Православие и грядущие судьбы России

Свожу все к кратким положениям. Совесть — есть внутренний закон, закон, Богом вложенный в сердце человека, закон, сокровенный в этом сердце так глубоко, что ни стеснить его, ни ограничить в его внутреннем действии никто совне не может, кроме самого носителя сего закона — человека. Другое дело — проявление сего закона вовне, в слове, в деле. Но ведь это будет уже не свобода совести, а свобода слова, свобода действий в отношении к другим. Смешивать эти понятия — значит подменивать их одно другим. Свобода слова, свобода действий одной личности всегда непременно ограничивается такою же свободою других, соприкасающихся с нею. Когда лжеучитель распространяет свое лжеучение, он касается уже совести других, часто немощных, которые не в состоянии, по своей простоте, возражать ему. С его точки зрения, по суду его искаженной совести, он творит благо. Но если закон отличает истину от лжи, если для него не безразлично: распространяется ли истинное учение или зловредная ложь, просвещаются ли русские люди благодатным, воспитывающим народный дух учением православия или заражаются непримиримою враждою к нему, враждою к Церкви — союзнице государства: то он должен стать на страже истины и сказать твердо лжеучителю: доселе прейдеши и ни шагу далее! Не смей касаться чужой совести! Тут предел свободе лжеучителя, предел — не свободе его совести — пусть его верует, как хочет, молится, как ему угодно, — а предел свободе его слова, его действий (ибо, допустив свободу слова, нельзя логически отрицать уже и свободу действий). Необходимость полагать такие пределы естественно вытекает — во-первых, из чувства государственного самосохранения: доколе Россия живет идеалами православия, дотоле государство обязано, в своих же интересах, охранять сии идеалы от искажения и разрушения, православную совесть от оскорбления, духовное единство русского народа от раздробления по сектам, братскую любовь от сектантской вражды и духовного междоусобия. Во-вторых, пределы свободы пропаганды нужны для государства из уважения к святой истине Христовой, православным государством признаваемой, и во имя простой справедливости: надо же оградить простецов от вторжения в их совесть; не может же православное государство спокойно смотреть, как беззащитных младенцев веры враг берет и уводит в плен заблуждений, как поселяет вражду, самую ожесточенную — религиозную вражду между русскими людьми, между членами одной и той же семьи. Наконец, закон должен положить предел свободе всякой пропаганды уже для того, чтобы не противоречить самому себе. Если право привлечения инаковерующих к своему исповеданию предоставлено нашими Основными законами одной только Церкви православной, то ясно, что для всех сект и расколов такого права не существует, а следовательно, всякая пропаганда лжеучений должна быть законом воспрещена. И это тем более, что Государь наш именуется в законах защитником и покровителем Церкви православной, каковое именование обратилось бы в простой почетный титул, если бы закон не ограждал его жизненную силу строгим воспрещением всякой пропаганды угрозою кары за таковую...

Сторонникам раскола очень хотелось бы, чтобы закон называл их духовных (какие они «духовные»! Ведь в расколе благодати нет) — «священнослужителями». Ссылаются на римско-католиков и армян, указывая, что вот-де не боятся же называть их митрополитов, епископов и др. духовных лиц присвоенными им именами. Да, не боимся, ибо и у католиков, и у армян православная Церковь признает иерархию и приемлет от них приходящих в их сущем сане. А раскольничьих лжеархиереев и попов она признает простыми мирянами и принимает их как мирян. Уже по одному этому нельзя заставить закон величать их так, как величают раскольники. Но, кроме того: довольно с них и того, что закон усвоил им вовсе на деле им не принадлежащее наименование якобы «старообрядцев»: ведь если уж прилагать сей термин, то позволительно было бы не к раскольникам, а только к единоверцам. И почему это такая милость к раскольникам: нас хотят заставить величать даже по закону их лжеиерархов и попов священнослужителями, а вот нам хотят запретить называть их так, как велит нам наша православная совесть? Ведь уж если свобода и уважение к совести и убеждению, так и нам дайте сию свободу! Позвольте нам именовать их так, как велит нам Церковь своими канонами, а не мирская власть ее законами. Я уже не говорю о том, что наименование священнослужителями раскольничьих лжепопов и лжеархиереев будет великим соблазном для простецов православных. Ведь наша простота доходит до того, что в пребывание армянского католикоса в Петербурге простецы подходили к нему под благословение, хотя по канонам церковным он и есть еретик. Надо же ограждать младенчествующих в вере от соблазна, а для сего гражданский закон должен держаться, по крайней мере, в сем отношении воззрений православной Церкви и не угодничать пред расколом. Во имя терпимости к расколу не оскорбляйте православных. Не забывайте, что и правительство наше должно быть по духу только православное...

Христиане ли мы?

Вместо очередных дневников на темы по вопросам о текущих явлениях церковной, общественной и государственной жизни, хочу побеседовать с читателями «Троицкого Слова» на более тревожную тему: христиане ли мы? Ряд бесед на эту тему был предложен мною в доме одной почтенной ревнительницы Православной Церкви в Петербурге (слава Богу: еще есть такие и в маловерном Петербурге); сущность их и предлагаю здесь, хотя эти размышления уже и изданы мною в виде книжки, под названием «Где же наше христианство?».

I

Боюсь судить других, потому что боюсь суда для себя самого. Но не для того, чтобы судить, не для того, чтобы искать и карать виновных, а для того, чтобы все могли видеть воочию причину тех бедствий, какие обуревают нашу несчастную Русь, для того, чтоб услышали, наконец, те, кто еще имеет уши слышать, вот для чего наш пастырский долг властно повелевает нам, пастырям, беспощадно обличать зло, говорить Божию правду не только малым сим, но и сильным земли... Я уже слышу голос современных книжников и фарисеев:

«Вот еще явился пророк-обличитель! Кто дал тебе на это право?» Слышу, но не смущаюсь: если мы, епископы, будем молчать, то от кого услышат истину люди Божий? Нам заповедано: настой, запрети, умоли, и мы должны это делать, как бы ни было слово наше горько, а вот те книжники и фарисеи, о коих я упомянул, те представители печати, которые самочинно, не будучи призваны, пишут обличения по адресу власть имущих — вот они-то и суть настоящие самозванцы...

Итак, смотрю я вокруг — и сердце сжимается болью. Страна наша величается православною, следовательно — в самом чистом значении слова — христианскою, а где оно — наше христианство? Куда ни посмотришь — самое настоящее язычество! Какому богу не служит теперь русский человек? Один — золотому тельцу, другой — чреву, третий — своему ненасытному «я». Простой народ пьянствует, полуобразованный — безбожничает, якобы «интеллигент» — мудрит без конца... Вси уклонишася, вси непотребни быша! Ложь въелась до мозга костей в людей, которых хотели бы видеть «лучшими». В нашей «Государственной Думе» с пафосом рассуждают об отмене смертной казни для тех извергов рода человеческого, которые беспощадно убивают невинных детей, издеваются, бесчестят даже трупы несчастных девушек и всем этим похваляются, потеряв не только образ человеческий, но и скотский: вот об этих адских выходцах — у наших «законников» нежная забота, для них, видите ли, надо отменить смертную казнь: пусть себе сидят в теплом казенном помещении и едят народный хлеб, пока не убегут, чтоб дорезывать других. Ну а вот если один член сей человеколюбивой думы оскорбит словом — только одним невежливым словом другого — на казнь его, на смертную казнь!!! Ведь что такое поединок, как не смертная казнь друг другу? Что это, как не дикая расправа? Где же законы? Где человеколюбие? Где, наконец, то христианство, во имя коего эти лицемеры хотят отменить смертную казнь для злодеев? Кто решится назвать таких господ христианами? Не позор ли для Церкви считать их своими членами?

Вот — члены высшего государственного учреждения. Идет речь: когда назначить заседание? И назначают — в самый канун Сретения Господня в 8½ часа вечера. Духовенство протестует. «А почему же нельзя? — Ах, мы забыли...» Скажите: что это — христиане? Это — православные? Они и великих праздников Господних не помнят: до того ли им, чтоб помнить средние или в честь святых Божиих?

Впрочем — помнят: новый год, это — величайший у них праздник. Почему? Конечно, потому, что в полночь на этот день они совершают возлияние тому богу, коему служат с особым усердием всю свою жизнь. Скажите: христиане это?

II

Под праздник идет в театре кощунственная пьеса; со страхом верующий помышляет: сохрани Бог — за такое кощунство обрушится театр и похоронит несчастных зрителей, которые привели сюда — увы! — даже деток своих... А зрители благодушествуют, участвуют в кощунстве. Опять скажите: да неужели можно назвать их христианами?

Скажут: зачем же разрешают? Нет, скажи мне ты, именующий себя православным: зачем ты-то идешь в театр? Не столь виновен тот, кто соблазняет тебя: он делает свое дело: потеряв совесть, он наживает себе деньги; начальство не препятствует ему в том, ибо полагает, что ты — не дитя и тебя ведь никто не тащит в театр насильно; чего доброго — пожалуй, ты еще будешь роптать, если запретить театр, хотя и следовало бы запретить; но я спрашиваю тебя: где твоя-то совесть, если ты христианин? Да разве христиане не могут, если только захотят, сделать все театры пустыми? Стоит им только твердо сказать: «Не пойдем!» — и театры опустеют. Но театры полны: где же христианство?

То же — с печатью. Жалуемся, что задушила нас грязная, порнографическая литература, что отравляет нас иудейско-масонская печать: кто же виноват? Иудеи и масоны, опять скажу, делают свое дело — отравляют нас, подрывают под самые основы нашего государства, нашей Церкви — но, господа, ведь они не могут же навязывать нам своих книжек, своих газет — насильно; ведь можем же мы с негодованием отвращаться от этой отравы: кто же виноват, что мы отравляемся? Кто же мешает православным русским людям согласиться — в руки не брать ни одного иудейского листка, не подписываться ни на одну вредную газету? Ведь если бы мы в самом деле дорожили святынями православия, если бы ревновали о славе имени Христова, то не посмел бы ни один враг христианства проникнуть в нашу среду, ни один листок, ни одна газета не нашла бы себе читателя среди нас. Но этого нет; безбожная литература свободно гуляет не только среди легкомысленной молодежи, но и среди людей степенных, пожилых, которым, казалось бы, если они христиане, было и грешно, и стыдно брать в руки такую дрянь. Иудейские газеты распространяются сотнями тысяч экземпляров, безбожные книжонки выдерживают по нескольку изданий, их читают, создают около себя губительную атмосферу мысли, задыхаются в ней и жалуются еще: жить тяжело! Дышать нечем!.. Да и поделом: оставили источник воды живой, благодатной — учение Христа Спасителя и Его Церкви, отравляетесь мутью всяческих лжеучений, становитесь бессознательно Язычниками в своем миросозерцании; кто же виноват? Где ваше христианство? Пойдем дальше.

III

Кому неизвестно, чем отличились наши учебные заведения — средние и высшие — в последние годы? Кто там учит? Много ли там оказалось педагогов-христиан, твердых, крепких в вере, готовых на все ради Христа? Увы, если и были немногие, то им пришлось перенести чуть ли не мученичество от сведенной с ума молодежи. А где же были родители учащихся? Почему они не заступились? Да странно было и говорить о таком заступничестве: вот именно родители-то, в огромном большинстве, и оказались на стороне развратителей их детей, они-то и травили немногих наставников, не преклонивших колена пред современным Ваалом безбожия и безначалия. Что ж, ужели можно назвать таких отцов и матерей — увы! — были и матери в числе сих травителей! — ужели, говорю, можно, не оскорбляя христианства, назвать их христианами?! До чего мы дошли! До какого позора пред всем миром христианским!..

Но и этого мало: мало было развращения средней и высшей школы. Оно спустилось и в низшую народную. И сюда направились толпы ни во что не верующих, никаких авторитетов не признающих учителей и учительниц, чтоб развращать души малых сих, младенцев в вере — детей народа. С изумлением смотрел народ на то, что творится в его школах. Ко мне лично приходили простые мужички и плакали, рассказывая о том, что возмущало их душу. Наши протесты, протесты даже повыше нас стоящих иерархов Церкви Христовой — оставались без последствий. Приходилось одно: учить добрых крестьян забастовкам против таких учителей и учительниц, которые губили их детей. Это средство иногда действовало: учащих переводили, только переводили, а не удаляли совсем из народной школы. Зараза переносилась в другое место. А если не удаляли, то крестьяне, выведенные из терпения открытою пропагандою учащих; — бывали случаи — сами расправлялись — секли негодных учащих. Знаю два случая с учительницами и могу сказать, что это средство оказывалось действительнее забастовки, ибо учительницы те улетучились в другую губернию. Так вот что творилось — а кто поручится, что и теперь не творится? — в нашей народной школе. Немного переменилось с того времени и теперь. Еще в январе месяце пришлось читать официальное донесение священника, законоучителя земской школы, о том, что учитель дал ему пощечину — ни за что ни про что. Еще на днях писал мне один уездный о. наблюдатель, как один почтенный г. становой пристав на именинном обеде поднял земского учителя за густую его шевелюру во время тоста за Государя Императора и продержал в стоячем положении, пока пели «Многие лета», потому что сей земский учитель не изволил добровольно встать во время тоста, показавшегося ему «несимпатичным...». Да, еще много и теперь — о, как много таких педагогов по селам и деревням Русской земли!

Вот, в Москве в конце лета нынешнего 1910 года собирается большой съезд деятелей по народному образованию. Что-то не слышно, пригласят ли на него деятелей наших церковных школ. А таких школ на Руси побольше 40 000, с 2 миллионами учащихся: казалось бы, стоило оказать внимание нашим деятелям, следовало бы выслушать их авторитетный голос... Но церковной школы для этого съезда будто не существует вовсе...

Так вот и судите, и решите: в христианской ли земле мы живем? А ведь если бы мы были христиане, то просто не допустили бы у себя ничего подобного. Раз учитель — где бы то ни было — в средней или низшей школе — безбожник, и мы это знаем, то — ни одно дитя не пойдет в такую школу! Пусть г. учитель сидит без учеников! А учебному начальству — требование, именно требование, а не просьба — сменить безбожника-анархиста! Но, увы, я уже выше сказал: такому-то учителю везде и поддержка... Так как же смеем мы называть себя христианами?!

IV

В нашем законодательстве тоже не все здорово, не все строится по началам христианства. Возьмем хотя бы ту же народную школу. В последнее время много говорят о решении думской комиссии по народному образованию передать все церковные школы в ведение Министерства народного просвещения. Во имя и ради чего? Говорят: надобно объединить все школы в одном специальном ведомстве. Так, но почему же начинают не с того конца? Почему ни слова не говорят об изъятии школ из всех других ведомств, ни малейшего прикосновения к воспитанию души народной не имеющих, — ну хотя бы железнодорожного? Почему хотят отнять народные школы именно у Церкви-матери? Почему именно эти школы хотят извести измором — не давая на их строительные нужды ни гроша, всячески сокращая на них кредиты, а главное — клевеща на них без зазрения совести? Ведь чего-чего ни говорят, чего ни печатают о них! И слабы-то они, и «духовносословны», и народ-то к ним «безучастлив», и духовенство-то ничего не делает, и прочие безумные глаголы... Но ведь все это — сама бессовестная ложь! Ведь этого доказать никто не может! Но нашим «законодателям» дела нет до правды: им нужно во что бы то ни стало вырвать из рук духовенства это могучее средство воздействия на народ, лишить духовенство возможности воспитывать народ в духе Церкви, в заветах родной старины, поставить их «под педагогический надзор» и земства, и якобы министерства, на самом же деле — гг. Родичевых, Милюковых и кого-то еще похуже... Эти господа уже позаботятся наполнить школы родными им по духу учителями, вроде тех, о коих я только что говорил. Ведь они всею душою ненавидят Церковь Христову, они стремятся к ее разрушению, к вытравлению заветов Христовых из народной души: министерство тут — только ширма одна, а в земстве у них всюду есть свои люди, которые сумеют свое дело сделать незаметно, постепенно, вливая яд каплю по капле, захватывая душу народную во исполнение завета гг. Писарева, Чернышевского и комп., заповедавших еще полсотни лет тому назад: «поймать таракана...» И особенно возмутительно то, что ведь эти радетели народного образования, ставящие «конфессиональность после интенсивной грамотности, арифметики, маленькой географии и маленькой истории родной страны» — последнее, конечно, с устранением всякого упоминания о том, что составляет душу нашей истории, ее жизненный нерв, — все эти господа ведь именуют себя христианами, да еще — поди — едва ли не самыми идеальными христианами! Один из них ухитрился недавно с кафедры Государственного Совета бросить мне обвинение в атеизме за то, что по вопросу о свободе совести я в своей записке высказался в смысле недопущения полной свободы проповеди для сектантов и раскольников и вообще для иноверцев, ибо совесть раскольника иногда требует Царя называть антихристом, а Церковь — вавилонскою блудницею... Вот каковы эти гг. «христиане»! Вот каковы наши «лучшие люди», избранники якобы народа, наши законодатели! Они смеют прикрываться именем христиан, будучи на деле толстовцами! Толстовщина так глубоко пустила корни в нашу Государственную Думу, что, кажется, уже получила право гражданства во многих законах. Самое главное зло — это новый принцип: быть милосердее Самого Господа Бога к нераскаянным преступникам. Разве не из этого принципа вырос законопроект, например — об «условном» осуждении? Человек сделал преступление и не думает раскаиваться в нем, а его уже прощают — не говорите мне, что это не прощение, а условное осуждение: останется безнаказанным лишь тогда, если не повторит преступления, — он проще поймет, что «первая вина прощается». Благо, такая пословица есть. Но пословица имеет не юридический, а нравственный смысл, она подразумевает раскаяние. Но и этого мало нашим толстовцам: они поднимают вопрос об отмене смертной казни. Господа! Да примите же во внимание, что нынешние преступники нередко сами себя казнят, но не каются — кончают самоубийством, но не открывают тайных пружин своего злодеяния. Хотя бы поставили вы условием: если приносит искреннее раскаяние — смертная казнь заменяется гражданской смертью так или иначе. Если вы веруете в вечную правду Божию, то не идите же ей наперекор! Господь простил разбойника на кресте только одного — покаявшегося. Да и то — простил, рай обещал, а от креста не освободил. И сам покаявшийся разбойник снятия со креста не просил, он покорно умер на кресте. Господь пошлет грешников на Страшном суде Своем — в муки вечные, правда, не им, а диаволу и аггелам его уготованные, а все же внимайте, как грозен будет суд Его на грешников. Так ужели вы хотите быть милосердее Его — воплощенного милосердия? Но с сими господами говорить бесполезно: разве они говорят искренно? Они ведь только закрываются лоскутками, вырванными из Евангелия, а в целом его не хотят читать. Что им до Христова учения? Им бы только смутить совесть в простых верующих: разве это — христиане?..

V

В так называемом «большом свете», у людей, считающих себя образованными, просвещенными, теперь завелся обычай устраивать балы и вечера под праздники. В церквах идет всенощная, а у них съезжаются гости на бал. Молодежь танцует, проще говоря — пляшет в те святые часы, в которые православные хвалят имя Господне. И идет бал до 5–6 часов утра: вот так всенощная! И спят во время литургии, проплясав всенощную... С болью сердца пишу эти строки: знаю лично таких, даже православных, даже — хотелось бы сказать — благочестивых, но вот, подите же, и у этих верующих душ недостает мужества восстать против такого богохульного обычая! Знаю таких, которые стараются, для очищения совести, отстоять пред своим балом коротенькую всенощную, понуждают себя, легши в постель в 5 час. утра, встать в 9, чтобы по требованию православной совести быть и у обедни: воистину подвиг, но — разумный ли? Нужен ли он? Ведь это — пусть мне простят эти добрые христиане, это — служение двум господам, а не подвиг... Это мученичество не ради Христа, а ради мира и князя его (Иоан. 16, 11). И тем оно грешнее, что детки-то таких подвижников уже не в силах нести подобный подвиг: они после бала спокойно спят до полудня, и в храме Божием их не видно, и святых впечатлений их души не переживают, и растут они, бедные вне церковных благодатных веяний... О, хоть бы их-то пожалели!..

Но мир беспощадно суров в своих требованиях. Еще борются в своей совести люди старые, воспитанные под благотворными веяниями доброго старого времени; а помоложе, а полиберальнее — уже с покойной совестью меняют богослужение на бал. Христа на Велиара.

Зараза идет глубже и дальше. Сатана в лице своих слуг становится все наглее; и неудивительно: ниоткуда ему отпора нет, даже верующие стыдятся открыто стать на сторону Христа, отчего же ему не командовать над неверующими? Ведь это — его союзники, они сами рады идти ему на службу. И вот он командует; беру прямо факт: в прошлом году в самый праздник Входа Господня во Иерусалим или Вербное воскресенье, в некоторых высших учебных заведениях в Петербурге были экзамены... Не чернилами, а горькими слезами писала мне одна благочестивая мать, что ее детей заставили профессора пойти в этот день на экзамен, но идти надо, иначе в другой класс не переведут... Вот к чему ведет наше равнодушие, наша теплопрохладность в вопросах веры! Я уже не говорю об открытых врагах веры, об этих безбожниках-профессорах: христиане ли они? Вероятно, они сочли бы подобный вопрос оскорблением: «Отстань-де ты с своим христианством-то», — нет, я спрашиваю вот этих родителей, которые сами идут и детей ведут на бал в вечер субботний, свитающи во едину от суббот (часы священные! часы всемирной радости!): станьте в совести своей пред лицем Божиим, воззрите в благоговении на святое Христово Евангелие, на тот крест, который орошен Его пречистою кровию за грехи наши, вы, именующие себя христианами, вы, не желающие отрекаться от сего святейшего звания: скажите мне: христиане ли вы? Не бойтесь сознаться в том, в чем обличит вас совесть ваша, не оправдывайте себя, не допускайте и мысли оправдания: суд Божий — не суд человеческий, а вы стоите на суде Божием! Верьте, что как только вы изречете над собою приговор, вы почувствуете в себе прилив мужества: вы тут же дадите себе слово никогда больше не посещать ни театра, ни бала накануне праздников; вы почувствуете в себе силы не только сдержать свое слово, но и привить себе благодатную привычку бывать в эти часы в храме Божием, а затем — таково свойство духовной жизни — затем вы ощутите в себе потребность и непреодолимое влечение слушаться совести, в которой будет говорить ваш Ангел-Хранитель, слушаться Христа, поручившего дело вашего спасения Церкви, а следовательно — слушаться матери-Церкви... А раз вы обратитесь к сей благодатной матери — она укажет вам путь духовного обновления, откроет пред вашими очами иной мир, мир, дотоле, может быть, вам еще неведомый, и начнется иная, не только разумная, но и достойная богоподобного существа жизнь... Так, — кто знает? — так, может быть, совершится Божией благодатью переворот, начавшись с отречения от мирского обычая, и из этого отречения, этого малого некоего подвига во имя Христово и силою Христовою (опытом теперь видите, что и сего малого дела без Его помощи вы не в силах сделать), произрастет велие древо — ваш внутренний человек в вас воскреснет, станет расти, над вами откроется духовное небо, и вы ощутите в себе зачатки того царствия, которое, по слову Христову, внутрь нас есть...

VI

Есть порок, о котором мы, пастыри, как-то стесняемся много говорить: думается, что у всякого совесть есть, что она, совесть, не молчит же, обличает этот порок, что есть у людей стыд, который, естественно, побуждает людей укрывать его от посторонних глаз: не довольно ли этого? Но, может быть, именно в силу такого нашего излишне-снисходительного суждения порок этот растет, постепенно заглушает чувство стыда, а затем заставляет молчать и совесть... Порок становится обычным явлением жизни, на него привыкают смотреть как на что-то простительное, как на слабость: ведь «все», ну, не все, то почти все — им заражены, ведь это — личное дело каждого, за кем греха не водится?.. И мы закрываем глаза, боимся делать даже намек согрешающему брату, — даже мы, пастыри, знаем этот порок, но будто не замечаем его... Вы знаете, о чем я говорю: это — похоть плоти во всех ее проявлениях! Высшие сановники, руководители юношества, гг. ученые профессора, представители искусства и литературы, промышленности и торговли, простые ремесленники, прислуга, солдаты, извозчики — да кто неповинен, в той или иной степени, в этом грехе? Простой деревенский люд грешит естественно: блудит, прелюбодействует, грех грехом еще называет, а городской обыватель греха уже не хочет знать: чем выше стоит он на лестнице общественного положения, тем меньше тревожит его совесть: одни меняют себе жен и наложниц чуть не каждый год, другие отбивают их друг у друга, богачи не стыдятся иметь по нескольку «содержанок», даже богатые дамы «содержат» молодых людей для разврата. Спросите духовников, — они обязаны строго хранить тайну исповеди, отнюдь не называть имена кающихся, не указывать мест, где творился грех, но свои общие наблюдения за нравами могут высказать: спросите их и вы услышите такие жалобы, такие стоны души, и именно по поводу вот этих тяжких плотских грехов, что страшно становится за человечество и невольно приходит на память страшный приговор неумолимого суда Божия на допотопных грешников: и воззрел Господь на род человеческий, и увидел, что люди стали плотью... Все погрязли в грехи плоти, все стремятся служить плоти, только плоти... И в наше время много ли избранников благодати, не осквернивших себя похотию плоти хотя бы только в мыслях, в пожеланиях?.. Где они, эти во плоти ангелы? Один почтенный старец-духовник говорил мне, что он каждый раз после исповеди целые сутки не может себя успокоить душою, страшно страдая за исповедников... Приходится слышать о таких грехах, о таких мерзостях, каких и не могло себе представить его воображение. Человек не только уподобляется скотам несмысленным, но и превосходит их. И что особенно страшно: зараза идет с молодежи, которую мы привыкли называть нашею надеждой. Молодежь до того распустилась, что большинство ее физически истощено, заражено омерзительными болезнями, открыто ходят в дома свиданий, устраивают тайные общества «огарков»; распутство растет, печатный станок дает ему обильную пищу... Полюбуйтесь, какие выходят теперь книжки, — вот, например, объявленьице из большой петербургской газеты, считающейся едва ли не самою порядочною газетой и читаемой всеми высокопоставленными лицами: «В вихре наслаждений!!! Записки массажистки... Пикантные рассказы из интимной жизни современного Парижа. Книга рисует в ярких красках картину полового извращения во всех видах...» Вы скажете: да ведь это — учебник разврата, распутства, это — Бог знает какая мерзость!!! Да, все это правда. И все это разрешается... во имя свободы печати!! Ужас берет, когда подумаешь: если это возможно и допустимо, то что же не допустимо?.. Разве одно только: нельзя безнаказанно бранить премьер-министра? Но, кажется, и это иногда допускается... А уж богохульство-то является самым заурядным явлением. Так скажите же ради Бога: ужели можно нашу страну назвать христианскою, а нас — христианами? Воистину, имя Божие хулится чрез нас у каких-нибудь язычников — детей природы, и они, указывая на нас, говорят: «Где же светлый Бог вот у этих православных?»...

VII

Смотрю я на мир промышленный. Купцы, ремесленники, фабричные... Как в котле кипит их жизнь. У каждого своя забота, своя работа. Одних гонит нужда, потребность насущного хлеба, других — корысть, жажда богатства... Но у всех — одно на уме: деньги... И те, и другие в своих заботах, в своей суете не знают меры и границ. Богатому хочется быть еще богаче, и не удовлетворится он, аще и весь мир приобрящет; бедному труженику хочется, чтоб сыта была его семья, чтобы была она всем довольна, чтоб дети не нуждались так, как нуждается отец; а затем — отец мечтает отложить копеечку на черный день, а там — доставить себе удовольствие... И все, говорю, сводится к тому же знаменателю — деньгам. Многие ли помнят, зачем они живут на свете? А превратившись, в духовном отношении, в какие-то машины, и те и другие забыли, что они не животные, не машины, что есть вечная жизнь, для которой эта временная есть только — некая школа, преддверие, один миг. Все это возвестил нам наш Спаситель, и не только возвестил, но и трогательно зовет туда, в эту блаженную вечность, зовет, и руку простирает, и помощь обещает, да и все препятствия устраняет с пути. Знает Он, всеведущий и милосердный, что и хлеб нам насущный нужен, и говорит: просите, и дастся вам; молитесь: Отче наш, хлеб наш насущный даждь нам днесь... и будете услышаны... Но ищите прежде всего царствия Божия и правды его и сия вся — все, что вам потребно, без чего жить не можете на земле, — все будет вам дано в придачу к тому единому на потребу — царствию Божию... Казалось бы: что еще нужно христианину? Чего ему недостает? Опыт показывает, что Христос Спаситель верен слову Своему: чудо умножения хлебов совершается Им на наших глазах постоянно. Посмотрите на бедняка, трудящегося не ради прибытка, а ради исполнения заповеди Божией, трудящегося и от своих трудов праведных ради Бога с ближним делящегося: нет у него ни капиталов, ни богатств, но зато с ним всегда милость Божия, он всегда сыт и доволен, и семья его видимо Богом благословляется: дети его радуют ученьем и поведением, выходят в люди и готовят ему спокойную старость... Казалось бы: для тех, кто считает себя христианином, в ком не погас еще луч веры, такой пример — лучшее побуждение к подражанию, к ободрению унывающего духа, а для тех, кого Бог наделил излишком — какой, простор жить для Бога и ближнего! Сколько можно сделать добра! Как можно украсить, сделать поистине счастливою счастьем ближнего свою жизнь! Ведь нет легче заповеди о милосердии, и нет добродетели, которая так скоро и так могущественно могла бы преображать наше сердце, делая его милующим, как добродетель милосердия. Господь и на Страшном суде Своем будет судить именно по этой добродетели, и потому-то и будет сей суд столь строг, а грешник на нем столь безответен, что добродетель милосердия так свойственна сердцу человеческому, так сродна ему, мила, любезна и доступна, как никакая другая... Вы, еще не отрекшиеся Христа, еще именующие себя Его святым именем, вы — христиане! Останьтесь хоть на минуту наедине с самими собою, загляните, при свете Христова учения, в свою совесть... не бойтесь, люди не увидят вас, ради Бога не лицемерьте: ведь Бога не обманешь; если верите еще в Бога, то вот и скажите себе перед Богом всю правду о самих себе: христиане ли вы? Не на словах, а по совести, на деле скажите, не обманывая самих себя... Христианин ли ты, поденный труженик, не знающий для себя отдыха в беспрерывной почти работе! Подумай: отчего так унывает твой дух? Откуда эта по временам такая безысходная тоска? Отчего не спорится у тебя и работа? Не покладаешь ты, кажется, рук, а дело у тебя будто уходит из-под рук. Я не говорю о тех несчастных, которые заливают свое горе вином; я к тебе обращаюсь, честный труженик: чего недостает тебе для полного счастья? Знаю, ты скажешь: средств к жизни мало, недостаток одолел. Так, но в том-то и дело, что ты сам не видишь, почему как будто нет Божия благословения на твоем труде. Я помогу тебе решить этот вопрос, если ты только в Бога веруешь, если в совести своей лукавить не будешь. Прежде всего спроси самого себя: так ли ты трудишься, как Бог заповедал? Не для того ли только, чтоб побольше денег достать да семью покормить? Ты скажешь мне: а то для чего же? Друг мой, если хочешь, чтоб на твоем труде почивало Божие благословение, то надо трудиться во исполнение Божией заповеди, а не ради корысти; заповедано нам: в поте лица твоего снеси хлеб твой — это первое. Если ты это постоянно себе повторяешь, если говоришь себе: «Бог велел мне трудиться, потому и тружусь», то ты — Божий послушник, и в своем труде Божие дело творишь, а не житейское только, для Божия царствия трудишься, а не для хлеба только насущного. Второе: надобно помнить всегда, что без Божией помощи мы ничего не сможем сделать: без Мене, говорит Христос, не можете творити ничесоже. А чтоб помощь сия пришла к тебе, надо, и приступая к труду, и продолжая его, и кончая, — Богу молиться. Скажи мне: вот стоишь ты за станком, руки твои работают, а ум твой чем занят? Кто мешает тебе хоть от времени до времени ум свой к Богу с молитвою обращать, краткую молитовку творить? Пусть никто не видит этой внутренней сердечной твоей молитвы, а Бог-то все видит, все слышит и невидимо благословит твой труд. И будет твой труд Богу угодным деланием во славу святого имени Его, и почиет на нем Божие благословение, и легко будет тебе трудиться, и во всем будет тебе добрый успех. Есть еще и третье средство привлекать себе Божие благословение: это — надо с Богом делиться от трудов своих праведных. Положи себе за правило: отлагать с каждого рубля на первое время по копеечке на добрые дела: Богу на свечечку, нищему или бедняку на помощь, сироткам на хлеб, на рубашечку... Не нуждается Бог в нашем содействии Ему: силен Он и без нас голодных напитать, сироток пристроить, одеть и обуть; но Он хочет и нас сделать участниками Своих благодеяний людям; Он хочет являть Свои милости — чрез нас, дабы сделать нас Своими верными слугами, Своими поверенными здесь на земле: не великое ли это счастие? Поделись же с Богом своею трудовою копеечкой. Беден ты, много дать не можешь, а вот эту-то Божью копеечку непременно Богу отдай: поверь, она вернется к тебе целым рублем! У Бога уж такой закон: Он ни у кого в долгу никогда не остается. Не велика сумма копейка, а смотришь, Ангел Божий счет подведет, и щедро Господь тебе за все отплатит. Надо же, надо, брат мой возлюбленный, понуждать себя к исполнению хотя бы вот таких нетрудных заповедей, как заповедь о милосердии. Ведь без этого душа наша мертва — не живет тою жизнию, к какой призвал нас Господь. Что же в том удивительного, что мы и не знаем этой жизни, не знает наше сердце этой радости во Христе Спасителе нашем, и тоскует наша бедная, голодная душа?! Ведь она по природе своей — христианка; ведь она сотворена не для этой краткой, земной, суетной жизни: она создана для вечной радости у Бога: как же ей не тосковать, не стремиться к чему-то такому, чего не найдешь на земле? Начни жить по-Божьи, храни свою совесть, трудись для Бога, делись с Богом от трудов, очищай свою совесть святыми таинствами Церкви, не пропускай ни одного праздника, не посетив храма Божия, и ты ощутишь в себе новые силы, почувствуешь, что началась другая жизнь, дотоле тебе незнакомая, и ты поймешь, что ты только теперь стал христианином, а доселе только именовался им, а на деле еще не знал, что такое христианин... Счастья тебе желаю, дорогой собрат, не от себя говорю тебе, а от имени Церкви-матери нашей благодатной, от имени Самого Христа — вот от имени Кого путь к счастью тебе показую!

VIII

Теперь обращаюсь к тебе, состоятельный русский человек, — купец, фабрикант, промышленник, тебя спрашиваю: христианин ли ты? Не к тем богачам я слово мое обращаю, о коих говорит псалмопевец — «утолсти, расшири, забы Бога, спасающего его», — хотя, о как рад я был бы, если бы кто-либо и из них преклонил ухо свое к моему смиренному пастырскому слову, — но теперь я говорю тому, кто считает себя православным христианином... Брат возлюбленный! Проверь и ты свою совесть! Лучше самому, став пред Богом, обнажить язвы души своей, чем стать пред лицом всех ангелов, всех святых Божиих и всего рода человеческого и быть обнажену пред грозным Судиею мира... Ради Бога — не обманывай себя — пожалей себя! Вспомни, что ничего с собою в могилу не возьмешь, вспомни, что ты в сущности не хозяин, а только приставник Божия на земле достояния. И должен отдать отчет о приставлении домовнем. Твой Домовладыка есть Христос, искупивший тебя кровию Своею. Он поручил тебе все, что имеешь, что Он посылает тебе. Своего у тебя ничего нет. Если ты считаешь себя христианином, то ты должен согласиться со мною в этом. Вспомни того богача, которому Бог сказал: «Безумие, в сию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовал еси — кому будут?!» Прислушайся в тиши уединения, не говорит ли и тебе твоя совесть: вот и ты копишь злато на злато, капитал на капитал: что же, будет ли когда-нибудь конец этому скоплению? Знаю, что душа человеческая меры не знает в своих стремлениях: но ведь вот эта-то ненасытимость и доказывает, что не тем ты ее насыщаешь, чем должно... Она жаждет вечного, а ты питаешь ее временным, она ищет нетленного, а ты подносишь ей тленное, она ищет Бога, а ты влечешь ее к твари гибнущей... Нет, ничем тебе ее не насытить из земных благ, хотя бы всем миром ты овладел! И чем больше ты будешь приобретать, тем сильнее будет эта жажда. Как соленой водой жажды не утолить, так земными благами души не насытить. Вот настанет час твоей смерти: тоскующая, неудовлетворенная душа будет искать себе отрады, утешения в прошлой жизни, но увы! — ничего не увидит позади себя, кроме груды холодного металла, который будет для нее то же, что прах земной... А сколько можно бы сделать добра при помощи этого металла! Какою светлою радостью сияла бы душа, если бы вместо этого праха-металла она увидела вдов и сирот, тобою утешенных и облагодетельствованных, увидела храмы Божий, тобою украшенные, увидела все то добро, какое по внушению твоей совести сделал ты в продолжение своей жизни, употребив Богом тебе ниспосланное достояние на это добро! И возрадовались бы сему ангелы Божий и отнесли бы твою душу туда же, куда отнесли они душу бедного Лазаря — на лоно праотца Авраама! И услышал бы ты глас Небесного Домовладыки: вниди, рабе благий и верный, в радость Господа твоего: «о мало был еси верен», в ничтожном и земном ты оказался верным — «над многими тя поставлю», соделаю тебя участником Моего царства небесного! Брат мой возлюбленный! Оторвись хоть на минуту от суеты, тебя порабощающей, войди в храмину души твоей, останься там один, сам с собою наедине, представь себе, что наступает, что вот уже наступил последний день, приближается последний час твоего земного странствования... Что бы ты сделал в этот страшный последний час? Жизнь кончена, зовут туда, откуда нет возврата, а там потребуют строгого нелицеприятного отчета. Нагим ты пришел сюда на землю, почти нагим — лишь в погребальных пеленах, хочешь ли, не хочешь ли, а должен отойти туда. Ничего-ничего с собою не возьмешь. Все здесь же останется... Что бы ты сделал тогда? Конечно, ты готов бы был все отдать до последней копейки первому встречному бедняку, только бы не связывало тебя твое богатство здесь в совести твоей, не тянуло бы оно тебя к земле. Так вот и подумай теперь: не лучше ли, пока еще есть время, пока ты живешь на свете, благоразумно употреблять избытки своего достояния по Божию указанию, как заповедует Господь в Евангелии и в святом слове Своем? Понудь же себя хоть немного, начни исполнение заповеди Божией, сделай первый шаг, и ты почувствуешь, что в тебе, в твоем дотоле холодном сердце как будто вспыхнула светлая искорка Божия, душа твоя увидела просвет, и ты начинаешь понимать, что такое добро, как оно животворно, как близко к тебе счастие, о коем и говорит Господь: царствие небесное внутрь вас есть... Ты тут только познаешь, что такое истинный православный христианин, увидишь, что ты доселе был только по имени христианин, а теперь, только теперь ты сделал для себя самого великое открытие...

IX

Есть еще великая скорбь сердцу пастырскому, есть позорный порок и у богатых, и у бедных людей, порок, лишающий и тех и других Божия благословения. Это — недостаток честности, совестливости или проще — добросовестности. Ложь, обман у нас редко считают за грех. Правда, на словах в этом сознаются, но на деле этот порок обычное явление. Спаситель сказал, что отец лжи — диавол; а вот какой-то сын диавола, может быть, один из тех, о коих говорит Господь в Евангелии от Иоанна, выдумал пословицу: «Не обманешь — не продашь» — и гуляет она по Русской земле среди людей торгового мира. Другой придумал другую пословицу: «От трудов праведных не наживешь палат каменных», и повторяют ее те, которые трудами рук своих приобретают себе хлеб насущный. Третий кощунник взял слова пророка Давида: «Лож конь во спасение» — не надежен конь для спасения, — и переделал их по-своему: «Ложь во спасение»... И вот купец торгует и обманывает, рабочий и ремесленник делают чужое дело и не думают о его прочности, чистоте, добросовестности; чиновник служит и хитрит, торгует своею совестью... И все они только и думают, как бы провести день до вечера. И до того въелась эта нечестность в нашу среду, что сложилось даже как бы присловие: «А кто ныне не подлец?» Как же после этого не спрашивать с болью в душе: да где ныне христиане — у нас, в православном Русском государстве?..

Что же? Ужели так тому и впредь быть? Ужели ложь, обман, подлость, хитрость — все эти мерзости и впредь будут сквернить нашу родную землю, лишать ее Божия благословения? Так уж не честнее ли будет совсем отречься от Христа? Ведь есть же теперь где-то на Урале секта сатанистов; вот и запишитесь, русские люди, в эту секту: это вам будет более к лицу! Слышите, что глаголет Христос: «Что Мя глашаете: Господи, Господи, и не творите, яже глаголю?! Идите от Мене, не вем вас!»...

Больно писать эти строки. Но всмотритесь в жизнь. Вот ищут в городе «честного» дворника, прислугу, рабочего и берут татарина. Почему? Да русские «очень пьют»... Не больно ли это? Не позорно ли? Нужен мастер, артельщик, приказчик — смотришь, взяли немца, чухонца, они, видите ли, толковее русских, русские на руку нечисты, неисполнительны, ленивы... Да неужели все таковы? О, конечно, нет, но трудно найти, но большинство ненадежно, и рад бы русскому кусок хлеба дать, как своему родному, а возьмешь, говорят, и не рад будешь, раскаиваться придется. Рассказывал мне покойный протоиерей Иоанн Григорьевич Наумович, известный миссионер и издатель народных книжек: «Если наймется немец рабочий — ему можно смело поручить всякое дело: честно выполнит и не нужно за ним смотреть. Если вы увидите немца-работника на хозяйском поле и спросите его о чем-нибудь, то он ответит вам на вопрос коротко, не прерывая работы: а если вздумаете отвлечь его от дела разговором, он вам скажет: «Я нанимался работать, а не разговаривать». Так ли поступают наши русские работники? Заговорите с таким в отсутствии хозяина, и он будет рад с вами беседовать хоть целый час. А работа будет стоять...» Скажите по совести: честно ли это? По духу ли истинного христианства?.. И это, к несчастью, повсюду: недаром же хозяева фабрик и заводов предпочитают всяких инородцев, не исключая даже иудеев, своим, русским рабочим, особенно на окраинах России...

Та же нечестность, то же «несовестливое» отношение к делу, к чужому достоянию замечается у нас и в торговле: «Не обманешь — не продашь», а если продашь, то барыша не получишь — это повсюду. Извозчик запрашивает с вас 70 коп. и везет, после переговоров, за 40 коп.; скажите — честно ли он поступает? Ведь он покушается обмануть вас, взять с вас вдвое против того, что может взять, и нисколько ему не стыдно: таков обычай. Но ведь этот обычай — скажем прямо — бессовестный! Торговец запрашивает с вас рубль и отдает за полтину, а иногда и дешевле: честно ли это? по-христиански ли? Мужичок продает на базаре сено: и в сено, для веса, подсыпает песок; а если продает сено не на вес, а возом, то делает воз пустой; баба вливает в молоко воду, подмешивает мел; в масло иногда кладет камень... да всего и не перечтешь: так многообразно проявляется бессовестность наша, с которою сравнится разве только бессовестность иудеев: не позорно ли это? Не обидно ли для нас, пастырей православной Церкви? Что мы скажем в оправдание своих чад духовных иноверцам, сектантам, тем же иудеям, бросающим в глаза упреки: «Вот ваши православные что делают! Им-де нельзя ничего доверить: все испортят, подменят, сделают кое-как!» Как будто Церковь православная учит такой бессовестности! Как будто она одобряет или хотя снисходит ей! Ведь воистину имя Церкви Божией хулится в нас за нечестность и бессовестность нашу! И вот что горько: наши же православные нередко смущаются такими упреками и, уходя в ереси, оправдывают себя тем, что там живут и честнее, и трезвее... Вот до чего мы дожили в нерадении нашем! Вот — наше христианство!

X

Теперь посмотрим поближе на наши добрые дела: все ли их можно назвать христианскими?

Вот богатый человек строит колокольню, отливает колокол, золотит главы... Кто смеет сказать, что он делает не доброе дело?

Однако же по долгу пастыря Церкви я должен предостеречь такого благотворителя от искушения. Ведь может случиться, что он-то будет уверен в себе, что за такое доброе дело ему уготована награда на небесах, а между тем, на суде Божием, он услышит: «Восприял еси благая твоя в животе твоем»... И прежде всего я спросил бы такого доброго человека: с кем он посоветовался, когда решался на свое «доброе» дело? Не своеволие ли это было? А может быть, духовный отец, если только он знал о начинании своего духовного сына, и не давал ему совета непременно делать то, что задумал он? Вот и первое сомнение в чистоте этого доброго дела. Сын православной Церкви твердо должен помнить, что всякое доброе дело может быть и медницей, и сребром, и чистым златом в очах Божиих. Если ты делаешь доброе дело без совета и благословения, если делаешь ради расчетов земных, ради тщеславия, ради наград, орденов и медалей, ради похвалы людской, то твое дело — медница, которою не стяжешь ты себе царствия Божия. Тебя хвалят, тебя прославляют люди: и довольно с тебя этих похвал, этой славы человеческой — не жди себе славы Божией! Нельзя служить и Богу и мамоне, своему грешному «я». И все твое славное, по суду человеческому, дело много-много стоит медницы в очах Божиих, а может быть, равняется и круглому нулю. Не и язычницы ли такожде творят, говорит Господь о таких добрых делах. А если так, то оно теряет уже цену и христианской добродетели, и напрасно себя будет льстить человек, указывая другим на такие добрые дела...

Вот другой любитель благолепия храмов Божиих жертвует на позолоту крашеного иконостаса, делает серебряные ризы на святые иконы, жертвует на поминовение родных, и все это, согласно заповеди Спасителя — от имени неизвестного благотворителя. Это уже поистине доброе дело, исполняемое притом во смирении, как сказано: да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя. Но еще единого не докончил сей благотворитель: не отсек он воли своей, не положил ее вместе с даром своим к подножию креста Господня. Сего ради и его дело — еще только сребро, но не чистое злато в очах Божиих. Хочешь ли, о христианин, да будет оно чистым златом пред Господом? Сице сотвори: вместе с твоим добрым намерением повергни к стопам распятого Господа и твое произволение; нет дара более приятного Господу, нас ради смирившемуся и Отцу Своему послушливу бывшему, даже до смерти, смерти же крестные, как наша воля, — это дрожайший дар Творца Своему богоподобному созданию, эта наилучшая черта богоподобия Божия в нашей душе... Отдай же ее как чистую жертву Господу, скажи в твоем сердце: «Господи! Вот я хочу сделать такое-то доброе дело, но не знаю: угодно ли оно Тебе? Не хочу я, чтоб непременно мое желание исполнилось, хочу, чтоб Твоя святая воля сказалась, а я готов отречься от своей воли и исполнить то, что повелишь Ты... Скажи мне святую волю Твою через моего духовного отца, моего духовного друга, руководителя, к коему расположена душа моя. Если он одобрит мое начинание — слава Тебе: я приму его слово, как ответ на запрос души моей; если же подскажет мне другое доброе дело, паки — слава Тебе: готов исполнить сие, хотя бы оно и не по сердцу было моему ветхому человеку...» Так молись, так ищи воли Божией и верь: никогда Господь не откажет рабу Своему, вопрошающему Его о деле, Ему благоугодном! Ты увидишь, как станут располагаться самые обстоятельства, чтоб не твоя, а Божия воля исполнилась, увидишь, как и сердце твое какая-то дивная сила повлечет к исполнению Божией воли... И будет тогда, только тогда твое дело доброе — чистым златом в очах Божиих.

Аще же не тако — то можно еще сомневаться: действительно ли ты поступаешь как истинный Христов ученик, как истинный христианин?

XI

Из городов пойдем в самую глушь деревенскую. Посмотрим, что там творится у православных христиан в праздники, например, или когда справляются свадьбы, похороны, крестины... Нужно ли много говорить о том пьянстве, которое разливается рекою, о том распутстве и драках, какими сопровождается это пьянство? У кого из людей, ревнующих о Церкви, о родине, о славе Божией, не сжималось сердце болью, не выступали слезы горькой обиды, стыда, унижения за родной народ при виде всех этих безобразий? Какой-то пьяница придумал складное слово: «Кто празднику рад, тот до свету пьян», а наша деревня приняла это глупое, богохульное слово как бы за заповедь, и вот храмы Божий в праздники пусты, в них только дети, старики да женщины, а мужички, домохозяева, эти «труженики», как они себя любят называть, они с раннего утра, минуя храм Божий, пошли верст за пять и дальше — туда, где можно водки достать, где есть винная лавка, трактир, харчевня: там они будут справлять праздник... А к вечеру вернутся домой, принесут с собою живительной влаги, будут насильно поить детишек своих, несчастных жен, отцов-стариков, матерей... Ведь все это — столь знакомые картины, что говорить о них, право же, не хочется! Но как и молчать? Ведь эти несчастные полагают, что они тоже «христиане», что они в Бога веруют и вот — праздники помнят... Помнят!.. О, если бы они знали и помнили грозное слово Господа против такого празднования, возгремевшее устами великого пророка Божия Исаии почти три тысячи лет назад: «Слушайте слово Господне: праздничных собраний ваших не могу терпеть: беззаконие — и празднование! Праздники ваши ненавидит душа Моя... ваши руки полны крови: омойтесь, очиститесь, удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло, научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову... Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли. Если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас, ибо уста Господни сие говорят!..» (Ис. гл. 1). О, если бы, говорю, эти словеса Господни постоянно звучали в ушах современных христиан! Если бы пастыри повторяли их непрестанно и в храме, и в домах верующих, и на площадях при молебствиях, и в вагонах, и на пароходах, в пути! Но — увы! Редко слышится об этом голос пастырей наших: они, видно, уже отчаялись в возможности что-либо сделать для прекращения пьянства народного в праздники, не говорю уже о тех несчастных, которые сами не отказываются принимать участие в таком богопротивном праздновании... И вот, смотрите, что творится на Руси: давно видели весь ужас такого празднования народом дней святых люди умные, задумались и пришли к заключению: во всем повинны праздники, надо их уничтожить! И составили законопроект, и внесли в законосоставительное учреждение — Государственный Совет — сократить число праздников так, чтобы с воскресными днями их было не больше 66 или 67 в году. Не подумали эти люди умные, что ведь праздники-то сами по себе тут ни при чем, что виноваты люди, извращающие смысл праздников, искажающие порядок их празднования; что если бы православные люди праздновали святые дни свято, так, как учит Церковь, то ни пьянства бы не было, ни беспутства, напротив: праздники вносили бы благодатную, оживляющую духовную струю в народную жизнь, облагораживали бы народ, умножали бы добро на родной земле, ибо в праздники делать добро Сам Бог повелевает! Праздник — день Божий, и требует Господь, чтоб он посвящался на дела Божий, на молитву, благотворения, дела милосердия. Уж если писать законы, то надо бы такие законы писать, чтоб они полагали пределы пьянству в дни праздничные, а не уничтожали бы самой идеи праздников... Но, увы! Наши законосоставители посмотрели на дело глазами сынов века сего, с точки зрения экономии, и смелою рукою хотят зачеркнуть 25 праздников из тех, которые отмечены в законе. Я спрашиваю: христиане ли это? Дерзнут ли истинные сыны Церкви вторгаться в ее порядки и законоположения? Позволят ли себе умничать в явное нарушение повелений своей матери-Церкви? И не выше ли их стоят вот эти простецы-пьяницы, которые все же не противоречат Церкви в том, что праздник — день Божий, что отдавать его на дела житейские грешно, — словом: не зачеркивают праздников, не равняют их с будними днями в идее. Да, они оскорбляют их, оскорбляют Бога недостойным их празднованием; но ведь и это — грех невежества, грех, который они все же добродетелью не назовут по совести. А эти люди умные, просвещенные, ставшие на высотах законодательных, они-то что делают? И ведь не бессознательно: вопрошали власть церковную, получили ее мнение о своей затее, значит, нельзя сказать, что не ведают, что творят. Нет, они отлично знают, что нарушают уставы и каноны церковные, нарушают «скверного ради прибытка», а не ради духовной пользы народа, они с пренебрежением относятся к Церкви Христовой; скажите же: кто это — христиане? И кто лучше, ближе к понятию христианина: те ли пьяницы, оскорбители праздников Господних, или сии современные — пусть они простят нас за резкое слово, — оно из Евангелия, — современные фарисеи?.. Пусть судит сие совесть православная христианская! А нам, пастырям, невольно приходит скорбная мысль: ужели у людей просвещенных, считающих себя христианами, до такой степени вытравлено понимание сути христианских понятий о праздниках, что они готовы даже в некоторые двунадесятые праздники, например в Сретение Господне и Введение во храм Матери Божией, идти с спокойной совестью в канцелярии, лишь предварительно вычеркнув из табели эти дни? Они говорят, что работа будет производиться не утром, а с 12 часов дня, следовательно, кому угодно — может и в церковь сходить... Но разве можно говорить это серьезно? Кто же не знает немощей человеческих?

И — скажем откровенно: такой законопроект мог появиться только под влиянием людей, чуждых Церкви и ее благодатных веяний, по мысли или тайному подсказу врагов Церкви, масонов, коих бессознательными слугами и явились начинатели такого законопроекта... А для нас, служителей Церкви, несомненно, что масонами руководит сам князь тьмы чрез своих верных слуг — врагов Христовых...

XII

Так вся наша жизнь полна лицемерия; самые добродетели наши часто под большим сомнением; невольно думается: а что, если бы враги Христа стали нас подвергать пыткам, устояли бы мы или нет? Увы, на этот вопрос страшно даже отвечать... Судите сами: многие из нас боятся оградить себя крестным знамением в общественном месте: ну какие же мы христиане? Многие боятся сказать открыто, что не могут пойти на бал в субботу вечером, ибо это — святое время: какие же это христиане? Их еще не подвергают пыткам, им грозит много-много шутливое прозвище «святоши» или «ханжи» — гораздо меньшая опасность, чем та, пред которою устрашился Апостол Петр, когда отроковица некая осторожно спросила его: и ты был с Иисусом Галилеянином?.. Мы боимся иудейской газеты больше, чем суда Божия! Это ли — ученики Христа?!

А что, если бы среди нас вдруг явился пророк Божий Илия, этот беспощадный обличитель зла: что сказал бы он нам? Каким громом небесным прозвучало бы его грозное слово: доколе хромать вам на оба колена?! Если Ваал — мир — есть бог, то идите за ним; если же Христос, имя которого вы носите еще на себе, то за Ним и следуйте! Нельзя, никак нельзя служить и Богу и своей мамоне! Не обманывайте Господа Бога, а так как Бога не обманешь, то не обманывайте самих себя. Грядет Судия вселенной, и неумолим будет суд Его на лицемеров, прикрывавшихся Его святым именем. Опомнитесь, покайтесь!

А время пришествия сего грозного пророка близится. Слово Божие непреложно говорит, что он явится пред вторым пришествием Господа нашего Иисуса Христа, а время сие приближается. Мы не знаем ни дня, ни часа сего страшного, но своими грехами приближаем сей час. Ведь если грех покроет всю землю, как водный потоп, если благодати Божией не будет места среди людей, то чего ради Господь будет отлагать суд Свой праведный? Для чего существовать еще миру грешному, если среди него не останется людей, способных к восприятию спасающей благодати?..

Со страхом и трепетом повторим словеса Господа, Судьи живых и мертвых: «Так говорит Аминь, Свидетель верный и истинный: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч? Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3, 14–16)...

Подмена миросозерцания

Читатели, конечно, обратили внимание в прошлом № 30 «Тр. Слова» на голос Оптинского инока об опасности, грозящей святой Руси от того вольнодумства, какое разливается ныне по лицу родной земли широкою мутною волною и захватывает все области русской жизни, не исключая — увы — и церковной... Горькое, вдохновенное слово старца, сказанное почти шестьдесят лет назад, можно бы назвать пророчеством, если бы простой здравый смысл, при вдумчивом, беспристрастном суждении, не говорил и теперь того же. Инок Ев-фимий, с точки зрения того времени, времени еще крепостного права, времени безграничного своеволия помещиков, всю вину возлагает на дворянское сословие: в то время, действительно, это сословие было руководящим в общественной и государственной жизни, но за 60 лет многое изменилось к худшему. Если и теперь, к несчастию, немало среди дворян гг. Долгоруковых, Петрункевичей и им подобных, оскорбляющих свое звание, зато теперь развелось видимо-невидимо бессословных «интеллигентов», каких 60 лет назад почти не было. Это люди без веры, а потому и без совести, без чести, это духовные кастраты, у которых все, чем человек, отличается от скота, вытравлено, которые, нося образ человеческий, опаснее всякого зверя и способны на всякую мерзость, на всякое преступление, лишь бы не попасть на виселицу. Вот единственное нечто, их одерживающее, и они знают, что делают, когда кричат о необходимости законопроекта об уничтожении смертной казни для подобных себе, а главным образом именно — для себя самих. Да и все «свободы», о коих они так горячо толкуют, в сущности, клонятся к свободе зла, к непротивлению злу, проповедуемому безбожником Толстым. И чем дальше мы живем, тем больше, частью якобы на законном основании, частью же просто захватным правом разливается это зло, а те, кто Богом поставлен преграждать ему путь, будто не видят этой духовной отравы: «Нелиберально: противно свободе совести...» О. Евфимий жалуется на продажность тогдашних дворян: но тогда, по крайней мере, грех грехом называли, брали всякие взятки, но в совести своей все же это не оправдывали, а ныне — все вытравлено, искажено, ныне хотят жить без совести, и это считают нормою жизни, «свободою от предрассудков», ныне стыдятся упомянуть имя Божие... Вдумайтесь в это, православные русские люди! Ведь ужас сжимает сердце! А нас насильно хотят приучить не видеть в этом ничего ненормального, как будто все это — самые неважные, пожалуй, даже невинные вещи! Сложилось как-то так: нас, верующих, поражает какое-либо явление, крайне, по нашему убеждению, ненормальное, прямо недопустимое; оно остается ненаказанным или же наказывается выговором, замечанием, ничтожным штрафом — словом, так, что ценность самого зла при этом низводится до минимума. Само собою понятно, что такое отношение представителей закона ведет к переоценке нравственных понятий: если то, что мы привыкли с детства считать недопустимым, возмутительным, считали тяжким грехом, преступлением, теперь расценено как неважный дисциплинарный проступок, то, стало быть, нам приходится волею-неволею мириться с такою расценкою: не в наших ведь силах потребовать иной расценки... И слабые люди первые поддаются искушению считать неважным то, что прежде считали очень важным, и начинают мало-помалу дозволять себе это... А за ними, точно под влиянием какого-то гипноза, мало-помалу и все мы привыкаем почти так же смотреть на дело. Так перевоспитывается наше поколение в новых понятиях о зле. О молодых людях уж и говорить не приходится: они сразу как-то усваивают эти новые расценки нравственных деяний: даже мы, старики, невольно чувствуем, как притупляется постепенно наше нравственное чувство, как сначала тоскует сердце, что творится что-то не так, как подобает по закону Божию и совести христианской а потом, под влиянием повторения подобных фактов, при сознании своей беспомощности, бесполезности протеста, невозможности поправить дело, вернуть власть имущих к прежним понятиям, невольно сживаешься с новыми воззрениями, и хотя в своей совести не миришься с ними, хотя видишь, что это ведет к гибели но по необходимости терпишь: чувство, говорю, нравственное притупляется, и ты плывешь по течению — прямо к пропасти... Нужны ли к сему иллюстрации? Жизнь и печать дают их на каждом шагу. Самые возмутительные кощунства, большею частью, остаются безнаказанными, богохульство, поругание заветных святынь — чуть не ежедневно и в газетах, и в жизни; мало того: вы лишены возможности, например, в дороге найти порядочную патриотическую газету: непременно извольте читать жидовские листы, вы задыхаетесь от этой удушливой атмосферы лжи, кощунства, безбожия, и ныне, и завтра — все одно и то же... Но и этого мало. Для людей, которые хотели бы поучиться не из газетных простынь, а из более или менее серьезных книг, теперь издаются и толстые якобы научные книги — отвратительно-враждебного в отношении к вере и Церкви направления... Если попадет такая книга вам в руки, вся душа ваша возмутится от негодования, а те, кому ведать надлежит, спокойно рассуждают: «Пусть издают — нельзя же стеснять свободы» якобы «научных мнений»... Недавно вышел перевод одной такой безбожной, глубоко возмутительной книги Велльгаузена, и книга пропущена, гуляет и отравляет молодежь... Да и издал-то ее некий «профессор», очевидно, специалист по части безбожия. И ничего: сей профессор сидит на своей кафедре и продолжает «просвещать» наше юношество, и ему все разрешается... Да что говорить о профессорах университетских? Даже духовные академии, да, православные духовные академии, несмотря на недавнюю их ревизию, еще не свободны от таких профессоров. И вместо того, чтобы предложить таковым оставить церковную школу, вместо того, чтобы потребовать от них, если они каются, публичного отречения от своих либеральных бредней, им предлагают, как слышно, только «воздержаться от распространения первого издания» своих сочинений и «исправить» их для второго издания... Ну а что они проповедуют и будут проповедовать с кафедр духовному юношеству, будущим пастырям и учителям пастырских православных школ? Об этом кто позаботится? Кто поручится за чистоту их учения? Пусть простят нам те, от кого сие зависит: душа болит, сердце наше исстрадалось от такого слишком снисходительного отношения к ересям, если не сказать больше!.. Если уж государство не хочет противиться этому злу, если оно закрывает глаза на пропаганду всякого безбожия и антихристовых учений, то может ли терпеть это Церковь в своих недрах? Не должна ли она всею силою своего — увы, ныне столько уже поколебленного — авторитета восстать против зла, пускающего корни у самых источников ее православного вероучения? Если мирская власть, под гипнозом либеральных масонских веяний, «играет с огнем», то позволительно ли это для самой Церкви? Знаю, что горькое слово пишу я, знаю, что это не по духу нашего излукавившегося времени, но сил нет молчать, когда чувствуешь, как и тебя начинает затягивать это болото, когда сознаешь, что и ты начинаешь привыкать к безразличию, когда видишь пред собою пропасть, куда влечет Россию этот поток, и несть удерживающего от нея...

Утверждение на Тя надеющихся! Утверди, Господи, Церковь, юже стяжал еси честною Твоею кровию!..

Соблазн идет от интеллигенции

Как тяжко будут отвечать Богу люди, соблазняющие ближнего! Вспомните грозное слово Спасителя: «Аще кто соблазнит единого от малых сих, верующих в Мя, уне (лучше) есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей...»

Для неверующего эти слова — пустой звук, а для верующего — гром небесный. Кто — малые сии? Кто — соблазнители их?

Малые это — не дети только. Это все меньшие братия наши, это — все те, кто около нас, кто меньше нас развит умственно, менее чуток нравственно, кто слабее нас и физически, и духовно, а следовательно, легко может быть увлечен нашим словом, нашим примером. И вот наша интеллигенция, именующая себя передовыми людьми, то есть мнящая о себе, будто она идет впереди народа (куда? — увы! — назад, к духовному одичанию!), страшно ответит Богу за тот соблазн, какой она вносит в народ — как в массы народные, так и в каждую отдельную душу. Если вы не соблюдаете постов, то вы не вправе требовать и от своей прислуги, чтобы она исполняла устав церковный. Вы не считаете нужным в праздники неопустительно ходить в церковь? Вы не можете посылать туда и свою прислугу. Вы не хотите, вы как будто стыдитесь перекреститься, садясь за стол? Знайте, что прислуга видит это, сначала осуждает вас за это (а ведь и это — уже соблазн), а потом и сама перестанет молиться пред обедом и ужином. Но соблазн идет дальше. Недаром народ, то есть простых людей, сравнивают с детьми. Простецы зорко присматриваются к интеллигентам, как дети — к взрослым. Простецы так же прямолинейны в своих суждениях, как и дети. О детской наивности, прямолинейности существует немало рассказов. Но и простые люди нередко бывают так же прямолинейны и откровенны, как дети.

«— Я нанял прислугу, простую крестьянскую девушку, — рассказывал недавно один почтенный сановник. — Раз, по какому-то поводу, говорю ей: «Побойся Бога, Анна, так грешно делать».

— Э, барин, — отвечает она, — кто же из ученых людей ныне в Бога-то верует?

Прошло несколько времени. Приходит ко мне приятель. К слову, в присутствии прислуги, я говорю ему: «Вон и моя Анна не верит в Бога». Но что же слышу от Анны?

— Неправда, барин, я в Бога верую. Вот вы «интеллигентный тип» (ее выражение), а я вижу, что и утром, и вечером вы Богу молитесь. Значит, Бог есть...»

Не то же ли мы видим и в массах рабочего люда, который чаще, чем деревенские обыватели, соприкасается с интеллигенцией? Где простые люди заражаются неверием и всяким вольнодумством? В городах, особенно на фабриках и заводах. Два года тому назад, осенью, из Архангельска вернулись молодые парни в родную сольвычегодскую глушь. Накануне местного праздника Покрова Пр. Богородицы они учинили пляску с гармониками вокруг храма, а когда в самый праздник священник обличил их кощунственный поступок, они собрались вокруг его дома, выбили все стекла, грозили убить и зажгли самый дом... Мне пришлось перевести священника в другое село. И около года не находилось кандидата на его место. Да, таких случаев и даже более возмутительных — не перечтешь: история последних пяти — несчастных для России — лет переполнена ими. И везде зараза, соблазн идет от тех, кто считает себя интеллигентом. А считают себя таковыми и сельские учителя и учительницы, и фабричная администрация, и фельдшера, и волостные писаря... Даже обидно за достоинство человека, когда представишь себе всю нищету миросозерцания этих «интеллигентов». Весь запас их «знаний» ограничивается газетной и брошюрной трухой, да много-много каким-нибудь справочником из множества уличных изданий... А каковы бывают эти справочники — я скажу в другое время. И вот эти-то убогенькие, у которых сердце совершенно опустошено даже от тех крох религиозного знания, какие запали, может быть, в детстве, эти-то уродцы духовные и мнят себя быть руководителями жизни умственной, жизни народной, величают себя «передовыми» людьми, судят и рядят обо всем, будто нет тайны, которой они не знали бы, нет мировой загадки, которую не могли бы они решить... Жаль наш бедный, несчастный народ! Сколько зла и соблазна сеется этими непрошеными его руководителями! А число их все растет и растет: если статистика нам показала, что только за время, пресловутого «освободительного» движения сослано в Сибирь до 25000 народных учителей — только одних учителей из таковых, уже отмеченных, так сказать, с поличным пойманных: сколько же их остается на местах и продолжает отравлять народ своими бреднями! Недаром же враги Церкви и Отечества так рассчитывают на народную школу в деле совращения и развращения народа; недаром так усиленно добиваются вырвать из рук Церкви народную школу: расчет очевидный — не пройдет десятка лет, как все молодое поколение будет отравлено ими, забудет Бога, и тогда настанет их темное царство... Куда захотят, туда и направят они эту озлобленную, обезумевщую, голодную (ибо все будет пропито) толпу... Ужас берет, как подумаешь об этом! А наши «верхи» так спокойно беседуют о «передаче церковных школ в министерство»... не в министерство, господа, а в руки пропагандистов неверия и разрушения. В руки вот этих соблазнителей и губителей несчастного народа. Не обманывайте себя, грешно притворяться слепым, когда дело столь очевидно... Кто любит родину, кто любит родной народ, кто не хочет ему гибели, тот должен просить, умолять правительство — стать на страже народной души, не подпускать соблазнителей близко к святому делу народного воспитания, ограничить свободу развратителей — прелюбодеев печатного слова, всяких пропагандистов-лжеучителей: самому народу не справиться с ними... Иначе мы — на краю гибели!

Скорбное письмо

Скорбные думы, скорбные письма... Русь, да неужели ты перестала быть православною? Ужели все, что так дорого было сердцу русских людей, за что они душу свою полагали, теперь дозволено попирать, осмеивать, топтать в грязь всякому безбожнику, считающему себя «интеллигентом»? Не диво, что озверелый рабочий издевается над святыней: он ведь следует примеру того, кого считает человеком «образованным»; не диво, что эти якобы «образованные» хотят «образовать» по образу и подобию своему массы народные: раз сами потеряли Бога в душе, они того же желают и для всех; то достойно удивления, то возбуждает страх за самое бытие государственное, что как будто никому до этого дела нет, как будто все это дозволено, как будто на наших глазах сбывается страшное пророчество апостола Павла об удерживающем (2 Солун. 2, 7)... По поводу моих «дневников» я получаю много откликов, и вот послушайте, что пишет, например, один священник — не из центра какого-нибудь, не из города, а из самой глуши, и притом — не из окраинной губернии, где много инородцев, а из одной из самых центральных губерний... И то, что пишет он, теперь творится почти повсюду...

«Тяжело положение сельского священника среди деревенской «интеллигенции», да еще вышедшей из недр самого же духовного сословия. В селе, где я уже 24 года священствую, «интеллигенцию» составляют: врач, у которого вместо св. икон портрет безбожника Толстого, фельдшера, учителя, акушерки, и т. п., а летом местные и наезжие «студенты», которые и «работают» по уезду статистиками, оспопрививателями, агрономами и т. п.

Для всех этих господ сельский священник есть представитель «реакции», «гасильник просвещения» и т. д., а дело пастыря — уже «служение отжившим предрассудкам»... «Вы бы лучше своей обедни-то поубавили», — сказал мне врач публично, когда я в пяток первой седмицы В. Поста попросил его отложить медицинский осмотр детей в школе, потому что они устали да и опять скоро пойдут на исповедь. В воскресный день у него нарочито прием в 9 часов, не исключая даже Пасхи, и все служащие обязаны быть во время обедни в больнице; а в пятницу — день неприемный «для отдыха врача и медицинского персонала». Можно подумать, что у нас большинство поклонников Магомета, тогда как сих последних нет ни единого...»

Не удивляйтесь, почтенный батюшка: в столице и не то делается, и делается на глазах самого правительства: там иудеи-профессора назначают экзамены в двунадесятые праздники для юношей-христиан, и если эти юноши не пойдут на экзамен в святые дни, то их считают не выдержавшими экзамена... Плачут матери-христианки о таком поругании над нашею верою святой, о таком развращении их детей, но что поделаешь? Ведь теперь в государственных, якобы «законодательных» учреждениях хлопочут о совершенной отмене праздников Господних (сначала некоторых, ну а потом доберутся и до остальных). Так чему же удивляться, что в глухой провинции нахал-иудей издевается над нашими святыми днями?..

«За таким интеллигентом врачом, — продолжает священник, — тянутся и низшие служащие. Ранее, до врача, у нас и после литургии успевали принять больных, фельдшер успевал и в церкви помолиться, и к приему поспеть. Теперь же, в воскресенье, именно во время обедни — прием, а в пятницу — праздник. Накануне нового года в церкви всенощная, а в чайной комитета трезвости — в полночь танцы со встречей нового года. А простецы-крестьяне говорят: «Мы помолились Богу, а они и беса не забыли». Закладывают здание больницы, крестьяне просят Богу помолиться, а врач изрекает: «У вас и двор закладывают — так четверть пьют, вот когда выстроим больницу — освятят». Выстроили и постарались сделать освящение так, что никто из народа и не знал. Летом, когда наезжают «студенты», священнику, не сочувствующему их прогрессивным начинаниям, даже на улице показаться рискованно. О посещении «студентами» храма Божия и говорить не приходится. Мать-вдова собирает по приходу именем Христовым сыр и яйца, а детки, во главе с студентом, бывшим семинаристом, публично, напоказ, едят в Успенский пост мясо. Имел я неосторожность посоветовать мальчику оборониться палкой от собаки, принадлежащей студенту, а сей студент уже кричит на меня: «Отец, вы — пастырь Церкви, а проповедуете кровопролитие, вам бы нагайку, а не меч духовный, в физиономию вам плевать!» И это говорит юноша священнику, который его же учил грамоте! Но и этого мало: пишет жалобы и земскому начальнику, и архиерею, аттестует меня как «презираемого всеми», как «угнетателя всех лучших сил и лиц в приходе», грязнит всю жизнь священника. И этого мало: собирает всю компанию товарищей, и объявляют они священнику, «оскорбившему студенчество» (читай: студенческую собаку), бойкот. Не забудьте, что все это — дети духовенства же, питомцы наших духовных семинарий... Ведайте, что по жалобам сего студента мне пришлось перенести и «дознание»... Горько все это, но еще более горько, еще более страшно, что простые мужички все это видят и говорят: «Учите вы в своих семинариях на церковные деньги своих детей, а они не только в пастыри, но и в пастухи не годятся (ну, это, пожалуй, неправда; видите, как они заступаются за своих собак: годились бы и в пастухи!). Лба не перекрестят».

Ясно, что народ начинает терять доверие к нашим семинариям, а следовательно, и к молодым священникам. А отсюда — один шаг до сектантства.»

Читаешь вот такое письмо, — а их немало получается — и думаешь: да где мы живем? Ужели на святой Руси? Где ты, мать наша Русь православная?.. Ведь в языческой Японии того не приходится видеть, что творится у нас. И там не станут издеваться над своим бонзою, там, сколько мы знаем, умеют уважать даже чужие святыни. Идолопоклонники знают правила приличий, а наши мнимые христиане, нередко питомцы — увы! — наших духовных семинарий, поступив в число каких-то «студентов», становятся фанатиками неверия, заклятыми врагами родной Церкви и ее служителей, не щадят ничего священного, не хотят просто пожалеть старика священника, у которого когда-то учились грамоте... Ужели нет способов защитить сельских батюшек от этих хулиганов интеллигенции? Ужели священник должен идти в наши суды, где нередко, ах как нередко, сидят друзья-приятели вот этих же хулиганов, которые уж постараются выручить их из беды, а бедному священнику еще подлить горечи в его и без того горькую чашу? Нет, не подобает преемнику апостольского служения идти в мирской суд, когда его лично оскорбляют, поносят, издеваются над ним. Если всякий христианин должен помнить заповедь Господню: «Блажени есте, егда поносят вам и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще имене Моего ради», — тем паче сию заповедь должен носить в своем сердце тот, кому Господь поручил и других учить ей. Как он научит других, если сам не исполняет ее? Сказано ведь: «Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небеснем». В деле проповеди только то слово и сильно, которое идет от опыта духовного. Св. Исаак Сирин говорит, что слово опыта есть живая вода, утоляющая жажду души, а слово без опыта — что вода, писанная на стенах. Отцы и братия! Архипастыри и сопастыри словесного стада Христова! Настают для нас времена исповедничества, а может быть, и мученичества. Язычество грязною волною врывается в среду христианства. Кажется, будто сатана вышел из бездны, чтобы обольщать народы на четырех концах земли... Вера гаснет в сердцах тех, которые считали себя верующими, а на место ее входит сатана в эти опустошенные от всего доброго сердца и властвует над ними. Ужас объемлет сердце, когда читаешь, что творится в Португалии, что еще так недавно творилось в Испании, что грозит нашим единоверным братиям христианам в Турции... С какою беспощадною злобою враги Христа издеваются над теми, кто не вотще носит имя Христово! И особенно эта злоба услаждается в издевательствах и истязаниях над теми, кто стоит ближе к Церкви: над служителями алтаря и иночествующими. Их прямо истребляют, как вредных животных. Да сохранит Господь нашу бедную Русь от такого несчастия! Ведайте, отцы и братия, что то, о чем пишет мне священник, что мы все видим воочию, о чем пишут ежедневно патриотические газеты — все это только начало болезням, или — по народному присловию — лишь цветочки. Будут и ягодки, если попустит Господь по грехам нашим. Тайна беззакония уже назревает на земле. Заклятые враги христианства ведут свое дело искусно и неутомимо. Готовьтесь к исповедничеству, готовьтесь к мученичеству. И тем горше будет чаша наших испытаний, что нам поднесут ее не язычники, не римские воины, а изменники Христу. О, они злее всех язычников, ибо они суть «сборище сатаны», о котором говорит Тайновидец. Что все нынешние поношения, кои нам приходится терпеть, пред теми, какие ждут нас впереди, если попустит Господь! Грозы Божии ходят вокруг нас, Господь зовет всех нас к покаянию. Не у гражданского закона ныне искать нам защиты: не тот дух веет ныне в тех сферах, откуда мы могли бы ждать этой защиты, — не внесут ныне законопроекта, который защитил бы нас, без наших жалоб, от поруганий, из уважения только к нашему сану и званию... Нет! Возьмем свой крест и бодро пойдем за Тем, Кто Сам впереди нас возшел чрез крест на небо, крестом отверз врата небесные. Кто и нам заповедь дал о крестоношении, Кто силен и нас укрепит в сем подвиге благодатию Своею! Будем себе постоянно напоминать слово великого труженика и страдальца за проповедь Христова евангелия Апостола Павла: «Кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, а на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно» (2 Кор. 4, 17). Это знал еще Царь Давид: «При умножении скорбей моих в сердце моем, — говорит он, — утешения Твои услаждают душу мою» (Пс. 93, 19). А Господь — слышите, что обещает? «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесах!»

Монастырские «миллионы»

Во дни оны недавние, во дни всероссийской смуты и нашествия иудейского, враждебные Церкви органы печати самым беззастенчивым образом лгали о несметных якобы богатствах наших монастырей и огромных якобы доходах, получаемых нашими архиереями. Помню, как я, бывший казначей Троицкой Сергиевой Лавры и, следовательно, знающий все ее «богатства», от души смеялся, когда в одной иудействующей газете прочитал провокаторскую заметку, будто в Лавре Преп. Сергия имеется капиталов на 75 миллиардов! Судите сами, какое впечатление должны были от такого известия получить люди, завистливым оком взирающие на монастыри. И это было в то время, когда Лавра, потратив сполна свои капиталы на постройку больницы-богадельни, призаняла еще несколько десятков тысяч у Гефсиманского скита.

Но иудейская ложь не осталась без последствий. Г. Дума, вероятно, полагая, что в сих сообщениях иудеев есть хоть малая частица правды, высказала С. Синоду пожелание об «уравнении» получаемого архиереями содержания. И вот собраны точные сведения, какой архиерей сколько получает. Увы, оказалось, что есть епископы епархиальные, получающие не более 3000 руб., и для «уравнения» им содержания, примерно до 6000 р., потребовалось «изыскать» до 33000 р. из каких-нибудь источников, а от архиереев затребовано мнение по сему вопросу. Скажу откровенно: нам, монахам, преемникам апостольского служения, официально назначать себе ту или другую норму «содержания» воспрещает совесть... Архиерей в силу данной им присяги и уже по сущности своего служения нравственно обязан строго следовать примеру святых Апостолов, насколько видит к тому возможность. А св. Апостолы в сем отношении строго держались правила, которое один из них выразил так: имуще пищу и одеяние, то есть все необходимое, сами довольны будем. Возглавляя поместную Церковь, как светильник на свещнике, епископ должен во всем быть образцом для своей паствы: самым делом, самым отношением к своему материальному обеспечению он должен всем как бы говорить: смотрите на меня, будите якоже аз: вем и алкати, вем и избыточествовати, вем и лишатися... Как епископ, уже на основании священного Писания и в силу Апостольских Правил он имеет право пользоваться от своей епархии всем, лично ему потребным: епархия должна ему дать приличное его сану жилище, с храмом Божиим, потребное число священнослужителей при сем храме, певцов и чтецов и всех их также обеспечить в необходимом; затем — дать ему возможность совершать поездки по епархии, дать стол, отопление, освещение, прислугу, канцелярию, лошадей и пр. Все это он и может получить, и в большинстве случаев получает, хотя и не всегда от епархии, так сказать — натурою. А на одежду и обувь, равно на так называемые карманные расходы, было бы довольно для него и ста рублей в месяц. Но совсем иначе стоит дело, если принять во внимание необходимость для каждого епископа — стоять во главе всякого рода благотворительности во имя Христово. Еще св. Златоуст сказал: «Широка заповедь сия», и, следовательно, как бы ни велики были суммы, отпускаемые в распоряжение епископа на сие дело, они все и всегда будут израсходованы им без остатка. Самым естественным источником для таких расходов, в силу Апостольского Правила 41-го, должны бы быть для епископа доходы всех церквей его епархии, но, к глубокому сожалению, епископ, будучи по канонам полным распорядителем церковного достояния своей поместной Церкви, на деле в настоящее время лишен возможности быть таковым. Церкви несут часто непосильные налоги на содержание духовно-учебных заведений и на другие епархиальные и общецерковные нужды, причем сии налоги и распределяются, в силу необходимости, самими иереями на их съездах, и архиерею предоставляется только право утверждать или не утверждать таковую раскладку, облагать же церкви новыми налогами нет возможности. Таким образом, сей — первый и законнейший источник для дел благотворения по личному усмотрению епископа для него закрыт. Между тем сим исчерпываются общие источники средств для благотворения, если не считать доходов собственно архиерейского дома, каковых во многих епархиях вовсе не имеется, и архиерейский дом содержится, как, например, в Вологде, при пособии епархиального свечного завода. Правда, есть еще источник для благотворительных расходов по усмотрению епископа, но этот источник может быть и не быть, может быть очень значителен и сокращаться до минимума и даже вовсе прекращаться. Рассчитывать на него никто не смеет. Я разумею частные жертвы православных мирян на дела благотворения, приносимые в личное распоряжение епископа благочестивыми людьми, желающими исполнить в совершенстве заповедь Спасителя: «Да не увесть шуйца твоя, что творит десница твоя». Слава Богу: еще есть такие добрые души. Они в своем смирении рассуждают: «Епископ есть Богом поставленный пастырь и архипастырь, ему виднее нужды, как Церкви Божией, так и бедных сиротствующих; к нему вся эта беднота стремится за помощью; он имеет возможность чрез священников узнать и степень нужды, и положение нуждающихся; да и Богу приятнее, когда я делаю добро не по своему смышлению, а отсекая свою волю так, чтобы мне и не знать: куда пойдет моя копейка, да не увесть о том моя шуйца! Так делали и древние христиане. Итак, вручу мою лепту Богу через руки архиерея Божия». Повторяю: такие души еще есть в Церкви православной; расположить их к такому доброделанию может только благодать Божия. Но много значит в сем деле и личность самого архиерея. Если он подвигом личной своей жизни, благоговейным совершением богослужения, отеческим обращением со всеми, особенно с детьми, властным, сильным словом духовного опыта в проповедании слова Божия как в Церкви, так и в частных беседах с пасомыми всех званий и состояний, неусыпными заботами о сирых и вдовицах, о больных и несчастных, — словом: исполнением завета апостольского: всем бых вся, да всяко некие спасу, — привлечет к себе сердца пасомых: то можно сказать с уверенностью, что пасомые с любовью понесут ему свои лепты на дела благотворения во имя Христово, как христиане времен апостольских слагали к ногам Апостолов целые состояния. Но если епископ не входит в близкое общение с паствою, если его слово не доходит до сердца пасомых, если он безучастно относится к беспомощной бедноте, то никто не принесет ему и жертвы на благотворительность. Мы, епископы, должны с чувством самоукорения взирать на светлый образ доброго пастыря, еще так недавно прошедший пред нашими очами в лице незабвенного отца протоиерея Ионна Кронштадтского. Если он, иерей, облеченный силою свыше, имел возможность творить так много добра: то не показывает ли сие, что и в наше скудное верою, погруженное в эгоизм, житейский материализм, время упадка нравов, есть еще немало живых душ, ищущих света Божия, жаждущих благодати, готовых нести к стопам доброго пастыря нескудные лепты, лишь бы найти такового пастыря, лишь бы удовлетворил он их духовную жажду, утешил скорбящее сердце, примирил с Богом смущенную совесть... Ищите, пастыри и архипастыри, прежде всего царствия Божия и правды его, водворяйте хотя начатки сего царствия Божия прежде всего — в сердцах собственных, а затем и в сердцах пасомых ваших, и вы с благоговением, в умилении сердца, сами воочию увидите, как верно обетование, что и материальные средства для доброделания вашего приложатся вам, ибо ведь еще в ветхом завете сказано, что рука дающего не оскудеет. Силен Пастыреначальник наш, Господь Иисус Христос, и в нашей немощи проявляет силу Свою, лишь бы мы сознали и Ему постоянно показывали эту немощь нашу, лишь бы в глубине сердца взывали к Нему: Господи, помоги нашему маловерию! Грядет час, и восстанут на суд Христов с нами пастыри, подобные отцу Иоанну, и осудят нас, если мы в пределах наших епархий и приходов не будем по мере сил наших следовать стопам их.

Позволю себе сказать два слова по поводу предположений особой Комиссии при С. Синоде об установлении равномерности в получаемых Преосвященными по епархиям доходов привлечь для покрытия расходов по увеличению содержания некоторым епископам архиерейские дома и монастыри. Таковое привлечение архиерейских домов наиболее обеспеченных кафедр я признаю совершенно справедливым, ибо полагаю, что никто из святителей, более обеспеченных, не откажется поделиться, по долгу братской любви, со своими собратиями, менее обеспеченными, да будет, по выражению св. Апостола Павла, равенство. Что же касается Лавр и поименованных в указе монастырей, то, не входя в суждение о том, тяжел или не тяжел будет сей новый налог на монастыри, я полагал бы более справедливым обложить сим налогом все церкви и монастыри империи в самом малом размере, например, хотя бы 0,1%, дабы каждая церковь, каждый приход принимали участие, хотя в размере нескольких копеек, в расходах на содержание епископов. Это представляется тем более справедливым, что подобный налог по 1 руб. с каждой церкви и монастыря уже установлен в виде увеличения платы за «Церк. Вед.», для повышения содержания чиновников центрального управления. Епископы обслуживают нужды церковные несравненно более, чем сии чиновники, и их попечения и труды для приходских церквей несравненно сложнее, чем для монастырей. В сем случае важно было бы установить самый принцип такого налога, ибо белое духовенство облагает церкви в размерах до 35 и более процентов на свои сословные нужды (особенно если считать прибыли от свечных операций), а епископ, будучи по канонам полным распорядителем всего церковного достояния в пределах своей епархии, не пользуется и малым процентом на дела благотворения по своему личному усмотрению. Справедливо ли это?..

О рассуждении

Святые отцы-подвижники выше всего в духовной жизни ставят «рассуждение». Что такое рассуждение? Это — особый дар Божий, дающий исполнителю заповедей Божиих способность познавать: как лучше и душеспасительнее делом совершить ту или другую добродетель, совершить дело доброе возможно согласнее с волею Божией. Сей дар дается Богом после великих подвигов в духовной жизни, а пока человек не удостоится получить его, он должен отсекать свою волю, даже свое смышление во имя послушания воле Божией, пред старцем или пред тем, к кому он находится в отношениях духовного подчинения, причем оба они руководятся опытом святых людей, имевших несомненно дар рассуждения. Вот почему св. отцы и говорят, что послушание есть матерь смирения и рассуждения.

Знают ли миряне-христиане эту мудрость духовную? Не впервые ли многие из них сейчас читают о ней? А между тем — для православных это должно бы быть азбучкой их духовной жизнедеятельности. Без рассуждения — все равно: будет ли сие рассуждение смиренным послушанием опыту святоотеческому или уже плод опыта собственного, а следовательно, — Божий дар, плод смирения, — без рассуждения, говорю, ни одна добродетель не имеет настоящей цены в очах Божиих. Будет ли то молитва, или пост, или милостыня — без рассуждения все это может обратиться даже во вред делателю сих добродетелей, ибо подо все это, без рассуждения, может быть незаметно подложено, как почва, как тайное побуждение, например, тщеславие или иная какая-либо другая страсть, и тогда вся ценность доброде-лания будет похищена врагом нашего спасения. Ведь сказано в Писании и о молитве: молитва его обратится в грех, а о посте и бдении сказал некогда бес одному подвижнику: «Ты постишься, а я никогда не ем, ты бодрствуешь, а я никогда не сплю». Без рассуждения самая любовь, сей верх нравственного совершенства, может обратиться или в буддийское непротивление злу, или же в туманный, расплывчатый, беспочвенный, холодный гуманизм... Самое смирение, сей воздух, коим дышат добродетели, может выродиться в смиреннолукавство. Так высоко ценится дар рассуждения, как основа христианской деятельности. Вот почему добродетель послушания, как одно из главных средств к приобретению рассуждения, так высоко ценится в духовной жизни святыми отцами и учителями Церкви.

Будучи по своей природе даром благодати Божией, стяжаваемым, однако же, личным подвигом человека, рассуждение делает человека, обладающего им, причастником общецерковной жизни. Церковь есть единый живой организм, имеющий своею главою Самого Господа нашего Иисуса Христа и объединяющий в себе всех во Христе спасаемых от первозданного Адама до последнего его потомка, имеющего восприять святое крещение пред пришествием Господа на суд всемирный — словом, все спасаемое во Христе человечество. Глава Церкви — Христос благодатию Духа Святого руководит духовною жизнию верующих в Него, а верующие, личным подвигом накопляя духовные опыты благодатной жизни, делятся ими со своими собратиями во Христе и таким образом не только единым сердцем и едиными усты, но и единомыслием дел в жизни во Христе исповедуют Его яко Главу свою и прославляют всемощную спасающую силу Его. Да иначе и быть не может в Церкви Христовой. Ведь все, что мы делаем доброго, исполняя святую волю нашего Господа, делаем не мы: Он в нас и чрез нас исполняет Свои же заповеди. Ведь это Его слово: «Без Мене не можете творити ничесоже». Таким образом, жизнедеятельность Церкви, каждого отдельного ее члена и всех вместе в сущности есть жизнедеятельность Главы Церкви — Самого Господа Иисуса Христа. Из сего видно, как для каждого члена Церкви должно быть обязательно сообразовать всю свою личную жизнедеятельность с волею Главы Церкви — Христа и с жизнедеятельностью всей Церкви — Его тела. Только то добро спасительно, которое вполне согласовано с сею Божественною волею, о котором и совесть наша свидетельствует, что оно не нами, не нашими личными силами, а благодатию Христовою соделано. Такое добро делает нас самих живыми членами единого тела Христова — Его св. Церкви, нашей матери, органами Христа в Его жизнедеятельности на земле. И в этом — наше счастье, в этом залог и начаток нашего вечного блаженства еще здесь на земле. И кто живо сознает это, кто живо в самом себе ощущает эту жизнедеятельность Христа, кто чувствует свое полное бессилие на доброделание без Его благодатной помощи, тот всегда с глубоким смирением будет благоговейно исповедовать силу Христову и все будет приписывать Ему единому, яко действующему вся во всех членах тела Его — Церкви. «Живу не ктому аз, — восклицал некогда в благодатном восторге великий Апостол Христов, — но живет во мне Христос. Вся могу о укрепляющем мя Господе Иисусе!» Отсюда — глубокое, для мира сего непостижимое смирение святых Божиих и всех вообще подвижников благочестия. В чувстве сердца все они ничего не видят в себе истинно доброго, что принадлежало бы лично им: «Наше — это грехи, а если что и делаем доброго, то — уже не наше, а Божие. Ведь сказано: «Аще вся поведенная вам сотворите, глаголите, яко ради неключими есмы: ежи должни бехом сотворити — сотворихом».» Для таковых становится уже безопасен и дар чудотворений с даром пророчества или прозорливости: чувствуя и сознавая себя орудиями, органами жизнедеятельности Самого Христа, они не смеют и помыслить что-либо о себе высокое, напротив, с благоговейным смирением все относят ко Христу и за все прославляют Его всемощную благодать. Мы, православные русские люди, имели великое счастье видеть своими очами высокое воплощение такого идеала смирения и вследствие смирения — чудодействующей благодати Божией в лице досточтимого и приспоблаженного старца Божия о. Иоанна Кронштадтского. Всем, кто имел счастие знать его, памятно, как он — так сказать, пугался всякой похвалы людской, с каким негодованием, или лучше сказать, — святою ревностию о славе Божией отвергал он всякую благодарность людскую, когда по его святым молитвам Господь совершал исцеление недугующих или проявлял иную какую-либо милость Свою... «Бога благодарите, а не меня грешного: я — ничего, по вере вашей Бог услышал нашу молитву!» Вот что неизменно говорил он, когда его слезно благодарили за его молитвы. Читайте его дневники и вы поразитесь его глубоким смиренномудрием, его всецелою преданностию Христу. Вот почему он и дневники сии дерзнул назвать своею «Жизнию во Христе». Это была воистину жизнь во Христе, потому что была жизнью в Церкви Христовой, потому что сам он сознавал себя живым членом этой Церкви, учил всех и исповедовал, что только чрез Церковь возможно соединиться со Христом, что кто вне Церкви, тот чужд и Христа. Живя в Церкви, а чрез Церковь и во Христе, он обладал и высшим даром «рассуждения духовом», как этот дар называет св. Апостол Павел. Но он же и свидетельствует, что все дары Божий стяжаваются усердным исполнением заповедей Божиих во смирении и послушании Церкви, в духе учения слова Божия и отеческих писаний, а также, само собою разумеется, и смиренным восприятием благодати Божией в таинствах Церкви. В сих таинствах Господь простирает Свою спасающую десницу к людям, а в исполнении заповедей Божьих люди простирают свою руку навстречу деснице Божьей, укрепляющей их руку. Так наша жизнедеятельность объединяется с жизнедеятельностью Божией в нас и чрез нас, и таким образом совершается наше спасение во Христе.

Из всего сказанного видно, как для всех нас, верных чад Церкви, важно быть в единении духа с Церковью веков минувших, на небесах уже торжествующей в единении не только учения веры, но и самых принципов нашей христианской жизни. А искание этого единения есть то, что мы называем «рассуждением». Со стороны Главы Церкви это есть — Его дар, а со стороны нашей — всецелое стремление во всем и всегда согласовывать волю свою с волею Его, внимая учению Церкви и ее благодатных, духовным опытом богатых пастырей и учителей духовной жизни. Господь не оставляет свою Церковь и в наше скудное верою и духовною жизнью время без живых руководителей в духовной жизни. Где они? Кто они? «Ищите и обрящете, — глаголет Господь, — толцыте и отверзется вам». Молитесь, просите, и дастся вам. Так молился св. Царь и пророк Давид: «Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Бог мой» (Пс. 142, 10). «Настави мя на истину Твою, скажи ми, Господи, путь, в онеже пойду, яко к Тебе от всякого житейского попечения и пристрастия взях душу мою» (Пс. 24, 5). Должно только помнить, что, по слову св. Иоанна Лествичника, тому, кто хочет познать волю Божию, прежде всего следует умертвить в себе всякое собственное желание, отречься от всякого своего смышления и только тогда вопрошать старцев или пастырей Церкви о том, в чем имеет он нужду. При этом он обязан принимать от них советы, яко от уст Самого Бога, хотя бы то и казалось противоречащим его желаниям и намерениям и хотя бы тот, кого он вопрошает, сам и не был строгим подвижником. «Несть бо неправеден Бог, — говорит великий учитель духовной жизни св. Иоанн Лествичник, — и не попустит, чтобы души, совету и суду ближнего с верою и незлобием (в простоте сердца) покоршияся, были обмануты, и хотя вопрошаемые, были и неразумны (недостаточно опытны), однако есть в них Дух Божий бестелесный и невидимый». На сем основывается так называемое старчество. Не для иноков только, но и для всех, внимающих делу своего спасения, оно необходимо. Сами старцы всячески отсекают свою волю и пред духовными своими друзьями, и пред лицом Божиим, молясь слезно, да скажет им Господь волю Свою, да подаст им слово благопотребное ко спасению вопрошающих. И как бы ни было иногда горько это слово, они говорят его небоязненно, невзирая на лица, единственно внимая голосу своей совести. И верующие миряне с любовью внимают слову их и иногда издалека идут к ним или же ведут с ними постоянную переписку. Известно, сколько томов писем уже издано разными лицами и особенно Оптиной пустынью, писем, заключающих в себе сокровища духовных советов, преподанных старцами по разным случаям духовной жизни. И строго следят старцы Божий, чтобы их ответы, их письма соответствовали учению св. Отцов-подвижников наипаче же слову Божию. Если их совесть колеблется, то они не дают никакого ответа, дабы не погрешить пред Богом и не подать вредного совета. И по мере их отречения от своей воли и смышления Господь дает им дар рассуждения на пользу ищущих их «окормления». И нередко вся судьба мудрого и ученого человека решается словом простеца-старца, Богом умудренного. И в этом порядке водительства Божия совершается та тайна, о коей некогда изрек Господь в молитве Отцу Своему Небесному: «Благодарю Тя, яко утаил еси сия от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем» — младенчествующим в простоте верующего сердца.

Наше время тем и опасно, что самое нужное для христианина и забывается. Толкуют и спорят о самых превыспренних предметах, а духовной азбучки и не вспомнят. Оттого и происходит та бесплодность даже в добрых начинаниях, какая иногда приводит нас в недоумение: отчего это? — от недостатка духовного рассуждения, от излишней самонадеянности, от самочиния. Рассказывал мне покойный о. архимандрит Леонид об одном афонском молодом иноке, который возмечтал быть мучеником за Христа. Обратился он за советом к своему старцу. «Доброе дело, чадо, — ответил ему авва, — но нельзя на это самочинно вызываться — это уж дело гордости духовной. Господь учил: «Аще гонят вы во граде, бегайте в другий».» — Но юный инок не убеждался сим советом аввы: «Сердце мое горит любовью ко Господу, хочу умереть за Него. Благослови, отче: я пойду к туркам, прокляну их Магомета и исповедаю Христа». Тогда мудрый старец говорит ему: «Нужно, чадо, прежде себя испытать: вынесешь ли страдания? Лучше сделать опыт». — «Готов, — говорит ученик, — на все». — «Вот тебе заповедь: если укусит тебя блоха или клоп — не смей чесаться». Ученик принял заповедь, но не прошло двух-трех дней, как прибежал к старцу с жалобой на самого себя: «Не могу, отче, вынести искушения, сними с меня заповедь!» Тогда старец сказал ему: «Видишь, как ты немощен: где же тебе вынести муки за Христа? Видишь, что твое неразумное желание мук сих есть искушение от врага». И смирился инок, и просил у старца прощения. Такого рода искушение, влекущее на подвиг выше меры, называется поруганием от врага и происходит от гордости. Св. Иоанн Лествичник говорит: «Часто у врагов наших сей бывает умысел, да нам представят к деланию то, что силы наши превосходит, чтобы мы чрез то, презрев и потеряв и возможное, подвергнули себя величайшему у них посмеянию». «Видел я, — говорит он, — некоторых и слабосильных людей, которые, по причине множества грехопадений своих, принимались за подвиги, силу их превышающие, но поелику понести их не могли, то я им сказал, что покаяние у Бога судится по количеству не трудов, а смирения».

Когда нет духовного рассуждения, то всякое доброделание подвергается опасности быть бесплодным для нашего спасения. Или человек берется за подвиг выше меры своих духовных сил; или берется за дело, которое не нужно, и не делает того, что нужнее и полезнее; или делает нужное не так, как бы подобало; или вовсе не замечает, как под его доброе дело подкрадывается враг и скрадывает его тщеславием, корыстолюбием, самомнением... И сколько таким образом тратится сил и средств людьми добрыми если не напрасно, то с потерею духовного плода в жизнь вечную! А иногда от мнимых добрых дел, даже от таких, как пост и молитва, получается великий вред для души, и все это от недостатка духовного рассуждения, от самонадеянности, от нежелания смиренно проверить себя: разумно ли, по уху ли Христова учения подвизается он? Видал я прельщенных, носивших тяжелые вериги, изнурявших себя постом, полагавших не одну тысячу поклонов в сутки, читавших грешные помыслы в чужой душе и обличавших их и, наконец, на воздух поднимавшихся во время молитвы... И — увы! Все таковые находились в прелести бесовской, в самом погибельном состоянии, все они были заражены духовною гордостью и находились во власти сатаны, все забывали, что в очах Божьих смиренный грешник, охаивающий свои грехи, неизмеримо выше всякого гордого праведника, любующегося на свои добродетели. Еще не потеряна надежда на спасение того, кто искренно заблуждается, кто самочинничает в духовной жизни по неведению: Господь вразумит его и изведет на путь смирения ими же Сам весть путями; но горе тому, кто знает этот Христов путь, но не хочет вступить на него; за то, что он в гордыне своей как бы презирает голос матери-Церкви за то, что он в самомнении своем сам отделяет себя от жизни Церкви, которая дышит смирением, благодать Божия оставляет его и предоставляет его своей гибельной участи, по реченному: накажет тя отступление твое... Вне Церкви Христовой — нет благодати, нет и спасения! Мы знаем ведь, что и магометанские факиры, и индусские йоги совершают такие подвиги, коим нельзя не изумляться: и постятся по нескольку недель, и истязуют свое тело всякими способами, но все это совершается вне благодати, скажу больше: все они, находясь в отчуждении от благодати, живущей только в Церкви Божией, находятся под влиянием врага рода человеческого, который не только помогает им в их лжеподвигах, но и других чрез то влечет к погибели... Но не столько виновны будут на Страшном суде Божием все сии, вне Церкви и в прелести находящиеся, сколько христиане, знающие путь Христов и идущие путем гордыни сатанинской.

Что я сказал сейчас о подвигах духовных, то применимо и к подвигам всякого доброделания. Путь смирения один и тот же: и для монаха, и для мирянина. Будет ли то подвиг молитвы и поста, или же подвиг милостыни, храмоздательства, или же всякого служения ближнему — все будет ценно в очах Божиих только тогда, когда будет совершаться в смирении, в отсечении своего смышления, при проверке своего доброделания церковным о нем учением, дабы действовать так, как подобает члену Церкви — в единении с Церковью и Самим ее главою — Господом Иисусом Христом. В этой проверке себя, в этом искании единения, как я выше уже сказал, и заключается добродетель «рассуждения», которая должна руководить всяким начинанием нашим, всяким нашим доброделанием.

Скажи же нам, Господи, путь в онь же пойдем и научи нас непогрешительно творити волю Твою!..

1911

Наше крещение и наш крест

Скоро исполнится тысяча лет с того благодатного дня, как наша Русь просвещена святым крещением, все мы имели счастие сподобиться сего великого таинства еще в первые дни своего земного странствования; но многие ли вдумывались в глубокий смысл самого слова: крещение? Где корень этого слова? И в греческом, и во всех европейских языках это понятие обозначается словом погружение, омовение чрез погружение в воду. Но наши мудрые первоучители христианства, наши предки — славяне для обозначения благодатного таинства, вводящего человека в новую жизнь, избрали другое слово, корень которого есть слово крест. Мудрое избрание, знаменательное слово!

В самом деле: что такое крещение для христианина? Это есть духовное возрождение в благодатную жизнь. Как оно совершается? Чрез смерть для греха и воскресение для Христа Господа. «Неужели не знаете, — говорит Апостол Павел, — что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни; зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам уже не быть рабами греху, ибо умерший освободился от греха. Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним» (Рим. 6, 3–8). Но Христос умер на кресте: следовательно, смерть со Христом есть крестная смерть, а крещение и есть сораспятие Христу, спогребение Ему. Вот почему при крещении иерей вопрошает крещаемого: отреклся ли еси сатаны? Сочетался ли еси Христу? Если же ты сочетался со Христом, ради тебя распятым, то и пребывай Ему верным, не отлучайся от Него, и тогда Он воскресит тебя с Собою, и твой крест, воспринятый тобою при святом крещении, обратит тебе в крылья, чтобы вознести тебя ими на небо и спосадить с Собою одесную Отца.

Итак, крест есть неотъемлемый залог нашего спасения во Христе Иисусе. Кто не несет креста, кто старается сбросить его с себя, убежать от него, — скажу больше: кто не распинается со Христом на кресте, тот не христианин. Христианин есть живой член тела Христова, которое есть Церковь. Если Глава сего таинственного тела — Христос страданиями вошел в славу Свою, Он, Агнец невинный, взявший на Себя грехи мира: то как же членам Его тела, верующим в Него, не сострадать Ему, не соучаствовать Ему в страданиях, хотя бы в той ничтожной мере, какая будет по силам каждому члену Его тела? Ведь только при том условии, «аще с Ним страждем, с Ним и воцаримся». «Что за похвала, — пишет св. Апостол Петр, — если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если делая добро и страдая терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны: потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его» (1 Петр. 2, 20, 21). «Как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явлении славы Его возрадуетесь и восторжествуете» (4, 13). Видите, как крест неразлучен с истинным христианином? Крест, скорби, страдания — это радость для верного последователя Христова. Читайте Деяния св. Апостолов, читайте их послания: везде они радуются скорбям, какие им приходилось нести за имя Господа Иисуса. Да и как им было не радоваться, когда Сам Господь сказал им: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф. 6, 12). Они не только с радостью терпели все скорби, но и на смерть шли как на брачный пир. С тою же радостью несли свой крест и все святые Божий. При всей скорбности для немощной плоти, они ликовали духом, когда Божиим попущением приходили скорби.

Мне скажут: то были скорби за имя Христова, а наши-то скорби — от нас самих, от грехов наших.

Так. Но вот послушайте, что пишет Апостол Павел: «Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха, и забыли утешение, которое предлагается вам как сынам: «Сын мой, не пренебрегай наказания Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает» (Притч. 3, 11–12). Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец? Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы — незаконные дети, а не сыны» (Евр. 12–4–8). Господь «бьет нас» по сильному выражению Апостола, значит, еще любит нас, значит, мы еще не потеряны для царствия Божья, Он очищает нас, исправляет яко детей Своих: возблагодарим же Его благость, наказующую нас не по мере беззаконий наших, а по мере любви Своей бесконечной! По немощам нашим и малое наказание кажется нам тяжким, но ведь и Апостол пишет: «Всякое наказание в настоящее время кажется не радостию, а печалию; но после наученным чрез него доставляет мирный плод праведности» (ст. 11). Вот почему все верные чада послушания, верные Господу Его рабы, смиренно всегда благодарили Господа за все скорби, и Господь укреплял их в терпении. Они знали по опыту, какое великое благо тот «мирный плод праведности», о коем говорит Апостол. Они знали и сладость креста, возлагаемого Господом на Своих последователей. Еще ветхозаветный праведник с умилением сердца взывал к Господу: «Благо мне, яко смирил мя еси. Господи, да научуся оправданием Твоим!» (Пс. 118).

Хочешь ли ты, сораспятый Христу во святом крещении, чтобы Он понес с тобою твой собственный крест? Хочешь ли, чтобы сей крест обратился для тебя в лествицу, возводящую на небо? Воздохни к Нему из глубины твоей души, скажи Ему: Господи! Ты лучше меня знаешь, что мне полезно: твори надо мною волю Твою святую! Ты ведь знаешь и немощи мои, я верую, что Ты не попустишь мне искушения сверх сил, но при искушении подашь и облегчение, чтобы я мог понести (1 Кор. 10, 13). Так молись в скорби души твоей, так отдавай себя в руки Божий, как дитя отдает себя на руки матери, и в этом самопредании Богу ты обретешь не только силы для несения твоего креста, но и великое утешение. Ты поймешь всю радость сострадания крестного со Христом. Ты почувствуешь, что Он с тобою, Он несет за тебя твой крест, и сей крест уже обращается для тебя в крылья, возносящие тебя над этою землею, над ее суетными радостями, которые покажутся тебе такими ничтожными... И радость освобождения от сетей суеты земной будет тебе наградою за это самопредание Господу. Говорят, что христианство есть религия радости. Да, но той радости, к которой путь один — чрез Голгофу, радости, которая рождается в сердце от участия в страданиях Христовых!

Господь хочет, чтобы мы, сочетавшись с Ним в крещении, были живыми членами тела Его, и следовательно — чтобы были причастниками и страданий Его, дабы быть потом причастниками и славы Его. И наши скорби, наши кресты не есть юридическое наказание за наши грехи: если и наказание, то — лишь отеческое вразумление любви Божией к нам. Для искупления наших грехов достаточно было одной капли крови Сына Божия, а ее пролиты целые потоки, — но нужно наше личное, живое участие в жизни Главы нашей, а это и совершается с одной стороны — доброделанием, когда Христос в нас и чрез нас исполняет Свои заповеди, а с другой — самопреданием Ему в скорбях наших, восполнением в нас, по выражению Апостола, скорбей Христовых в плоти нашей. И начало всему этому полагается в св. крещении, в знамение чего и возлагается на нас крест... Таков смысл слова крещение!

Можно ли иудеям дозволять носить христианские имена?

Газеты сообщают, что при С. Синоде образована еще одна комиссия для обсуждения вопроса о том: могут ли иудеи носить христианские имена? Давно назрел этот вопрос, и пора решить его раз навсегда и окончательно. Имя есть первая собственность, собственность неотъемлемая, которую человек получает здесь на земле и которую уносит с собою в загробный мир. Творец всемогущий, сотворив свет, нарек его днем, тьму — ночью, все звезды называет Он именами их... Имя есть символ власти над тем, кому оно дается. На всем пространстве Ветхого Завета, от первозданного Адама и Евы до праведных родителей Предтечи Господня, право давать имена принадлежало родителям. На имя смотрели как на нечто священное, с уважением. Имя не есть №, под которым разумеется тот или другой экземпляр, та или другая особь: имя может принадлежать только человеку, как разумнонравственному существу. Этот взгляд на значение имени можно усматривать еще в Ветхом Завете; в Новом Завете у христиан, особенно в Православной Церкви, оно получило еще большее значение. Вошло в священный обычай при крещении давать младенцам и взрослым имена святых, Богом прославленных. Угодник Божий, имя коего я ношу, есть мой небесный восприемник или от купели крещения, или от св. Евангелия при моем монашеском пострижении. Это — мой благодатный покровитель, мой заступник и молитвенник пред Богом, мой наставник в моем земном странствовании, мой второй ангел-хранитель. Вот почему для нас, православных христиан, особенно дороги те имена, которые мы носим. Это — священные символы нашего духовного родства с небесною Церковью, нашего постоянного с нею общения. Пусть иудеи носят имена ветхозаветных праведников: к сожалению, мы едва ли вправе запретить им это, хотя очень бы желали, — ввиду того, что и многие из нас носят сии имена, — чтобы иудеи и произносили эти имена не по-нашему, а по-своему — чтобы Моисеи именовались Мойшами, Израили — Срулями; но допускать, чтоб они носили имена святых Божиих, во Христе прославленных, было бы кощунством и святотатством с точки зрения Церкви Православной. Приятно ли и простому человеку смертному, например хоть бы тому, кто возбудил вопрос о праве иудеев именоваться христианскими именами, приятно ли ему, если иудей, не испросив предварительно его разрешения, возьмет себе его имя и родовую его фамилию и будет величать себя ими? Приятно ли ему будет, когда все, что сей иудей сделает, будет, по недоразумению, ложиться тенью на него или его семью? Затем: если признать это право за иудеями, то по какому праву мы будем отнимать его у магометан, как известно, также носящих не мало библейских имен? А там, во имя свободы совести, свободы веротерпимости и других свобод, найдем ли мы основание отрицать это право и для язычников-буддистов, огнепоклонников и др. нехристиан? Ведь еще вопрос: кто более враждебно относится к св. вере нашей, иудей ли, или язычник и магометанин? Прочтите Шулхан-арух, эту, так сказать, эссенцию, иудейской ненависти к христианам, и вы поймете, как глубокооскорбительно было бы для православной веры, для угодников Божиих, для Самого Господа нашего Иисуса Христа такое попустительство. «Мне же зело честни быша друзи Твои, Боже», — говорит Царь пророк Давид. Не тем паче ли мы должны ревновать о чести, святых Божиих? Представьте себе, что какой-нибудь иудей, заклятый враг Христа и нашей веры святой, назовет себя именем святителя Христова Николая только ради того, что так ему будет удобнее, так сказать, замешаться в толпе православных людей, чтоб удобнее их обманывать: ужели не оскорбим мы позволением носить сие имя нашего великого заступника и святителя — чудотворца? Ужели не будет даже для нас самих оскорбительным, если иудей, в своем обществе издевающийся над нашими подвижниками, будет — без сомнения только у нас на глазах — носить имя преподобного Сергия? Я не говорю уже о тех иудеях, которые возбуждают против себя массы народные своею бессовестною эксплуатацией: даже те, которые стараются показать, что они — «честные евреи», даже и они — по какому праву будут величать себя нашими православными именами, столь для нас священными, а для них, в сущности, ненавистными? И для чего все это нужно? Нет ни малейшего сомнения, что иудеи, почти две тысячи лет не имевшие в том нужды, теперь хлопочут о том, чтобы получить законное право на то, чем иногда пользовались незаконно — для того только, чтобы, прикрываясь христианскими именами, постоянно обманывать нас, укрывать от нас свою настоящую личину. Им это нужно, иногда очень нужно. Недаром они, некрещеные, имеют в своих домах иконы православные, в своих лавках на базарах теплят лампады, даже в праздники ходят в храмы православные, благо в этом отношении царит едва ли позволительная с точки зрения церковных правил терпимость, мало того: по местам принимают к себе наше духовенство: скажите ради Бога — что это, как не личина, обман, отвод глаз для простых верующих душ? Ужели еще надо узаконивать и имена, ими похищаемые у нашей Церкви? Нет, Церковь должна крепко отстаивать святыню имен святых Божиих от такого святотатства. Еще шаг, и их синагоги будут, тоже для отвода глаз наших сентиментальных бюрократов, называться синагогами князя Владимира, Александра Невского, Николая-чудотворца, Георгия Победоносца... Уже и теперь иудеям дано слишком много свободы в отношении, например, фамилий: крестится ли, не крестится ли иудей — он именует себя любою фамилией, и вот вы слышите самую русскую фамилию, вы думаете, что имеете дело с русским человеком, а он — некрещеный иудей! Мне самому приходилось обманываться таким образом: какой-нибудь Николай Григорьевич Яковлев, подавший заявление о желании взять в аренду дом или лавку, оказывался у нотариуса Натаном Гиршевичем Янкелем, и приходилось уступать его мольбам, ибо он уже внес пошлину, акт записан и оставалось только его подписать... Это ли желательно узаконить?

Итак, даже с точки зрения гражданской, не говоря уже о церковной, давать право иудеям именоваться христианскими именами нежелательно. Вспомним, что теперь у нас входит в жизнь выборное право. Убедите простого человека, что Николай Григорьевич есть Натан Гиршевич! Раз он формально запишет себя именем христианским — он для выборщиков будет равен по правам с христианином. Если и теперь в нашу несчастную Государственную Думу попадают иудеи даже от столиц, то при новом порядке вещей будут сплошь и рядом попадать даже некрещеные иудеи от православного населения. Ужели желательно это? Ужели мало зла на Руси от нашей дряблости, от нашей сентиментальности, якобы — гуманности, от лжелиберализма? Ужели и в этом вопросе возьмет верх все тот же беспринципный принцип равенства национальностей и исповеданий, который уже так много зла принес нашей бедной родине? Мы верим, мы надеемся, что от этого нового зла спасет нас матерь наша Церковь Православная в лице нашего С. Синода, дав заключение, что не только нельзя, непозволительно с ее точки зрения давать право иудеям именоваться христианскими именами, но следует подтвердить им, что за самовольное присвоение христианских имен они подлежат строгой ответственности по закону, как за присвоение чужого имени, что посему следует восстановить несколько лет назад распубликованное распоряжение, чтобы иудеи на вывесках своих торговых и промышленных заведений писали не сокращенно, а сполна свои иудейские имена... Если ведь они себя уважают, то ничего в этом унизительного нет, а русские люди будут знать, с кем они имеют дело. Пусть комиссия вдумчиво перечитает правило 8-е 7-го Вселенского Собора и толкования на него. Правило это относится к иудеям, притворно принимавшим христианство, а разве некрещеные иудеи, принимающие имена христианские, не теми же целями руководятся, как и тогдашние, и разве позволять им носить наши имена не то же, что принимать их в некое общение с нами?

Помнить надо: в наше смутное время всякая попытка иудеев к незаметному слиянию с русским православным населением есть великое зло и поблажать этому злу есть великий грех. Повторяю: к счастью для нашего народа, вопрос этот теперь в руках церковной власти, которая обсудит его уже не с одной политической, но и с церковно-канонической точки зрения и оградит народ от новой напасти со стороны иудейского иезуитизма...

Торжество царского самодержавия и истинная свобода

Полвека исполнилось с того достопамятного в русской истории дня, как радостным благовестом пронеслось с высоты Престола по Русской земле Царское слово: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд!..» Теперь уже немногие помнят ту светлую радость, которая озарила и согрела тогда русское сердце; еще меньше остается теперь тех старцев, которые сами были тогда под бременем крепостного права, являются и доселе живыми свидетелями того быта и строя, которые теперь, пожалуй, уже непонятны для нынешнего поколения. Крепостное право не было рабством в собственном смысле, но когда помещик злоупотреблял им, то подвластный ему крестьянин обращался почти в раба. Великий подвиг совершил Царь-Мученик, уничтожив крепостное право, такой подвиг, который может совершить только Царь-Самодержец! Посему день освобождения крестьян есть праздник свободы, торжества и славы Русского Самодержавия! Никто, кроме Самодержавного Царя, не в силах был бы сделать это — по крайней мере — так мирно, так спокойно, как совершил это самодержец Император Александр II. Справедливо Митрополит Филарет говорит: «Бог по образу Своего вседержительства дал нам Царя Самодержавного»: как Бог всемогущий все творит словом Своим: «рече и быша, повеле и создашася», по подобию сего повелевает Самодержавный Царь: «быть по сему» и бывает, и никто не смеет противостать воле Царской, и творит Царь благо народу Своему, как восхощет. Нет силы, нет закона, который мог бы воспрепятствовать Самодержцу сделать добро Своему народу, кроме Его же царской воли! Русские люди! Храните как зеницу ока Царское Самодержавие! Не позволяйте ни единому отступнику, ни единому изменнику ни слова молвить против Царского Самодержавия: гоните всякого такого врага царского прочь от себя, как заклятого врага вашего, как противника воле Божией, ибо Богом Цари царствуют, и сердце Царево только в руце Божией! Царское самодержавие есть залог нашего родного счастья, есть наше народное сокровище, какого нет у других народов, а потому кто осмелится говорить об ограничении его, тот — наш враг и изменник!

* * *

Есть струна в нашем грешном сердце, которая особенно в наше время до болезненности отзывчива к каждому прикосновению, это — любовь к свободе. В нашу душу Творец всемогущий заложил как лучшую черту богоподобия свободную волю, дабы сотворенный по образу и подобию Божию человек имел возможность удовлетворить благороднейшей потребности своего сердца — отблагодарить своего Творца за все блага своего бытия, повергнуть к стопам Его сей бесценный дар: «Отче и Творче мой! Ничего у меня нет своего — все от Тебя и Твое: Твоя от Твоих Тебе и приношу — приношу мое сердце, мою волю, данную мне Тобою же свободу! Хочу единой Твоей всеблагой воли, ибо Ты лучше меня ведаешь, что мне благо есть, — отрекаюсь от своей воли, чтоб жить Твоею святою волею! Повелевай и аз раб Твой, готово сердце мое, Боже, готово сердце мое!» И в таком самопредании воле Бога — Творца и Промыслителя человек обрел бы блаженство свое, обрел бы ту свободу, какой и ныне жаждет сердце его. В таком блаженстве, в такой свободе пребывают ангелы Божии; такой свободы, такого блаженства достигают отсечением воли своей в исполнении воли Божией — заповедей Божиих — святые Божии. На них сбывается слово Господа: «Аще Сын свободит вы, воистину свободни будете» (Иоан. 8, 36).