вранье, вроде истории об убийстве Форрестер, я еще не знаю? Какую ложь я держу за правду?

— Вы имеете в виду, — ответил Трессальян, — информацию, делающую ваши представления о реальности абсолютно ненадежными?… Ее заведомо больше, чем вы подозреваете, доктор. И, вероятно, больше, чем вы сможете поверить…

Глава 16

Как описать то, что последовало дальше? Как объяснить, что из скептического (хоть и очарованного) наблюдателя абсурдных (если не безумных) прожектов Малкольма Трессальяна я стал их рьяным участником? В этом сыграло роль многое, и не в последнюю очередь та саднящая рана, которую нанесло мне убийство друга, произошедшее на моих глазах, — а также то, что с начала событий мне ни разу не удалось нормально выспаться.

Но мое мгновенное духовное преображение, нельзя оправдать одним лишь нервным и физическим истощением. Каскад интеллектуальных, зрительных и физических раздражителей, что обрушился на меня в те предутренние часы, обратил бы в истовую веру любую из закоренелых в скепсисе душ. Все это я говорю вовсе не в оправдание своих поступков, — мои слова скорее свидетельство всему слышанному, виденному и пережитому с тех пор, как мы приблизились к побережью Пакистана и вторглись вглубь континента.

Слова Ларисы оказались правдой: долина некогда прекрасной и щедрой реки Инд, колыбель одной из величайших и таинственнейших цивилизаций древности, в ходе идущей и поныне индийско-пакистанской войны за Кашмир обратилась в радиоактивную пустыню. Но утверждения моей прекрасной спутницы о необитаемости долины было, строго говоря, не вполне верным. Мчась над руслом реки, чьи берега были густо усеяны разлагающимися телами и белеющими скелетами, мы несколько раз видели группы местных жителей — вероятно, самых несчастных и жалких людей планеты. Фермеры и крестьяне с безнадежно искалеченными телами и безнадежно искалеченными жизнями — следствие непримиримого национализма и религиозного фанатизма обеих сторон, как врагов, так и их собственных соплеменников. В свете луны, хромая и подволакивая ноги, эти немощные призраки спускались с холмов к реке, чтобы наполнить ведра ее отравленной водой и затем вскипятить ее в бессмысленной попытке обезвредить атомный яд. Тогда они смогут протянуть несколько дней или недель, обреченные на расплату за прегрешения своей нации, отвергнутые теми, кто выжил, словно радиоактивные прокаженные.

Все мы были угнетены увиденным. Даже мое неуемное любопытство к новым товарищам исчезло без следа. Но хуже всех пришлось Малкольму. Всем известно, что зарождение в Индии на рубеже столетий новой, особо воинственной кровожадной волны национализма совпало в этой стране с ростом экономического и социального доминирования информационных и сетевых технологий. От Ларисы я узнал поздней, что Малкольм всегда считал своего отца и подобных ему людей лично ответственными за то, что созданные ими системы могли применяться — и применялись — для умножения лжи и ненависти в обществах, подобных индийскому. Применялись эти системы бездумно, беспорядочно и бессмысленно, точно так же, как на рынки проталкивались обычные потребительские товары.

Той ночью гнев и отчаяние Малкольма, а также то, что я принимал за чувство вины, вырвались на волю, и вскоре начался новый приступ. Он захрипел и обхватил голову руками, а Лариса, мгновенно распознав эти признаки, не замедлила прийти на помощь. Шепча брату на ухо что-то успокаивающее, она взяла его правую руку в свои, а затем извлекла из внутреннего кармана его пиджака маленький шприц и вколола его в вену левой руки. Через несколько секунд он задремал, все еще судорожно подергиваясь, и Лариса накинула ему на ноги одеяло.

Лишь удостоверившись, что Малкольм уснул, прочие члены команды приступили к своим обязанностям. Полковник Слейтон спустился в центральный пост, чтобы взять на себя управление кораблем, Фуше и Тарбелл ушли проверять, не отразились ли на работе двигателя все эти "системные переходы". Что до братьев Куперман, то Лариса попросила их подготовить меня к посещению Афганистана, пока она присматривает за братом. Иона ответил, что, по его мнению, всем членам экипажа непременно следует отдохнуть перед прибытием, однако братья согласились показать мне арсенал и научить обращаться с основной амуницией, которая мне понадобится по прибытии.

По пути Эли заявил, что в ходе знакомства я смогу задать по меньшей мере несколько вопросов о деятельности их группы, раз уж меня начали вводить в курс дела, то непременно следовало рассказать немного об истории группы и о том, что группа успела предпринять ранее.

К тому времени, как мы достигли арсенала, — отсека, заполненного стойками с оружием, не похожим на все, с чем я был знаком прежде, — Эли и Иона успели поведать мне, что они с Малкольмом, учившиеся на одном курсе Йеля, были первыми членами команды. Куперманы, с детства идеалистически противостоявшие господству инфотехнологий во всех сферах человеческой деятельности, в том числе и в образовании, проявили интерес к юному Трессальяну, полагая его своим идейным противником: ведь именно тогда Малкольм унаследовал империю своего отца, скончавшегося при трагических обстоятельствах. Братья хотели выяснить, намерен ли он прекратить использование дешевой рабочей силы Третьего мира в производстве компьютерных систем, и вести дела компании с большей этичностью и ответственностью.

Обнаружив, что жизненная философия Малкольма куда ближе к их собственной, чем можно было ожидать от наследника империи Трессальяна, Эли и Иона начали проводить долгие часы в компании молодого человека с седыми волосами и в инвалидном кресле. Вместе они взламывали корпоративные и правительственные базы данных, сея страх и разрушения в мире информации. Со временем Малкольм предложил перейти на следующий уровень — перейти к действиям, куда более дерзновенным, и близнецы без колебаний взялись за то, что стало первым шагом на долгом пути подрыва глобального информационного общества изнутри, его же собственным оружием, и, кроме того, указывало на серьезные уязвимости и слабые звенья нового мирового порядка. Результат их действий получил скандальную известность под именем "Конгресса дураков" 2010 года.

Используя ресурсы корпорации Трессальяна и соблюдая притом строжайшую секретность, Малкольм и братья Куперман создали воображаемого, «цифрового» кандидата в Конгресс США. Примечательно, что им удалось провести добрых граждан южного Коннектикута и уверить их в существовании этого до крайности добродетельного создания. Они зашли весьма далеко, обеспечив победу своего «кандидата» на выборах путем хитроумных манипуляций с искусно подделанной биографической информацией и видеоновостями в Интернете. И когда подлинные новостные телекамеры не обнаружили следов новоиспеченного лидера в Вашингтоне, куда он должен был прибыть, разгорелся общенациональный скандал. Столь масштабной была реакция на это событие и столь ужасными карами грозили федеральные власти, что Малькольм, Эли и Иона сочли за благо на время оставить распространение фальшивок, окончили университет и добились успехов в соответствующих областях деятельности. Когда же в жажде зла они вновь отдались своей пагубной страсти, последствия оказались куда более ошеломляющими — и весьма опасными.

К тому времени к Куперманам и Малкольму присоединилась Лариса, обладательница научных степеней по физике, химии и технологии (и другого, куда более мрачного опыта, к которому я вернусь далее). Следующей своей целью молодые люди избрали ни много ни мало как целый европейский континент, над которым в 2017 году собрались тучи кровопролитного международного конфликта. Экономические неурядицы, принесенные кризисом 2007 года, вынудили правительство США отозвать с Балкан последние миротворческие отряды, и присущая этому региону атмосфера всеобщей вражды накалилась до предела. Европейский Союз со своим всегдашним малодушием там, где речь идет не о деньгах, а о человеческих жизнях, тем не менее отказался восполнить оставшуюся после ухода американцев дорогостоящую дыру и даже помешал сделать это Великобритании — единственному государству, готовому взять на себя решение проблемы. Все закончилось тем, что спустя десятилетие после экономического краха Балканы пережили взрыв резни и репрессалий невиданного размаха.

Замыслив новую хитрость, чтобы показать бессилие информационных технологий перед лицом древних распрей, Малкольм привел в команду двоих новых участников: Жюльена Фуше, с которым он и братья Куперман вместе учились в Йеле, и Леона Тарбелла, эрудированного ученого и исследователя, чьим коньком было не что иное, как фальсификации высочайшего качества. Трудно поверить, что целые армии, и по сей день рассредоточенные по Европе, были приведены в боевую готовность несколькими листками бумаги, сотворенными огромным, вальяжным Фуше и маленьким весельчаком Тарбеллом, но ручаюсь, что все было именно так. Жюльен Фуше использовал свой опыт, чтобы на молекулярном уровне воссоздать бумагу и чернила, повторяющие образцы столетней давности, а Тарбелл, используя надиктованный Малкольмом текст, превратил эти материалы в подборку писем, предположительно написанных британским государственным деятелем Уинстоном Черчиллем в адрес не более и не менее как Гаврилы Принципа — сербского националиста, застрелившего австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и положившего начало цепи событий, увенчавшихся Первой мировой войной. Из поддельных документов выходило, что Принцип был британским агентом, а убийство эрцгерцога — результатом заговора, составленного двуличным Черчиллем и другими британскими политиками, чтобы разжечь войну, которая должна была привести к триумфу и всемирной экспансии Британской империи.

Этот замысел был еще нелепей, чем дело с "Конгрессом дураков", но удался и он, в первую очередь из-за стремительных и умелых действий Малкольма, подтасовавшего в Интернете и в служебных информационных системах материалы истории «открытия» фальшивых писем, да так, что подделки были признаны подлинными задолго до того, как осторожные исследователи смогли предложить более скептические и весьма научные версии их происхождения. Германия со всего размаху угодила в расставленную командой Трессальяна ловушку, заявив, что ее представители не станут заседать в европейских властных структурах вместе с британскими, пока Лондон официально не отречется от Черчилля и не возьмет на себя полную ответственность за войну. Франция тоже ухватилась за подвернувшуюся возможность высказать Англии свое благородное негодование, и в точности так же поступили все страны, принимавшие участие в Первой мировой. Англичане, однако, не согласились с очернением образа своего величайшего героя двадцатого столетия, и вскоре вся Европа уже трещала по швам; прокатилась волна национальных протестов и демонстраций, прозвучало несколько прямых угроз начала военных действий.

Малкольм и сам оказался не в силах предвидеть жесткость реакции на его «европейский» проект, а также опасность положения, в котором оказались он и его команда. Расследованием обстоятельств занялись не только полиция и научный мир, но и несколько европейских спецслужб, среди которых особой рьяностью отличалась британская. Никто из членов группы не хотел, чтобы точка в его жизни была поставлена пулей SAS.[4] Понимая, что игра идет по иным, новым правилам и сопряжена с опасностью для жизни, Малкольм решил искать помощника — человека, который направил бы его усилия так, чтобы они превратились в систематическую кампанию.

Он изучил досье оппозиционно настроенных офицеров всего мира, но полковника Юстуса Слейтона нашел не он, а Лариса, рекомендовавшая его вниманию брата. И, полюбопытствовав, что связывало девушку с таким человеком, как Слейтон, я наткнулся на нечто, повергшее меня в глубокий шок.

После окончания университета эта яркая, красивая девушка, которой я так увлекся с первой же встречи, стала наемным убийцей — киллером международного класса.

Глава 17

Открытие это как громом поразило меня. Ошеломленный и растерянный, я оцепенело замер посреди комнаты, пытаясь прийти в себя, а тем временем Эли подобрал мне пару отлично защищенных, но при этом очень легких ботинок и комбинезон совершенно обычного вида, который в действительности оказался сверху донизу покрыт высокопрочной новейшей броней. Иона же после долгих колебаний извлек с одной из многочисленных стоек какой-то пистолет и, насильно всунув его в мою ладонь, осведомился:

— Вот этот, кажется, вполне хорош. Как он вам, Гидеон, — не правда ли, удобно сбалансирован?

— Э… — промямлил я. — Удобно… удобно — что?

— Это нервно-паралитический прерыватель с большим радиусом действия, — ответил Иона, приподнимая мою безвольную руку и пытаясь вложить в нее оружие. — Иными словами, это полицейский шокер, только куда более сложно устроенный. Действие абсолютно безболезненно и не оставляет последствий. Я решил предложить его вам, поскольку вы врач и высоко цените человеческую жизнь, но вам потребуется защита…

— Простите, — медленно произнес я, — не могли бы вы повторить последнюю фразу?

Эли удрученно поцокал языком, оглядывая мои ноги в штанинах комбинезона.

— Вы, как назло, попадаете ровно между двумя размерами, Гидеон. Мы потратили кучу времени, подбирая одежду для вас, но, боюсь, придется обойтись тем, что есть.

— Механизмы наведения на цель и открытия огня очень легко приводятся в действие, — продолжал Иона, ничего не замечавший, кроме своего пистолета, — у Малкольма получилось даже улучшить первоначальную конструкцию модели, которая попала к нам через Слейтона, покинувшего Пентагон. Можно выбрать ручное или голосовое управление…

— Иона, — окликнул я его, с трудом сохраняя спокойствие. — Честное слово, я уделю этому пистолету все внимание. Буквально через минутку, ладно? Только еще раз повторите то, что вы сказали перед этим. Прошу вас.

— Ого-го, — засмеялся Эли, разворачивая отвороты штанин моего комбинезона так, чтобы они доставали до ботинок. — А ведь я предупреждал тебя, Иона, что не стоит болтать об этом!

— Что-что? — переспросил Иона, выпустив наконец мою руку. — Вы о Ларисе, что ли? — Я медленно кивнул. — Не понимаю, отчего вас это так шокирует. Разве не очевидно, что у такой женщины, как она, есть собственное прошлое?

— Прошлое?… — тупо повторил я. — Но… как? Я имею в виду, почему она…

— Что ж, — промолвил Иона, — насколько мне известно, она всегда испытывала некое восхищение перед жестокими людьми — особенно профессиональными киллерами политико-корпоративного профиля. Полагаю, что свою первую акцию она провела через контакт в Германии и очень быстро поняла, что отлично с этим справляется. Уже через год на ее счету были трое руководителей транснациональных компаний и двое глав государств. Спросите ее, каких именно.

— Отлично, — сказал Эли, вставая. — Да, вот еще что, Гидеон — датчики на вашем комбинезоне считывают показатели вашего организма и автоматически вводят нужные микроклиматические и физиологические настройки. Но в Афганистане может возникнуть…

Я быстро поднял ладонь протестующим жестом.

— Еще одну секунду, Эли. Всего одну чертову секунду, ладно? — Я снова повернулся к Ионе. — Но… я не понимаю, зачем? Не может же быть, чтобы ей нужны были деньги.

— Разумеется, нет, — ответствовал Иона, расстегивая карман на рукаве куртки моего комбинезона и демонстрируя обнаружившуюся там гибкую панель управления миниатюрных размеров. — Углеводород в микротурбине, обратите внимание, функционирование идет при сотне ватт. Непревзойденная целостность брони…

Я прикрыл рукой карман, не давая ему взглянуть на панель, и настойчиво вопросил: