В Калифорнии морозов не бывает

— Кладу, — со вздохом сказал Максим. — А что мне ещё остаётся делать? Сама подумай: ведь если знакомой женщине не оплатишь телефон, так она и позвонить не догадается. Или ты сейчас очень занята? Всё никак концептуалиста своего не можешь дочитать?

— Всё не могу, — печально согласилась Александра. — Только он даже не концептуалист, он просто зануда… Максюха, ты сейчас не за рулём? У меня к тебе пара вопросов.

— Я за рулём, — важно сказал Максим. — Я всегда за рулём, чтоб ты знала. И на капитанском мостике. Но со стоянки пока не выезжал… А, я знаю, что ты хотела спросить! Как пишется слово «концептуалист», да? Через «о». Проверочное слово «конь в пальто». А слово «зануда» пишется через «а». Проверочное — «задница».

— Спасибо, — растроганно поблагодарила Александра. — И что бы я без тебя делала?.. Но вообще-то я о другом спросить хотела. Максим, ты когда-нибудь шастал по всяким светским мероприятиям? Ну, концерты, приёмы, ещё что-нибудь такое, я не знаю. Или по чужим дачам. Или по гостям, где с нужными людьми знакомятся.

— Ты на концерт хочешь? — озабоченно спросил Максим. — Или в клуб какой-нибудь? Так давно бы сказала. Я думал, ты всё это терпеть не можешь.

— Речь не обо мне, — строго напомнила Александра. — Я о тебе спрашиваю. Ты в такие места когда-нибудь ходил? Хотя бы в юности?

— В юности! Когда мне было в юности куда-то ходить? — возмутился Максим. — Я же сразу после армии впрягся, как не знаю кто! А концертов мне и сеструхиных хватало… Не, на даче бывал. Её домик можно считать дачей? Вот, значит, на даче я часто бывал. Особенно когда картошку сажать нужно было. Или, наоборот, убирать. Ну, или там чинить что-нибудь.

— А где ты с нужными людьми знакомился? — вкрадчиво спросила Александра.

— Не помню… — Максим повздыхал, поцыкал зубом и нерешительно сказал: — Кажется, нигде не знакомился. Которые нужные — те сами как-то прибивались. Которые по ошибке прибились — отпадали постепенно. А почему ты спрашиваешь?

— Ну, так ведь о собственном муже следует знать хоть что-нибудь, — рассудительно сказала Александра. — А то вот так живешь, живешь, а потом оказывается, что у собственного мужа тёмное прошлое и подозрительные знакомства.

— Никогда! — оскорблено вскричал Максим. — Никогда у меня не было ни одного подозрительного знакомства! Пока не встретил тебя! И потом тоже не было! Ты — единственное моё подозрительное знакомство! И тянется это из тёмного прошлого в светлое будущее! Шурёнок, стоп. Я чего-то не понял. Ты почему это о светских мероприятиях заговорила? О дачах, и вообще… Ты, может, с намёком заговорила? Ты, может, дачу хочешь? Чтобы там светские мероприятия проводить?

— Ты это сейчас с кем разговариваешь? — подозрительно спросила Александра. — Ты это у меня о светских мероприятиях спрашиваешь? А ты меня ни с кем не путаешь?

— А… да, ошибочка вышла… — Максим, кажется, опять хихикал. — Это на меня так обезболивающее действует. Укол что-то медленно отходит. А знаешь, вообще-то дачу можно было бы… А? Маленький такой теремочек, этажа два, не больше. А? И садик вокруг. Фруктовенький. А? Никакого гламура, всё скромненько и со вкусом. А? Шурёнок, давай маленькую дачку построим! А-ля рюс. Ты же любишь пейзанскую жизнь. Но не очень далеко от Москвы, чтобы не полдня до работы добираться… А? Если согласна, так я прямо на днях место поищу.

— Не ищи, — задумчиво сказала Александра. — Я сама поищу. Кажется, я помню это место…

— Какое место ты помнишь? — изумился Максим. — Колись: я чего-то не знаю о твоём тёмном прошлом?

— О моём тёмном прошлом никто ничего не знает… — Александра повспоминала своё прошлое и с удовольствием объяснила: — Потому что у меня прошлое всё исключительно светлое. Ладно, отстань. Тебе хорошо, ты свой отчёт уже дочитал. А у меня ещё половина вёрстки — конь не валялся. На переднем крае трудового фронта.

— Ну, иди, валяйся, — неохотно согласился Максим. — Но всё-таки позванивай в перерывах между трудовыми подвигами. А то я тебе звонить… стесняюсь. Вдруг помешаю? Подумаешь, что я от безделья маюсь, и тут же меня бросишь.

— Разве я способна на такие необдуманные поступки? — обиделась Александра. — Между прочим, я уже два раза думала, что ты от безделья маешься, но ещё ни разу тебя не бросила.

— Спасибо, — проникновенно сказал Максим, захохотал и отключился.

Наверное, он и этот разговор записывал. Надо всё-таки потом послушать его аудиокнигу. Мало ли что Александра могла наболтать. С Максимом она всегда болтала, не выбирая слов. Кажется, это был единственный человек в мире, с кем можно было так болтать. Не опасаясь, что тебя не так поймут. Не стараясь соответствовать уровню. Не думая о том, что твои неосторожные слова потом против тебя же и используют. Даже тогда, когда они ссорились, Александра знала, что Максим не будет выискивать в её возмущённых криках какой-нибудь оскорбительный смысл и сам никогда не оскорбит её. Хотя Славка права: с Максимом очень трудно было поссориться. При первых признаках её гнева он демонстративно впадал в панику и начинал жалобным голосом бормотать что-то до такой степени самоуничижительное, что ей немедленно становилось стыдно за себя, а его — нестерпимо жалко. При этом она ясно осознавала, что Максюха, хитрый плут, просто виртуозно управляет её настроением. Ну и ладно, ну и пусть. В конце концов, её настроением он управлял так, чтобы оно никогда не портилось. Оно и не портилось, почти никогда. По крайней мере — из-за него. Вот уже почти тринадцать лет, с первой их встречи в том старом тёмно-синем «Опеле», она живёт с прекрасным настроением. А если вдруг из-за каких-нибудь зануд-концептуалистов настроение начинает портиться, так всегда можно быстренько позвонить мужу и пожаловаться. Позвонить ещё разок, что ли? Ладно, потом, если возникнет такая необходимость. Сейчас он, наверное, уже на дороге, не надо его отвлекать.

Итак, концептуалист, проверочное слово «конь в пальто». Зануда, проверочное слово «задница». Этой защиты ей хватит на целую главу. Может быть, даже на две. Всё зависит от того, что там будет, в следующей главе. Что о тех днях, двадцать лет назад, помнит автор. Вернее — его лирический герой. Да, лирический герой. Вот так и надо воспринимать эту ситуацию. Профессионально. Немножко со стороны, но с интересом.

Тем более что действительно всегда интересно знать другие мнения о том, о чём у тебя есть своё…

Глава 5

К началу концерта я не успел. Пробок не было, тогда в Москве ещё не было таких безумных пробок на дорогах. Но машин и тогда уже было много. Главным образом — отечественного производства. Рухлядь всякая. Ползали, как черепахи. Так что к началу концерта я не успел.

Хотя если бы и успел — что сделал бы? Билета у меня не было, а на такие концерты без билета попасть невозможно, даже с редакционным удостоверением. Я тогда подумал: Марку ни разу не пришло в голову достать билет на какой-нибудь такой закрытый концерт для меня. Столько лет вместе работаем, а ему даже в голову ни разу не пришло. Даже не спросил ни разу, хочу я или нет. А для неё — всё, что угодно. Хоть концерт, хоть его друзья из-за границы — всегда пожалуйста. Главное — она же всегда отказывалась. Может, я тоже отказался бы, но меня он ни разу не спросил.

Я припарковал машину за углом, слева от входа, и стал ждать. Кто его знает, этот концерт, сколько они планируют там сидеть. Может быть, всего час-полтора. А может, до самой ночи будут петь-плясать. Или фокусы показывать. Или что они там собирались делать. Я тогда подумал, что подожду часа полтора. Если через полтора часа не закончится, тогда уеду. Один на дачу поеду. Маму я предупредил, что в выходные я на даче, с коллегами по работе. Мама ещё позавчера на дачу съездила, порядок там навела, привезла кое-что, холодильник включила. Некоторые продукты я сам закупил, ещё вчера вечером. Так и возил в багажнике два пакета. Я тогда подумал, что эти продукты надо было тоже заранее на дачу отвезти, ещё вчера. В холодильник положить всё, что может испортиться. Потом подумал, что ничего не испортится. Мне удалось достать копчёную колбасу и ветчину в банке, это не испортится. Тем более, что погода всё время стояла прохладная. А мясо для шашлыка мама сама позавчера отвезла, положила в холодильник, всё в порядке. Так что об этом думать нечего.

Я перестал думать о продуктах и стал думать о том, почему я не узнал о ней всё заранее. Можно было Марка сразу расспросить, хотя бы о её родителях, ведь он всё знал. Он бы рассказал, если бы я спросил. Но я не спрашивал. Создавал мнение о ней по случайным обрывкам информации. Сначала думал, что она из такого круга, что куда мне до неё. Потом узнал, что из глухой провинции. Потом оказалось, что у неё родители в Москве. Вчера Марк между прочим обмолвился, что её родители скоро уезжают работать за границу. По такой разноречивой информации невозможно составить объективную картину. Давно следовало бы найти предлог и поговорить с ней самой обо всём. Мне-то она не стала бы говорить, что работает уборщицей, сантехником и тому подобное, как говорила всем этим случайным уличным знакомым. Давно надо было поговорить. Хоть что-нибудь знал бы точно. Наверное, многие из наших знали о ней больше, чем я. Например, Георгий — он ведь не просто так перед ней на колени бухался, просил замуж выйти, да еще и при всех. Георгию стоит только свистнуть — и все эти светские барышни сами за ним на коленях побегут. А он — перед ней на коленях, да ещё при всех. Такое ни с того — ни с сего не происходит, это же ясно. Главное — никто даже не удивился. Значит, все о ней знали что-то важное, а я не знал. Это было обидно, как будто меня обманули. Конечно, я понимал, что никто меня специально не обманывал, просто я сам не стал узнавать. Думал, что всю информацию уже имею. Таких проколов у меня никогда не было.

Я сидел в машине и думал, как исправлять положение. Вот закончится концерт, они выйдут, пойдут к метро. Или к такси? Это совсем в другую сторону. Надо ждать у самого входа, а то могу не успеть перехватить. Тем более, что будет выходить целая толпа, в толпе я вряд ли их сразу разгляжу. Я вышел из машины, дошёл до входа в кинотеатр, засёк время:

почти три минуты. Можно уложиться в две. Потом я пошёл от входа в сторону станции метро, следил по часам, сколько за две минуты пройду. Потом вернулся к входу, пошёл в другую сторону, шёл тоже две минуты. Потом вернулся в машину, сел и стал думать, в какой точке мне выгодней всего ждать, когда они выйдут. Чтобы в любом случае перехватить их до того, как они дойдут до метро или до такси. По математическим расчётам получалось, что самая выгодная позиция находится на другой стороне переулка, прямо напротив входа. Я сначала хотел там и ждать, а потом подумал, что по переулку то и дело ездят машины. Может оказаться так, что в нужный момент я не смогу пересечь проезжую часть из-за интенсивного движения. А кричать им через дорогу, чтобы привлечь внимание, — это выглядело бы глупо. Она бы сразу догадалась, что это никакая не случайная встреча, а хорошо отрепетированный экспромт. Так Марк говорит, когда ему не нравится неестественное поведение или старые анекдоты, которые пытаются выдать за реальный случай, произошедший вот только что, вот буквально полчаса назад. У нас в редакции некоторые только тем и занимаются, что всю жизнь репетируют экспромты. Неприятные товарищи. Я бы не хотел так выглядеть.

Потом я подумал, что не следует заранее планировать. Ведь я уже решил, что буду ждать полтора часа, а потом, если не дождусь, то уеду. А заранее планировать — это нехорошая примета, как говорит мама.

Я прождал ровно полтора часа. Никто из кинотеатра не выходил. Я подумал, что концерт мог начаться и позже назначенного времени. Ведь это не просто концерт был, а закрытый, только для избранных. Может, кто-нибудь из особо избранных опоздал к началу, и концерт не начинался, все ждали опоздавшего. Так вполне могло быть. Даже в Большом театре иногда так случалось. Я подумал, что надо подождать ещё полчаса.

Я подождал ещё ровно полчаса, но ничего не дождался. Я тогда сильно разозлился. Я очень серьёзно готовился к этому вечеру. Выходит, что все мои усилия напрасны? Больше всего я не люблю вот такого поворота событий. Когда долго и серьёзно к чему-то готовишься, а потом выясняется, что все твои усилия напрасны. Я не люблю тратить время и силы на что-то бесполезное. Мама говорит, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её впустую. Я тогда подумал, что не свойственное мне поведение — это результат сумасшествия, которое вернулось. Потом я подумал, что если я могу заранее всё планировать, готовиться к различным вариантам событий и предвидеть результат, то это не сумасшествие. То, что я нервничаю, — это объяснимо. Это потому, что я не привык терять время даром, у меня каждая минута на счету. А вот сейчас сижу, ничего не делаю, жду не известно чего. Трачу жизнь впустую.

Я даже уехать хотел. Но потом подумал, что уже много времени потерял, если сейчас уеду, то можно считать — потерял навсегда. А если подожду еще немного, то наверняка дождусь, и тогда всё пойдёт по плану, так что время ожидания можно будет считать не напрасно потерянным. Я сразу успокоился и стал ждать дальше. Мама говорит, что нет ничего хуже дела, брошенного на полпути. Я сам в этом два раза убеждался. После второго раза уже никогда не бросал дело на полпути, всегда доводил до конца. И это всегда себя оправдывало. Поэтому я решил, что раз столько времени уже потерял, придётся ждать до конца. Я не стал больше ни о чём думать, просто сидел и ждал, когда кончится этот концерт.

Я сразу понял, что кончился именно этот концерт, а не очередной киносеанс в соседнем зале. На этот концерт пришли избранные, они очень отличались от других людей, которые без конца входили в кинотеатр и выходили из кинотеатра все два часа и сорок семь минут, которые я ждал. Эти, которые шли с закрытого концерта, были как будто все из одного своего круга. У них и наряды были похожи, и лица, и походки, и даже голоса. И держались они близко друг к другу, разговаривали, смеялись. Толпа была довольно большая, я подумал, что в такой толпе вряд ли сразу увижу её и Марка.

Но я сразу её увидел. Она и в этой толпе избранных сильно выделялась. Я сразу вспомнил цитату, которую Марк недавно приводил: «С её высоты не заметно никакой разницы даже между королём и…» Я точно не запомнил. Да это и не важно. Дело не в этом. Я тогда подумал: дело в том, что все эти избранные ведут себя так, как будто она имеет право не замечать никакой разницы между ними и всеми другими. Они все смотрели на неё, и мужчины, и женщины. Она была как будто немножко в стороне, хотя почти в середине толпы. Ни на кого не смотрела, шла, немного опустив голову, кажется, хмурилась. Марк топал рядом, как бегемот, держал её под руку, гордо оглядывался. С ним здоровались, заговаривали, он на ходу что-то отвечал, улыбался всем подряд, рукой махал. К Марку прицепился какой-то тип, мне показалось, я его видел раньше — кажется, известный режиссёр. Заговорил, заулыбался, как кот, начал усами шевелить, и всё на неё таращился. Марк остановился, заговорил с этим вроде бы режиссёром, придержал её за руку — видно было, что хотел познакомить. Она подняла голову, коротко глянула на этого вроде бы режиссёра, молча кивнула головой, высвободила из руки Марка свой локоть и пошла дальше, одна, даже не оглянулась. Марк тут же бросил своего собеседника и погнался за ней, окликнул, она оглянулась, Марк показал ей кулак, а она вдруг засмеялась. Я раньше никогда не видел, чтобы она смеялась. Даже когда кто-нибудь анекдоты рассказывал, даже очень смешные, так, что все хохотали, — она всё равно никогда не смеялась. Вроде бы улыбалась немножко, но это с уверенностью тоже сказать нельзя. У неё губы такие были, уголки немножко приподняты вверх, так что всё время казалось, что она слегка улыбается. А чтобы когда-нибудь смеялась — этого я никогда не видел. Я тогда подумал: интересно, что ей сказал Марк, что она так смеётся? Я подумал, что потом надо его об этом спросить. Интересно знать, что для неё смешно. Может, у неё тоже специфичное чувство юмора, как у Марка. К таким вещам надо быть готовым заранее.

Марк больше не брал её под руку. Просто шёл рядом, топал, как бегемот, руками размахивал, что-то ей говорил всё время, один раз оглянулся на толпу избранных. Наверное, его опять кто-то из знакомых окликнул, я с такого расстояния не слышал. Марк не остановился, просто оглянулся, махнул кому-то рукой и продолжал идти рядом с ней. А она шла не рядом с ним, а сама по себе. Вроде бы и слушала его, и головой два раза кивнула, а всё равно сама по себе. Толпа избранных так и толкалась возле входа в кинотеатр, никто особо не спешил расходиться. Разговаривали, смеялись, некоторые обнимались. Будто только что встретились. Все свои. Вроде бы все друг другом были заняты, общие интересы, свой круг. Но всё равно все смотрели вслед Марку и ей. Конечно, на неё, что они — Марка не видели, что ли? Некоторые смотрели как бы невзначай, как бы просто так, по сторонам, некоторые — искоса, чтобы никто не заметил, куда они смотрят, а некоторые совсем откровенно пялились. Некоторые при этом ещё улыбались, переглядывались, говорили что-то друг другу. Наверняка пошлости какие-нибудь. Знаю я, как в этом кругу о женщинах говорят. Мне опять захотелось ударить Марка. Зачем он её сюда повёл? Знал же, что все будут на неё пялиться, а потом ещё за спиной пошлости говорить. Может быть, никто пошлости и не говорил. У нас о ней ничего такого не говорили, я знаю. Может, и эти ничего такого не говорили. Но всё равно неприятно, когда все так пялятся. Марк знал, что так будет, а всё равно повёл. В тот момент мне очень сильно хотелось его ударить.

С другой стороны, я понимал, что Марк ни при чём. На неё всегда все смотрели, и мужчины, и женщины, и любого возраста, и на улице, и везде. Хотя я бы не сказал, что она какая-то особенная красавица. У неё никогда никакой причёски не было, косметики тоже не было, ни маникюра, ничего такого. И одета всегда была не как все, как будто вообще не следила за модой. Не то, чтобы некрасиво или вызывающе, наоборот — иногда совсем просто. Но всегда как-то неуместно. Сильно отличалась от всех. Не знаю, в какую сторону, я это точно проанализировать не смог бы. Просто замечал, что сильно отличается, как будто из совсем другого круга.

В этой толпе, которая была вся избранная, она тоже сильно отличалась от всех. Все были из одного круга, а она опять из другого. И одета была опять не как все. Не как Гаврош или каратист, ничего такого. Сегодня она была в платье, наверное, платье было как раз для таких случаев, для закрытых концертов и тому подобного. Но… Нет, я не могу это объяснить. Все женщины в избранной толпе были очень нарядно одеты, в ярких платьях, украшений очень много, и причёски какие-то особенные, и косметика. Но все они были одинаковые, хоть и довольно разные. То есть все они были в толпе, а она опять была из другого круга. Женщины из толпы смотрели на неё особенно пристально, даже пристальней, чем многие мужчины. У женщин были сосредоточенные и задумчивые лица. Они смотрели на неё не как на соперницу, а как на картинку в импортном журнале. Картинка не может быть соперницей, поэтому её рассматривают очень внимательно, без ревности, и стараются запомнить. Женщины вот так на неё смотрели. Старались запомнить.

Я тогда подумал, что тоже смотрю на неё так, будто стараюсь запомнить. Наверное, потому, что я вот такой её никогда не видел. Я очень хорошо всё запомнил, до последней мелочи. У меня наблюдательность развита очень хорошо.

Она была в тёмно-вишнёвом платье, длинном, намного ниже колен. Книзу платье сильно расширялось, это было заметно не сразу, а когда она двигалась. И рукава были длинные и сильно расширенные книзу, это тоже было заметно только тогда, когда она руку поднимала. Платье казалось закрытым, хотя у него был глубокий узкий вырез. Туфли были тоже тёмно-вишнёвые, на очень высоких каблуках. На этих каблуках она была на пол головы выше Марка. Ещё у неё была маленькая тёмно-вишнёвая сумка, вместо ручки — длинная металлическая цепочка. Она даже сумку несла не как все. Обернула цепочку вокруг запястья, и сумка висела низко, почти у самой земли. Кажется, сумка и туфли были замшевые. Или бархатные, тут я не уверен. Но из одного материала, и цвет у них был одинаковый. Такой же, как у платья.

Ещё я обратил внимание, что у неё сегодня причёска. Всегда ходила лохматая, как Гаврош, даже когда совсем коротко подстриглась. А сегодня волосы были зачёсаны назад, можно сказать, даже зализаны, ни чёлки не было, никаких вихров не выбивалось, ничего. Сначала я подумал, что она подстриглась ещё короче, но потом заметил, что это причёска такая. Странная причёска, у любой другой это выглядело бы нелепо и смешно, а у неё — как так и надо. Даже красиво. Очень. У всех женщин из толпы избранных были большие причёски, кудри, или начёсы, всякие заколки с камнями. Я заметил, что женщины смотрели на её голову и трогали свои причёски руками, совершенно машинально, будто хотели их закрыть или исправить. У одной девушки были длинные распущенные волосы. Я заметил, как эта девушка спряталась за своего спутника и завязала свои волосы в хвост. Я тогда подумал, что стало лучше, но девушка всё равно не отличается от толпы. Хотя девушка красивая, красивей многих, и одета модно, но всё равно не отличается.

А она очень отличалась. Наверное, поэтому на неё всегда все смотрели. Ведь нельзя было сказать, что она красавица. Вернее, я раньше никогда об этом не думал. И при мне никто не говорил, что она красавица. Вот я и не думал. Наверное, для моего сумасшествия это было не важно. Теперь я видел, какая она красавица, но это тоже было не важно. Потому что даже в этом она была не такая, как все. Ведь если женщина красива, то всегда можно сказать, что в ней красиво. Лицо красивое, или фигура, или руки, или ноги… Всегда почему-то говорят о деталях, я давно это заметил. О ней ничего такого не говорили. Я тогда подумал: наверное, это потому, что у неё не было деталей. Она была вся целая. Не получалось рассматривать отдельно — лицо, отдельно — фигуру, отдельно — волосы или глаза. Не знаю, как это объяснить. Например, можно было бы сказать, что у неё очень красивый нос. Это было правдой, но звучало бы как-то… глупо. К тому же, совершенно не важно, какой у неё нос. Или даже глаза. Она была так красива, что детали не имели никакого значения. Тем более, что её нельзя было рассматривать по деталям, деталей у неё не было.

Всё это я думал тогда, когда она и Марк шли по переулку в мою сторону, а толпа избранных так и смотрела ей вслед. И все прохожие на неё смотрели. Я заметил, что некоторые смотрят с таким выражением, как будто не верят своим глазам. Странно, что я так много тогда заметил и запомнил. Мне казалось, что я тоже смотрю только на неё. С таким выражением, будто не верю своим глазам. Кажется, я тогда опять подумал: куда мне до неё… Хотя вряд ли подумал именно этими словами. Просто ощущение было такое… безнадёжное.

Она была такая красивая, что даже не воспринималась как живая женщина. Вообще как человек. Она была прекрасна, как прекрасное произведение искусства. Или цветок. Или, скорее, как экзотическая птица, или как бабочка, тоже экзотическая — из тех, которые никогда не залетают в наши широты. И платье её выглядело не платьем, а собственной кожей, крыльями бабочки, лепестками цветка. Платье обливало её без единой морщинки, без единой складочки, а когда она подняла руку и потёрла переносицу, — медленно раскрылось крыло птицы или бабочки, или это лепесток цветка шевельнулся под ветром. Нет, наверное, всё-таки бабочка. Тонкая, длинная, с тёмно-вишнёвыми крыльями. Или принцесса из сказки. Не та, которых рисуют на обложках детских книжек, а настоящая, сказочная. Которых в детстве все видят во сне, а потом забывают. А если даже не забывают, то привыкают, что в жизни таких не бывает. В жизни царевны-лягушки никогда не сбрасывают свою лягушачью кожу.

Странно, что я тогда успел так много передумать, пока она и Марк шли по переулку мне навстречу. Она — прекрасная тёмно-вишнёвая бабочка. Марк — большой майский жук в парадном костюме и при галстуке. Помню, что это сравнение тогда меня рассмешило и успокоило. Я даже немного пришёл в себя, вспомнил, зачем я здесь торчу, и шагнул им навстречу.

Марк заметил меня первым, замахал руками, еще за несколько шагов закричал:

— Ей не понравилось! Представляешь? Мне билеты еле-еле достали, а ей не понравилось!

Ни «привет» не сказал, никакого удивления не выразил по поводу того, как я здесь оказался. Как будто заранее ожидал, что я здесь буду стоять. Но я на это даже внимания не обратил. Я почему-то очень обрадовался, что ей не понравилась эта культурная программа, которую Марк с таким трудом организовал. Чтобы Марк не заметил, что я обрадовался, я вроде бы удивлённо спросил у неё:

— Это почему же вам не понравилось?

Она подняла голову, посмотрела на меня и с отвращением сказала:

— Там всё время пели. Мне было обещано, что петь не будут. А они всё время пели! И я хочу есть.

Марк по своей привычке всплеснул руками, захихикал себе под нос и спросил у меня:

— Ты на машине? Давайте-ка все в кабаке каком-нибудь посидим. Ведь ещё не очень поздно? Пробьёмся куда-нибудь, надо же накормить эту обжору. Я угощаю.

Она качнула головой и сказала:

— Уже поздно. И вообще я не хочу в кабак.

Когда она качнула головой, я вдруг заметил серьги. У неё в ушах были длинные узорчатые серьги с большими тёмно-красными камнями. Даже не красными, а почти вишнёвыми. А оправа была из чернёного серебра. И цепочка у сумки, которая вместо ручки, тоже была из чернёного серебра. Я это сразу понял, потому что однажды видел у Лилии старинный браслет из такого же металла, она мне тогда сказала, что это чернёное серебро, старинная работа, очень ценная вещь. Даже странно, что эти серьги я не сразу заметил. Наверное, всё по той же причине: в ней не было отдельных деталей, всё было целым, и серьги были одним целым с ней, вот и не бросались в глаза, как отдельная вещь. Я подумал, что никогда не видел на ней никаких украшений, серьги — это впервые. И ещё я подумал, что серьги как-то приземляют её. Серьги — это знак, что она живая женщина, а не экзотическая бабочка из тех, которые никогда не залетают в наши широты. Я сказал:

— А давайте все ко мне на дачу поедем. У меня полный багажник еды. И на даче в холодильнике кое-что есть. Я как раз собирался прямо сейчас ехать, смотрю — вы идёте, вот и решил спросить: может, куда подвезти? Но лучше поехали ко мне на дачу. На все выходные. Что мне одному там делать? Вместе с друзьями веселее. Можно сейчас Володе позвонить, Георгию, еще кому-нибудь. Они ребята хорошие, компании не испортят. Если они сейчас свободны, так прямо сразу и заберём. Или завтра сами приедут…

Я говорил совсем не то, что собирался сказать, и тихо ненавидел себя за это. При чём здесь Володя, Георгий, да хоть бы и тот же Марк? Не нужна мне никакая компания. Но она смотрела на меня так, как будто ждала именно этих слов. И Марк смотрел на меня примерно так же. И ещё — с одобрением. Я совсем разошёлся и сказал:

— Марк, можно и за твоими заехать. Они ведь мою дачу ещё не видели. Им понравится, а места всем хватит.

Марк сказал:

— Жена с дочкой на юг уехали, мать — во Львове, так что я нынче одинокий и брошенный. Дача — это неплохо, это даже интересно. Давно я на природе не был, не то, что эта сельская девушка. Эй, сельская девушка, поехали на дачу! У него такая дача — ты себе представить не можешь! К тому же, там кормят, если я правильно понял.

Я сказал:

— Правильно. В холодильнике даже мясо для шашлыка припасено.

Она стояла молча, смотрела мимо меня вдоль переулка, не на что-то определённое, а как ребёнок в окно троллейбуса. Как всегда. Познавала мир, но при этом скучала. Почему мне казалось, что она может согласиться? Ведь планировал, готовился, темы разговора придумывал. Куда мне до неё… Куда экзотической бабочке на какую-то пошлую дачу… Я тогда подумал, что она сейчас откажется. Но она сказала:

— Мама с папой тоже завтра на какую-то дачу к друзьям собрались. На все выходные. Так что, выходит, я тоже одинокая и брошенная… Ну, ладно, дача так дача, что ж теперь. Только мне сейчас надо родителям позвонить, предупредить, чтобы не волновались. Есть тут телефоны поблизости?

Я сказал:

— Заедем в редакцию, всё равно по пути. Сразу всем и позвоним. У меня машина рядом, вон за тем углом, пойдёмте скорей, а то правда уже поздно, пока доедем, пока что… А я тоже уже есть хочу.

Я в тот вечер вообще был ужасно многословный.

Я пошёл к своей машине, а сам всё оглядывался, как будто боялся, что она передумает. Марк опять взял её под руку — наверное, тоже боялся, что она передумает. Или просто привычка у человека такая. На этот раз эта его привычка — хватать всех под руку — меня даже не очень раздражала. Я действительно боялся, что она может передумать, а так — хоть какая-то гарантия. Глупо, но я именно так и думал.

Мы подошли к машине, я открыл перед ней дверцу, но она села не сразу. Некоторое время рассматривала машину, потом сказала:

— Я эту машину уже где-то видела. Наверное, возле редакции, да? Я не знала, что она ваша.

Я сказал:

— Это «Шевроле классик каприз». Недавно купил, у одного режиссёра с телевидения. У него финансовые проблемы возникли, вот он и продал. Вам нравится?

Она села в машину и спокойно сказала:

— Да. Мне вообще все старомодные машины нравятся.

Я даже растерялся. Не знал, что ответить. Такая машина тогда в Москве наверняка одна была, только у меня. По крайней мере, так говорил тот режиссёр с телевидения. Я очень гордился этой машиной, мне даже в голову не приходило, что её можно назвать старомодной.

Марк устраивался на заднем сиденье, как бегемот, и противно хихикал себе под нос. Я тогда подумал, что, может, она так пошутила, просто я не понял. Но всё-таки взял на заметку, что надо потом узнать, можно считать мою машину старомодной или нет.

По дороге к редакции она всё время молчала, а Марк всё время рассказывал про тот закрытый концерт. Вернее — про то, как в антракте он пытался вытащить её в фойе, чтобы познакомить с разными нужными людьми, а она отказалась подниматься с места, так и просидела весь антракт. Так что всякие нужные люди сами подходили знакомиться. Много подошло, человек десять. Антракт был небольшой, поэтому она успела отклонить только три предложения о работе, три приглашения на банкеты, одно — на ужин и одно — сниматься в кино. Марк рассказывал, а сам хихикал себе под нос, она сидела и молчала, будто речь вообще не о ней шла, и я не понял, шутит Марк или нет. Я у неё спросил:

— Это правда? Всё так и было?

Она подумала и ответила:

— Почти. Три приглашения на банкет — это некоторое преувеличение: три человека приглашали на один и тот же банкет, так что это можно считать одним приглашением.

Марк опять захихикал, а я опять не понял, шутка это или всё так и было. Я тогда подумал: очень может быть, что всё так и было. Георгию на его предложение о замужестве она вообще кукиш показала. А он не только не рассердился, но даже не удивился. Мне следовало с самого начала узнать о ней всё, а я не узнал. Я спросил:

— А кто ваши родители?

Она, кажется, удивилась, но ответила:

— Отец — инженер, мама — преподаватель.

Я тогда подумал: зачем она скрывает правду? Ведь я уже знал, что скоро они уезжают работать за границу. Простые инженеры и преподаватели за границу работать не ездят. К тому же, Георгий мне рассказал про машину с шофёром в какой-то форме, на этой машине за ней отец приезжал. Все знают, что простым инженерам не полагаются машины с шофёрами. Я подумал: может, её отец — засекреченный инженер, вот она и не говорит. В то время нельзя было о таких вещах рассказывать, даже опасно. Если её отец кто-то из засекреченных, то многое становилось понятным. То, как она держится, как говорит, и что в любом кругу будто в стороне от всех. Можно было и раньше предположить, что вообще весь её круг — в стороне от всех. Я даже удивился, как это раньше не догадался. Ведь Марк почти прямым текстом говорил: «С высоты её положения не видно разницы даже между королём и всеми остальными». Вроде бы, как-то так. За точность цитаты не поручусь, но смысл тот же.

Но если у неё отец — из засекреченных, тогда никакой точной информации мне найти всё равно не удастся. Хотя одной этой информации уже достаточно. Конечно, если это точная информация, а не мои домыслы. Я тогда подумал: у меня никогда не было, чтобы я не находил информацию. И выводы из полученной информации делал всегда верные. А с ней — как будто нарочно кто-то путает. Наверное, так моё сумасшествие на меня действует. Мама всегда говорит, что оценивать информацию, делать из неё выводы и на их основе принимать решения можно только с холодной головой. Это правильно, я сам в этом неоднократно убеждался. Просто тогда у меня не было холодной головы. У меня уже никакой головы не было, одно сумасшествие.

Мы подъехали к редакции, вышли из машины и все вместе вошли в здание. Милиционер на вахте увидел её, поднялся, заулыбался и спросил:

— Что так поздно?

Потом посмотрел на нас с Марком и сказал:

— Ваши пропуска.

Марк захихикал себе под нос и сказал:

— А мы с ней.

Она сказала милиционеру:

— Алёша, ты что, не узнал? Начальство надо знать в лицо. Но мы не собираемся подниматься, мы от тебя позвоним, если ты не против.

Милиционер переставил телефон со своего стола на стойку, которая отгораживала его угол, и она стала звонить родителям, а Марк заговорил с милиционером о каких-то пустяках. Я стоял и думал, что никогда не знал имени ни одного милиционера. На вахте у нас дежурят по два милиционера в день, всегда разные. Их всех запомнить просто невозможно. Я думал: это странно, что она кого-то из них запомнила. Потом я подумал: наверное, она раньше этого парня знала. Может быть, он её отца охранял, мало ли… Если её отец — действительно из засекреченных. Я это сразу вбил себе в голову, а холодной головы у меня тогда уже не было.

Она положила трубку, обернулась ко мне и сказала:

— Вы ведь тоже кому-то хотели позвонить.

Я даже не сразу понял, о чём она говорит. Потом вспомнил, как наболтал, что можно пригласить Георгия, Володю, ещё кого-нибудь. Даже расстроился, но всё-таки решил позвонить. В конце концов, вечер пятницы, вряд ли они дома сидят, особенно Георгий, так что можно и не застать. Или вообще не дозвониться.

Но они оба сидели дома, даже Георгий, как ни странно. Оба обрадовались приглашению, спросили, когда можно приезжать. Я сказал, чтобы они между собой перезвонились и договорились, вместе ехать удобней. Ещё я сказал Георгию, чтобы он позвонил Нине и от моего имени передал ей приглашение. Он удивился, но согласился, только сказал, что не знает её телефона, поэтому поищет по общим знакомым. Это было странно, у нас все считали, что у них роман, даже поговаривали о скорой свадьбе. Я тогда подумал, что люди удивительно мало знают об окружающих, даже о тех, с кем вместе работают. И ещё подумал, что Георгий, может, просто врёт, потому что не хочет ехать с Ниной на дачу, где будет другая девушка, которая интересует его в настоящий момент. Эта мысль меня расстроила, я очень пожалел, что позвонил Георгию. Мама всегда говорит, что надо сначала думать, а потом делать. Я всю жизнь именно так и поступал. Но тогда я уже не мог думать. Делал глупость за глупостью. Настоящее сумасшествие.