Помоги проекту - поделись книгой:
"Да ну, — промолвил Франк, — лорд, а? Так вот, ваши манеры, лорд, оставляют желать лучшего. А ну-ка повернись и взгляни мне в лицо, как порядочный человек!"
"Но я не человек, Маггл, — отозвался ледяной голос, едва слышный из-за треска полений. — Я намного больше, гораздо больше, чем человек. Однако, почему бы и нет? Я взгляну на тебя. Червехвост, поверни к нему моё кресло".
Слуга заскулил.
"Червехвост, кому сказал!?"
Медленно, с искажённым лицом, на котором было ясно написано, что он предпочёл бы всё, что угодно тому, что ему предстояло, а именно приблизиться к своему господину и коврику с лежащей на нём змеёй, человечек подвинулся поближе к креслу и повернул его. Змея подняла отвратительную треугольную голову и зашипела, когда ножки кресла задели ее коврик.
И вот, когда кресло повернулось, Франк увидел, что в нём сидело. Трость выпала у него из рук и с грохотом покатилась по полу. Он открыл рот и испустил надрывный вопль. Он так вопил, что не расслышал слов, которые произнесло сидящее в кресле существо, поднимая палочку. Ярко-зелёная вспышка озарила комнату, раздался гром, и Франк Брайс замертво рухнул на пол.
За две сотни миль отсюда мальчик по имени Гарри Поттер вздрогнул и проснулся.
Глава 2. Шрам
Гарри проснулся, тяжело дыша, словно от быстрого бега. Приснившийся ему сон был настолько отчётлив, что казался явью. Гарри крепко сжал лоб обеими руками. Старый шрам, в форме молнии, горел от боли у него под пальцами, как будто к нему только что приложили раскалённую проволоку.
Гарри резко сел в постели. Не отнимая одной руки от шрама, он в темноте пошарил второй рукой по ночному столику в поисках очков. Он водрузил очки на нос, и предметы в комнате, освещённой слабым оранжевым светом уличного фонаря, просачивающимся через оконные занавески, приобрели знакомые очертания.
Гарри провёл рукой по шраму, который продолжал болеть. Он зажёг лампу, выбрался из постели, подошёл к шкафу и пристально вгляделся в зеркало на внутренней стороне дверцы. Из зеркала на него смотрел худенький мальчишка четырнадцати лет с удивлёнными зелёными глазами и копной спутанных чёрных волос. Гарри придвинулся поближе к зеркалу и стал внимательно изучать шрам на лбу своего отражения. Шрам выглядел, как обычно, но ужасно болел.
Гарри попытался припомнить, что ему снилось перед тем, как он проснулся. Казалось, что это был не сон, а явь. Гарри вспомнил двух людей, которых он уже когда-то где-то видел, а третьего он не знал… Он нахмурился, напрягая память…
Перед ним предстал смутный образ тёмной комнаты. На коврике перед камином, свернувшись калачиком, лежала змея, ещё там был человечек по имени Питер, по прозвищу Червехвост, и потом, этот зловещий голос… голос Лорда Волдеморта! При этой мысли у Гарри в животе похолодело, словно он проглотил ледышку.
Он зажмурился и напряг память, пытаясь восстановить черты лица Волдеморта, но безуспешно. Гарри помнил только то, что когда кресло повернулось, и Гарри увидел существо, сидящее в нём, он испытал панический ужас и… проснулся. Или он проснулся от того, что заболел шрам? А что за старик там был? Там точно был какой-то старик. Гарри видел, как он упал навзничь. Очень странно. Гарри закрыл лицо руками, пытаясь мысленно перенестись из своей спальни в ту тёмную комнату, но с таким же успехом он мог бы попытаться удержать воду в пригоршне. Детали сна ускользали от него, как он ни пытался их удержать. Волдеморт с Червехвостом говорили о каком-то совершённом ими убийстве — Гарри никак не мог вспомнить имя убитого. И потом они собирались убить ещё кого-то… Ах, да,
Гарри отнял ладони от лица, открыл глаза и огляделся, как бы ожидая увидеть что-то из ряда вон выходящее. В общем-то, в его комнате было огромное количество из ряда вон выходящих вещей. У подножия кровати стоял широко открытый деревянный чемодан, из которого выглядывали котёл, метла, чёрные мантии и разные учебники по заклинаниям. На столе валялись свитки пергамента. Большую же часть стола занимала огромная пустая клетка, в которой обычно сидела его полярная сова Хедвиг. На полу перед кроватью валялась открытая книга, которую он начал читать прошлым вечером. Картинки в книге шевелились. Мужчины в ярко-оранжевых одеждах влетали и вылетали из поля зрения верхом на мётлах, перебрасываясь красным мячом.
Гарри взглянул, как один из волшебников лихо забил гол, забросив мяч в кольцо на высоте пятидесяти футов, и решительно захлопнул книгу. Даже Квиддитч, который, по мнению Гарри, был самым увлекательным в мире видом спорта, не мог развеять его мысли в этот момент. Он положил "
Бирючинный проезд выглядел, как и полагается выглядеть респектабельной пригородной улице ранним субботним утром. Шторы были плотно задёрнуты. На улице не было ни одной живой души: не только людей, но даже кошек. Но всё-таки, но всё-таки… Гарри снова уселся на кровать и провёл рукой по шраму. Его не беспокоила боль — за свою жизнь Гарри много довелось испытать. Однажды, у него исчезли все кости из правой руки, и целую ночь, пока они отрастали обратно, он страдал от боли. Спустя совсем немного времени, ту же самую руку пронзил ядовитый клык. А в прошлом году Гарри свалился с метлы с высоты пятидесяти футов. Он привык ко всяким странным травмам и происшествиям — они были обычным делом для тех учеников Школы Хогвартс Колдовства и Волшебства, которые ухитрялись навлекать на себя неприятности.
Нет, Гарри тревожило то, что в прошлый раз, когда его шрам загорелся болью, Волдеморт был рядом с ним. Но Волдеморта здесь просто не могло быть! Смешно было даже подумать, что Волдеморт мог затаиться где-то здесь, в Бирючинном проезде.
Гарри навострил уши, прислушиваясь к тишине. Чего он ждёт? Скрипа ступенек или шелеста мантии? И вдруг Гарри подскочил от неожиданности: из соседней спальни донёсся хрюкающий храп его двоюродного брата Дадли. Гарри встряхнулся. Да нет, это просто глупо! В доме никого нет, кроме дяди Вернона, тёти Петунии и Дадли, которые мирно спят, и им снятся сладкие и спокойные сны. Больше всего Гарри любил семейство Десли, когда они спали. Да и вообще нельзя сказать, чтобы они могли помочь ему, если бы бодрствовали. Дядя Вернон, тётя Петуния и Дадли были единственными родственниками Гарри. Они были Магглами (не волшебниками) и ненавидели волшебство во всех его проявлениях, а это значило, что Гарри был таким же желанным гостем в их доме, как кусок гнилой тряпки. Соседям они рассказывали, что причиной периодического и продолжительного отсутствия Гарри в течение последних трёх лет было его пребывание в Центре Святого Брутуса для Неисправимых Малолетних Хулиганов. Хотя они прекрасно знали, что, как несовершеннолетнему волшебнику, Гарри не разрешалось совершать чудеса за пределами Хогвартса, они все равно продолжали сваливать на него вину за все неприятности, что происходили в доме. Гарри не мог довериться им и рассказать о жизни в мире волшебников. Поведать им о заболевшем шраме и Волдеморте было бы абсолютно дурацкой идеей. Но именно из-за Волдеморта Гарри жил в семье Десли. Если б не Волдеморт, у Гарри не было бы шрама в форме молнии. И если б не Волдеморт, у Гарри бы были родители…
Гарри едва-едва исполнился годик, когда Волдеморт, самый могущественный Тёмный Маг века, который на протяжении одиннадцати лет постепенно набирался сил, явился в дом Поттеров и убил его родителей. Затем Волдеморт ткнул волшебной палочкой в Гарри и наложил на него проклятие, которое в своё время уничтожило множество взрослых колдунов и колдуний, стоящих на пути Волдеморта к власти, но произошло невероятное: проклятье не принесло мальчику никакого вреда. Оно отскочило и рикошетом ударило Волдеморта. У Гарри на лбу образовалась рана в форме молнии, а Волдеморт едва остался жив. Бессильный и полуживой, Волдеморт бежал и унёс с собой панический страх, в котором в течение многих лет пребывало общество колдунов и колдуний. Последователи Волдеморта разбежались, а Гарри Поттер стал знаменит.
В день своего одиннадцатилетия Гарри получил ошеломляющее известие: он узнал, что он — волшебник. Мало того, оказалось, что весь мир волшебников знает его имя. Когда Гарри прибыл в Хогвартс, он обнаружил, что на него все оглядываются и перешёптываются за его спиной. Но за три года Гарри почти перестал обращать на это внимание. В конце лета начинался четвёртый год его учёбы, и Гарри уже считал дни, мечтая поскорее оказаться в дорогом ему замке. До начала занятий осталось всего две недели. Гарри обвёл глазами комнату. Его взгляд упал на поздравительные открытки, которые прислали в июле к его дню рождения двое его лучших друзей. Как бы они отреагировали, если б он написал им о шраме? Тотчас же у него в ушах послышался голос Эрмионы Грангер, в котором звучала паника:
Да, конечно же, Эрмиона предложила бы идти прямо к директору Хогвартса, и между тем, покопаться в учебниках. Гарри взглянул в окно на лоскут чернильно-синего неба. Он очень сомневался в том, что учебник мог чем-нибудь помочь ему в данной ситуации. Насколько он знал, он был единственным в мире человеком, не погибшим от того проклятия, что наложил Волдеморт. Так что его симптомы вряд ли были описаны в "
Гарри не надо было писать этих слов, чтобы понять, как глупо они звучат.
Тогда он попытался представить что сказал бы на это его друг Рон Висли. Перед его глазами предстало удивлённое веснушчатое и длинноносое лицо Рона:
Мистер Висли был опытным магом и работал в Отделе по борьбе со злоупотреблениями вещами Магглов министерства Магии, но, насколько знал Гарри, он не был экспертом по проклятьям. Да и вообще, Гарри не хотелось, чтобы всё семейство Висли узнало, что он, Гарри, всполошился из-за какой-то пустяковой боли. Миссис Висли забеспокоилась бы ещё больше, чем Эрмиона, а братья Рона, шестнадцатилетние близнецы Фред и Джордж, подумали бы, что Гарри просто струсил. Семью Висли Гарри любил больше всех на свете. Он так надеялся, что в ближайшие дни они пригласят его погостить (Рон написал ему что-то о предстоящем Кубке мира по Квиддитчу) и не хотел, чтобы его всё время терзали вопросами, болит ли его шрам.
Гарри потёр лоб. Он бы просто хотел (но даже себе самому стеснялся в этом признаться), чтобы у него был кто-нибудь взрослый, родной волшебник, к которому можно было обратиться с советом и не чувствовать себя идиотом. Такой волшебник, которому он, Гарри, не был бы безразличен, и кто бы знал что-нибудь о Тёмной Магии.
И вдруг его осенило! Всё гениальное просто — как он мог забыть о нём! Сириус! Гарри вскочил с постели и бегом кинулся к письменному столу. Схватив кусочек пергамента и, окунув орлиное перо в чернила, он написал: "
В течение одного целого прекрасного, чудесного, изумительного часа Гарри думал, что ему уже никогда не придётся возвращаться к Десли, потому что Сириус предложил Гарри поселиться с ним, как только он вернет себе честное имя. Но прекрасная мечта ускользнула от него вместе со сбежавшим Червехвостом, которого они собирались доставить в министерство Магии, и Сириусу пришлось спасаться бегством. Гарри помог ему ускользнуть верхом на гиппогрифе по имени Конклюв, и с тех пор Сириус где-то скрывался. Мысль о доме, которого его лишил сбежавший Червехвост, всё лето преследовала Гарри. Возвращение в семейство Десли оказалось для него вдвойне тяжёлым, ведь он почти что избавился от них навсегда.
Но даже издалека Сириус смог оказать Гарри кое-какую помощь. Благодаря Сириусу ему разрешили держать в комнате школьные вещи. До Сириуса такой роскоши Гарри не позволялось. Раньше, во время летних каникул, Десли запирали его скарб в чулане под дверью, чтобы насолить ему, а также из страха перед его магическими силами. Но, после того как Гарри известил их, что его крестный отец — опасный преступник, их отношение к Гарри резко изменилось. Конечно, он «позабыл» сообщить им, что Сириус не совершил убийств, в которых его обвиняли.
С тех пор, как Гарри прибыл из школы на каникулы к Десли, он получил от Сириуса два письма. Оба письма принесли не совы (как было принято у волшебников), а большие разноцветные тропические птицы. Хедвиг неодобрительно косилась на этих вторженцев с кричащим опереньем; она с большой неохотой позволила им напиться воды из своего блюдца перед отлётом назад. Гарри же они понравились. Он невольно представил себе белый песок и пальмы… Он надеялся, что Сириусу, где бы он ни был (о чём Сириус никогда не упоминал на тот случай, если письма перехватят), было хорошо. Гарри не представлял себе, чтобы Дементоры могли долго продержаться под ярким солнечным светом, может именно поэтому Сириус уехал на юг. По письмам (которые Гарри спрятал под отщеплённую от пола половицу под кроватью) можно было полагать, что Сириус пребывает в хорошем расположении духа. В обоих письмах он напоминал Гарри обязательно обратиться к нему за помощью, если таковая потребуется. И сейчас Гарри действительно нужна была помощь…
Казалось, свет настольной лампы тускнел, уступая холодному серому рассвету, медленно просачивающемуся в спальню. Когда взошло солнце, и стены комнаты озарились золотыми лучами, когда зашевелились в своей спальне тётя Петуния и дядя Вернон, Гарри бросил в мусор горстку скомканных листков пергамента и перечитал законченное письмо:
Да, подумал, Гарри, вроде ничего. Ни к чему рассказывать ему об этом сне. Пусть не думает, что меня это очень волнует.
Он свернул пергамент и положил его на письменный стол, чтобы отправить письмо с Хедвиг, как только она вернётся. Потом он поднялся со стула, потянулся, снова открыл шкаф и, не взглянув на себя в зеркало, начал одеваться к завтраку.
Глава 3. Приглашение
Когда Гарри появился на кухне, семейство Десли уже сидело за столом. Ни один из них не удостоил Гарри и взглядом, когда он вошёл в дверь и уселся рядом с ними. Дядя Вернон был погружён в чтение утренней газеты "
Дадли восседал на своём месте, злой и надутый. Казалось, сегодня он занимал даже больше места, чем обычно, что было достаточно незаурядно, так как даже обычно тело Дадли оккупировало целую сторону квадратного кухонного стола. Тётя Петуния положила на тарелку Дадли четвертушку грейпфрута без сахара, проговорив дрожащим голосом: "Приятного аппетита, Дадлюшенька" и получив в ответ очень хмурый взгляд. Жизнь Дадли пошла насмарку после того, как он приехал домой на летние каникулы и преподнёс родителям свой годовой табель.
Дядя Вернон и тётя Петуния, как обычно, умудрились найти оправдание плохим отметкам, Дадли. Тётя Петуния как всегда настаивала, что Дадли необыкновенно талантливый ребёнок, но учителя просто не понимают его, а дядя Вернон утверждал, что не хотел бы иметь в сыновьях зубрилу и хлюпика. Они таким же образом прошлись по жалобам о том, что Дадли задирает других детей. "Он любит иногда пошалить, но он же и мухи не обидит", — слезливо провозгласила тётя Петуния.
Но в самом конце табеля школьная медсестра написала несколько осторожных слов, которые даже дядя Вернон и тётя Петуния не могли проигнорировать. И сколько бы тётя Петуния ни завывала, что "Дадлюша — ширококостный", что его килограммы были не чем иным, как "детской пухлостью" и, что растущему мальчику необходимо хорошо питаться, но факт оставался фактом: магазины, торгующие школьной формой, не продавали бриджей таких размеров, в которые мог бы втиснуться Дадли. Глаза школьной медсестры заметили то, что отказывались видеть проницательные глазки тёти Петунии, немедленно замечающие отпечатки пальцев на блистающих чистотой стенах её дома и события, происходящие за соседскими изгородями, а именно: Дадли не только не нуждался в усиленном питании, а, напротив, — по весу и ширине он достиг размеров молодого кита.
Итак, после криков и рыданий, после ссор, от которых сотрясались стены в комнате Гарри, после потоков слёз, пролитых тётей Петунией, начался новый режим. Листок с диетой, предписанной медсестрой Смелтинга, повесили на холодильник, из которого выбросили всю любимую еду Дадли (газированные напитки и пирожные, шоколадные батончики и котлеты) и наполнили фруктами, овощами и прочими вещами, которые дядя Вернон именовал не иначе, как "кормом для кроликов". Чтобы Дадли не чувствовал себя одиноким, тётя Петуния посадила на диету всю семью. Итак, она передала Гарри четвертушку грейпфрута несколько более миниатюрную, чем четвертушка Дадли. Тётя Петуния решила морально подбодрить Дадли, давая ему бОльшую, чем Гарри порцию.
Но тётя Петуния не знала, что спрятано наверху в комнате Гарри под расшатанной половицей. Она не ведала, что Гарри не сидит на семейной диете. Как только он понял, что ему придётся всё лето просуществовать на морковке, он тут же послал Хедвиг друзьям с мольбой о помощи, и они его не подвели. От Эрмионы Хедвиг вернулась с большой коробкой, битком набитой всякой всячиной, хоть и без вредного-для-зубов сахара (родители Эрмионы были дантистами). Хагрид, лесничий Хогвартса, немедленно прислал булочки собственного изготовления (до которых Гарри не дотронулся, так как уже не раз испытал на своих зубах выпечку Хагрида). Миссис Висли прислала семейного филина Эррола, нагруженного огромных размеров фруктовым кексом и ассортиментом пирожных. Старый и немощный Эррол пять дней отходил от своего путешествия. А потом, ко дню рождения (о котором никто в семье Десли даже не вспомнил), он получил четыре замечательных пирога от Рона, Эрмионы, Хагрида и Сириуса. У него осталось ещё два, и в предвкушении настоящего завтрака он без жалоб занялся своим грейпфрутом.
Дядя Вернон отложил газету, неодобрительно фыркнул и взглянул на тарелку, где лежала четвертушка грейпфрута.
"Это всё?" — недовольно поинтересовался он у тёти Петунии.
Тётя Петуния метнула на него суровый взгляд и кивнула в сторону Дадли, который уже покончил со своим грейпфрутом и, с кислой миной, пожирал своими поросячьими глазками кусочек Гарри.
Дядя Вернон тяжело вздохнул, раздувая густые усы, и взялся за ложку.
Но в эту минуту в дверь позвонили. Дядя Вернон тяжело поднялся и направился к входной двери. С быстротой молнии (воспользовавшись тем, что мать отвернулась поставить чайник) Дадли стащил остатки отцовского грейпфрута.
Из прихожей донёсся звук незнакомого голоса, смешок и голос дяди Вернона резко что-то ответивший первому. Входная дверь захлопнулась, и из коридора донёсся звук рвущейся бумаги.
Тётя Петуния поставила чайник на стол и обернулась посмотреть, куда делся дядя Вернон. Ей не пришлось долго ждать. Не прошло и минуты, как дядя Вернон ворвался на кухню с искаженным от ярости лицом.
"Ты, — рявкнул он, взглянув на Гарри, — в гостиную, сию минуту!"
В полной растерянности, не понимая, в чём он провинился на этот раз, Гарри поднялся и пошёл за дядей Верноном в гостиную. Дядя Вернон захлопнул за ним дверь.
"Ну, — сказал он, шагая к камину и повернув к Гарри лицо с таким видом, как будто собирался посадить его под арест, — ну?"
Слова: "Ну и что?" — вертелись у Гарри на языке, но он решил промолчать и не испытывать с утра пораньше терпение дяди Вернона, уже подорванное недоеданием. Поэтому он ограничился тем, что изобразил на лице выражение вежливого изумления.
"Вот, полюбуйся, только что прибыло, — произнёс дядя Вернон. Он размахивал листком фиолетовой бумаги у Гарри перед носом. — Письмо! О тебе!"
Гарри ничего не понимал. Кто мог написать о нём дядя Вернону? Он не знал никого, кто мог бы послать письмо обычной почтой.
Дядя Вернон кинул злобный взгляд на Гарри и принялся читать письмо вслух.
Дочитав письмо, дядя Вернон засунул руку в карман и вытащил из него конверт.
"Полюбуйся!" — прорычал он.
Он поднял конверт, в котором прибыло письмо миссис Висли, и Гарри едва не расхохотался. Весь конверт, целиком, был заклеен марками, за исключением кусочка, размером в квадратный дюйм, куда миссис Висли малюсенькими буквами втиснула адрес Десли.
"Похоже, что она наклеила достаточно марок", — заметил Гарри, с таким видом, как будто в оплошности миссис Висли не было ничего из ряда вон выходящего. Глаза дядюшки злобно засверкали.
"Почтальон тоже заметил, — сказал он, скрежеща зубами, — очень интересовался, откуда прибыло письмо, да, да. Поэтому и позвонил в дверь. Нашёл это
Гарри не ответил. Другой на его месте не понял бы, почему дядя Вернон бушует из-за конверта, заклеенного марками, но Гарри жил в доме Десли достаточно долго и знал насколько близко они принимают к сердцу любые, из ряда вон выходящие вещи. Больше всего на свете они боялись, что кто-нибудь узнает, что они каким-то образом имеют что-то общее (как бы то ни было отдалённое) с людьми, подобными миссис Висли.
Дядя Вернон не сводил с Гарри злобного взгляда. Гарри же старался, как мог, сохранять невозмутимый вид. Если он не сделает глупости, или не скажет ерунды, ему удастся попасть туда, куда ему хотелось попасть больше всего на свете. И потому он сидел и ждал, когда дядя Вернон заговорит, но тот молчал и злобно глядел на него. Наконец Гарри решился открыть рот.
"Так мне можно будет поехать?" — спросил он.
Большое красное лицо дяди Вернона перекосила лёгкая судорога, усы ощетинились. Гарри показалось, что он видит насквозь через усы, что происходит в дядиной голове, а именно, жестокая борьба между двумя фундаментальными инстинктами: если он разрешит Гарри поехать, то Гарри будет счастлив. А этого дядя Вернон пытался не допустить все тринадцать лет жизни Гарри. С другой стороны, если он разрешит Гарри убраться к Висли, то это на две недели сократит пребывание Гарри у них дома — а об этом можно было только мечтать, ведь дядя Вернон его на дух не переносил. Надо было хорошенько подумать, и, чтобы протянуть время, он снова взглянул на письмо миссис Висли.
"Кто она — эта женщина?" — спросил он, с неприязнью разглядывая её подпись.
"Вы видели её, — сказал Гарри, — она — мать моего друга Рона. Она его встречала с Хог…, со школьного поезда в конце прошлого года".
Он чуть не сказал "Хогвартский экспресс", что уж точно бы вывело дядюшку из себя. Никто в семье Десли никогда не произносил вслух названия школы, в которой учился Гарри.
Огромное лицо дяди Вернона исказилось, изображая попытку вспомнить что-то крайне неприятное.
"Такая толстая коротышка? — в конце концов прорычал он, — с кучей рыжих детей?"
Гарри насупился. Довольно странно слышать, как дядя Вернон называет кого-то "толстой коротышкой", когда его собственный сын Дадли достиг того, к чему он упорно продвигался с трёхлетнего возраста, а именно, наконец-таки раздался вширь основательнее, чем ввысь.
Дядя Вернон продолжал изучать письмо.
"Квиддитч, — пробурчал он. —
Гарри опять почувствовал прилив ярости.
"Это — такой вид спорта, — сказал он быстро, — в который играют на мётлах…"
"Довольно, довольно!" — громко заявил дядя Вернон. Гарри с радостью заметил, что дядюшкой овладела лёгкая паника. Его нервы не выдержали слова «мётлы», прозвучавшего в его собственной гостиной. Он попытался найти убежище в тщательном изучении письма. Гарри увидел, как его губы шевельнулись, произнося: "Пошлите почту обычным путём". Он оскалился.
"Что она имеет в виду под
"Обычным для нас, — сказал Гарри и, не остановленный дядей, продолжал. — Ну, знаете, совой. Это — обычная почта волшебников".
Лицо дяди Вернона изобразило такое негодование, как будто Гарри только что страшно выругался. Затрясшись от гнева, он бросил нервный взгляд в окно, как будто ожидал там увидеть соседей, прижавших уши к окнам гостиной.
"Сколько раз я тебе говорил не упоминать об этой неестественности в моём доме! — прошипел он. Лицо его залилось багрянцем. — Как ты смеешь стоять передо мною в одежде, которой Петуния и я одарили твою неблагодарную особу…"
"После того как она стала мала Дадли", — закончил за него Гарри. И правда, на нём была футболка с такими длиннющими рукавами, что ему пришлось подвернуть их пять раз, чтобы добраться до пальцев рук. Футболка, свисавшая ниже колен, колыхалась над необъятными джинсами.
"Не смей так со мной разговаривать!" — вскричал дядя Вернон, дрожа от злости.
Но минули те дни, когда Гарри подчинялся дурацким правилам Десли. Он не намерен был больше терпеть от них обиды. Так же, как он нашёл способ избежать семейной диеты, он попробует заставить дядю Вернона отпустить его на Кубок мира по Квиддитчу, и для этого он приложит все силы.
Гарри глубоко вздохнул, чтобы не дрожал голос, и сказал: "Ну что ж, мне нельзя ехать на Кубок. Можно мне уйти к себе? Мне нужно дописать письмо Сириусу, моему крёстному".
Дело сделано. Он произнёс волшебное слово. Красные пятна медленно сползали с лица дядюшки, придавая ему вид плохо перемешанного черносмородинового мороженного.
"Ты… ты с ним переписываешься?" — произнёс дядя Вернон притворно-спокойным голосом, но Гарри заметил, как зрачки его малюсеньких глазок сузились от страха.
"Ага, — небрежно бросил Гарри. — Я уже давно не писал ему, а он, вы знаете, беспокоится всё ли со мной в порядке, если долго не получает от меня писем".
Он остановился, чтобы насладиться эффектом своих слов. Он практически видел винтики, крутящиеся под густыми, аккуратно причёсанными на пробор, волосами дяди Вернона. Если он не позволит Гарри писать Сириусу, Сириус подумает, что с Гарри плохо обращаются. Если он не позволит Гарри поехать на Кубок мира по Квиддитчу, Гарри пожалуется Сириусу и тот узнает, что с Гарри плохо обращаются. У дядюшки не оставалось выхода. Гарри ясно видел (как будто усатое лицо было прозрачным), как решение созревало в мозгу дяди Вернона. Гарри пытался сдержать улыбку и сохранить невозмутимый вид, и вот…
"Ну ладно, я разрешаю тебе поехать на этот чёртов… этот дурацкий… эту штуку — Кубок мира. Пойди и напиши этим — этим Висли, чтобы приехали и забрали тебя. У меня нет времени развозить тебя по всей стране. И можешь остаться у них до конца каникул. И можешь сказать своему… своему крёстному…скажи ему…скажи ему, что ты едешь".
"Хорошо", — кивнул Гарри с просветлевшим лицом.
Он встал и направился к двери, борясь с желанием высоко подпрыгнуть и завопить от счастья. Он ехал… он ехал к Висли! Он ехал на Кубок мира по Квиддитчу!
В коридоре он споткнулся о Дадли, затаившимся за дверью в ожидании расправы над Гарри. И вместо этого он увидел сияющее лицо Гарри.
"
Расхохотавшись при виде ошеломлённого лица Дадли, Гарри полетел наверх, перепрыгивая сразу через три ступени и вихрем ворвался в свою комнату. Он сразу же увидел, что Хедвиг вернулась. Она сидела в клетке, уставившись на Гарри своими огромными янтарного цвета глазами, и щёлкала клювом с таким видом, как будто что-то её раздражало. То, что раздражало её, стало очевидно почти что сразу же.
"ОЙ!" — вскрикнул Гарри.
Что-то, похожее на маленький, серый, покрытый перьями теннисный мячик стукнуло Гарри по голове. Гарри, растирая ушибленное место, вертел головой, чтобы найти ударивший его предмет и наконец увидел крохотного совенка — такого маленького, что он мог бы поместиться у Гарри в ладошке. Малыш возбуждённо носился по комнате, как только что выпущенный фейерверк. Внезапно Гарри увидел, что он бросил ему под ноги письмо. Гарри нагнулся и, узнав почерк Рона, немедленно разорвал конверт. В конверте лежала записка, настроченная быстрыми каракулями.
Поделиться книгой: