Я вышла из гостиной и отправилась на кухню. Еще утром там было солнечно и радостно, а теперь — мрачно и уныло. Констанция избегала людей столько лет и вдруг ведет себя так, словно и вправду собирается к ним выйти. И речь об этом заходит сегодня уже в третий раз; целых три раза — значит, всерьез! Я не могла дышать, тело будто стянуто проволокой, а голова — огромный шар и вот-вот лопнет; я подскочила к задней двери и высунулась на улицу — глотнуть свежего воздуха. Хотелось побежать: вот добегу до ограды и обратно — и станет легче; но нет — Констанция одна с ними в гостиной, надо спешить. Все же я разрядилась — хлопнула об пол молочник, за которым пришла, мамин молочник, — а осколки оставила: пусть Констанция полюбуется. Потом взяла другой молочник, похуже и не в цвет чашкам; молоко наливать мне разрешалось — я налила до краев и понесла в гостиную.
— …делать с Мари Клариссой, — говорила Констанция, она улыбнулась, когда я вошла. — Спасибо, дорогая, — она бросила взгляд на молочник и снова на меня. — Спасибо, — повторила она, и я поставила молочник на поднос.
— Понемножку для начала, — сказала Хелен Кларк. — Конечно, все удивятся, будьте уверены, но раз-другой навестить старых друзей можно, да и в город за покупками съездить — уж в городе тебя никто не узнает.
— И ко мне на скромный обед, — с надеждой подсказала миссис Райт.
— Я подумаю, — Констанция засмеялась, точно сама себе удивлялась, а Хелен Кларк довольно кивнула.
— И надо обновить гардероб, — сказала она.
Я вышла из своего угла, взяла у Констанции чашку и отнесла миссис Райт; та приняла чашку дрожащей рукой.
— Благодарю, дорогая. — Чай подрагивал в чашке: немудрено, миссис Райт у нас всего-то второй раз.
— Сахару? — предложила я. Просто не смогла удержаться, да и положено спросить — из вежливости.
— Ах нет, — сказала она. — Нет, спасибо. Не надо сахару.
Ни я, ни Констанция черного не носили, а миссис Райт, очевидно, решила, что к нам подобает ездить в черном: на ней было скромное черное платье и нитка жемчуга. Прошлый раз она, помнится, тоже была в черном — одета всегда со вкусом, но здесь, в маминой гостиной, вкусы иные. Вернувшись к Констанции, я взяла блюдо с ромовыми пирожными и отнесла его миссис Райт; с моей стороны это тоже было дурно — сперва надо предлагать бутерброды, — но мне хотелось досадить ей: нечего приходить в трауре в мамину гостиную.
— Сестра испекла пирожные сегодня утром, — сказала я.
— Благодарю. — Робкой рукой она потянулась к блюду, взяла пирожное и аккуратно положила на край блюдца. Ну хоть плачь, до чего вежлива! И я сказала:
— Возьмите два. Моя сестра изумительно готовит.
— Ах нет, — сказала миссис Райт. — Нет-нет, большое спасибо.
Хелен Кларк один за другим уплетала бутерброды, причем тянулась за ними через чашку Констанции. Нигде больше она не позволит себе такого нахальства — только у нас. Ей наплевать, что думаем мы с Констанцией о ее манерах, она считает, что мы безумно счастливы ее видеть. «Уходи, — мысленно приказала я. — Уходи, уходи». У нее, наверно, для визитов к нам есть особые наряды. Представляю, как она перебирает свои вещи и говорит: «Не стану выбрасывать это платье, в нем можно ездить к дорогой Констанции». Я мысленно принялась облачать Хелен Кларк: сначала одела в купальник — зимой, на заснеженном пляже; потом посадила высоко на дерево в тоненьком легком платьице с розовыми оборочками — они цеплялись за ветки и рвались, рвались; наконец она совсем застряла в сучьях и заверещала — я едва не рассмеялась вслух.
— Да и к себе можешь гостей пригласить, — говорила Констанции Хелен Кларк. — Лишь старых друзей для начала, хотя многие желали бы общаться с тобой; ну, дорогая, — несколько старых друзей, как-нибудь вечерком. Или к обеду? Нет, пожалуй, к обеду для начала не надо. Рановато пока.
— Я и сама… — начала было опять миссис Райт; чашка с чаем и блюдце с пирожным аккуратно стояли на столике подле нее.
— Впрочем, почему бы и не к обеду? — задумалась Хелен Кларк. — В конце концов, надо решиться.
Вот сейчас я тоже скажу. Констанция на меня не смотрит — только на Хелен Кларк.
— Почему бы не пригласить наших добрых селян? — спросила я громко.
— Боже милостивый, Мари Кларисса, — сказала Хелен Кларк. — Ты меня напугала. — Она засмеялась. — Не припомню, чтобы Блеквуды знались с жителями поселка.
— Они нас ненавидят, — сказала я.
— Я их сплетен не слушаю, и ты, надеюсь, тоже. И ты, Мари Кларисса, знаешь не хуже меня, что эту ненависть ты просто придумала; будь сама приветливей — никто и слова дурного про тебя не скажет. Разумеется, когда-то давно, может, и недолюбливали, но ты сделала из мухи слона.
— Люди всегда сплетничают, это в крови, — примиряюще сказала миссис Райт.
— Я всем всегда говорю, что дружу с Блеквудами и ни капельки этого не стыжусь. А тебе, Констанция, надо общаться с людьми своего круга. Они друг о друге не сплетничают.
До чего же они занудные — Констанция, по-моему, изрядно устала. Пускай уходят, а я сяду расчесывать Констанции волосы, и она заснет.
— Дядя Джулиан! — Я услышала тихий шорох кресла-каталки и вскочила открыть дверь.
Хелен Кларк сказала:
— Неужели ты думаешь, что люди побоятся сюда прийти?
Дядя Джулиан остановился на пороге. Ради общества он надел свой самый модный галстук и долго умывался — до румянца на щеках.
— Побоятся? — переспросил он. — Сюда прийти?
Он поклонился: сперва миссис Райт, потом Хелен Кларк.
— Приветствую вас, мадам, — произнес он. — Приветствую вас, мадам. — Он, я знала, не помнил ни единого имени, не помнил даже, видел ли эти лица прежде.
— Вы хорошо выглядите, Джулиан, — сказала Хелен Кларк.
— Побоятся прийти сюда? Прошу прощения, что повторяю ваши слова, мадам, но я потрясен. Обвинение в убийстве с моей племянницы снято. Теперь сюда можно приходить совершенно безбоязненно.
Миссис Райт дернулась было к своей чашке, но потом сложила руки на коленях.
— А угроза, скажу я вам, существует везде, — продолжал дядя Джулиан. — Я имею в виду угрозу отравления. Моя племянница может поведать вам о самых неожиданных опасностях: о садовых цветах, которые страшнее ядовитых змей, о простейших травах, которые полосуют ваши внутренности, словно нож. О, мадам, моя племянница может…
— У вас чудесный сад, — проникновенно обратилась миссис Райт к Констанции. — Вы просто кудесница.
Хелен Кларк твердо сказала:
— Джулиан, все давно забыто. Никто об этом и не вспоминает.
— А жаль, — отозвался дядя Джулиан. — Есть что вспомнить, это одна из величайших тайн нашего времени. Моего, во всяком случае. Я ее расследую, это труд всей моей жизни, — сообщил он миссис Райт.
— Джулиан, — поспешно перебила Хелен Кларк; миссис Райт слушала как завороженная. — Джулиан, вам изменяет такт и вкус.
— Вкус, мадам? А вы пробовали на вкус мышьяк? По опыту знаю: поначалу разум напрочь отказывается верить, и лишь потом осознаешь…
Еще минуту назад бедняжка миссис Райт скорей откусила бы себе язык, чем заговорила об этом, но теперь, едва дыша, спросила:
— Неужели вы все помните?
— Помню. — Дядя Джулиан вздохнул и радостно закивал. — Возможно, — с готовностью предположил он, — вам эта история неизвестна? Так я…
— Джулиан, — сказала Хелен Кларк. — Люсиль и слушать вас не желает. Как не стыдно такое предлагать!
Миссис Райт очень даже желала слушать; мы с Констанцией переглянулись, готовые поддержать серьезный разговор, хотя в душе веселились вовсю. Дяде Джулиану повезло: выпал случай поразглагольствовать, ведь он всегда так одинок.
А для бедной, бедной миссис Райт искушение оказалось слишком велико — она уже едва сдерживалась. Сидела, густо покраснев и никак не решаясь спросить; но дядя Джулиан был искусителем, и вечно сопротивляться благонравная миссис Райт не могла.
— Все случилось в этом самом доме, — произнесла она как заклинание.
Никто не сказал ни слова, все вежливо слушали, и она прошептала:
— Простите меня, простите.
— Ну, конечно, в этом доме, — сказала Констанция. — В столовой. Мы ужинали.
— Вечером семья собралась к ужину. — Дядя Джулиан смаковал каждое слово. — Никто и помыслить не мог, что это последний ужин.
— Мышьяк в сахаре, — вымолвила миссис Райт, безнадежно поправ все правила хорошего тона.
— Этот сахар ел и я, — дядя Джулиан погрозил ей пальцем. — Я ел его с ежевикой. К счастью, — тут он благостно улыбнулся, — вмешалась судьба. Увы, иных из нас она в тот день неумолимо увела в мир иной. Они, безвинные, ничего не подозревавшие, сделали этот невольный шаг и ушли в небытие. Зато другие съели очень мало сахара.
— Я вообще ягод не ем, — сказала Констанция. И посмотрела миссис Райт прямо в глаза. — Да и сахар ем очень редко. Даже теперь.
— На суде это была одна из улик, — сказал дядя Джулиан. — Что она не ест сахар. А ягод моя племянница никогда не любила. Еще ребенком обыкновенно от ягод отказывалась.
— Ну пожалуйста, прекратите, — громко сказала Хелен Кларк. — Это же ужасно, это ни на что не похоже, я не могу это слушать. Констанция… Джулиан… что подумает Люсиль?!
— Да что вы, Хелен, право, — миссис Райт замахала ручками.
— Еще одно слово — и я ухожу. Констанции пора подумать о будущем, копаться в прошлом вредно для здоровья; она, бедная девочка, и так настрадалась.
— Конечно, мне их всех очень недостает, — сказала Констанция. — С тех пор и жизнь совсем другая, но я вовсе не считаю, что я настрадалась.
— В каком-то смысле мне несказанно повезло. — Дядю Джулиана несло на всех парусах. — Я единственный выжил после величайшего отравления века. У меня хранятся все газетные вырезки. Я был знаком и с жертвами, и с обвиняемой — близко знаком, так хорошо узнаешь людей, лишь живя с ними в одном доме и находясь в тесном родстве. У меня записано все до мельчайших подробностей. Но я с тех пор неважно себя чувствую.
— Я же сказала, что не буду вас слушать, — перебила Хелен Кларк.
Дядя Джулиан замолчал. Взглянул на Хелен Кларк, потом на Констанцию.
— Что, разве не было этого? — спросил он мгновение спустя и потянул пальцы в рот.
— Ну конечно было, — Констанция улыбнулась ему.
— Я храню газетные вырезки, — неуверенно произнес дядя Джулиан. — И мои записи, — он обращался к Хелен Кларк. — Я все записал.
— Ужасная трагедия, — миссис Райт трепетно потянулась к дяде Джулиану.
— Страшная, — согласился он. — Жуткая, мадам. — Он развернул кресло, чтобы оказаться спиной к Хелен Кларк. — Хотите посмотреть столовую? — спросил он у миссис Райт. — Роковой стол? Я, как вы понимаете, в суде не свидетельствовал, здоровье ни тогда, ни сейчас не позволяет подвергаться грубым расспросам посторонних. — Он слегка кивнул на Хелен Кларк. — А мне ох как хотелось дать показания. Тешу себя надеждой, что в грязь лицом не ударил бы. Ну а Констанцию, само собой, оправдали.
— Разумеется, оправдали, — с нажимом сказала Хелен Кларк. Она потянулась за своей огромной, точно мешок, дамской сумкой и, положив ее на колени, принялась искать в ней перчатки. — И все уже давно забыли об этом. — Она значительно взглянула на миссис Райт и собралась встать.
— А столовую… — робко сказала миссис Райт. — Хоть одним глазком…
— Прошу, мадам. — Дядя Джулиан поклонился из кресла-каталки, и миссис Райт поспешно распахнула перед ним дверь. — Прямо, через прихожую. — Миссис Райт последовала за ним. — Меня восхищает в женщине здоровое любопытство, я сразу понял, мадам, что вы сгораете от желания увидеть место, где разыгралась трагедия; это произошло именно здесь, и именно здесь мы ужинаем и по сей день.
Голос дяди Джулиана доносился отчетливо; он, по-видимому, кружил по столовой, а миссис Райт глядела с порога.
— Вы, очевидно, изволили заметить: стол у нас круглый. Сейчас он слишком велик — от некогда большой семьи почти никого не осталось, но нам не хочется здесь ничего менять, ведь это своего рода памятник; когда-то за фотографию этой столовой любая газета отвалила бы хороший куш. Семья была большая, как вы помните, и дружная. Порой, конечно, не ладили — никто из нас не отличался спокойным нравом, — порой даже ссорились. Но это мелочи, так повздорят муж с женой или брат с сестрой: у каждого свой взгляд на мир.
— Тогда почему она…
— Вот именно, — сказал дядя Джулиан. — Загадка, да и только… Мой брат, будучи главой семьи, сидел, естественно, во главе стола — вон там, спиной к окнам, возле графина. Джон Блеквуд гордился своим столом, своей семьей, своим местом в жизни.
— Люсиль его даже не видела никогда, — ревниво сказала Хелен Кларк и бросила на Констанцию злобный взгляд. — А я помню твоего отца преотлично.
«Лица быстро стираются из памяти, — думала я. — Интересно, встреть я миссис Райт в поселке — я ее узнаю? Да и она, как знать, не пройдет ли мимо, глядя сквозь меня? Или она по робости вообще ни на кого не смотрит?» К чаю и ромовому пирожному она так и не притронулась.
— Я была близкой подругой твоей матери, Констанция. Поэтому считаю себя вправе говорить с тобой — для твоего же блага. Твоя мать наверняка…
— …моя невестка, дама весьма благородная. Вы, вероятно, заметили в гостиной ее портрет: изысканный овал лица, тончайшая кожа. Женщина, самой судьбой предназначенная для трагедии, хотя, пожалуй, слегка глуповатая. Справа от нее за столом сидел я, тогда помоложе и поздоровее. Беспомощным калекой я стал как раз в тот вечер. Напротив меня — мальчик, Томас; разве вы не знали — у меня был племянник, сын брата. Ну, разумеется, вы читали. Было ему десять лет, и уродился он своенравным — весь в отца.
— Он съел сахару больше всех, — сказала миссис Райт.
— Увы, — вздохнул дядя Джулиан. — Затем, возле брата с одной стороны его дочь Констанция, с другой — моя жена Дороти, оказавшая мне некогда честь, связав свою жизнь с моей, хотя она вряд ли предвидела такие испытания, как ежевика с мышьяком. А моей племянницы Мари Клариссы за столом не было.
— Она была в своей комнате, — подсказала миссис Райт.
— Взрослая девица двенадцати лет, но ее отослали спать без ужина. Впрочем, речь совершенно не о ней.
Я засмеялась, а Констанция пояснила Хелен Кларк:
— Маркиса вечно впадала в немилость. Я частенько носила ей подносы с едой по задней лестнице, когда отец уходил из столовой. Она была несносным, непослушным ребенком, — и Констанция мне улыбнулась.
— А все неправильное воспитание, — сказала Хелен Кларк. — Разумеется, за непослушание надо наказывать, но ребенок всегда должен чувствовать любовь окружающих. А детских проказ я тоже не терплю. Но теперь нам действительно пора… — она снова принялась натягивать перчатки.
— … ножка молодого барашка с мятным соусом, Констанция сама выращивает мяту. Молодая картошка, зеленая фасоль, салат — все с огорода Констанции. Я отчетливо помню, мадам. Мои излюбленные блюда. У меня все подробнейшим образом записано: и про ужин, и про весь день, с начала до конца. И все улики узлом завязываются вокруг моей племянницы. Было начало лета, вовсю пошли ранние овощи — год-то выдался прекрасный; у нас с тех пор и лета такого ни разу не было — или мне, старику, так кажется? Констанция всегда баловала нас разнообразными деликатесами, только у нее такое отведаешь — я, разумеется, не имею в виду мышьяк.
— Но главным блюдом на столе оказалась ежевика, — миссис Райт слегка охрипла от волнения.
— Вы глядите прямо в корень, мадам! Как точно, как безошибочно вы рассуждаете. И конечно, спросите сейчас: зачем же ей понадобился мышьяк? Моя племянница не способна на такую изощренность, и защитник, к счастью, это подметил на суде. Констанция могла бы получить бесчисленное множество смертоносных веществ из собственного сада: например, подать к столу соус с пятнистым болиголовом — это такой цветочек, похож на петрушку, съешь, и наступает мгновенный паралич и смерть. Могла бы попотчевать нас повидлом из ароматного дурмана или из красноплодного воронца. Или нарезать в салат Holcus lanatus, его еще называют бархатной травой, — с высоким содержанием синильной кислоты. О, мадам, у меня записано абсолютно все. Сонная одурь — родственник помидора, неужели хоть одному из нас пришло бы в голову отказаться, вздумай Констанция замариновать ее со специями? Да одни грибы чего стоят? Скольких они уже увели в мир иной — ядом и обманом! А мы все очень любим грибы, моя племянница готовит восхитительный омлет с грибами, вы должны непременно попробовать, мадам, словами этот вкус не опишешь; а бледная поганка очень…
— Но как же ей доверяли готовить?! — возмутилась миссис Райт.
— В том-то и дело, мадам. Никто бы и не доверил, если бы в ее намерения входило погубить нас всех с помощью яда; мы были бы чудовищно слепы и безмятежны, доверив ей нашу жизнь. Но с нее сняты все подозрения. Не только в совершении действия, то есть убийства, но и в самом намерении.
— А почему же миссис Блеквуд не готовила сама?
— Увольте. — Голос дяди Джулиана дрогнул, и я, хоть и не видела, явственно представила его жест: он поднял руку к лицу и улыбнулся сквозь растопыренные пальцы — это был самый изысканный его жест. Он так иногда разговаривал с Констанцией. — Предпочитаю жить под угрозой мышьяка.
— Нам пора домой, — произнесла Хелен Кларк. — И что это на Люсиль нашло, не представляю. Я же предупредила ее: на эту тему — ни слова.
— В этом году я разведу землянику, — сказала мне Констанция. — В дальнем углу сада растет дикая — видимо-невидимо.
— …так бестактно с ее стороны, к тому же она меня задерживает.
— …сахарница на серванте, тяжелая, серебряная сахарница. Это семейная реликвия, брат ею чрезвычайно дорожил. Вам, должно быть, интересно, что с ней? Пользуются ли ею до сих пор? Вам наверняка интересно, отмыли ее или нет. Дочиста или нет. Спешу вас успокоить. Моя племянница Констанция вымыла ее еще до прихода врача и полиции. Неподходящее, по-вашему, время мыть сахарницу? Совершенно согласен. Прочая обеденная посуда еще стояла на столе, а сахарницу племянница отнесла на кухню, сахар высыпала, а сахарницу выскоблила и окатила кипятком. Необъяснимый поступок.