Помоги проекту - поделись книгой:
Как известно, Сталин был низкорослым – 156 сантиметров. Сапоги, шитые всегда по спецзаказу, делали отца народов выше еще на 8-9 сантиметров. Рядом с карликом Ежовым (136 сантиметров) он чувствовал себя гигантом; это обстоятельство сыграло если не решающую, то далеко не последнюю роль в феерическом взлете недоучки в секретари ЦК и искоренителя врагов народа ежовыми рукавицами.
Малорослость Сталина губительным образом отразилась на экономике страны: ближайшее окружение он подбирал по росту, оставаясь и в этом верным учеником Ленина. Троцкий, Бухарин, Калинин, Киров, Молотов, Орджоникидзе, Берия, Маленков, Ворошилов, Хрущев, Шкирятов, Мехлис, Поспелов, Жданов, Булганин – список можно продолжать и продолжать.
В этом отношении Сталину было далеко до Наполеона, который тоже не выдался ростом. Однако Наполеону малый рост не мешал подбирать окружение по уму, таланту, организаторским и исполнительским данным. Крайне, до болезненности самолюбивый, Наполеон вынужденно, в интересах дела мирился с тем, что на многих своих сподвижников смотрел снизу вверх. Одному из своих маршалов, имевшему неосторожность пошутить: «Я вас выше!», – Наполеон с яростью ответил: «Не выше, а длиннее!» На карьере маршала этот эпизод никоим образом не отразился.
Сталин был не из тех, кто смотрел на собеседника снизу вверх: это напоминало бы ему о его ущербности. Он, безнадежно больной от власти, стремился во всем быть НАД. На мавзолее у него имелась специальная подставочка – так он возвышался над соратниками. В редакциях газет, фотохронике ТАСС знали, что вождь должен выглядеть великим и на снимках. Это испытал на себе такой правоверный сталинец, как М. А. Суслов, который был исключением из правила – выше среднего роста. На официальных снимках его укорачивали. Те, кто был подлиннее, остерегались приблизиться к Сталину: не приведи бог, попадешь в кадр, а с ним и конец карьере.
Человек с умом и фигурой канцлера Коля, де Голля, Буша, Аденауэра в ближайшее окружение Сталина просто бы не попал: рост, габариты поставили бы крест на их политической карьере. Средний рост мужчины – 170-172 сантиметра. С ростом 160-165 сантиметров – примерно четвертая-пятая часть мужчин страны. Отбор в число имеющих доступ к вождю шел из этой части. Критерием был не ум, а сантиметр. Во враги народа попадали из окружения вождя и те, что были длиннее. Цербер-секретарь Сталина Поскребышев прикидывал, кто может быть вхож к низкорослому вождю, кто будет приятен. Самые дальновидные из окружения умело сутулились.
Сколько выдающихся умов не сделали карьеру по причине богатырского или близкого к нему сложения, знает только история. Она же одна в состоянии ответить и на другой вопрос: как сказалось на экономике страны то, что метр был критерием пригодности к руководству? В пособиях по сталинской системе подбора кадров об этом, естественно, речи не было.
В Политбюро последнего десятилетия только двое не добрали до законченного высшего – Андропов и Гришин, все остальные имели дипломы о высшем образовании, некоторые – даже по несколько: у Черненко – Высшая школа парторганизаторов при ЦК ВКП(б) и Кишиневский пединститут, у Горбачева – МГУ и Ставропольский сельхоз. Оба, будучи студентами (заочниками) по второму заходу, держали своих ректоров в страхе: Черненко был зав. отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии, а Горбачев – первым секретарем Ставропольского горкома, а затем вторым секретарем крайкома партии.
Америка богата еще и потому, что там четко сработан механизм ответственности и за слово и за дело. Тот самый механизм, отсутствие которого наравне с другими, родственными факторами привело наш народ к обнищанию. В самом деле, за что отвечал руководитель районного, областного, республиканского масштаба? За подъем жизненного уровня, за дороги, здравоохранение, за экологию? Ни за то, ни за другое, ни за третье. Все его усилия были направлены на то, как бы чего не случилось.
Примеряем к себе: дня не проходит, чтобы мы не чувствовали ответственность перед акционерами, которые доверили нам свои сбережения. Мы любой свой шаг соразмеряем с одним: как он отразится на акционерах? Да иначе и быть не может!
Республики Северного Кавказа по многим показателям прочно осели в самом конце сводок. Направляемых из центра наместников в ранге секретарей обкомов инструктировали: от вас не нужны показатели, рост урожайности, поголовья скота, вы едете в сложный район, взрывоопасный – как бы чего не случилось, именно по этому показателю будем оценивать вашу работу. Приезжали с огнетушителями, готовились справиться с пожаром, вместо того, чтобы наладить работу, исключающую пожар: чем выше благосостояние, чем богаче каждый гражданин, тем дальше мы от пожара. Во все века богач, выступающий в роли поджигателя собственного благополучия, был исключением из правил, выродком. Самые стабильные в политическом отношении страны – те, где нормой жизни стало богатство всех и каждого. Можем представить себе – для этого не надо обладать утонченной фантазией – сокрушающего НАШЕ, но только не того, кто с кувалдой кинется на СВОЕ.
Механизм ответственности ТАМ и направлен на то, чтобы создавались все условия для роста СВОЕГО. Именно за это Америка воздала должное Рейгану, Англия – Тэтчер, Франция – Миттерану, ФРГ – Колю. Избиратели не ошиблись с выбором: их избранники сработали по максимуму. Критерий ценности политика: КТО ДАСТ БОЛЬШЕ. Разумеется, в период предвыборной кампании каждый из них обещал. Обещая, он говорил, ЧТО будет делать и КАК. Поэтапно.
Средства массовой информации – вот она, гласность в действии, гласность, ведущая к богатству! – контролировали каждый шаг, били во все колокола, едва намечалось отставание от предвыборного графика, справедливо полагая, что после драки кулаками не машут. Америка не принимает ссылок на объективные трудности, Америка – да весь Запад! – не приемлет оправданий. Вся атмосфера уклада такова, что безответственность в политику не сунется: клеймо болтуна несмываемо. Сквозь такое сито отбора некомпетентности, что пустит страну по миру, отбросит на несколько десятков лет назад, к штурвалу высшей власти не пробраться, бездарность отсеется уже на самом низком, муниципальном уровне.
Два мира, две структуры. Одна плодила нищету, вторая увеличивала число богатых. В одной – катаклизмы, в другой – устремленность в работу: каждый миг простоя бьет по кошельку. Стремление к богатству – это как вечный двигатель прогресса. Богатеющий человек не скажет: «Остановись, мгновенье, ты богато!» Потому что с ростом богатства растут и запросы, такую ненасытность можно только приветствовать, ибо она ускоряет прогресс.
Вот этой ненасытности и недостает советским, когда они оказываются за рубежом. Многие с прекрасными, дай Бог каждому, задатками теряются там. Почему? Ответ сформулировал, казалось бы, такой далекий от мира бизнеса человек, как тренер итальянской футбольной команды «Сампдория» В. Бошков. За этот клуб года два назад стал выступать лучший футболист СССР 1989 года Алексей Михайличенко, игрок, что называется, Божьей милостью: хороший удар, скорость, интуиция на голевой момент, Когда он выступал за киевское «Динамо», многие болельщики ходили «на Миху». В «Сампдории» он сник, ничем себя не проявил, клуб досрочно с ним расстался. Почему? Слово В. Бошкову: «Для него типично то, что характеризует всех футболистов, воспитанных при социализме. Подписав договор и получив на свой счет деньги, он посчитал, что все его желания уже исполнились... А, к примеру, Виалли, выросшему в другом обществе, денег никогда не хватает. Он постоянно хочет заработать их еще больше. Поэтому Виалли играет все время, а Михайличенко – от случая к случаю» («Футбол», № 52,1991).
Михайличенко в Италии попал в сказочный МИР достатка – отличная квартира, машина последней марки, кругленькая, по его меркам, сумма на счету – никто в Киеве не жил так, как зажил двадцатисемилетний белокурый полузащитник: все есть, предел мечтаний. Пенсионерский настрой привел сначала на скамейку запасных, а потом и к бесславному расставанию с Италией, где – парадокс! – богачи так изнуряют себя работой, что падают от усталости. Затерялись на Западе и другие футболисты, хоккеисты, один другого титулованнее и известнее: увы, с опозданием они поняли, что богатство – это в первую очередь работа, что отдых себе могут позволить только бедные.
Помнится, лет десять назад в «Московском комсомольце» Алла Борисовна Пугачева, которая с годами все работоспособнее, рассказала о таком случае. Долго досаждала ей одна из многочисленного племени «пугачевитянок» лет семнадцати-восемнадцати. Девчушке из провинции казалось, что у эстрадной звезды не жизнь, а рай. Прожила она в квартире своего кумира несколько дней – а Алла Борисовна всюду брала ее с собой, – увидела жизнь по строжайшему графику, бесчисленные репетиции, беседы с авторами, модельерами, когда теряли счет времени суток, – и так без выходных, без передышки. Кончилось тем, что юная провинциалка, приехавшая покорять Москву, поспешила на вокзал: «Да на фига мне такая жизнь! Я-то думала...»
Богатство – это труд. Америка потому и богата, что не знает остановок, не расслабляется, не довольствуется достигнутым, вся – в труде.
Говорят, деньги идут к деньгам, а богатство – к богатству. В нищем государстве больше непроизводительных расходов: недовольных объединяет инакомыслие, порожденное существующими порядками. Микроб неприятия можно ликвидировать двумя путями: обеспечить нормальный жизненный уровень или вводить в действие репрессивный механизм подавления. Цивилизованные страны пошли по первому пути, чему самое авторитетное подтверждение – малочисленность компартий. В СССР взросли поколения потомственных стукачей, службы КГБ разрослись до безразмерности. Оказывается, в органах собиралось, велось и регулярно пополнялось досье на каждого второго взрослого жителя: больше ста миллионов подозреваемых, больше ста миллионов папок с надписью «хранить вечно».
Сто миллионов папок, миллиарды подметных писем, доносов, рапортов – это только на настоящий момент. Система всеобщей подозрительности – ВРАГ НИКОГДА НЕ ДРЕМЛЕТ! – насаждалась с первых шагов ВЧК-ОГПУ, размножалась амебоподобно. Это сколько же стройматериалов выброшено на одни хранилища? Это сколько же иуд тянулось за сребрениками? Это каков же был штат, чтобы в образцовом порядке содержать все это «хозяйство»? Сколько же выжрал из бюджета этот ненасытный монстр, не знавший счета деньгам? Для него бюджет был наподобие бездонного колодца.
Кто только не грабил народ! Грабил ВПК, грабил КГБ. Грабили правители... Как же было народу не стать бедным, если грабеж стал составной частью государственной политики?
Только после восемьдесят пятого года резко пошли на убыль военные расходы. На мирные рельсы переводится масса предприятий ВПК. Сами нищие, мы перестали содержать прокоммунистические режимы и зарубежные компартии, бескорыстно помогать развивающимся странам. Мы резко сократили аппарат КГБ. Короче говоря, мы резко сократили непроизводительные расходы. Тем самым, не один миллион человек поставили перед необходимостью заняться производительным трудом, сменив квалификацию. А ведь число только освобожденных партработников превышало сто тысяч человек.
Бесценное время не тратится на партсобрания: согласно уставу партии партсобрания проводились раз в месяц – превратите это в человеко-часы. И не забудьте добавить комсомольские собрания – тридцать миллионов членов ВЛКСМ.
Не знаем, как в других городах, но в Москве в бытность Гришина на посту первого секретаря горкома проводились раз в месяц так называемые политдни: руководители всех рангов шли «в народ» для пропаганды «идей партии». В эти же «дни» с рабочих мест (и от станков!) снимались пропагандисты и агитаторы – шла политическая накачка народа, которому диктовали, что он должен думать по тому или иному поводу. Даже не верится: на предприятиях исчезли так называемые треугольники и четырехугольники, исчезли и парторганизации с правом контроля за деятельностью администрации. Приказали долго жить и существовавшие при парторганах «комиссии по выезду», обладавшие монопольным правом «пущать или не пущать» даже в страны соцсодружества.
Вспомните, сколько маеты было, чтобы съездить по турпутевке: характеристики, анкеты, месяцы хождений по бумажным мукам, когда сама поездка становилась не в радость. А служба ПОЧИНОВ:
«Семидесятилетию великого Октября – семьдесят ударных недель!», «Ни одного отстающего рядом!»...
Разлюбила милого,
Полюбила пьяного.
Чем я не ударница?
Чем я не Гаганова?
Если прикинуть, сколько же было мишуры, охочей до рабочей, трудовой копейки... Французские Людовики прославились мотовством, делали это не таясь. Мы же проматывали под самыми благовидными предлогами, топили печи ассигнациями. Зато светила надежда, что появятся унитазы из золота. Если бы о золотых унитазах возмечтал рядовой псих, диагноз ясен: леченье в условиях стационара. А у этого мечтателя был сан председателя Совета народных комиссаров. В его ведении был и пост главного психиатра страны. Многое, слишком многое, что творилось у нас в стране, требовало привлечения психиатров. И хорошо, что растет число наших единомышленников, полагающих, что богатство есть норма бытия. Только они способны в кратчайшие сроки обустроить жизнь, направить ее в русло достатка.
Любый нам обоим Юрий Никулин, которого нет надобности представлять читателю, считает, что «сейчас мы можем спасти нашу страну только двумя способами: реалистическим и фантастическим. Способ реалистический – это когда прилетит к нам тарелочка, выйдут оттуда инопланетяне, принесут товары, технологии, и все это будет работать. А фантастический способ – это заставить работать нас самих» («Семь дней», № 1,1992).
Мы и убеждены, что разделяющие нашу точку зрения выбирают самый фантастический, по Никулину, способ спасения: станут работать сами. Впрочем, что это мы?! Они уже давно именно этим и заняты. Их любимое слово не «Дай!», а «На!» Перелом к лучшему у нас наступит тогда, когда дающих будет куда больше, чем просящих.
Когда-то А. Блок написал: «Да, скифы мы...», точнее было бы – «Психи мы...»
Запад так и смотрит на нас, как на людей с урезанными потребностями. В пособие по психиатрии можно включать главу из воспоминаний всемирно известного певца Михаила Александровича, у которого была масса неприятностей только потому, что он хотел зарабатывать как можно больше, и потому его, лауреата Сталинской премии, вынудили эмигрировать:
«У меня была высшая категория для вокалистов. Пока Министерство культуры не ограничивало меня, я давал в месяц не менее пятнадцати концертов. Таким образом, мой средний заработок в течение многих лет достигал двух тысяч рублей в месяц.
В Министерстве культуры вопрос о регулировании заработка артистов ставился неоднократно. И вот на одном таком совещании министр культуры Фурцева стала возмущаться «алчностью и стяжательством» некоторых ведущих артистов.
– Вот передо мной список заработков наших мастеров, – говорила Екатерина Алексеевна. – Ну, посудите сами, товарищи, разве это не безобразие? Я, министр культуры СССР, получаю семьсот рублей в месяц, а Александрович зарабатывает свыше полутора тысяч! (Это было в шестидесятых годах. –
В этот момент, воспользовавшись паузой, поднимается мой друг Смирнов-Сокольский и своим хриплым голосом восклицает:
– В том-то и дело, Екатерина Алексеевна, что вы получаете, а Александрович – зарабатывает!
Эта реплика буквально сразила оратора. Фурцева онемела. В какой-то мере шутка Смирнова-Сокольского затормозила наступление министерства на артистов – так называемых миллионеров. Но ненадолго.
Через некоторое время в Москонцерт был спущен приказ, запрещающий мне выступать более 10 раз в месяц. Несмотря на бурный протест областных филармоний, которые и при 15 концертах в месяц не могли удовлетворить на них спрос, решение осталось в силе.
Но и этого показалось мало. Еще через год министерство распорядилось ограничить мои выступления пятью концертами в месяц, когда же я стал доказывать заместителю министра культуры СССР Кухарскому, что пресекать мою деятельность ни к чему, что дело не только в моих заработках, что мои концерты приносят государству большую прибыль и поднимают общую культуру народа, то увидел пустые глаза, услышал гневный окрик: «Наше государство достаточно богато и без вас! А вы все только о том и думаете, чтобы загребать тысячи!» («Вечерний клуб», 16.1.1992).
О том же речь и в воспоминаниях поэта Бориса Слуцкого о его работе на радио в пятидесятые годы: «Платили за композицию – она длилась около часа – и слушали ее десятки миллионов – от полутора до двух тысяч тогдашних легких рублей. Это и был мой месячный бюджет. Постепенно выяснилось, что делаю я одну композицию в месяц или две – деньги платят примерно одни и те же. Выписывал деньги начальник отдела Иван Андреевич Андреев, известный, между прочим, тем, что, прочитав статью Привса о Сталине, глубокомысленно сказал: «А кто он такой, чтобы писать о великом Сталине?» – и зарезал статью. Обо мне Андреев, по-видимому, думал, что такой должен получать полторы-две тысячи в месяц. Не больше и не меньше. И выписывал мне именно эту сумму. Сделанное мною финансовое открытие привело к тому, что я сократил усилия до минимума» («О других и о себе». М., 1991. С. 16-17.).
Вся страна сократила усилия до минимума: заставили! Знаменитого баса не выпустили за границу на гастроли: на собеседовании выяснилось, что он плохо подкован по политической линии, не знает решений последнего пленума ЦК. Госконцерту СССР перечислили бы за его концерты валюту. Да и кого бы за границей интересовал его политический уровень? Ждали певца. И не дождались. Мы все-таки психи...
Оба мы закончили технический вуз, поэтому были отринуты от детального изучения политэкономии. Мы, конечно же, много на этом потеряли и в то же самое время нашли, потому что избежали углубленного проникновения в труды Ленина. А тяга к политэкономии и к экономике в нас была, пусть и не столь осознанная, как позже, уже в МЕНАТЕПе. Один из нас гордится тем, что на олимпиаде по политэкономии вузов Москвы команда МХТИ, в которой он участвовал, нокаутировала команду признанных фаворитов экономического факультета МГУ. Попытался углубиться – не получилось из-за особенностей характера: привык докапываться до первоисточников, а возможности не было. У нас не издавались книги интересовавших нас авторов, а судить об их взглядах по цитатам и мнению популяризаторов счел ниже своего достоинства. Еще на студенческой скамье нас многое угнетало и раздражало, правда, будем справедливы, не вполне осознанно. Став взрослее, мы докопались до причины недовольства. По складу характера и мышления мы оба из тех, кого надо убеждать, на веру мы ничего не принимали. Для нас эстетическим удовольствием были лекции по высшей математике, какие кружева, какие узоры формул! И на лекциях по сопромату, теории машин и механизмов, по другим точным наукам из множества фактов следовал вывод –неопровержимый. Ни одному профессору не пришло бы в голову заявить: так считал, к примеру, академик Вернадский, значит, и быть посему. Мы бы такого профессора просто освистали: студенческая вольница не позволяла пренебрежения к себе.
А на лекциях по общественным наукам преобладал аксиомный подход, любая ленинская мысль по любому поводу преподносилась как истина в последней инстанции. «Лев Толстой как зеркало русской революции»... Но мы-то знали, что зеркальное изображение есть изображение искаженное: правая рука – это левая, левая – это правая, зеркальное изображение – это не отображение один к одному. Ленин в статье утверждал как раз не это, схватился за эффектное сравнение, но проиграл, продемонстрировал приблизительность мышления. То же и со статьей «Краска стыда у Иудушки Троцкого», Во времена написания ее заголовок был нелепостью. Иуда – библейское имя, есть в святцах. Иуда из Библии – один из апостолов Христа, предатель. Иудушка из «Господ Головлевых» – совсем другое, снова приблизительность, брань вместо аргументов.
Это у нас в детстве было принято: не хватало аргументов в стычке – в ход шли кулаки (теперь это называется «разборка»). Но то – у подростков, а это – в трудах политика государственного масштаба, который был не по сану бранчлив. Когда оппоненты оказывались на голову выше, не брезговал оскорблением личности (все элементы для возбуждения уголовного дела по ст. 206 УК – за хулиганство). Мы, взращенные на точности и доказательности, подобный способ дискуссии (кулачный бой в полемике!) интуитивно не принимали. Вопросов у нас возникало много, но преподаватели марксизма-ленинизма ясности не вносили: мы им – вопрос, они нам – цитату из Ленина. Цитат они знали много, хватало на все случаи жизни.
Армянское радио спрашивают: «Что такое мысль?»
– «Это кратчайшее расстояние между двумя цитатами».
Мы оба, пожалуй, даже болезненно самолюбивы. Если бы нам довелось услышать от кого-то хоть сотую долю ругательств и непристойностей, что отпустил Ленин в адрес Троцкого и наоборот, оба – одного поля ягода, – как бы потом он искренне ни извинялся, мы вряд ли стали бы поддерживать даже видимость деловых отношений. А Ленин простил Троцкого, Троцкий простил Ленина (или сделали вид, что простили друг друга?) – снова в одной, сверхреволюционной упряжке! Оказывается, это норма для политиков, гроссмейстеров по части компромиссов.
Мы оба прозревали трудно. Марксизм-ленинизм – не наша профессия, мы изучали, чтобы сдать и... забыть, хватало и других забот. Процесс восприятия марксистско-ленинских истин шел не гладко, множилось число вопросительных знаков, а то и просто недоумений. Повторяем, мы привыкли к доказательности. Именно ее нам и недоставало в трудах Ленина. Там не было доказательств и наиглавнейшего тезиса: о преимуществе социализма перед капитализмом. Это была гипотеза, без доказательств переведенная и приказным порядком тоже – в ранг аксиом.
Червь сомнения в нас сохранился, гипотезу в аксиому мы так и не перевели. Кстати сказать, оба мы были комсомольскими работниками, ставку делали на элемент убеждения. Было бы уклонением от истины утверждать, что не прибегали к силовому давлению. Бывало и это, когда не было времени убеждать. Да и в МЕНАТЕПе мы редко – за силовые методы руководства. Претворяем в жизнь знаменитое: теория становится материальной силой тогда, когда она овладевает массами. Мы не навязываем наше руководящее мнение, мы убеждаем в нашей правоте. Именно такой метод руководства сокращает путь в богатство.
Но, вернемся к Ленину. С нашим отношением к нему все получилось по законам диалектики: настал момент, когда число сомнений необратимо перешло в новое качество. Мы поняли, что бранчливость Ленина была ширмой, скрывавшей неуверенность и трудно поверить, но это так – некомпетентность.
Он, юрист по образованию, хватался за все: за политэкономию, историю философии, литературу, живопись, историю, статистику, социологию, математику, физику – нет отрасли, которой бы он не коснулся. Касался – дилетантски... «Мозг есть продукт особым образом организованной материи». Что для науки слова «особым образом организованной»? Это же пустой звук – и на расшифровку этого пустословия ушла не одна сотня докторских и кандидатских. «Электрон так же неисчерпаем, как атом» – хорошо, что повторил чью-то мысль. А если бы убрал «НЕ»? Ведь прикрыли бы целое научное направление, лишь бы Ленин оказался прав! В институте на одного из нас зашикали, когда он вслух поделился недоумением: таким ли большим знатоком немецкого языка был Ленин, если в трудах Маркса и Энгельса, изданных на русском языке, масса цитат дается в ленинском переводе? Исключалась даже сама возможность, что Ленин мог допустить упрощение, неточность, пасовали перед его авторитетом асы перевода – как же, Ленин!
Мы написали о своих СОМНЕНИЯХ, которые были. Уйти от них мы не могли, ибо так уж устроены, что ничего никогда не принимали на веру. Русский глазам не верит, ему дай пощупать – это и о нас. Сомнений прибавляли и мысли, навеянные оформлением документов для туристов ТУДА: если там капиталистический АД, то почему мы так пугливы, почему страшимся, как бы кто там не остался, ведь от добра добра не ищут?
Если бы в нас не было червя сомнения, мы бы, вполне вероятно, не пришли к предпринимательству, которое – это было в самом начале после апреля – в печати боялись называть настоящим именем, прятались за ленинскую формулировку о цивилизованных кооператорах. Начали мы с НТТМ – научно-технического творчества молодежи. Не знаем, насколько мы были цивилизованными. Работоспособности нам не занимать, подобралась дружная когорта единомышленников, которые пахали сутками, неделями, уставали так, что спали на ходу – у нас за-по-лу-ча-лось! Рассчитались с долгами, с налогами, выдали зарплату, осталась ПРИБЫЛЬ, она наша. НАША. НАША! МОГЁМ!
Всевозможных запретительных инструкций, пут – море, но нам удалось прорваться. Ощущение свободы, самостоятельности – ни с чем не сравнимо. Понимали ли мы тогда, что НТТМ – тропинка к капитализму? Нам было не до теоретизирования, нам хотелось дела, хозяевами которого были мы. САМИ.
Прибыль, по нынешним временам, была копеечная – 10-20 тысяч рублей. Изумило не то, что мы заработали, а то, что не надо ни с кем из вышестоящих советоваться, куда употребить деньги: не было вышестоящих, над нами – ни-ко-го! На зарплату – пожалуйста, на премии, да хоть на выпивку, на ресторан – на-ше! Мы захмелели от свободы, от самостоятельности.
Почему к нам и за нами потянулись? Да потому, что мы выдавали не получку, а заработанное. Мы никогда не были избалованы деньгами, знали им цену. Добрую службу сослужила и студенческая привычка начинать изучение столовского меню с цифр, которые поменьше, а потом уже – названия блюд. Откроем один секрет: работавшим у нас на контрактной основе казалось, что мы сами буквально купаемся в деньгах: они получали по несколько тысяч в месяц. Им и в голову не могло прийти, что мы, работодатели, по первости сидели порой без гроша, все отдавая на реноме фирмы. Мы сознательно теряли, чтобы найти.
О нас пошла молва, к нам потянулись. Началась конкуренция, мы отбирали сильнейших в полном соответствии с томами марксовского «Капитала». Мы поняли силу и власть денег. Скромные в запросах, мы с ростом прибыли почувствовали и приход настоящей раскрепощенности, что, оказывается, можно жить, не считая денег, не прикидывая, не придется ли у кого-то стрельнуть до зарплаты. Голова высвобождалась от ненужных забот, мы получили все условия для того, чтобы делать деньги же. Заработанное мы не выбирали, брали столько, чтобы хватило на безбедное существование, остальное пускали в оборот. Да, в самом центре развитого социализма мы воссоздавали капиталистическое предприятие, мы жили и работали по законам ТОГО мира, и у нас получалось это куда лучше, чем у соцпредприятий.
Ленинскую гипотезу о коммунизме – вершине цивилизации – мы не приняли за аксиому, поэтому никаких душевных мук и переживаний мы не испытывали, в перерожденцах себя не числили, продолжая оставаться членами партии. И в этом сочетании – членство в партии и предпринимательство – не видели ничего предосудительного: во всем мире полно бизнесменов-коммунистов. Заявления о выходе из партии мы написали 20 августа 1991 года в Белом доме, в дни путча, это было прощанием с иллюзиями, которым и мы отдали дань.
Пребывание в партии было для нас хорошей школой, если бы мы ее не прошли, многое бы потеряли. Партия крайне много отнимала, но она и давала: опыт, связи, постижение жизни. Не взять все это было бы ошибкой. Партия же помогла нам освободить себя от партии. В ее рядах было 18 миллионов – лишь горстка, несколько тысяч, может быть, даже десятков тысяч – доли процента – ведут борьбу за реанимацию. С нашей точки зрения, цифра эта убийственная, это цифра полнейшего краха ленинских гипотез.
Ленин воевал не за богатство, он воевал с богатыми. Ставка на социальную защиту неимущих, опора на бедноту привела к катастрофическим последствиям.
Вместо того, чтобы дать возможность бедным подняться до уровня зажиточных, зажиточным зажить богато, произошло противоположное: богатых и бедных опустили до уровня нищих, реализовав на деле лозунг ВСЕОБЩЕГО РАВЕНСТВА. Большевики спешили, им некогда было ждать, пока наступит равенство по богатству, да это и не входило в их планы.
Главное – у-рав-ня-ли в лишениях. Уравнение отниманием – в этом новая власть преуспела, тем и стала сразу популярна у толпы. Новая власть и гналась за митинговой популярностью, науськивала толпу на тех, кто давал работу. Эксплуататоров экспроприировали – и появилась безработица, порожденная новой властью, именно новой. Царская Россия, фактически, не знала бирж труда, она взяла в двадцатом веке такой разбег, что впору было появиться бесчисленным объявлениям «требуются», «ищем», «предлагаем». Без дела оставалась деклассированная часть общества, не желавшая трудиться или не обзаведшаяся никакой профессией. Так что...
От дилетантизма одной, отдельно взятой личности страдает сама эта личность. От дилетантизма руководителя лихорадит подчиненных, организацию и смежников. От дилетантизма главы государства страдает не только народ, но и вся планета, ибо все государства взаимосвязаны.
Ленин заложил в фундамент слишком много взаимоисключающего. Он поощрял самостоятельность на всех уровнях – и породил жесточайшую централизацию. Дилетант в нем мирно уживался с демагогом, это и породило признание (де-юре) свободы слова – и тюрьмы для инакомыслящих (де-факто). Выступал за культуру – и выдворил цвет интеллигенции.
Деспотизм, как учит история, всегда однопартиен, не выносит даже намека на противодействие. Ленин стлал мягко, да жестко пришлось спать стране на приготовленном им ложе поголовной бедности. Ложе для психов, ринувшихся в нищету. Инерцию ленинизма преодолеть не так-то просто.
Далеко не все видят в предпринимателях спасателей и спасителей, идет умело направляемая кампания по их дискредитации. Делается это по старым, как мир, рецептам: изголодавшейся толпе доводится до сведения, что и почем они вкушают. Вот, просим извинить за тавтологию, образцово-показательный образчик («Советская Россия», 28 декабря, 1991):
«Вы не знаете, куда пойти на Новый год? У вас трудности с подбором праздничного меню? Нет проблем! Московские валютные рестораны возьмут все хлопоты на себя!
Ресторан гостиницы «Марко Поло» (Спиридоньевский пер., 9) предложит гостям в новогоднюю ночь такую программу ужина: блинчики с черной икрой, копченый лосось под соусом из маринованной тыквы, свеклы и хрена, суп из осетра с пирожками, начиненными мясом краба, грудка фазана с картофельной лепешкой под клюквенным соусом, филе говядины в тесте под соусом с красным вином, свежие груши, наполненные шоколадным муссом.
Цена – самая умеренная по сравнению с другими заведениями – 85 долларов (10 370 рублей по курсу московского Сбербанка на 20 декабря 1991 года) с человека. Но зато те, кто будет не в состоянии возвратиться домой, смогут получить на ночь номер «люкс» всего за полцены – в 180 долларов (21960 рублей).
Отель «Метрополь» (Охотный ряд, д. 1) угостит посетителей в Боярском зале черной икрой, балыком, соусом с трюфелями, коктейлем из крабов, жареным поросенком под медом, галантином из индейки, консоме из речной семги, крокетами с молоком кокосового ореха и ананасами с мороженым. Цена ужина – 120 долларов».
Поделиться книгой: