Убийцы прошлого

— Но ведь диск…

— Человек на этих снимках, — Трессальян коснулся лежащей на столе клавиатуры, и на экране появились кадры, которые мы с Максом изучали часами, — на самом деле актер афганского происхождения, пользовавшийся некоторым успехом в индийской киноиндустрии конца двадцатого века. Мы позаимствовали его лицо.

Он пожал плечами и улыбнулся:

— Откуда мне было знать, что в Чикаго работает афганский дипломат, который мог бы сойти за двойника нашего актера? Не беспокойтесь. Разумеется, мы подготовили мистеру Хальдуну побег из тюрьмы. В любом случае, настоящим убийцей президента Форрестер был… — еще одно прикосновение к клавиатуре, и кадр на экране сменился второй фотоверсией событий, в которой у убийцы было азиатское лицо, — вот этот человек. Хун Тин-Синь, майор китайской службы внешней безопасности.

Я задумался, полностью отрешившись от бушующего за прозрачной оболочкой танца огня и смерти.

— Вы намеренно исказили факты убийства?

— Боюсь, что так.

— Значит, Прайс сфабриковал эти кадры для вас — именно вы и были тем "частным клиентом", о котором мне рассказала его жена.

— Опять в точку, доктор. Никто из нас не желал смерти мистеру Прайсу, но он пытался нас шантажировать, а когда Лариса и Иона встретились с ним, чтобы предупредить его от неверного шага, набросился на них. Швырнул Иону со всего размаху об стену и наделал бы дел, если бы… если бы Лариса…

Кусочки головоломки, окружавшей двойное убийство Джона Прайса и Макса, начинали складываться в единый узор, но я все еще не понимал, что за цель была у Трессальяна. И я задал ему прямой вопрос.

— У меня есть на то причины, — ответил он, вновь вздохнув, на этот раз глубже, и неожиданно передернулся всем телом. — У меня есть…

Но тут глаза Трессальяна широко раскрылись, и его скрутил новый приступ боли.

— Вам… простите меня, доктор, мне кажется…

Он вдруг обхватил руками голову и упал с приглушенным криком. Полковник Слейтон оказался рядом с ним прежде, чем я успел что-либо понять.

— Мне кажется… полковник, мне надо немного отдохнуть, — с трудом проговорил Трессальян сквозь сжатые зубы. — Надеюсь, наш гость извинит меня…

Он тяжело дышал; Слейтон закинул руку Трессальяна себе на шею и поднял его искалеченное тело как пушинку.

— Простите меня, доктор, — задыхаясь вымолвил тот, — я знаю, что вы хотите получить ответ на свои вопросы. Вечером, мы поговорим вечером, за ужином… А сейчас — вспомните…

С неимоверным усилием он поднял голову и, преодолевая мучения, взглянул на меня. Я никогда не забуду этот взгляд: он был полон непокорства, но, в отличие от сестры, в Трессильяне чувствовалась темная, внушающая страх сила.

— Вспомните, — продолжал он, — надпись, что вы видели на двери…

И, увлекаемый Слейтоном, он исчез за дверью.

Внезапный приступ у Трессальяна, передвижения войск на экранах, кипевшая снаружи битва — не говоря уже о том, что я остался один — все это обратило мою тревогу в настоящую панику. Я попытался успокоиться, сосредоточившись на последней фразе Трессальяна и вспоминая обрывки латыни, которую я учил так давно, чтобы разгадать наконец загадку таинственной надписи.

Не знаю, как долго я стоял, созерцая, как Лариса расправляется с нашими преследователями, и бормоча, как идиот: "Mundus vult decipi". Эти слова я повторял вновь и вновь, уставясь на потоки пуль и снарядов, расчерчивающих пространство вокруг корабля. "Mundus — это мир, так-так. Vult — хочет? желает? Хочет чего?"

Пространство взрезал пульсирующий звук корабельной сирены. Я замер на месте. Звук был не так уж резок, но его хватило, чтобы понять: происходит нечто очень важное. Я обвел взглядом горизонт, пытаясь увидеть, что же случилось, и тут же увидел ответ.

Прямо перед нами расстилалась бескрайняя ширь Атлантического океана.

Я резко обернулся: за моей спиной неожиданно раздался голос, усиленный и искаженный корабельной системой громкой связи, но несомненно принадлежавший Жюльену Фуше:

— Тридцать секунд до перехода… двадцать пять… двадцать…

Мы приближались к кромке воды, не снижая скорости. Фуше продолжал с пятисекундными интервалами свой обратный отсчет до «перехода», что бы это ни значило, и тут меня пробил озноб понимания: подстегнутый нарастающим ужасом, я сумел перевести надпись на двери.

— Mundus vult decipi, — сказал я вслух. — "Мир хочет быть обманутым"!

Еще не осознав до конца пугающего смысла этих слов, я почувствовал было радость победы — чувство, тут же сменившееся ужасом, когда наше судно, пролетев над береговой линией, на полной скорости нырнуло в глубины открытого моря.

Глава 12

Как только корабль полностью ушел под воду, на его корпусе зажглись мощные прожекторы, осветившие чудовищный вид прибрежных глубин Атлантики. Мы направлялись на север, вдоль берега континента. То, что я увидел, ничуть не напоминало идиллические сцены подводной жизни, возникавшие в памяти из детских книжек и фильмов. Мы плыли в коричнево-бурой жидкости, заполненной отбросами. Все это непрерывно перемешивалось прибрежными течениями, но чище не становилось. Временами можно было определить источник загрязнения — особое отвращение вызывали обширные пространства, заполненные медицинским мусором или останками крупного рогатого скота, — но по большей части все сливалось в единую неразличимую массу.

Эти наблюдения и одинокие раздумья совершенно сломили мой дух. Я, конечно же, знал, что за годы, прошедшие с финансового кризиса 2007-го, забота об окружающей среде стала для большинства стран непозволительной роскошью, однако увидеть последствия собственными глазами — это был шок.

Казалось, что прошло немало времени, прежде чем меня проводили в мою каюту. На этот раз мной занялась не Лариса Трессальян (я решил, что она ухаживает за своим братом, пораженным загадочным недугом), а диковинный человечек, которого мне представили как доктора Леона Тарбелла. "Специалист по документам" был единственным членом команды корабля, с которым я не был прежде знаком лично или хотя бы понаслышке. Но остальные члены команды обращались с ним на равных, и это придавало ему в моих глазах определенный интерес.

— Как вам здешний интерьер? — приветливо спросил меня Тарбелл, когда мы спускались по деревянной лестнице на нижнюю палубу корабля. Его неуловимый акцент да и все его поведение отличались некой двусмысленностью: несмотря на очевидное дружелюбие, он, казалось, получал удовольствие от томившей меня тревоги.

Тарбелл вытащил из кармана пачку новых бездымных и предположительно "безопасных для здоровья" сигарет, которые американской табачной промышленности недавно пришлось выпустить на рынок под судебным и политическим давлением блока восточно-азиатских стран, и предложил мне закурить. Я отказался. Закурив, он продолжил:

— Мне все это не по вкусу, я предпочитаю современность. В ней есть минимализм, сила, атлетизм — сексуальность, наконец.

— Некоторые просто назвали бы ее уродливой, — быстро добавил я, не подумав, что Тарбелл может обидеться, но он лишь рассмеялся:

— Это верно! Современный стиль действительно может быть уродлив, — тут его пламенный взгляд стал еще более возбужденным, — уродлив и сексуален!

Вскоре я убедился, что для Тарбелла весь мир людей и вещей делился на две части: "сексуальные!" объекты, и объекты, «сексуальностью» не обладающие. Несмотря на простоту этой философии, она показалась мне столь же правомерной, как и любая другая, но была, по крайней мере, забавнее прочих, особенно если учесть энергическую комичность, с которой Леон высказывал свои утверждения. Словом, я с удовольствием посмеялся вместе с ним по дороге к моей каюте, немного сбросив владевшее мной напряжение.

Убранство небольшой каюты, предоставленной в мое распоряжение, напомнило фотографии с трансатлантических лайнеров начала двадцатого века. По сравнению с зябкими сорока пятью градусами[1] в коридоре, внутри было тепло. Деревянные стенные панели, небольшая прозрачная секция наружного корпуса корабля в форме иллюминатора, затемнявшаяся по желанию нажатием кнопки, стеклянные абажуры тонкой работы, санитарное оборудование из мрамора и керамики, походившие на настоящий антиквариат, — все это создавало атмосферу гостеприимства и так резко отличалось от высокотехнологичного интерьера носовой части, что я вновь пришел в замешательство.

— Прошлое и будущее бок о бок, — сказал Тарбелл, кивнув. — Можно сказать, что на борту этого судна время не существует. Таков уж Малкольм!

Мысли мои вновь обратились к хозяину корабля.

— Он поправится?

Тарбелл уверенно кивнул:

— Приступы через некоторое время проходят.

— Но что с ним?

— Мне несколько неудобно говорить об этом с вами. Возможно, он сам вам все расскажет. Или, возможно, Лариса. — Хлопнув меня по плечу, Тарбелл демонически ухмыльнулся: — Она положила на вас глаз — счастливчик! Женщина редкой красоты, обаятельная, великолепная — и сексуальная! Думаю, вы присоединитесь к нашей маленькой компании!

Уже уходя, он добавил:

— Вы найдете в каюте все, что вам нужно, включая чистую одежду. Обедаем мы в носовой палубе, начало через полчаса. Малкольм сказал, что вы любите водку — приходите, я поделюсь с вами своим личным запасом!

Было ясно, что эти люди знали обо мне почти все, начиная с размера и предпочитаемого мной стиля одежды (в шкафу не было ни одной вещи, которую я не мог или не захотел бы надеть), до выбора спиртного. Способ, которым они получили эти сведения, занимал меня не больше чем примерная стоимость постройки корабля, на борту которого мы находились. Отец Малкольма и Ларисы, Стивен Трессальян, создатель спутниковой системы, преобразовавшей современный Интернет, был одним из богатейших людей мира. А еще он был лидером и вдохновителем группы информационных технократов, которые в ходе кризиса 2007 года объединили свои личные и корпоративные фонды, чтобы гарантировать платежеспособность американского правительства, подобно тому, как это сделали Дж. П. Морган и его партнеры столетием раньше. Чтобы не допустить контроля Вашингтона над экономикой и информацией Трессальян и его союзники использовали этот факт как дубинку, нанеся смертельный удар и так уже изрядно пострадавшей концепции приватности, или неприкосновенности личной жизни.

Наследники информационного магната обладали, таким образом, практически неограниченными ресурсами, но это не помогло ответить ни на один из вопросов, крутившихся в моей голове, пока я умывался и переодевался к обеду: чем на самом деле заняты эти люди и почему они, как сказала мне Лариса, решили, что нуждаются во мне?

Через двадцать минут я уже направлялся в носовой отсек, намереваясь на этот раз получить вразумительные ответы.

Глава 13

Стол для совещаний на нижней палубе носового отсека был накрыт изысканной скатертью и сервирован фарфоровой посудой, серебряными приборами и свечами. Пространство за иллюминаторами окрасилось в густые сине-черные тона, а это означало, что мы, оставив позади прибрежный мусор, повернули к востоку, в открытую Атлантику. Мощные прожекторы корабля вонзали в эти легендарные глубины столбы света, но, восхищаясь окружавшей нас красотой, я не мог отделаться от ощущения, что в этой красоте есть нечто необычное, странное, даже пугающее. Я попытался объяснить это ощущение тем, что нахожусь в непривычном месте — и вдруг понял, что на самом деле меня поразило полное отсутствие за бортом признаков жизни.

Тарбелл уже стоял у стола вместе с Куперманами. Я совершенно не представлял себе, кто и где готовил эту еду, но аппетитнейшие запахи, наполнявшие помещение, говорили сами за себя. Тарбелл предложил мне рюмку водки (какой-то неизвестной мне русской марки) из личных запасов, а Эли Куперман тут же спросил:

— Вы ведь любите жареного барашка, доктор Вулф? С кровью, верно? Он будет готов через несколько минут.

— У нас обычно нет времени как следует поесть днем, — добавил Иона Куперман, направляясь к небольшой двери, ведущей на камбуз, где у кухонной плиты сосредоточенно колдовал Жюльен Фуше, — поэтому мы стараемся сделать ужин как можно более изысканным.

Элегантные фарфор и столовое серебро были, несомненно, старинной работы.

— Полагаю, что вам это удалось, — только и смог сказать я, отхлебнув предложенной Тарбеллом водки и пытаясь привести мысли в порядок: ведь с этого самого места я только что следил за кипением битвы, — и продолжил, — чем же вы все так заняты днем, когда не штурмуете тюрьмы? Я был бы благодарен за объяснение.

— Штурм не был запланирован! — почти прокричал Фуше с камбуза. — Личный проектец lesfreres Киреrmап[2] полностью вышел из-под контроля!

— Да ладно тебе, Жюльен, — откликнулся Эли. — Этот проект ничуть не хуже других. Ты же видел статистику: со времен экономического краха увлечение азартными играми превратилось в настоящую эпидемию, и я не мог допустить, чтобы какие-то байки, совершенно абсурдные с точки зрения антропологии, подвели под это рациональную базу. Если б мы смогли подбросить туда наши доказательства…

— "Подбросить"? — перебил я его с изумлением. — То есть вы ничего оттуда не крали?

Иона Куперман послал мне доброжелательный взгляд.

— Надо сказать, доктор Вулф, что в том захоронении абсолютно нечего было красть.

— Можно просто Гидеон.

— С удовольствием, Гидеон. Вы, должно быть, знаете, что индейские племена, называющие себя "коренными американцами", на самом деле не были первыми обитателями этого континента. Об этом известно уже давно. Однако многие племена постарались скрыть или уничтожить все, что могло бы свидетельствовать истинность этого вывода. Они боялись — и у них были для этого основания — что если они предстанут обычными завоевателями, занявшими место своих предшественников, то потеряют эмоциональное и историческое оправдание многим своим сомнительным занятиям, — например, появлению целого поколения азартных игроков, не вылезающих из казино.

— Захоронение во Флориде исследовала группа из Гарварда, — продолжил Эли, — и мы с Ионой попытались подбросить кое-какие артефакты, чтобы доказать, что…

Эли вдруг умолк, услышав звуки колес кресла Малкольма Трессальяна на центральной палубе уровнем выше. Я понял, что все собравшиеся внизу беспокоятся за здоровье своего предводителя. Напряжение исчезло с их лиц, когда он подал голос:

— Ну какой же ужин без профессиональной дискуссии из-за разницы во взглядах! Хотя, доктор Вулф, вскоре вы поймете, что по вечерам эти споры приобретают порой весьма личный характер.

Медленные, тяжелые шаги Трессальяна по металлическим ступеням означали, что он спускается на костылях, и когда он наконец предстал перед нами, в его голубых глазах не было и следа прежних мук. За спиной Трессальяна я увидел полковника Слейтона, готового, если потребуется, немедленно прийти ему на помощь, и Ларису, выглядевшую после тяжелого боя с силами правопорядка еще привлекательней.

— Ну, джентльмены, кого мы сегодня бьем? — продолжал Трессальян. Я обратил внимание на то, что никому и в голову не пришло осведомиться о том, как он себя чувствует, раз он оправился от жестокого приступа, истерзавшего его голову, а затем и тело. Я решил вести себя так же, припомнив слова Тарбелла о том, что эти припадки случались довольно регулярно, и допустив, что Малкольм, как и в тот первый раз, когда я увидел его выбирающимся из кресла, вовсе не жаждал помощи и сострадания.

— Но, Малкольм, это же нелепо! — заорал Фуше, возникая из двери камбуза. — Эли и Иона все еще утверждают, что их выходка во Флориде вполне стоила тех проблем, что она нам принесла!

Все разом зашумели, и в воцарившемся гаме Лариса подвинулась ближе ко мне.

— Простите, что не смогла сама проводить вас в каюту, — сказала она тихо. Ее темные глаза мерцали в мягком свете столовой даже чуть ярче, чем серебристые волосы. — Все в порядке?

— О да, превосходно, — ответил я, вновь чувствуя ужасную неловкость от ее присутствия. — Доктор Тарбелл постарался помочь мне обустроиться, хотя это было нелегко. А ваш брат, он…

— Теперь с ним все в порядке, — она еще понизила голос. — Но мы сможем поговорить об этом позже.

Спор вокруг стола продолжался, пока Трессальян наконец не поднял руки:

— К порядку, джентльмены. Иона, Эли — я думаю, в ближайшем будущем нам придется просить вас ограничить действия, касающиеся азартных игр, чисто информационными рамками. Мы не ставим вам в вину ваше усердие, ибо все понимаем размах проблемы и ложные посылки, лежащие в ее основе. Но сейчас мы первым делом должны заняться задачами поважней. Я уже не говорю о том, что мы непростительно невежливы с нашим гостем, который, если я не ошибаюсь, не понимает и десятой доли того, о чем мы тут говорим.

Я улыбнулся и покачал головой: — Нет, Малькольм, вы не ошибаетесь.

— Тогда прошу садиться, а Жюльен подаст на стол, — Трессальян уселся во главе стола, указав мне на место рядом. — Доктор, мы постараемся прояснить ситуацию, после чего вы сможете оценить, как наши идеи работают в Афганистане.

Он наклонился ко мне, и его голубые глаза сверкнули:

— И тогда вы сможете понять, привлекает ли вас жизнь в центре котла, где варится глобальный хаос…

Глава 14

Вскоре из двери камбуза появился Фуше с подносами, уставленными простой, но изысканно приготовленной едой. Посмотрев на Трессальяна, я сразу понял, что все они годятся для человека, страдающего тяжелым нервным заболеванием. Мои впечатления подтвердились, когда я обнаружил, что он совершенно не употребляет алкоголя.

— Простите, — сказал я, продолжая изучать его, — но вы сказали "глобальный хаос"?

— Разумеется, исключительно с достойной целью, — поспешил ответить он. — Ну, по крайней мере, в целом. Однако чтобы понять эту цель, вам, боюсь, придется для начала усвоить философию, которую мы все здесь разделяем.

— Я весь внимание.

Трессальян кивнул.

— Итак, с чего начать? Возможно, нам послужит простое наблюдение. Как вам понравились прибрежные подводные виды?

Я в потрясении поднял на него глаза. Так вот зачем корабль провел столько времени в грязных прибрежных водах? Чтобы произвести на меня впечатление, подобно тому, какое произвела на меня Лариса, умело управлявшая большим рейлганом во время битвы с нашими преследователями?

— Гнетущее зрелище, — ответил я осторожно.

— А океан вокруг нас? — продолжал Трессальян. — Вы не заметили, что в нем чего-то не хватает?

— Рыбы, должно быть, — пошутил я, но осекся, заметив, с какой серьезностью смотрит на меня вся команда. — Господи! Неужели все и в самом деле так плохо?

— То, что вы видите вокруг, говорит само за себя, — полковник Слейтон провел пальцем вдоль шрама на щеке. — Прибрежные воды Атлантики превратились в самый настоящий свинарник, потому что правительство лжет, будто заставило весь мир строго следовать рыбоохранному законодательству. А на самом деле жалкие остатки основных видов рыб загнаны в дальние уголки океана, где их непременно найдут, и очень скоро истребят.

Он продолжал аккуратно ощупывать свой шрам, и я вспомнил, что именно "официальная ложь" правительства сделала его тайваньскую кампанию столь губительной.

— Да, — мрачно согласился Трессальян. — Конечно, хотелось бы надеяться, что все это лежит за гранью современных норм человеческого поведения. Однако же если принять во внимание разглагольствования, которыми нас кормили целое поколение, наш век должен был отойти от этих норм, не правда ли, доктор?

— Что вы имеете в виду?

— Согласитесь, что на заре нашего века человечество получило уникальную возможность улучшить и себя, и планету. У него были для этого все необходимые средства, — голос Трессальяна приобрел отчетливую ироническую нотку. — Но наступил век информации.

Его тон озадачил меня.

— В значительной мере благодаря вашему отцу…