Портреты

– Постараюсь не заниматься этим чересчур усердно. Скажите, в каком уголке Франции вы писали эту серию?

– Я... я бы не хотела говорить.

– Не хотели бы?

– Нет, – твердо сказала я, думая про себя, что в это мгновенье прощаюсь с надеждами на рецензию, уже не говоря о карьере.

– А можно узнать почему?

– По личной причине.

– Понимаю. В таком случае, разрешите ли вы мне узнать хотя бы кое-что о «Портрете мальчика»? Он представляется мне особенно интересным.

– Да, конечно. – Мы подошли ближе к картине и остановились. Портрет у меня получился большой – шесть на четыре фута. Гастон смотрел на нас со своего луга, и его взгляд был устремлен вдаль. Он был очень задумчив – маленький мальчик, совсем одинокий, оглядывал мир и лишь ему одному было ведомо, что он о нем думает.

– Вы знаете, что это лучшее, что вам пока удалось сделать?

Я удивленно взглянула на Лейтона.

– Да.

– Отлично. Полное отсутствие излишней скромности. Мне это нравится. Чтобы добиться успеха, надо твердо знать, что хорошо, а что плохо. Я уже сказал, – это ваша лучшая работа. Интересно, о чем вы думали, когда писали ее?

– О Маленьком принце, – ответила я тихо, скорее сама себе, чем ему.

Теперь настала его очередь удивиться. Он помолчал, потом тоже тихо произнес:

– Понимаю.

Я до сих пор так и не знаю, что произошло в то мгновенье, но я неожиданно стала воспринимать этого человека совсем по-другому. Я поняла, что он и в самом деле правильно видит.

– Мисс Вентворт, мне бы очень хотелось поговорить с вами еще о вашей работе, но уже поздно и, насколько я понимаю, галерея сейчас закроется. Я хотел вас спросить... не выберете ли вы времени, чтобы пообедать со мной?

Вопрос был настолько неожиданным, что я глупо уставилась на него и с трудом заставила себя собраться с мыслями.

– Мистер Лейтон, вы отлично знаете, что подобная возможность представляется раз в жизни, и я бы наверное согласилась не попасть на собственную свадьбу ради того, чтобы пообедать с вами.

Он высоко запрокинул голову и рассмеялся.

– Нет, вы все же голодающая художница. Ну что ж, мне нравится ваша прямота, хотя, должен сказать, более странного ответа мне еще не доводилось слышать.

– Я хочу вас предупредить, что я ужасающе прямолинейна. Это настоящее проклятье, так же как и полнейшая неспособность приходить вовремя.

– Я понимаю и постараюсь об этом вспомнить, если мне придется ждать вас, стоя у алтаря.

– Будем надеяться, что ни того, ни другого не случится.

– Чего именно? Я никогда не буду вас ждать или вы не опоздаете?

– Вы отлично знаете, что я имела в виду. – Да, думаю, знаю. В восемь вам удобно? – Это будет чудесно, – с достоинством ответила я.

– А в какой именно мансарде я вас найду? – спросил он с довольной улыбкой.

– Бошом-Плейс, тридцать три.

– Неплохая, должна быть мансарда. Я заеду за вами в восемь.

Я постаралась добраться до дому побыстрей, несмотря на то, что метро в этот час было переполнено, приняла душ и переоделась. 3вонок в дверь раздался как раз, когда я причесывалась, злясь из-за того, что волосы отказываются слушаться, упорно желая по привычке свободно падать мне на плечи. Поняв, что мне все равно не удастся их по-модному уложить, и сердито проворчав: «Черти непослушные», я снова расчесала их на прямой пробор, бросила расческу и кинулась к двери.

– А, вы готовы? Вы что же меня разыгрывали? – Лейтон как ни в чем не бывало вошел в дверь, держа в руке книгу. – Видите – я приготовился ждать.

– Мистер Лейтон...

– О, я вижу, мне надо с вами серьезно поговорить. Вы должны называть меня по имени, иначе мы не сможем как следует пообедать.

– Почему?

– Потому что мне кусок не полезет в горло. Когда молодая красивая дама называет меня «мистер Лейтон», я начинаю чувствовать себя благородным отцом, а это вредно для психики и еще вреднее для пищеварения.

– Ясно, – я весело кивнула. – А я думала, у нас будет деловой обед.

– Вы правы. Я всегда даю своим жертвам выговориться, прежде чем выношу окончательный приговор. Но перейдем к делу. Столик заказан и будет накрыт через полчаса видите, я не безнадежный пессимист – так что мы вполне можем ехать.

Не найдя, что ответить, я надела пальто, взяла сумку, и мы вышли. Макс довольно улыбался.

Это был маленький французский ресторанчик, в котором раньше мне никогда не приходилось бывать. Пожалуй, в таком месте я вполне могла бы встретить Пег. Нас провели к столику, расположенному в глубине зала, и, после того как мы сделали заказ, который принял официант, несомненно прошедший курс галантного обхождения в Париже, Макс откинулся на спинку стула и пытливо посмотрел на меня глазами цвета полночного моря.

– Итак, не хотите ли вы поведать мне о терниях и невзгодах, которые не дают покоя стремящемуся к славе художнику в доме тридцать три на Бошом-Плейс? Я подумал, что вам для начала захочется поговорить именно об этом.

– О, Господи, а я-то надеялась, что вы не станете расспрашивать. Только представьте себе, что значит прозябать в безвестности! Что-то вроде этого: «А чем же вы занимаетесь, детка? Рисуете? А, ну да, маленькие картиночки. Как мило. Не замужем, говорите? Понимаю... В ваши годы... Ну-ну, не стоит огорчаться, вы еще молодая, не поздно...» Ужасно противно.

Макс улыбался.

– Неожиданный поворот, я бы' сказал. И какие перспективы?

– Боюсь, кроме вас – никаких.

Теперь он расхохотался.

– Благодарю за откровенность, мадемуазель.

– Ой, я не то хотела – я онемела от смущения, почувствовав себя полнейшей идиоткой. – Я вас неправильно поняла.

– Я знаю. Ну так что, есть у вас на горизонте выгодные мужья?

– Нет, пока ничего не светит, но я не испытываю ни малейшего беспокойства поэтому поводу, так что в выражении сочувствия не нуждаюсь.

– Не буду, ни в коем случае, клянусь, – он резко переменил тему. – Расскажите, что заставило вас взяться за французскую серию?

Принесли бутылку белого вина «Мерсо». Я молча наблюдала за спектаклем, который устроил официант, разливая его, и только потом заговорила.

– Просто захотелось и все. Мне полюбился этот уголок земного шара, и я, не удержавшись, купила там дом два года назад. На первый взгляд там нет ничего особенного, но для меня – в общем я там сразу начала писать и не могла остановиться, пока не сделала эту серию.

– Да, в ней заметно развитие. В людях меня всегда восхищает, что они к чему-то стремятся, и не важно, на пользу это или наоборот. Вы знаете, что я собираюсь писать о ваших работах?

Я набрала побольше воздуха. Он, конечно, повернул разговор так, как было удобней ему.

– Нет, откуда мне знать, какие у вас планы. Но, если можно, я хотела бы спросить, почему обо мне? Я не слишком заметная фигура.

– Мне попались на глаза кое-какие отзывы о вашей выставке. К тому же у Джорджа Беннета хороший вкус, и потому я решил зайти и посмотреть, с чем он возится на этот раз. Он не часто устраивает вернисажи вроде этого неизвестным художникам. Ему случалось и прогорать, вы, вероятно, слышали, и я не мог отказать себе в удовольствии посмотреть работы, ради которых идет на риск владелец галереи. Кстати, звучные имена не всегда меня привлекают. Я пишу о том, что мне интересно, и о хорошем, и о плохом.

– Макс, – я опустила глаза.

– Да?

– А зачем этот обед? – я попыталась заглянуть в его глаза и заметила, что они смеются.

– Что вы имеете в виду, мисс Вентворт?

– Послушайте, мне не хотелось бы, чтобы вы писали обо мне только потому, что я согласилась с вами пообедать. Я хочу, чтобы вы оценили мои работы, как они того заслуживают.

– Бог ты мой, Клэр, неужели вы всерьез думаете, что мне так трудно найти с кем пообедать, что я вынужден прибегать к подкупу? Поверьте, в той профессиональной среде, к которой я причастен – юных, привлекательных, и, прошу меня извинить, не обремененных семьей художников соответствующего пола хоть отбавляй.

– Макс, вы шутите, но я-то отлично знаю, что в ваших силах как сделать художнику имя, так и испортить репутацию, а я... в общем, я хочу быть уверена, что вам понравились мои работы, а не я, – выпалила я скороговоркой.

– Вы – умнейшая собеседница.

– Что?

– Я пригласил вас пообедать со мной, потому что обожаю умных собеседников.

Я не смогла удержаться от смеха.

– А вы всегда столь обходительны?

– Вообще-то, обходительным меня мало кто находит. Я считаюсь неприятным человеком, и притом не только в кругу художников.

– Я слышала. Когда я узнала, что в галерею явился Макс Лейтон, которого я к тому же заставила ждать, то чуть не умерла от страха.

– Правда? – спросил явно довольный Макс. – А вид у вас вовсе не был испуганный.

– Я забыла, что мне положено волноваться. Вы меня разозлили.

– Ах, вот как. Я это заметил. Возможно, я пригласил вас пообедать еще и поэтому.

Нам принесли две порции чудесного супа. На его гладкой белой поверхности виднелись крохотные кусочки лука.

– И отлично сделали, что пригласили. Я обожаю такой суп и просто дрожу при виде утиной грудки, а уж картофельные крокеты...

– Теперь в вас точно заговорил голодающий художник. Как давно вы последний раз ели? – спросил Макс, с удивлением наблюдая, как я наслаждаюсь супом.

– Насколько я помню, торопясь доставить Джорджу картину, я забыла про ланч. Знаете, у меня совсем нет времени. Джордж не любит пустот, и я едва успеваю закончить для него очередную картину.

– Что? – Макс аккуратно положил ложку на стол.

– Ой, вы знаете, у него все должно выглядеть идеально, и он совершенно не выносит, если картина продана и его симметрия нарушается. Бывает, конечно, картина остается у него до закрытия выставки, с такой хорошенькой красной наклеечкой, но одна очаровательная югославская пара, – они собирались уехать в тот же день, и очень беспокоились, что по почте картина не дойдет, – короче говоря, я ничего не смогла с собой поделать и убедила их взять ее с собой. Я хочу сказать, она им действительно очень понравилась, а это ведь, пожалуй, самое важное, да?

Джордж до того огорчился, что я пообещала ему сразу принести другую, но мне надо было еще как следует доделать раму и вот я опоздала.

– Теперь ясно, – кивнул Макс и снова взялся за суп.

После утки (Макс взял себе телятину в каком-то особенном темном соусе) и шоколадного суфле мы перешли к кофе. Хотя я немного волновалась, мне было легко с ним разговаривать, и, узнав то, что ему было необходимо о моей работе, Макс незаметно перешел на обычные темы. К моему удовольствию, он совершенно не старался произвести на меня впечатления, и с ним не надо было пускаться в умствования.

– Будете коньяк, Клэр? – спросил он, когда возле его локтя снова застыл в почтительной позе чопорный официант.

– С наслаждением.

– Тогда два «Реми Мартэна», и, если хотите, пойдем в соседний зал. – Он отодвинул мой стул и помог мне подняться, и мы отправились в небольшую гостиную с удобными низкими диванами и мягким приглушенным светом.

– Извините, Клэр, могу я спросить, откуда вы родом? Я никак не могу определить, какой у вас акцент.

– Из Америки. Во всяком случае мои родители – американцы. Правда, они таскали нас за собой повсюду, где бы ни работали по контрактам. Мы недолго жили в Нью-Йорке, затем в Париже, а вот теперь – в Лондоне, пожалуй, уже почти девять лет. Думаю, мама и папа решили осесть здесь окончательно, когда купили дом на Бошом-Плейс, а сейчас они преподают в Оксфорде, и потому разрешают мне жить у них. Я плачу совсем мало, а в доме есть комната, которая очень подходит для мастерской, с чудесным освещением. Они приезжают в Лондон достаточно часто, и нам всегда очень хорошо вместе, так что дом нужен всем. Только мама иногда приходит в ужас, когда видит, в каком состоянии музыкальная комната. Правда сказать, туда я большую часть года не заглядываю.

Макс с вниманием все это выслушал, а потом поинтересовался:

– А чем именно они занимаются?

– Папа флейтист, а мама – пианистка. Они играют вместе, и у них это обычно неплохо получается.

– Могу себе представить. Вероятно, мама приходит в ужас, увидев, что ее великолепный «Стэнвей» заляпан красками.

– Ничего подобного, – возмутилась я, к тому же это «Бехштейн», и я слежу, чтобы он всегда был аккуратно зачехлен. Я хоть и ужасно люблю опаздывать, но вовсе не неряха.

– Как я догадываюсь, вы у родителей не единственная?

– Ну теперь-то уже не у родителей, но вообще-то – да, у меня есть старшая сестра Пег, у нее меццо-сопрано, но теперь она естественно замужем, ни в чем не нуждается и поет, насколько я знаю, только в ванной. А еще у нас есть Томас, он преподает музыку в Джиярде, и Люсинда. Она самая младшая, и захотела учиться на флейте, чем ужасно угодила отцу, который счел это более чем справедливым, после того как Томас выбрал пианино.

– 3начит, вы одна не как все – исключение.

– Ох, если бы вы только знали! Я не просто всегда желала иметь дело с кистью вместо скрипки, но мне к тому же наступил на ухо медведь! Папа говорит, что я подкидыш – с моим цветом волос, глазами и полным отсутствием слуха.

– Разве с вашими волосами и глазами что-то не то? Мне они очень нравятся. По-моему, все в порядке.