Операция «Хрустальное зеркало»

Альберт откланялся и сообщил хозяйке, что вернется только к ужину.

Он решил заглянуть в гостиницу и спросить о «Ночном Лелеке». Уже в самых дверях он отказался от этого плана и вошел в гостиничный ресторан – единственный в этом городе.

Миколай выполнит приказ, Альберт был в этом уверен. Спрашивать же о швейцаре, внезапное исчезновение которого, наверное, уже возбудило подозрение уездного УБ, значило обратить на себя внимание.

Альберт заказал кофе и содовую. Вынул из папки тетрадь в истрепанной обложке и начал листать исписанные страницы.

Рачинская сказала правду: каждый новый человек возбуждал подозрение. Официантка четыре раза без всякой видимой причины прошлась мимо столика Альберта.

Альберт заказал еще чашку кофе. Официантка принесла, потом исчезла в боковой двери. Через минуту оттуда появился мужчина в белом халате и спросил Альберта, не журналист ли он из Лодзи. Альберт отрицательно покачал головой, сердито сжав зубы. «Сегодня же надо убираться отсюда», – решил он.

Осторожно переворачивал страницы тетради. В ней были выписки из английской книги, опубликованной в 1659 году Марио Казабоной. Уже первые слова звучали поразительно:

«Правдивое и верное изображение того, что произошло между доктором Джоном Ди и некоторыми духами и что повлекло бы за собой в случае удачи перемены в большинстве стран и царств мира».

Название состояло из нескольких длинных фраз, одна другой таинственнее:

"His private conference with Rodolphe Emperor of Germany. Stephen, King of Poland, and diver other Princes about it. The Particulars of bis Cause, as it was agitated in the Emperos Court by the Popes Intervention: His Banishement In part, as also the letters of Sundry Great Men and Prince some where of were present at some of these conferences and Apparitions of Spirits to the said Dr. Dee…" [

3]

Неделю назад из старинной книги Казабоны Альберт перевел и переписал в тетрадь три «диалога» доктора Ди с являвшимися ему духами. Это было описание визита архангела Гавриила, подарившего Джону Ди «хрустальное зеркало».

В некоторых «диалогах», или «действиях», как их называл Джон Ди, Альберт так и не сумел разобраться. Непередаваемым стал язык потусторонних сил, апокалиптических пророчеств. Староанглийский язык книги, перемешавшись с испорченной латынью, был полон недомолвок.

«Может быть, когда-нибудь мне удастся выкроить время, чтобы как следует заняться работой Казабоны», – подумал Альберт. И тут же поймал себя на мысли, что он уже десятки раз давал подобные обещания: «Вот кончится война, займусь историческими исследованиями».

А между тем войне, казалось, и конца не было видно.

Он расплатился и вышел на улицу. За углом он спросил, где находится дом учителя Рамуза.

Рамуз жил в низеньком деревянном домике, спрятавшемся в узкой грязной улочке. Здесь росли старые каштаны, весело поблескивали на солнце свежевымазанная смолой крыша, зеленые двери и ставни.

– Его еще нет дома. Он в школе, – объяснила ему молодая девушка в белом переднике.

– В школе?

– Отец – директор гимназии. Он бывает там до четырех часов.

– Я приехал из Варшавы…

Девушка пригласила гостя в комнату. Длинный темный коридор, разделявший дом пополам, благоухал чистотой и мастикой для полов. Альберту пришлось надеть поверх своих туфель войлочные тапочки, как в музеях. В таком виде он проследовал в кабинет учителя.

«Дочка преследует отца манией чистоты», – иронизировал Альберт. В огромных тапочках он чувствовал себя, как заключенный, к ногам которого привешены тяжелые ядра.

Он уселся на широком старомодном диване, не спуская глаз со своих заарканенных ног.

– Имя вашего отца известно мне по одной научной публикации. Я пишу работу, близкую по теме этой публикации, и хотел бы получить кое-какие советы и информацию.

– Вы, вероятно, имеете в виду историю Ольбрахта Ласского?

– Да-а-а… – удивился Альбрехт. Девушка расхохоталась.

– Догадаться вовсе не трудно: отец написал только одну работу – о Ласском. Это было очень давно. Потом он стал преподавать и отказался от научной карьеры. Знаете: дом, жена, ребенок…

– Его «заковали» вот в такие мягкие тапочки? – Альберт не удержался, чтобы не уколоть хозяйку дома.

Он представлял, как смешно он выглядит. Девчонка просто издевается над ним. Она вызывала в нем враждебное чувство, желание отомстить.

– К сожалению, мы не можем держать прислугу. После смерти матери я сама веду хозяйство. Сделала эти шлепанцы, чтобы не натирать каждый день полы.

Альберта раздражал и кабинет Рамуза. Стол с резной решеткой и зеленым сукном, забрызганным чернилами, полки с книгами, закрытые желтенькой занавесочкой, большая свадебная фотография, репродукции картин Коссака, Гроттгера, натертый до блеска пол, старенький диванчик.

– Вы надолго к нам в город? – Она считала своей обязанностью развлекать гостя до прихода отца.

– Это зависит от пана Рамуза.

– Ох, вы возлагаете такие надежды на отца?

– Нет, но любой его совет или информация могут пригодиться.

– Вы историк, да?

– Да…

Она поднялась со стула, одернула передник.

– Вы пообедаете с нами, правда? Вы приехали дневным поездом? Это очень хороший поезд.

– Я приехал вчера. Девушка удивилась.

– Почему же вы не пришли к нам сразу? У нас есть специальная комната для гостей.

– Я живу на частной квартире. У Рачинской. Губы девушки задрожали. Глаза стали черными

от ненависти. Она почти крикнула:

– Кто вам дал ее адрес? Это страшная женщина! Ведь именно в ее доме арестовали штаб Перкуна!

Она закусила губу.

– Извините. Это вас совсем не интересует, – и, не ожидая ответа, вышла из комнаты.

От скуки Альберт принялся рассматривать репродукции, развешанные по стенам, и обстановку кабинета. Постепенно он осознал, что с того момента, как он снял эти матерчатые лапти, его здесь уже ничто не раздражало. Диван оказался очень мягким, сделанным как будто специально для того, чтобы удобно устроиться с газетой в руках. Он подумал, что этот сверкающий чистотой кабинет, ряды книг за желтой занавеской дают гарантию покоя и безопасности. Ужас и смерть, нависшие над городом, проходили где-то рядом, за зелеными ставнями этого домика.

В коридоре послышался басовитый мужской голос. Глядя на дверь, Альберт ожидал увидеть рослого цветущего мужчину. Вошел маленький сухой старичок с копной совершенно седых волос. Дочь, вероятно, сообщила ему цель визита гостя; он поздоровался с Альбертом очень приветливо. Принялся выдвигать ящики и выкладывать на стол связки блокнотов и тетрадей.

– Я пишу работу о Ди и Келли и об их пребывании в Польше. Ольбрахт Ласский интересует меня постольку, поскольку он был связан с этими двумя английскими магами. Прежде всего мне необходимо узнать, зачем Ласский привез их в Польшу. В вашей монографии об этом сказано вскользь. Поэтому я и отыскал вас.

Рамуз перестал рыться в ящиках стола, подошел к Альберту с пачкой сигарет. Щуря близорукие глаза, старик внимательно, изучающе, чуточку иронически разглядывал своего собеседника.

– Это очень странно, – произнес он наконец.

– Вы имеете в виду причину приезда английских магов?

Старик рассмеялся.

– Нет. Причину вашего приезда сюда… Просто удивительно, что есть еще в наше время люди, которых интересуют подобные проблемы. Смотрю я на вас и не могу надивиться: неужели вас не интересует страшная кровавая борьба, которая ведется в нас самих и вокруг нас?

– Нет, – твердо ответил Альберт.

– А проблема выбора? На чью сторону встать?

– Я уже выбрал.

Рамуз смешался. Неуверенно потер лоб, щеки, пригладил волосы.

Альберт попробовал загладить резкость предыдущих слов.

– Три года я был на фронте. Разве я не имею права считать, что война уже закончилась?

– Не для всех.

– О да. Вчера на тот поезд, в котором я сюда приехал, было совершено нападение. Несколько человек погибли. На моих глазах из вагона вытащили русского солдата и пристрелили там же, на насыпи… Рокита. Кто это, черт побери?

Рамуз молчал, шаркая тапочками, ходил по кабинету взад и вперед. Монографию о Ласском он написал, по-видимому, в период недолгого увлечения научной деятельностью. Это был прирожденный педагог, а не научный работник, его влекло живое, сегодняшнее, а не то, что умерло. Вот почему в разговоре история Ласского все время отходила на второй план. Его интересовали вопросы, которыми страна жила сегодня.

– Сразу же после освобождения, в 1945 году, коммунисты назначили меня директором гимназии. Я всегда был либералом, рационалистом. Вспомнили, что в свое время я боролся с влиянием церкви на школу, симпатизировал левым. Меня поставили воспитывать молодежь. Но должен вам сказать, что молодежь нельзя воспитывать под стеклянным колпаком, в вакууме. Перкун тоже был учителем, воспитателем. Во время войны он провел в нашем уезде несколько удачных военных операций против немцев, сразу сделавшись чуть ли не национальным героем. После освобождения ушел в подполье. Организовал свою армию, рассредоточил ее в нескольких уездах – по деревням и городам. Создал несколько тайных диверсионных групп и держал в страхе весь наш городок. Я попытался играть роль посредника между ним и здешними коммунистами. Но они не смогли найти общий язык.

Тем временем подполье ликвидировало первого начальника уездного Управления органов безопасности. На его место прислали Яругу, человека честного, всецело преданного новому строю, очень стойкого, но, пожалуй, немного ограниченного. В отряде Перкуна нашелся предатель. Арестовали главаря и его штаб, схватили несколько сот членов организации. Перкун предстал перед военно-полевым судом. Его обвинили в том, что он подписал десятки смертных приговоров, из которых свыше шестидесяти было приведено в исполнение. Лично Перкун не убил никого. Но, как говорится, «наказывай руку, а не слепой меч». Перкуна расстреляли. Во главе подполья встал единственный уцелевший член штаба Перкуна – Рокита. Началась резня. Рокита создал три летучие диверсионные группы, которые держат в страхе весь уезд.

Власти буквально висят на волоске. И конечно, и те и другие мною недовольны. Рокита ненавидит меня за то, что я уговаривал Перкуна сложить оружие, начальник УБ Яруга считает, что я недостаточно активно убеждал Перкуна. Обе стороны считают меня человеком, стоящим по другую сторону баррикады. – Рамуз махнул рукой. – А вы приехали сюда, чтобы узнать причину, которая заставила Ласского пригласить в Польшу Ди и Келли…

Стол был накрыт в маленькой неуютной комнатке, почти целиком занятой огромным буфетом орехового дерева; у окон стояли высокие фикусы в кадках. Присутствие дочери совершенно преобразило старого учителя. Он избегал теперь говорить о бандах, о борьбе за власть. Рассказывал о Ласском, о магах. Альберт напомнил ему историю исчезнувшего «хрустального зеркала» – ведь его украли в Домброво, в монастыре, где магистр Ди обосновался на ночь, возвращаясь в Англию. Ему пришлось заказать новое зеркало, тоже из хрусталя. Но, кажется, оно не было столь же хорошим, как первое, подаренное ему архангелом Гавриилом.

– Джон Ди считался лучшим специалистом в построении разных аппаратов для мистификаций, – продолжал говорить Рамуз. – Во времена короля Генриха Восьмого, когда в Кембридже создали академию, Ди был назначен на кафедру греческой филологии. На этой должности он проявил себя не только знатоком филологии, но превосходным механиком. С помощью своих студентов он поставил комедию Аристофана и соорудил для нее жука, поднимающегося в воздух; причем устроил все так здорово, что зрители были уверены в его таинственной власти над мертвыми предметами. По тем временам Ди был разносторонне образованным человеком. В его лаборатории имелось множество приборов для физических исследований, причем все они делались по чертежам самого Ди. Он знал астрономию, алхимию, физику, математику…

Помолчав немного, Рамуз добавил:

– Если вы интересуетесь тайной «хрустального зеркала», то, быть может, при следующей встрече я смогу больше рассказать об этом. Думаю, что я один распутал эту тайну…

Только во время десерта Альберт рискнул задать Рамузу свой главный вопрос:

– Вы говорили, что были знакомы с Перкуном. А Рокиту… вы тоже знали?

Учитель перестал есть. Его дочь побледнела.

– Мне казалось…

– …Что меня интересует только Джон Ди?

– Нет, я в этом ни минуты не сомневался… – Старик сгорбился, руки его бессильно упали на колени.

Альберт отодвинул тарелку. Закурили. Молчание становилось невыносимым.

– Просто меня интересует, что он представляет собой. На моих глазах его люди убили нескольких человек. Это ли не достаточный повод, чтобы заинтересоваться им? Я вам скажу сейчас прописную истину, но в ней много правды: как понять прошлое, если не можешь разобраться в настоящем? Как можно представить себе хотя бы того же Ольбрахта Ласского, великого авантюриста, даже преступника и одновременно горячего патриота, готового к любым жертвам на благо родины? Может быть, таков был и Перкун, о котором вы мне рассказывали? Со всеми его противоречиями. Когда читаешь монографию о Ласском, трудно поверить в существование такого сложного человеческого характера. А ведь такие же люди могут жить и в наше время, среди нас?

– Перкун, Рокита? – Рамуз пожал плечами. – Даже само сравнение кажется мне несерьезным. На суде Перкун подтвердил правильность предъявленных ему обвинений, но не признал своей вины. «Нельзя обвинять человека за то, что он любит свою родину», – сказал тогда Перкун. Он был сельским учителем. Так же как и Рокита. И… Яруга, новый начальник уездного УБ. Я их очень хорошо знаю. До войны мы вместе занимались внешкольным воспитанием детей. По правде говоря, они все трое должны сидеть в классах и учить. У нас говорят, что подпольем руководят сынки помещиков и капиталистов. Неправда! Те забавляются в ночных ресторанах, пропивая то, что уцелело у них после конфискации имущества. Каштаны из огня таскают для них вот такие сельские учителя.

Перкун преподавал польский, – продолжал Рамуз после паузы. – Его приказы и обращения к населению написаны хорошим литературным языком. Рокита – математик. Холодный, точный ум. Изощренный убийца, властолюбивый, с садистскими наклонностями.

– А Яруга?

– Преподаватель географии в нашей гимназии. Но не слишком ли вы любопытны?

Альберт погасил сигарету в пепельнице. Встал из-за стола.

– Я приехал, чтобы узнать о Ди и Келли. Если вы можете показать мне свои записи, я буду вам очень признателен.

– Я должен сначала разобрать бумаги… – заколебался Рамуз.

– Это займет много времени?

– Дня три по крайней мере.

– Отлично. Я зайду к вам через четыре дня. Вернувшись к себе, Альберт принял ванну, уложил вещи в чемоданы. Один из них, большой, задвинул под кровать. Другой решил взять с собой. Уже в пальто и шляпе он спустился вниз и заглянул на кухню, где суетилась хозяйка.

– Мне необходимо на несколько дней выехать из Р., – заявил он. – Комнату я оставляю за собой и хочу заплатить за две недели.

В кухне находилась прислуга. Осторожным кивком головы он дал понять Рачинской, что хочет поговорить с ней наедине. Они прошли в гостиную.

Альберт как-то неуверенно улыбался, лицо его выражало смущение и неловкость.

– Я в этом городе никого не знаю, – начал он просительным тоном. – К сожалению, так получилось… у меня имеются только доллары. Я боюсь менять их на злотые. Знаете, в чужом городе… Не согласитесь ли вы взять плату в иностранной валюте?

– Да, да. Пожалуйста…

Она сообщила ему курс бумажных долларов. Альберт вынул бумажник из заднего кармана брюк. Когда он отсчитывал деньги, Рачинская осторожно заглянула через плечо. Ей казалось, что бумажник того и гляди лопнет от наполнявших его толстых пачек

денег.

«Прежде чем сообщить обо мне в УБ, она постарается освободить мой бумажник от долларов. Так что у меня есть еще немного времени», – думал Альберт, целуя надушенную руку хозяйки.

– Возвращайтесь как можно скорее, – шепнула она, прощаясь.

…Шел дождь. Альберт укрылся под балконом двухэтажного дома на рыночной площади, освещавшейся одиноким грязным фонарем.