Помоги проекту - поделись книгой:
Статистики подсчитали, что гениальные открытия в области точных наук совершаются до 25, реже до 30 лет, а в области прикладных наук – примерно до 35 лет. Это скольким же гениям у нас подрезали крылья, не выпуская на тропу гениальности, пока они не подкуются марксистско-ленински! Думаешь об этом и диву даешься, как это и Бор, и Эйнштейн, и Оппенгеймер умудрились попасть в гении, не пройдя через чистилище кафедры общественных наук. По мизерному числу Нобелевских лауреатов в СССР (понимаем относительность этого критерия, но других пока нет) можно судить, какой нокаут был нанесен нашей науке.
Гений бесценен, утечка мозгов возникла и потому, что вундеркинды хотят заниматься наукой, а не транжирить время на конспектирование «Материализма и эмпириокритицизма» и прочих «измов».
Это только у нас ученый, чтобы попасть на международный симпозиум, пообщаться с коллегами, шел в политинформаторы, в агитаторы, в университет марксизма-ленинизма, лишь бы доказать комиссии по выезду, что он общественник. Его уровень как ученого эту самую комиссию не интересовал.
На симпозиумы, как правило, ездили общественники, морально устойчивые, ученые оставались за бортом. Богатство оставалось невостребованным. В науку прорывались только те, кто умел не думать или же думать только в заданном, цековском направлении, карьеру делали не головой, а анкетой. Функционеры легко становились академиками. Но даже ЦК был бессилен куриные мозги превратить в ученые.
Собирая материалы для книги, мы провели своего рода миниисследование, предлагая самым разным людям определить, кому принадлежат следующие утверждения:
«Мы ратуем против сказок... Волшебные сказки мы считаем вредными. Они действуют ребенку на его нервы, питают нездоровую фантастику, притупляют чувство реальности... Совершенно недопустимы сказки мистические, вроде «Вещего Олега»... Насчет ангелов, чертей, русалок, ведьм, какими бы симпатичными они ни казались, надо поосторожнее. Всю эту чертобесину надо выкинуть в мусорную яму... В сказках бывает так много недоговоренного, намеков, и то, на что намекается, может казаться таким красивым, заманчивым, а на деле является самой ядовитой и вредной пищей для детского ума».
Фамилий называлась масса, было высказано и предположение, что это бред сумасшедшего. Тогда мы давали вопросы-подсказки:
– Кто мог предлагать: «Такие книжки, которые захватывают детей, например, «Робинзон Крузо», надо детям давать, посмотрев, что можно здесь переделать, и, может быть, переделать самым существенным образом»? Кто мог предложить переделать «Зверобой» Купера, дабы идеалом ребенка не стал американец? Кто закрывал дорогу в школу «Сказке о рыбаке и рыбке»? Кто, наконец, утверждал, что надо сохранить только сотую часть помещичьих библиотек, что Гёте и Шиллер далеки от того, что интересует крестьянские массы?
Правильного ответа мы так и не получили, а комментарий опрашиваемых свелся к тому, что автор высказываний очень злой, недалекий человек, не исключалась возможность, что мы зачитывали талантливую пародию. Нам не верили, отказывались верить, что все это говорилось всерьез и принадлежало доктору педагогических наук, начальнику Главполитпросвета, а позже заместителю наркома просвещения.
– Крупской?!?!?!
Да, Надежде Константиновне Крупской, недоучке с восьмиклассным образованием, верной проводнице в жизнь ленинских идей о коммунистическом воспитании подрастающего поколения. Как видим, дама была дремучая, во всем видела происки буржуазии, давала команду переписать любого классика в «Крупском» духе, приписать ему то, о чем он и представления не имел. Фальсификация, подтасовки, исправление истории – норма бытия и деятельности. Об уровне компетентности говорить не приходится: чего нет, того нет.
Не нравились бабушке Крупской Дефо и Пушкин, Л. Толстой и Гёте – это ее личное мнение. Но когда дремучесть возводилась в ранг государственной политики, осенялась именем Ильича Первого – шел интеллектуальный и нравственный грабеж целых поколений, проводился в жизнь курс на роботизацию. С каким же упоением подруга Ленина предавала анафеме и сказки, и былины, и почти всю классическую литературу! По душе ей была – пустыня. Бедные наши предки: их лишили права даже на эмоции!
Какое все это имеет отношение к теме нашей книги? Нам представляется – самое непосредственное. Крупская, как бы там ни складывались ее отношения со Сталиным, и после смерти Ленина вписывалась в Систему превращения людей в винтики государственной машины. Меньше эмоций, меньше запросов, меньше потребностей – зачем винтику богатство?
Не проста была Крупская, ох, не проста... Отрицание наследства интеллектуального шло параллельно с отрицанием наследства накопленного, с отрицанием дворцов. Проповедовалась мысль, что пролетарию, строителю нового, социалистического общества, прекрасно и в хижине. Пусть живет так, чтобы нечего было терять – за неимением накоплений. Все мое ношу с собой – вот это по-нашенски, по-социалистически. Вот это – по Ленину, вот это – по Крупской. Лейте слезы по ним, потомки... Собрать бы воедино все стройматериалы, что ушли на возведение памятников Ильичу, – на сколько дворцов хватило бы!
Чего не отнять у Крупской – это апломб. Давно подмечено: чем ниже интеллект, тем больше апломба, директивности мышления. Убеждать не умеют, не хватает аргументов, остается одно – приказать. Педагогика, насаждаемая Крупской, – это педагогика принуждения и приказа. Ослушаться побаивались: Колыма-то вместительная.
Чем больше мы узнаем о былых кумирах, тем меньше одежонок на них остается. Во что же стране и миру обошлась их голость... Говорят, Сталин избегал смотреться в зеркало, предпочитал свой отретушированно-плакатный лик, лик небожителя. Чем сильнее старился, тем моложавее выглядел с портретов.
Они все, начиная с Ленина, и за власть цеплялись как за эликсир бессмертия. На смертном одре Ленин надиктовывал письма, до прошения об отставке мысль не доходила. Экономист, ужель он не понимал, во что обходится стране труп на троне? И Сталин, и Брежнев, и Андропов, и Черненко мнили себя мессиями, полагали, что лучше их никто не справится со штурвалом. Маньяки, уверовавшие в собственную незаменимость, в дни всенародных празднеств топтавшие могилу (мавзолей!) основателя государства, они немощной рукой приветствовали тех, кто нес их портреты со взором, нацеленным на коммунизм.
Театр абсурда – ничто по сравнению с действом, дважды в год разыгрывавшимся на Красной площади. Если живые трупы с мавзолея верили, что нести их портреты – счастье, то их остается только пожалеть: какой спрос с убогих? Если же они знали, что каждому несущему махину с политбюровским изображением полагается вознаграждение, что изображать воодушевление – это работа, если они все это знали и не прекратили, значит, они просто циники. Госбюджет был в их руках. Они сами не скупились на кампанию собственного восхваления. Ни в одной трудовой книжке не значилась профессия придворного льстеца, но полку их все прибывало и прибывало, жили они безбедно. Многие дослужились до степеней известных, стали гроссмейстерами славословия.
У поэта Владимира Вишневского есть стихотворение из одной строчки:
Опять
я
не замечен
с Мавзолея...
Одопевцев с мавзолея замечали и привечали по-царски, одаривали должностями, квартирами, дачами, орденами, зарубежными поездками. Начало этому положил Ленин. Эстафету приняли многочисленные УЧЕНИКИ и СОРАТНИКИ.
Все они – и Сталин, и Молотов, и Маленков, и Хрущев, и Брежнев, и другие – были настоящими ленинцами, вели страну именно ленинским курсом.
Конец Ленина был трагичен. Убил его нэп. Ленин вдруг увидел, что в спасителях – силы, которые он отрицал: тяга к личному обогащению, к частной собственности. И эти силы гораздо эффективнее тех, что проповедовал и насаждал он. Это был крах. Ленина убило осознание того, что же он натворил. Фактически это было равносильно самоубийству.
Очень тонкие наблюдения о закате Ленина – в статье публициста В. Г. Морозова («Начало», № 20, 1992 г.).
«Ленин решил восстановить прежние общественно-экономические уклады, оживить торговлю, постепенно и осторожно овладевая товарно-денежной процедурой, получить возможность централизованного управления народным хозяйством страны.
В ноябре 1921 года был вновь открыт Государственный Банк.
Начался поворот к новой экономической политике.
Частнособственнические настроения захлестывали страну.
Кадров пролетарских менеджеров не было.
Размышления над личностно-историческим взаимодействием привели Владимира Ильича к стрессу, от которого он уже не смог оправиться. Это был страх перед судом истории, ужас пилота, поднявшего в воздух самолет и не увидевшего в пункте назначения посадочной площадки, а на прежнюю он в силу данных обещаний садиться уже не имел права, когда он понял, что самоуправление не-поляризованного общества без бюрократической иерархической системы с диктаторскими полномочиями вершины осуществиться не может.
В мае 1922 года у Ленина произошло кровоизлияние в мозг. 16 декабря последовал второй апоплексический удар, разбивший параличом правую сторону вождя. В марте 1923 года третий удар привел к потере речи и к полной утрате контроля мозгом за управлением правой руки и правой ноги.
Владимир Ильич не хотел видеть реставрацию капитализма.
Его голова отказалась работать».
Ленин умер задолго до физической кончины, убив себя авторским правом на социализм в России.
И вдохновители перестройки, лидеры партии коммунистов, грозившей стереть капитализм с лица земли, пришли к нэпу же, кинулись перед Западом на колени: «Караул, спасите нас от... социализма!» Того самого, который намеревались превратить в «социализм с человеческим лицом». Воздадим им должное: пусть и с опозданием, но поняли: как волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Не будет у социализма никакого человеческого лица, коль его фундамент – ставка на бедность, опора на голытьбу, которая никогда и никому не разрешит и не позволит разбогатеть.
Как и Ленин, инициаторы перестройки за новое выдавали старые-престарые истины. Ленин обозвал возврат к капитализму «новой экономической политикой». В наши дни это названо «новым политическим мышлением». За всей этой словесной шелухой маскировалась неспособность к прицельному прогнозированию. Оба нэпа – отступление, якобы нужное, чтобы накопить силы для решительного наступления. Но было ясно и в том, и в другом случае, что наступать – некуда, что продвижение вперед, по исповедуемому пути, бесперспективно и опасно.
Была у Ленина и его современных близнецов по перестройке еще одна общая черта, определяющая все их идеи и поступки. Это, прежде всего, прожектерство и хлестаковщина. Легкость, с которой они обещали молочные реки в кисельных берегах, прямо-таки поразительна. Еще поразительнее скорость, с которой предавалось забвению обещанное. Начинаний было много – и ни одного доведенного до конца. Родство устремлений, родство характеров, родство душ? Скорее всего, родство по безответственности: взялись за ношу, которая – это явно – была не по плечу. Отсюда и результаты, отсюда и финиш.
От нас семь десятилетий скрывали правду о Ленине, выдавали за него личность, тщательно отретушированную, ангелоликую. В этом особо преуспел М. Горький, автор канонического жития святого Ильича – очерка «В. И. Ленин», созданного по методике соцреализма, когда желаемое выдавалось за сущее.
У Горького было заданное зрение: он видел не то, что есть, а то, что хотел увидеть. То, что не укладывалось в заранее заданную схему, для него не существовало. То, чего недоставало, домысливалось, Образ Ленина по Горькому – из миражей.
Великий пролетарский писатель не пожалел сажи для изничтожения Плеханова (работа над очерком началась в 1924-м – через ШЕСТЬ лет после смерти первого в истории России марксиста, человека проницательного, распознавшего суть Ленина и порвавшего с ним) и патоки и елея – для Ленина, такого заботливого: претендент в вожди нисходил до того, что щупал простыни, дабы определить, не сыровато ли белье для делегатов партсъезда.
Популистская особенность характера Ленина подмечена точно. Маска доброты, заботливости, теплоты, участия выдавалась за ангельский лик. Произносимые речи – самые расправильные, народные. Все это – маскировка антинародной сущности этого деятеля, автора античеловеческой структуры власти.
Христа распинали дважды. Второй раз – в семнадцатом году, когда понадобилось место для новой религии – большевизма, для нового бога – Ульянова (Ленина). Церкви, мечети, молитвенные дома были либо стерты с лица земли, либо осквернены тем, что превратились в склады, конюшни, общественные туалеты или дома безбожника. Такого разгула вандализма не знало даже средневековье. И все-таки Бога из душ не вытравили: он был родниково чист, ничем не замутнен, был – свят. Ленину не удалось вытеснить Бога, потому что он никогда не был тем, за кого намеревался себя выдать, никогда не был правдой.
Ленин, по Горькому, прост, как правда. Больше всего на свете он страшился правды – и о себе самом, и о своих делах. «Я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи», – это и о нем. За бронированными сейфами партхранилищ, в кромешной тьме хранились ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ТЫСЯЧИ ленинских документов, обнародования которых страшились верные ленинцы. Что же это за бог, если правда о нем столь убийственна? Что же это за бог, который, оказывается, сам ни в чем не руководствовался учением, которое проповедовал? Что же это за бог, который благословлял убиение пленных, младенцев, немощных, стариков и женщин, священнослужителей? Что же это за бог, который вел к добру и справедливости через океаны крови? Что же это за бог, который натравливал брата на брата, сына на отца, осыпал милостями братоубийц?
Что же это за бог, если с амвона он вещал истины, которых никогда не придерживался? Что же это за бог, коль он циник во плоти?
История не знала политика, у которого был бы столь велик разлад между словом и делом, который столь усердно и последовательно исповедовал бы двойную мораль. Ленин и его ближайшее окружение жили и творили по законам стаи, на которую работало быдло – народ. Стаю интересовало одно – власть. Законов морали, общечеловеческих ценностей не существовало, признавались и оправдывались все без исключения средства, если они служили сохранению власти. Самыми приближенными становятся прислужники с задатками палачей. Прощалось им абсолютно все – разврат, мздоимство, клятвопреступления, загулы, поражения, тяга к роскоши. Кроме одного: покушения на власть. Этого вожак стаи не прощал. Он и окружал себя теми, кто не претендовал на роль вожака.
Знаменитое ленинское письмо к съезду, где вносилось предложение о смещении Сталина с поста генсека, было продиктовано именно этим: Сталин нарушил законы стаи, сконцентрировал в своих руках необъятную власть, подбирался и к вожаку. Ленин с его обостренным чутьем в отношении того, что касалось его лично, первым почувствовал опасность для себя, углядел соперника. До этого Ленин относился к Сталину всепрощенчески. Закрыл глаза на сомнительную чистоту целых шести побегов из царской ссылки, самоустранение от октябрьского переворота, скандальные поражения под Царицыном, бесславную польскую кампанию. Сталин, в глазах Ленина, обладал бесценным свойством – серостью.
Горький писал: «Далеко вперед видел он и, размышляя, разговаривая о людях в 19-21-х годах, нередко и безошибочно предугадывал, каковы они будут через несколько лет. Не всегда хотелось верить в его предвидения, и нередко они были обидны, но, к сожалению, немало людей оправдало его скептические характеристики». Сталина Ленин, выдвигая в генсеки, «далеко вперед» не увидел. Изничтожая Сталина в том самом письме, он, как водится, не поскупился на общепринятые слова из партийного лексикона, но это был обычный ленинский камуфляж. Любопытны и характеристики, которые даны собратьям по стае. Сколько яда в них содержится! Как же умело Ленин их обгадил, лишь бы не метили в вожаки! Была завуалирована главная мысль: в ближайшем ленинском окружении нет НИКОГО, кто был бы достоин занять ключевой пост в партии, предлагалось сыскать неизвестного, серого, неконкурентоспособного.
Вожак не хотел умирать, отчаянно бился за трон, отстаивая законы стаи. Чтобы стимулировать тягу в стаю, он ввел всевозможные привилегии, создал касту, для которой находилось и птичье молоко. Каста благоденствовала, не веря ни в Бога, ни в черта, служа вожаку, который, в полном соответствии с законами стаи, спускал все, кроме покушения на власть, изничтожал конкурентов. Нами правили циники.
Несколько веков назад Генрих Наваррский произнес знаменитую фразу: «Париж стоит мессы». Он порвал с протестантством, стал католиком, и это открыло ему путь к трону короля Франции.
Власть стоит мессы. Ради власти верные ленинцы предавали забвению все нормы нравственности и морали. Ленинизм был их религией, потому что вера в Ленина открывала дорогу к власти. Развенчание Ленина стало трагедией служебной, поставило крест на карьере. Привыкшие быть в первых рядах, и здесь оставались верными себе: первыми отреклись от ленинизма и коммунизма. В ленинском ЦК КПСС, избранном на последнем съезде, было больше четырехсот человек. Ныне эти верные ленинцы исповедуют нового бога. Вера для них как перчатки: выгодна – носят, не выгодна – снимают. Власть стоит мессы...
Не веруя, они пробились в стаю, во всем руководствовались ее неписаными законами, жили безбедно, если не сказать богато. Единственное, что богатую жизнь приходилось скрывать за высоченными заборами, прятаться от народа. Народу – шесть, а то и четыре сотки, позволение на клетушку, продуваемую насквозь, себе – за счет обделенного, ограбленного народа – персоны одна другой роскошнее, с многочисленной челядью. Захотелось кому-то обзавестись на даче озером – достаточно было звонка в спец-ХОЗУ. Благоденствовали они за счет народа.
Благоденствовать за счет налогоплательщика – фирменная особенность любого из стаи. Больше всех, естественно, преуспевал вожак, запросам которого позавидовала бы старуха из пушкинской «Сказки о рыбаке и рыбке». Золотая рыбка была способна выполнить только три желания. Стая же создала систему, удовлетворявшую бессчетное количество любых запросов. Стая признавала жизнь по всем законам богатства, в приказном порядке насаждая в народе культ неприхотливости и бедности. Путь в стаю лежал через ворота номенклатуры, зорко охраняемые бдящими из КГБ. Зорче всего следили чекисты за сохранностью тайн стаи.
Несколько лет назад чекисты были брошены на выполнение задания государственной важности. Поступил на Лубянку сигнал, что в одном из регионов ходит по рукам кассета с видеофильмом об амурных утехах бывшего первого секретаря, доросшего до Политбюро. Дело находилось на спецконтроле у первых лиц КГБ, докладывавших «синей бороде» из высших эшелонов власти, упивавшемуся до положения риз.
Такая власть, поставленная на службу стае, власть кучки отщепенцев, грабительская в своей основе, была изначально антинародной и не могла привести к богатству. Это была власть стаи, власть для стаи и во имя стаи, все остальное – на обслуживание стаи. Обслуга, в данном случае народ, довольствовалась объедками с барского стола. Кость, даже сахарная косточка, она и есть кость.
Основным законом стаи была беззаконность деяний и безнаказанность всех приближенных к вожаку. О самом вожаке и речи нет. Упоминания о законе, о правовом государстве были непременным атрибутом всех его публичных словоизвержений. И чем больше – на словах! – он радел о народе, тем решительнее залезал в (и без того) тощий карман налогоплательщика. Это было в соответствии с законами стаи: все народное – мое.
В стае сплотились истинные ленинцы, все как на подбор, один к одному, тратили, не считая. Подсчитать бы, во что каждый из них обходился, – их официальной зарплаты не хватило бы для уплаты членских партвзносов, составлявших, как известно, три процента от начисленного. Все они жили при коммунизме, удовлетворяя все свои потребности. Об их способностях можно судить уже по тому, как нищала держава. Стая фарисеев, лицемеров и циников мертвой хваткой вцепилась в свои права на безоблачную жизнь.
Почему Б. Н. Ельцин был предан анафеме с партийных амвонов? Потому что он был первым, кто заявил о порочности элиты стаи, громко хлопнул дверью, вынес сор из партизбы. Стая нарушения правил игры не прощает, сработал чистой воды условный рефлекс, обязывавший бороться за единство рядов: на ослушника кинулась свора свирепых псов. Об этом красноречиво свидетельствует стенограмма октябрьского (1987 года) сборища стаи, знаменовавшего начало конца.
Дорога к богатству, дорога к созиданию требует руководителя нового качества. ЛЕНИНСКИМ КУРСОМ по ней не пройти. Мы же видим, как спасовали и митинговщики всех мастей, лютые разрушители нашего «рая», за что им – земной поклон. Как это ни прискорбно сознавать, но и многие из них – уже во вчера. Не в цене нынче и пророки, которые никак в прошлом не разберутся, так что какие из них предсказатели... Мы опять зашли в тупик: рассчитываем, что за зарплату, измеряемую тонной-второй медяков*
С трибуны:
-Товарищи, в следующей пятилетке мы будем жить еще лучше!
Из зала:
-А мы?
Семь десятилетий некомпетентности обошлись в баснословную сумму. Ни одна страна в мире не могла позволить себе такой роскоши – столько дураков на троне и около трона: свиту определял король. А король жил выдвиженцами с безупречной анкетой, отработанным классовым чутьем, которые проводили в жизнь линию, твердо веря, что она самая расправильная. Выдвиженцы обошлись тоже баснословно дорого, так много дров они наломали. Рядового радиста Э. Т. Кренкеля после дрейфа на «СП-1» хотели избрать академиком, вместе с И. Д. Папаниным. Хорошо Эрнст Теодорович воспротивился, написал в заявлении на имя президента Академии наук, что не хочет дискредитировать звание действительного члена академии.
Кренкель оказался совестливым, исключением. Но тысячи недоучек верили, что им выпал перст судьбы, каждое их руководящее слово вынимало из казны и швыряло на ветер деньги налогоплательщиков. Особенно отличился на этом поприще «народный академик» Т.Д.Лысенко, повергший в стон биологическую науку. Были ученые, которые даже на микробов смотрели под классовым углом зрения.
Что такое хороший руководитель? Думается, прежде всего, это руководитель ВЫГОДНЫЙ, приносящий прибыль. Азбука науки управления: превыше всего ценится тот глава предприятия или фирмы, который не мешает подчиненным работать, то есть не вмешивается в то, чего не знает. Его наипервейшая обязанность – подобрать кадры так, чтобы каждый подчиненный был на своем месте, создавать им условия для работы. Глава дела – стратег, определяющий направление главного удара, остальное – за тактическими ходами подчиненных. Руководитель не всеяден, он ставит перед определенной службой определенную задачу, обеспечивает фронт работ всем необходимым, занимается контролем и координацией. Митрофанушка из «Недоросля» Д. Фонвизина не стремился изучать географию: зачем – есть кучер, довезет, куда надо. У руководителя – нужда в знающих кучерах.
Мы подошли к экономической пропасти не вдруг, это было закономерное движение. Система, ложная в основе, выработала специфический, типично совковый тип руководителя-многостаночника, который должен был быть семи пядей во лбу, разбираться абсолютно во всем, никому не доверять, все и всех перепроверять (по Ленину: доверять – значит, проверять). В любом регионе все замыкалось на первом лице, коим был первый секретарь.
В Москве на партийном троне восемнадцать лет – Гришин. Энциклопедисты прошлого по сравнению с ним – жалкие приготовишки. Кому он только ни советовал, что и как надо делать! Он был главным режиссером всех московских театров, главным балетмейстером, главным архитектором, главным писателем, главным драматургом, главным композитором, главным редактором, главным инженером и генеральным директором всех московских предприятий, главным автоинспектором, главным художником – он решал все и за всех.
Человек, овладевший только таблицей умножения, наставлял специалистов по интегралам. Москва давно загазована, нечем дышать, а Гришин сооружал завод за заводом, множил число вреднейших выбросов в атмосферу. Жилищная проблема в Москве и до него была острой, а стала еще напряженнее: понаехали полчища лимитчиков. Москва изуродована, тяжко больна, на ее оздоровление потребуются тысячи, десятки, а то и сотни тысяч миллиардов рублей... Как же нам быть богатыми, если мы столь беспечны, что позволили тому же Гришину целых восемнадцать лет измываться над столицей?! За все надо платить, рано или поздно, в том числе и за Систему антибогатства.
Да, в двадцатые годы правители были, от сохи и, они не знали и не хотели знать настоящей цены Шаляпину и Бунину, Рахманинову и Стравинскому – цвету русской культуры и науки; обокрали страну, создав для творческой интеллигенции невыносимые условия и вынудив ее эмигрировать. Логика их проще лаптя: свято место пусто не бывает, подумаешь, какой-то там Бунин, когда у нас есть сам Демьян Бедный. Лапотникам, прифрантившимся во фраки, было невдомек, что потеря гения невосполнима.
Эмиграция культурной и научной элиты оказалась чувствительной: отощал интеллектуальный багаж. Близорукость политиков и в этом отношении была разорительной.
То – лапотники духовные. Но в шестидесятые-восьмидесятые кадровики из ЦК проявляли бдительность, без высшего образования путь к карьере был перекрыт. И все-таки в депутаты Верховного Совета СССР восьмого созыва 1970 года попал-таки один мастодонт, у которого в графе «образование» стоял прочерк. Полное освобождение от учебы не помешало ему полвека провести на номенклатурной орбите: был и управделами райкома партии, председателем райисполкома и облисполкома, первым секретарем обкомов партии, заместителем премьер-министра России, а перед выходом на персональную пенсию, конечно же, союзного значения, больше пятнадцати лет руководил союзным министерством торговли. Этот член ЦК КПСС начинал возвышение еще при Сталине.
Поделиться книгой: