Помоги проекту - поделись книгой:
— Я этого не говорил, — проворчал Олег. — В общем, я предположил, что, должно быть, не обладаю теми деловыми качествами, которых требует наш век. Я, видимо, тугодум и склонен к созерцательству.
— Господи, да кто вы такой? — рассмеялась Таня.
— Мы его отловили в горах, — сообщил Афтэков. — Он там бегал, одетый в шкуры, и питался травкой. Человек ниоткуда.
— И ты хочешь подарить его нашему музею, да? — Таня уже хохотала, сияя своими ямочками.
— Подарить — нет, а вот на время — пожалуйста, и даже прошу.
Олег между тем исподволь оглядел комнату. Вдоль двух стен тянулись шкафы с книгами и множеством папок. У третьей стены стоял стеллаж, битком набитый керамическими сосудами различного размера, широкогорлыми и узкогорлыми. Было видно, что большинство из них склеены из осколков. У некоторых на месте нехватающего кусочка зияли угловатые дыры. Рядом со стеллажом громоздились раскладные койки, спальные мешки, скатанные палатки, пара надувных лодок, вьючные ящики, алюминиевые с двойными стенками баки-термосы для питьевой воды и прочее типично экспедиционное имущество. На стенах висели листы ватмана с планами захоронений — там изображались распавшиеся кости скелетов. Олег было поднялся, чтобы рассмотреть их вблизи, однако Афтэков усадил его обратно:
— Успеешь, успеешь. Разговор идет о тебе. Так вот, Таня, ты говорила, что нынче в поле больше не поедешь…
— Кандидатскую надо заканчивать…
— А твой коллега, этот усатый товарищ…
— Хомутов, Прокопий Павлович. — Таня ослепительно улыбнулась.
— Да. Он ведь в поле?
— Он будет копать до середины сентября. А может, и дольше.
— Ему рабочие нужны?
— Кажется. Но могу узнать точно.
— Прекрасно. Я хочу трудоустроить вот этого молодого человека.
— Вас? — Таня искренне удивилась.
— Он шутит, — поспешно сказал Олег.
— Нет, не шучу. Из нашего вчерашнего разговора я понял, что ты покрылся жирком. Надо его согнать. Я бы взял тебя с собой, но, откровенно говоря, боюсь — перепад окажется слишком резким. Знаешь, как водолазов поднимают с больших глубин? Не сразу на поверхность, а постепенно, с длительными остановками по пути. Де компрессия называется, слышал, наверно?
Олег обиженно промолчал.
Таня беззвучно смеялась. Происходящее ее очень забавляло.
— Так как? — Афтэков взял Олега в жесткий фокус своих похолодевших глаз.
— Никак. Декомпрессию какую-то выдумал. Химик! — Олег сердито фыркнул.
— Значит, никак? Ну что ж…
Геолог глубоко вздохнул, повернулся, чуть выставил вперед левое плечо, и вдруг предстал именно тот давний Афтэков, каким в памяти Олега отпечатался он за миг до того, как послать в нокаут прославленного чемпиона зоны.
— Сроду не применял запрещенных приемов, но… — Афтэков посмотрел на него с сожалением и вдруг резко кинул: — Ты помнишь перевал Козья Шея?
Олег вздрогнул. Хоть и хотелось бы, да как такое забудешь. Словно за иллюминатором вертолета, поплыли в памяти хребты, лишь на треть одетые в заросли стланика, а выше — зазубренные, изъеденные ржавчиной времени лезвия исполинских мечей, и облака, поранившись о них, истекают затяжными дождями… Заслоняя картину, возник Мишка — чуть заикающийся очкарик, застенчивый и тщедушный, добрейшая душа. Все удивлялись, что он пошел на геологический — такому только гуманитарщиком и быть, но он учился лучше всех на курсе и на практике всегда сам вызывался идти в наиболее тяжелые маршруты. Непонятно, себе ли он что доказывал или кому-то другому…
Осень в тот год выдалась дождливая, но в конце сентября неожиданно распогодило, чем начальник партии решил немедленно воспользоваться. На долю студентов-практикантов, Олега и Мишки, выпал трехдневный маршрут по шлиховому опробованию речных отложений в пятнадцати километрах от базы партии.
Пока добирались до места, пока работали — погода держалась сносная. На третье же утро, выглянув из охотничьего зимовья, приютившего их на две ночи, они обнаружили вокруг сплошной туман. Собственно, это был даже не туман, а тучи, которые, как бывает в высокогорье, спустились почти до самой земли. В воздухе стояла плотная изморось, способная в два счета промочить до костей не хуже проливного дождя. Пускаться тотчас в путь представлялось явно рискованным. Решили денек выждать. Однако ни на другой, ни на третий день погода не изменилась. Ждать дальше стало невозможно — кончились продукты.
Из зимовья вышли часов в восемь утра и через каких-нибудь десять минут оба промокли насквозь — стоило в зарослях тронуть ненароком ветку, как сверху обрушивался целый ливень. Но не в этом заключалась трудность их положения. Главное — найти то единственное, ведущее на перевал Козья Шея ущелье, кроме которого нет другого пути через хребет. А как найдешь его, узкое и неприметное, если уже метрах в двадцати ничего не видно, и стоит лишь, идя по азимуту, вслепую, ошибиться на пару градусов, как угодишь в какое-нибудь другое ущелье, запертое в верховьях отвесной стеной.
Так оно и получилось. Проплутав весь день в тумане, спустились обратно к подножью хребта, где росли стланики. По-прежнему лениво моросил дождь, частый и мелкий. Туман к ночи стал словно бы гуще. Все вокруг пропиталось водой — и корявые ветки стланика, и мох, и камни. Развести костер не сумели, хотя спички извели до единой. Маловато оказалось у них таежного опыта, маловато…
Эта так называемая холодная ночевка запомнилась Олегу навсегда. Рассвет, забрезживший после бесконечно долгой ночи, застал их едва живыми.
С трудом переставляя ноги, начали новый подъем. Почти к полудню еле-еле докарабкались до гребня хребта, и только лишь затем, чтобы пережить момент такого отчаяния, когда сами собой опускаются руки и приходит тупое равнодушие к собственной участи. Здесь, наверху, было гораздо холоднее, настолько холоднее, что, даже не отдохнув, они побрели обратно.
Выбрались из ущелья и, не сговариваясь, взяли влево. Через пару сотен метров из тумана выступила темная щель, пережатая посередине наподобие грубой восьмерки. „Мишка, корешок! — встрепенулся Олег. — Вот оно, вот, вспомнил я!“ — „Ты и вчера то же говорил“, — без всякого выражения заметил Мишка.
Странно тусклый голос заставил Олега обернуться. В первый миг он даже испугался — так неузнаваемо изменился Мишка: щеки резко запали, глаза за стеклами очков ввалились, и вообще все лицо стало таким, что сквозь серую кожу словно бы просвечивали кости черепа. Парень был явно болен. „Мишка, чертяка дорогой! — не помня себя, заорал Олег. — Сюда нам, голову на отруб кладу!“ В ответ Мишка слабо передернул плечами. „Ну хочешь, я тебя понесу?“ — совсем уж в отчаянии предложил Олег. Мишка опять сделал то же движение плечами и с заметным усилием шагнул к ущелью.
Это был самый тяжелый для них подъем. Они не шли, а тащились, в крутых местах продвигаясь на четвереньках. Мишка часто отдыхал, прислонившись к скале, и голова его бессильно падала то на грудь, то на плечо. Уже близились сумерки, когда потянуло вершинным холодом. Мишка, привалившийся к какому-то выступу, чтобы передохнуть в бессчетный раз, вдруг сполз по стене вниз и замер. Его била крупная дрожь. У Олега тоже зуб на зуб не попадал. Что ж мудреного, коль оба они уже два дня не снимали с себя насквозь мокрую одежду, „Еще пара таких бросков — и все решится“, — безразлично подумал Олег. Вдруг Мишка, молчавший все время, заговорил. Голос его звучал тускло, монотонно, словно он читал для себя какой-то неразборчивый текст: „Олег… я останусь здесь… Иди на базу… пусть придут за мной… Я дождусь“… — „Черт знает что, с ума, что ли, схожу?“— вздрогнул Олег — до того дико все это было, дико и нереально, словно в кошмарном сне. „Шутишь, а?“ — осторожно спросил он, а сам невольно заозирался в поисках неизвестно чего. „Иди уж, иди…“ — слабо махнул Мишка с каким-то жалким смирением, и вот это-то вдруг взъярило Олега и одновременно пронзило чувством такой жалости, что он задохнулся, будто получил в подвздох. „Ты что? — взвыл он, чуть успевая отдышаться. — Я тебе пойду!.. Я тебе дождусь!.. Я тебе… Я…“ Он судорожно зашарил обеими руками по груди, как бы собираясь рвануть до пупа штормовку, и тут пальцы его наткнулись на ремень двустволки. Получилось так, что он про нее совсем забыл, иначе наверняка бы бросил, чтобы избавиться от лишней тяжести. Словно в бреду, он сорвал ружье и одним движением взвел курки. „Застрелю! — взвизгнул он. — Марш вперед!“ Стволы вздернулись к небу, грохнул предупредительный выстрел. Мишка поднял голову, помедлил и, не сводя с Олега до жути равнодушных глаз, стал трудно, сустав за суставом, выпрямляться.
Все еще сжимая двустволку, Олег сделал десятка два шагов за сутуло карабкающимся Мишкой и вдруг замер, не веря своим глазам. Из стремительно редеющего тумана выявлялось почти невозможное: справа, наподобие рога, высился узкий пик, от него спускалась пологая, чуть вогнутая седловина, а дальше тянулся иззубренный гребень, в котором при желании можно было увидеть какое-то сходство с выпирающим позвоночником отощавшей козы. Тот, кто дал название перевалу, несомненно обладал живым воображением.
Когда, шатаясь, они вышли на Козью Шею, навстречу им поднималась спасательная группа…
Олег крепко потер ладонями лицо, чтобы отрешиться от прошлого.
— Напрасно ты об этом… — сказал он. — Не люблю вспоминать тот случай. Можно бы по-хорошему, а я — скорей за ружье… Видел же, что парень совсем больной… Дурак был я большой, вот…
— А если иначе никак? — вонзился в него взглядом Афтэков. — Остаться с ним и смотреть, как он умирает?
— Так ведь спасатели же…
— А если бы их не было?
— Слушай, Валера, оставим этот разговор, а? — просяще взглянул на него Олег.
— Хорошо, оставим, — помедлив, согласился Афтэков. — Добавлю только одно: сейчас с тобой в подобный маршрут я ни за что бы не пошел.
— Что ж, спасибо и на этом, — Олег понуро встал и направился к выходу, но Афтэков сгреб его своими железными лапами и толкнул обратно на стул.
— И вот еще что, — голос его упал до шепота. — Когда ты через год ушел с геолфака, весь курс осудил тебя.
Один только Мишка сказал: „Бросьте, ребята, Олег знает, что делает. Он всегда останется нашим“. Это сказал Мишка, который три года назад утонул в Олекме, спасая проводника-эвенка. Ты не знал? Олег обмяк.
— Ну так теперь будешь знать.
Он снял с плеч поэта тяжелые руки и вернулся на свое место.
— Что буду знать?.. Что?.. — забормотал Олег, порываясь за ним. — Что Мишка?.. Чушь какая-то… Не может… Не должно… Не верю!..
Но нет, он поверил, — сразу поверил, хоть и не осознал еще полностью. Подобное он уже испытывал: сознание неохотно отпускает из живых человека, которого хорошо знал; вот незнакомые умирают вдруг, разом, — потому что в памяти не жили. Олег понял: Мишка для него еще долго останется живым, и, умирая очень медленно, но — и в этом он был уверен, — независимо ни от чего, память о нем будет периодически возвращаться, тревожа, как зубная боль.
Таня, широко раскрыв свои и без того большие глаза, глядела на них с живейшим любопытством, но явно ничего не могла понять. Афтэков повернулся к ней и спокойно заявил:
— Итак, он едет. Можно оформлять его рабочим. Таня растерянно взялась за щеки и пролепетала:
— Как же так… Он же ничего не сказал… Вы поедете?
— Да, — тихо сказал Олег, не поднимая глаз. — Я согласен…
— Вот это другой разговор, — удовлетворенно кивнул Афтэков. — М-да, роль доброго наставника обошлась мне… — он взглянул на часы, — обошлась мне в пять часов потерянного времени и, как минимум, в двести километров расстояния. Сейчас я был бы уже далеко за Хоринском… Собирался выехать в пять утра, — пояснил он Тане, — а сейчас уже десять. Так вот, Танечка, поручаю его твоим заботам…
Афтэков говорил что-то еще. Прощался. Прежде чем уйти, кажется, покровительственно потрепал по голове. Но все это проходило уже мимо сознания Олега. Сознание температурило, оно бредило, оно неслось по мучительному кругу, пытаясь нарисовать мертвого Мишку, но ударялось о непреодолимую преграду и отступало в изнеможении. Необъяснимая и неожиданная вялость охватила его. Стало клонить ко сну. „Потом… потом, а сейчас спать, спать…“ — нашептывал кто-то внутри.
Когда Таня, выходившая проводить Афтэкова, вернулась в комнату, Олег почти дремал.
— Боже, вы совсем, вижу, расклеились, — засмеялась она, глядя на Олега как-то совсем по-новому. — Давайте быстренько поговорим о деле, а потом идите домой отдыхать.
Решили, что с завтрашнего дня Олег будет числиться на работе и должен каждое утро приходить сюда. Если же через несколько дней Хомутов, который обещал приехать, так и не появится, то Олегу придется самостоятельно добираться в его отряд.
…Придя домой, Олег тотчас лег и проспал до прихода Эльвиры.
— Ну, это уж слишком! — возмущалась она, расталкивая его. — Ночами он, видите ли, пьянствует, а днем отсыпается. Придется взяться за тебя всерьез! Сделал что-нибудь за сегодняшний день?
— Сделал, Элечка, сделал, — смиренно ответствовал Олег. — Я… э-э… устроился на работу.
— Еще не лучше! Кем? Куда?
— Рабочим. В археологический отряд.
— А ну тебя! — Эльвира рассмеялась, мимолетно по целовала его в губы и умчалась в спальню переодеваться. Она не поверила, и Олег не стал ее убеждать.
…Когда на следующее утро он явился в институт — теперь уже на работу, Таня сказала ему:
— Вам повезло, Олег. Работать с Хомутовым очень интересно. Он сейчас ведет раскопки захоронений хуннских князей в Долине бессмертников.
Так как Олег тут же признался, что это ему ни о чем не говорит, Тане пришлось рассказать ему о том, кто такие были хунны,[1] чем они знамениты, показать глиняные горшки двухтысячелетней давности, ржавые ножи, наконечники стрел, на которые он поглядывал без особого любопытства.
— Вот, пожалуй, и все, что я знаю о них, — заключила она. — Моя специальность — неолит и бронзовый век, поэтому о хуннах я имею самое общее представление. Но если вам интересно…
— Да-да, еще бы! — не совсем искренне воскликнул Олег. — Конечно, интересно!
— Вот и прекрасно! — засмеялась Таня, и Олег невольно залюбовался ямочками на ее щеках. — Тогда я дам вам кое-какие книги…
Она живо распахнула шкафы, и не успел Олег опомниться, как в руках у него оказалась целая охапка томов.
— А теперь садитесь и начинайте читать. Пусть это будет пока вашей работой, — смеясь, закончила Таня.
Податься было некуда. Олег послушно разложил на столе книги, сел и задумался. Вчера еще сам себе хозяин, сегодня он должен, чихая от пыли, листать эти даже на вид скучнейшие, как старые девы, ученые труды. Удружил старина Афтэков, ничего не скажешь — удружил!.. Таня, милый цербер, шуршала бумагами в своем углу, что-то писала, читала, грызла конфеты — готовила диссертацию.
Тяжко вздохнув, Олег взял наугад одну из книг и раскрыл на середине. „Случилось, что небо изливало кровь в течение трех дней. В орде собаки ночью стаями выли, искали их, но не нашли…“ — прочитал он и совсем уж было захлопнул книгу, но промелькнувшее перед ним какое-то неясное пока видение остановило его. Он еще раз перечитал эту фразу, посмотрел на обложку: Бичурин Н. Я.[2] „Собрание сведений о народах, обитавших в Срединной Азии в древние времена“.
— Небо изливало кровь… собаки ночью стаями выли, искали их, но не нашли, — шепотом повторил он, и тотчас глаза его сделались незрячими, зато внутреннему взору открылась равнина, обширностью своей противостоящая самому небу, и на ней — далеко разбежавшиеся друг от друга пологие лысые холмы, меж которыми едва заглубленные долины широки и печальны древней печалью глубин Азии. Всего-то с сотню юрт сгрудилось средь равнины, но это на них и только на них движутся со всех сторон света тучи невиданного красного цвета. Красная пелена дождя… земля красна… скот, юрты, люди в юртах — все в крови небес… Ночь. Бело-зеленые ветви молний загораются и гаснут в алом провале туч. Стоголосый вой собак тоже кажется красным. Но нет собак, хотя они и рядом, — они невидимы, эти красные собаки в красной ночи. Да и собаки ли это?.. Велика, велика ярость небес, орошающих землю своей кровью!..
— Ой, Олег, вам плохо? У вас такой вид… — неожиданный голос Тани был подобен порыву ветра, что единым махом стирает отраженье берегов в зеркальной воде.
— Да? — Вопрос дошел до него не сразу. — Э-э… нет-нет, все в порядке, благодарю вас.
Олег встал, глянул вокруг себя отрешенными глазами, внезапно распрощался и почти бегом покинул комнату.
„Боже, да он действительно ненормальный! — ахнула Таня. — Недаром Афтэков так за него беспокоился. Нет-нет, конечно, он больше не придет“.
Но он пришел. На следующий день. Сконфуженно извинился за вчерашнее и попросил книги. Таня, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться, открыла шкаф.
„В сие время Дом Дун-ху[3] был в силе, — читал Олег. — Дом Юэчжы[4] в цветущем состоянии. У хуннов шаньюй[5] назывался Тумань. Тумань не мог устоять против Дома Цинь[6] и переселился на север… Шаньюй имел наследника по имени Модэ; после от любимой яньчжи[7] родился ему меньшой сын; шаньюй хотел устранить старшего, а на престол возвести младшего, почему отправил Модэ в Юэчжы заложником…
Дом Хунну в южной Монголии владел землями от Калгана к западу включительно с Ордосом,[8] а в Северной Монголии — Халкасскими землями к западу…
Законы их: извлекшему острое оружие и фут[9] — смерть. За похищение конфискуется семейство, за легкие преступления надрезывается лицо, а за важные — смерть. Суд более десяти дней не продолжается. В целом государстве узников бывает несколько десятков человек…
Предпринимают дела смотря по положению звезд и луны. К полнолунию идут на войну, при ущербе луны отступают. Кто на сражении отрубит голову неприятелю, тот получает в награду кубок вина, и ему же предоставляется все полученное в добычу… Искусно заманивают неприятеля, чтобы обхватить его, почему, завидев неприятеля, устремляются за корыстью подобно стае птиц; а когда бывают разбиты, то подобно черепице рассыпаются, подобно облакам рассеиваются… Длинное их оружие есть лук со стрелами, короткое — сабля и копье. При удаче идут вперед, при неудаче отступают, и бегство не поставляют в стыд себе…“
Так Олег открыл для себя целый континент, пока лишь угадывая в туманных его далях что-то неясное, но величественное и грозное. Роясь в книгах, вчера еще казавшихся ему невыносимо скучными, Олег пытался хоть немного разглядеть затерянный во времени мир. Он совсем не заметил, как пролетели два дня. А на третий Таня объявила, что он должен выехать в поле.
— Автобус уходит в семь десять утра. Я буду ждать у автовокзала. — Она засмеялась, увидев его протестующий жест. — Нет, нет, я обещала Афтэкову посадить вас в автобус. А сейчас можете идти домой собираться, — добавила она и, все еще смеясь, вышла из комнаты.
„Смешливый цербер мой“, — вздохнул Олег, проводив ее взглядом. Он собрал и аккуратно поставил в шкаф книги, которые запоем читал в эти дни, как бы обозревая глазами путешествующего иностранца огромную и незнакомую страну, населенную удивительными народами с необыкновенной судьбой. С чувством легкой грусти закрыл он стеклянные дверцы шкафа. Затем медленно окинул взглядом кувшины, древнее оружие, за века, проведенные в земле, превратившееся в бесформенные кусочки окисленного металла, и тут что-то неуловимо сдвинулось перед глазами поэта, и нестрашные эти предметы убийства, изъеденные ржавчиной до неузнаваемости, вдруг леденяще блеснули отточенными лезвиями, а в растрескавшихся сосудах цвета старого пепелища заплескались хмельные напитки и кобылье молоко…
не то послышалось, не то подумалось ему. Тревога, словно наползшая тень тучи, охватила поэта. Перед ним опять возникло виденье: огромная сумрачная равнина… высятся кое-где покосившиеся каменные идолы, равнодушны их плоские грубые лица, слепые глаза устремлены в вечность… на юге, над волнистым обрезом земли, вспухают гнойно-желтые облака, и отзвуки этой пока далекой пыльной бури едва слышны в шелесте сухих трав… высокое индиговое небо, тишина, безлюдье, простор… вековечная арена, самими небесами уготованная для великих и грозных событий…
Придя домой, Олег первым делом разыскал давно уже заброшенный рюкзак, перебрал рубашки, белье и отложил то, что следовало взять с собой. К нему вновь возвращалось давно забытое волнение сборов в поле, которое составляло когда-то одну из прелестей экспедиционной жизни.
За этим занятием и застала его жена, вернувшаяся с работы.
— Что за новости? — Она остановилась в дверях, переводя удивленный взгляд со взъерошенного мужа на ворох одежды на тахте и обратно.
— В резиновый карман табак и спички, револьвер — в задний, компас — в боковой! — Олег говорил с афтэковской интонацией.
— Нет, что это значит? Выпил, что ли?
— Что мне выпивка? — продолжал он тем же тоном. — Она не стоит одного ночлега под спальным, шерстью пахнущим мешком, одной щепотки тающего снега, одной затяжки крепким табаком.
— Оставь в покое свои стихи! — начала терять терпение Эльвира.
— Это не мои. Это Симонова.
— Тем более. Объяснишь ты мне наконец, что здесь происходит?
Поделиться книгой: