Совет был до чрезвычайности напряженным. С одной стороны, свита, в которой Психолог играл не последнюю роль, признавала полное помешательство покойного начальника. С другой – подобное самоуправство следовало пресечь немедленно и беспощадно, ибо впервые власти был брошен столь явный вызов. Отчаявшаяся команда «Отвратительного» стояла на своем. После первой попытки высадки комиссии, которая была отбита кулаками и баграми, никто не решался подняться на борт эсминца, а уж тем более – атаковать.
В пользу соломонова решения говорило то обстоятельство, что все корабли оказались в плачевном состоянии. Сексоты доносили о крайней подавленности личного состава. Врачи докладывали о переполненных корабельных лазаретах. Несмотря на то что реакторы выдержали удары волн, механики сбились с ног и сутками не выползали из-под механизмов. Электронщики угрюмо объявили о выходе из строя половины компьютеров обеспечения. На камбузах «Юда» полетели бракованные электрические котлы. С фирмы, которая под шумок всучила Адмиралтейству настоящее барахло, было теперь не спросить, ввиду ее тотального исчезновения. Оставалось только проклинать жуликов и питаться всухомятку. Кроме того, было много пропавших без вести, и проводимые на палубах панихиды настроения не поднимали.
Тем не менее высокопоставленные чины склонились к силовому решению. Один из командиров носовых корабельных башен рубанул со всей своей умиляющей простотой:
– Развернуть главный калибр и в упор расстрелять эту взбесившуюся сволочь! И чем раньше, тем лучше. Промедление смерти подобно.
Адмирал скреб подбородок. Психолог, оглядываясь на капитанов первого ранга, застывших в ожидании своей очереди высказаться, поспешно пробормотал:
– Разумеется, зачинщики, укрывающие главного возмутителя, должны быть наказаны. Но сечь всех картечью, в нашем положении, думаю, не стоит. Суд должен быть суров, но справедлив. Совершивший преступление будет расстрелян – в этом нет никакого сомнения. Следует отправить в трюма человек десять–пятнадцать – для острастки – и произвести ротацию, переведя часть экипажа на другие корабли, но громить все подряд не считаю целесообразным.
Высказав свое либеральное мнение и откланявшись, Психолог счел нужным почтительно удалиться от адмиральского кресла.
Суть других предложений сводилась к одному – десантировать морпехов, раз уж парламентерам не дают вскарабкаться на борт и покончить со всем этим делом за несколько минут.
…Выступивший в конце хромоногий командир «Чуда» достаточно четко сформулировал общую тенденцию:
– Согласно всей истории человечества, от Хаммурапи до Наполеона, правитель имеет полное право прибегать к крайности, выжигая даже не скверну, а лишь зачатки ее. Император французов приказал расстрелять и переколоть штыками тысячи пленных турок во время египетского похода, ибо это было целесообразно. Тем самым он поверг в трепет неприятеля и заставил не сомневаться в своей воле. Поэтому предлагаю ультиматум, а затем – решительный штурм, после которого необходимо отделить зерна от плевел. Нам известно, что многие офицеры не поддержали возмутителей и находятся под арестом в каютах. Следует щадить тех, кто после предъявления наших требований выбросится за борт в знак согласия. Остальных наказать беспощадно!
Главный Механик, большой любитель легенд, прошептал Психологу:
– Ясно, что новоиспеченный «Потемкин» обречен. Перед Стариком непростая задача – перегни палку, неизвестно, что будет дальше: в последние дни озлоблены даже баталеры. Но и по головкам гладить – себе гадить!
Впрочем, закончил он несколько неожиданно:
– Не люблю я эту власть: постоянно сидишь как на иголках и не знаешь, что тебе в суп подсыпят.
Психолог подавленно молчал. Воцарилась угрожающая тишина. Наконец, хлопнув по подлокотникам кресла, Адмирал поднялся.
– Сейчас барбос выскажется, – пробормотал себе под нос Механик. – Бедные ребята на «Отвратительном»!
Старикан, вызвав восторг у большей части собравшихся, объявил:
– Первые двадцать часов – воля. Потом – неволя. Штурм – смерть!
Адъютанты тотчас бросились готовить ультиматум для передачи.
Командир корпуса морской пехоты сиял от счастья.
– Прикажете готовиться моим ребятам? – осведомился он, потирая руки. – Гарантирую – в течение десяти минут все будет кончено, мой Адмирал. Мы просто-напросто перегрызем их. Прикончим, как свору бешеных собак, сделаем месиво, завалим эту лоханку трупами. Моим сынкам просто необходимо размяться!
Бульдог благосклонно кивнул, и командир корпуса, не веря своему счастью, словно сквозь все палубы провалился.
Между тем передали ответ с обреченного корабля – мятежники с невиданным упрямством требовали помилования совершившему преступление.
– Какая наглость! – воскликнул Адмирал. – Какая возмутительная дерзость… Разверните две носовые башни! – приказал он Главному артиллеристу.
В ответ «Отвратительный» злобно проинформировал, что все его тысяча триста тридцать торпедных аппаратов наведены на «Убийцу».
Впрочем, среди вандейцев оказались и те, кто решил не искушать судьбу. На борт линкора подняли перебежчиков, сообщивших, что сегодняшней ночью морпехам с левого борта будут сброшены трапы и веревочные лестницы. Радостью для мостика явилось то известие, что и среди зачинщиков нет полного единства – эйфория потихоньку сменяется унынием.
Морпехи бесновались возле своих водоплавающих танков – о том, чтобы решить дело мирно теперь не могло быть и речи. От радости многих из них охватила настоящая лихорадка, а зубовный скрежет слышался даже на верхней палубе.
Прошло двадцать часов.
– Штурм! – скомандовал Адмирал.
Трапы и лестницы были заранее спущены, океан вокруг обреченного эсминца закишел желающими спасти свою шкуру. Под покровом чернильной темени морпехи, словно черти, у которых под хвостами намазали скипидаром, с разных сторон полезли на абордаж. Эти перемазавшиеся боевой раскраской ирокезы устроили настоящую свалку у торпедных аппаратов, разнесли в пух и прах штаб инсургентов в командно-дальномерном посту и уже шныряли во всех отсеках. Наиболее отчаянные из мятежников пытались сопротивляться, но их усилия тотчас пресекались ножами, прикладами и слезоточивым газом. Возле стопятидесятитрехмиллиметровых зениток на ботдеке шла отчаянная схватка. Обреченные с первобытной яростью бросались на озверевших башибузуков. Те валили правых и виноватых с молодецкой удалью. Всего пять минут скоротечного боя – и блестящий, точно новогодний шар, командир корпуса выкатился к Адмиралу на мостик. Он мог и не докладывать! Чудом не растерзанного и не разрезанного навахами главного возмутителя спокойствия – злосчастного механика – уже доставили под очи Адмирала в завязанном мешке, словно кота.
Расправа должна была впечатлить построенные во фронт экипажи. Пользуясь установившимся штилем, корабли подошли как можно ближе к «Убийце». Преступника вывели, направив на него телекамеры. Специально смонтированные гигантские экраны позволяли видеть все в мельчайших подробностях. Под барабанную дробь свирепый лейтеха-морпех неизвестно откуда взявшимся ятаганом оттяпал несчастному руки, ноги, а затем и голову. Все, что осталось от осужденного, тотчас смыли за борт брандспойтами. И минуты не прошло, а палуба уже сияла чистотой и огромное мокрое пятно на ней высыхало на глазах.
Тот самый лейтеха впоследствии заделался у Адмирала штатным палачом. Старик, как Шамиль, уже никуда не отпускал его от себя. Огромный, потный, краснорожий мамелюк постоянно теперь торчал возле адмиральского кресла.
Кое-что изменилось после этого случая.
Заступающие дежурные и являющиеся с докладами офицеры оставляли внизу оружие.
На «Отвратительном» расквартировали целую роту морских пехотинцев, сразу же распоясавшихся, как и полагается победителям. Все жалобы на расквартированных со стороны нового командира корабля отметались.
Заведена была гвардия и Начальник корпуса морской пехоты вознесся на недосягаемую высоту, обладая исключительным доверием Самого.
К услугам Психолога прибегали все реже.
Двор терзался сомнениями и со страхом ожидал новых перестановок. То, что начальника преторианцев повысили в звании, не доставило радости многочисленным завистникам. Мгновенно затеялись новые ходы и составились новые партии. Либералы тайно поддержали отстраненного Психолога, выступающего, как известно, против крайних мер и прослывшего голубком среди ястребов. Консерваторы дружно сгрудились возле очередного фаворита, пусть и тупого, но, именно благодаря своей незатейливости, надежного, словно швейцарский нож.
Первый флаг-капитан интриговал против тех и других.
Командиры кораблей – настоящие тягловые лошадки – только руками разводили.
На первый взгляд все успокоилось. Вахты сменяли одна другую, Армада подминала под себя ставший совершенно послушным океан. Стаи дельфинов передавали ее друг другу, как эстафету. Однако, после впечатляющей расправы, напуганные слухами об имеющейся где-то в нижних отсеках линкора, в его сакральной глубине, тайной пыточной камере, механики и офицеры дали волю подсознательному страху. По кают-компаниям шастали тайные и явные шпионы, порожденные неистощимым усердием Первого флаг-капитана. Благодаря их лихорадочной деятельности, каждый невольно косился на товарищей. Неизбывная тоска – эта истасканная дама с печальными очами – все больше и больше посещала корабли, находя везде самый радушный прием. Повсюду перед ней распахивались двери и раздраивались люки. Она гостила в спардеках и арт-погребах, поднимала одним своим появлением подвахтенных и исключительно всем предлагала единственное средство – водку. Алкоголь сшибал головы, подкашивал ноги, наиболее усердных почитателей награждал «белочкой» и заставлял совершать многие милые безобразия – но потертая дама была права! На дне каждой рюмки, каждого стакана таилось хотя бы временное спасение – и оно дорогого стоило! Так как воровство офицерских коньяков и вин вскоре стало беспощадно пресекаться, нижние чины налево и направо травились денатуратом. Баталеры, вестовые и стюарды были в несколько лучшем положении, но и им уже требовалась определенная ловкость. Устоявшиеся и признанные алкоголики – капразы – запирались в каютах для задушевных бесед с собственной тенью. Офицерская поросль, напротив, предпочитала стаю. Капитан-лейтенанты, с опухшими, словно подушки, вурдалачьими лицами, играли в «медведя» на ненужные никому ассигнации и золотые нательные амулеты. Проповеди бессильны были вразумить этих молокососов. Единственное, что их еще останавливало, – патрули морских пехотинцев и знаменитый карцер «Убийцы».
Адмирал встретил тревожные доклады Тайного ведомства на удивление спокойно.
– Так как болтаться нам вечно, господа, то рано или поздно мы будем просто обречены на похвальную трезвость. Сколько на кораблях осталось спиртного? – осведомился он у Главного интенданта. Тот, не теряя своей премьер-министровской значимости, поклялся доложить через неделю.
Кают-компании и бары немедленно закрылись. В назначенный срок Интендант явился на мостик. По приблизительным, хотя и проведенным с возможной тщательностью, расчетам выходило, что на Армаде оставалось еще около двух с половиной миллионов литров спирта, водки, виски, джина, ликеров, шампанского, шартреза и коньяка. Интендант отрапортовал, что всего этого многообразного пойла, если расходовать его в день не менее литра на одну человеко-единицу, хватит года на полтора.
– Так что трезвость гарантирована, – подтвердил и он с лучезарной улыбкой.
Главного механика, на лице которого после доклада отразилась истинная мировая скорбь, отвел в сторону помощник.
– Голь на выдумки хитра!
Сказав подобное, он увлек заинтересованного командира к лифту. Затем они рухнули с высоты фок-мачты в завораживающую тишину реакторных отсеков. Миновав второй и третий реакторы, Механик с помощником оказались в одном из тех удивительных мест на любом корабле, о котором не подозревают даже его проектировщики. В узком длинном «аппендиксе», залитом ярким искусственным светом, их встречал щуплый лейтенант-механик. За худосочной спиной мальчишки на палубных листах располагались ящики с самой настоящей землей. В ящиках что-то робко зеленело и вилось.
– Лоза, – доложил хитрый и умный, как черт, помощник, доставая и продувая папироску. – Виноградная лоза. Нет, вы только посмотрите на нашего умельца. И это только начало!
И это действительно было только началом!
Наш карбонарий, отправленный на эсминцы для обмена опытом (предусмотрительный командир «Чуда» старался хоть чем-нибудь загрузить мичманов), вынужден был признать – несмотря на историю с «Отвратительным» и повальную пьянку жизнь продолжается.
Вертолетчики «Задиристого» всерьез болели реслингом. Энтузиасты «Сволочного» – культуризмом. Меломаны эсминца «Злобный» приспособили под свой клуб кормовую баталерку. Сюда натащили столько кассет и дисков, что пришлось разделить отсек дополнительными стеллажами. К услугам любителей, среди которых находились офицеры весьма почтенного возраста, было практически все, что умудрилось создать человечество за последние пятьсот лет – от записей песнопений аборигенов Самоа до полифонии Скрябина и Фрэнсиса Монмораля! Здесь, над сотнями тысяч известных и не очень известных композиторских имен, возвышались настоящие Гималайские хребты во главе с такими вершинами, как Бах, Бетховен, Моцарт, Мендельсон, Чайковский, Мусоргский, Шопен и Гендель. Разумеется, в баталерке витал дух хиппи и битников, и только что травкой не пахло. В своем вопиющем либерализме стингл-мены дошли до того, что пускали в святая святых даже нижних чинов. Роясь в бесконечных каталогах, перебирая диски и дряхлые пластинки, фанаты все еще никак не могли осознать, что прошлого более нет. Увы, рыбам и волнам были совершенно не нужны «АББА», «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Тирекс», «Юрай Хип», «Лед Зеппелин», «Дорз», «Куин», «Пинк Флойд», «Калче Клаб» и прочие представители фолка, джаза, хеви-метала, рокабилли, фьюжен, реггей, рэпа, стэка, грэнд-попа, буги, соул, а также обыкновенного тюремного блатняка.
Командировочный мичман продолжал исследовать обстановку с вполне понятной целью привлечения в «общество» новых членов.
На «Бешеном» жил оригинал-механик, который проникся к нему особым доверием. Механик поведал о своей теории «Всеобщей симметрии», согласно которой выходило, что если его новый товарищ с «Чуда» болеет за правое дело, то на «Юде» непременно должен находиться антипод мичмана – отъявленный мерзавец и сторонник самой твердолобой монархии, тайно к тому же мечтающий о Писистратовой тирании.
Еще один кандидат в заговорщики – лама, приписанный к этому же эсминцу, успешно проповедовал среди приунывшего воинства. Бурят с удовольствием травил буддистские байки о похождениях монахов японских монастырей. На его сеансы гипноза постоянно собиралась публика. Лама терпеливо обучал своих учеников «молчанию ума» и прочим совершенно невыполнимым вещицам.
– Вы определенно подойдете Ордену! – заявил ему восхищенный мичман. – Если люди злые для того, чтобы творить зло, объединяются, то почему не сделать то же самое добрым?
– Царь позвал к себе семь мудрецов, – отвечал лама со своей обычной улыбкой. – И велел завязать им глаза. А затем подвел слона и попросил описать его. Тогда один из мудрецов, пощупав хобот, утверждал, что слон – это огромная змея. Другой же, схватившись за хвост, горячо возражал – слон, конечно, змея, но вот только очень тонкая. Третий, дотронувшись до уха, пришел к выводу – животное плоское, как блин…Четвертый…
– Послушайте! – убеждал буддиста вербовщик. – Нам просто позарез нужны такие сторонники…
– Пять глупцов подошли к реке, – был немедленный ответ. – Когда они через нее переправились, то стали считать друг друга. Первый пересчитал своих товарищей – а перед ним стояло четверо – и в ужасе закричал, что один утонул при переправе. «Не может быть!» – возразил другой, взялся пересчитывать друзей – и тоже насчитал перед собой четверых. И тоже горестно завопил, что они лишились одного друга. А затем…
– Уважаемый лама, – терпеливо перебивал мичман. – Вы напрасно стараетесь быть в стороне от событий. Рано или поздно поток сметет и вас, если…
– Му! – улыбался бурят.
Оставив бесполезное занятие, карбонарий попытался достучаться до его последователей, но ответом лились уже слышанные ранее притчи о тигре и махарадже, о великом Хакуине, о старухе, которая обучала нерадивых кочергой (дзен кочерги), о двух монахах, один из которых перевозил через ручей на себе женщину, и так далее и тому подобное. Мичман немало потел, бесполезно спорил, но все равно самым приятным образом расстался с этой маленькой общиной, нашедшей свое счастье посреди железа и динамита.
В тот самый вечер, когда он вернулся, члены Ордена яростно обсуждали республиканский радикализм Пестеля. До этого по косточкам был разобран Гражданский кодекс Наполеона. На сетования нетерпеливых неофитов о том, что их число еще ничтожно мало, лейтенант-библиотекарь загадочно отвечал – прибывших в Петроград большевиков в семнадцатом тоже никто не знал, а уж о Ленине и вовсе известно было только спецам из царской «охранки». И вообще, из искры непременно взовьется пламя.
Между тем Адмирал ломал голову над новой напастью.
Как истинный суевер, он категорически запретил брать на Армаду представительниц слабого пола, пусть хоть в роли буфетчиц, стюардесс в барах или сестер милосердия. С одной стороны, решение было благом – дамы, без сомнения, оказались бы яблоком раздора для стотысячной массы. Но природа брала свое – дело уже не ограничивалось просмотром видеокассет и компакт-дисков, перелистыванием журналов и тому подобными, естественными в этих условиях проявлениями всеобщего нетерпения. Прачечные кораблей не успевали перестирывать испачканные простыни. Врачи перестали обращать внимание на поллюции контр-адмиралов, хотя само по себе это явление походило на чудо. Раздоры из-за обладания потрепанной колодой карт с обнаженными красотками или затертым номером «Целомудренной Хозяйки» (за старые, десятилетней давности, «Плейбои» вообще душили друг друга) доводили корабельных эскулапов до умопомешательства. Электронщики увлекались виртуальным сексом. Кассеты «Бравого Стэнжера» и «Эммануэли» стерлись от бесконечного употребления. На «Отвратительном» поймали и заперли под домашний арест капитан-лейтенанта, который в ажурных чулках, корсете и лифчике демонстративно расхаживал по баку эсминца. Успокаивающие препараты целыми тоннами растворялись в матросских котлах, но все усилия пропадали даром. Затаившийся было Эрос дождался своего подлинного триумфа! Женщина, как символ, – распаленная, томная, стоглавая, тысяченогая и тысячегрудая – маячила теперь перед глазами летчиков, штурманов, электриков и артиллеристов, всех этих старых и молодых самцов, одни из которых славились своей южной горячкой, другие прежде обладали непробиваемым хладнокровием принца Чарльза. Личный состав просто измучили похабнейшие сновидения. На «Юде» одной ночью вахта отчетливо услышала голоса русалок. Более того, была пробита боевая тревога, когда одного из рулевых начали преследовать забравшиеся на борт сирены. Но все это безумие ни в какое сравнение не шло с тем, что случилось вскоре. На исходе тропического дня, когда изнеможенные команды высыпали отдыхать на палубы, парящее над Армадой облако вдруг приняло очертания гигантской, нахально распростершейся над потрясенными моряками девки. Лоно ее грозовело как раз над «Убийцей Неверных». Экипажи в благоговейном ужасе наблюдали за тем, как видение медленно расползается: четкие острые груди небесной женщины принимают все более туманный, расплывчатый образ ноги, каждая длинною не менее пятнадцати миль, сворачиваются кольцами, талия растаскивается обозначившимся ветерком. Лишь голова, туманная, лохматая, продолжала еще какое-то время сводить всех с ума и беззубо улыбалась. Священники замучились объяснять бросившимся в корабельные церкви свидетелям, что в данном случае речь идет об обычном атмосферном явлении. («Обычном? – в отчаянии восклицали очевидцы. – Да вы бы посмотрели на ее буфера! Никакое случайное расположение облаков не может дать подобного совершенства!»)
Если говорить серьезно, попы и ксендзы здорово приуныли. Многомильная шлюха с развевающимися волосами нагло провисела над кораблями не менее часа, так что ее во всех деталях смогли рассмотреть все, кроме трюмных. После этого миража корабли загудели, как ульи. «Черт бы побрал все эти картинки!» – злобно ругался Главный врач, нервно кормя канарейку. Ему только что доложили, что психотропные средства на исходе.
Адмирал бесновался. Угроза, неотвратимо надвигающаяся на замиренную было Армаду, была пострашнее бунта и пьянства вместе взятых. Против неповиновения существовала морская пехота, спиртное должно было рано или поздно закончиться, но что делать с полным отсутствием женщин в условиях, когда масса зверела не по дням, а по часам – этого Адмирал со всей своей уже налаживающейся машиной подавления не знал. Бессилие довело старикана до состояния перманентного, раскаленного бешенства. Страшные сцены возникали перед его глазами. Самые верные нукеры в любой момент могли взбунтоваться и сделаться хуже зомби. Тем более, люди из свиты уже доносили о тайных занятиях Главного штурмана в ванной перед зеркалом. Сведения были полностью достоверны – в доказательство показали видеопленку. Скверна проникла в сердцевину власти, а вот этого Адмирал потерпеть не мог!
– Вы негодяй! – визжал он, то и дело подбегая к бледному Главному штурману, стоящему впереди почтительно притихшей свиты. – Вы занимаетесь рукоблудием!
Штурман стойко выдержал удар.
– Да, мой Адмирал, – спокойно согласился он. – У меня нет времени хихикать и стонать над порно в Главном посту Управления (намек на Главного электронщика). Или похотливо почитывать грязные книжонки (все знали о пристрастии к подобному чтиву Первого флаг-офицера). Я не наряжаюсь по ночам в перешитое из простыней женское платье (Метеоролог побледнел и несколько отступил назад)… Я всего себя отдаю служению вам и нашему теперешнему отечеству и не боюсь признаться в единственном, увы, неизбежном грехе.
– Если б была возможность, я бы вас женил! – брызгал слюной Адмирал. – Женил бы на похотливой, подлой, разнузданной потаскухе!
– Увы, мой Адмирал! Вся беда в том, что возможности такой попросту нет, – печально отвечал Штурман. – Нет ни одной, самой отвратительной, пусть даже горбатой, крючконосой, безгрудой проститутки. В этом главное несчастье. Я еще могу тихо грешить в ванной, но что прикажете делать мичманам и капитан-лейтенантам, не говоря уже о матросах? Они вот-вот взорвутся. Возня на «Отвратительном» покажется цветочками!
Главный Психолог, по долгу службы первый проникшийся тем ужасом, который всех ожидает, если природе не будет дан немедленный выход, предложил тотчас приступить к производству заменителей из силикона, ваты, тряпья, и вообще всего, что только попадется под руки.
– Как вы намереваетесь осуществить идею? – насмешливо бросил ему Главный энергетик. – Открыть цеха по производству силиконовых дам?
Флаг-офицеры обрушились на интендантов:
– Вы захватили с собой даже виолончели и соски! Какого дьявола не смогли позаботиться о самом необходимом?
– Интендантство не знало, что дело обернется именно так! – резонно защищал честь мундира Главный интендант. – Речь шла всего о двух, трех неделях плавания…
– После чего надувные женщины были бы уже не нужны, – ядовито закончил Главврач, присутствующий при этой отвратительной сцене. – Конечно, Интендант, вы прежде всего позаботились о гробах! Вот пусть теперь личный состав и спит с этими корытами. Советую вам набить их ватой!
Всего этого было достаточно, чтобы Сам обрушился на ни в чем не повинного Главного интенданта.
– Мразь! – кричал он, наступая на служаку с поднятыми кулаками. – Вор! Негодяй в шелковых чулках! Я повешу вас на ограждении моего мостика! Вон! Вон отсюда! Я припомню вам эти виолончели…
Интендант, бледный, но не теряющий прежнего достоинства, медленно удалился, сказав при этом Главному механику:
– Какой великий человек, а так дурно воспитан.
– Не верю я этому подлецу Жюлю Верну, – прошептал начитанный командир «Чуда» командиру «Бешеного». – Не могли Пинкроф и вся его гоп-компания прожить чуть ли не пятнадцать лет на клочке суши без женской задницы.
– Нам будет не прожить и пяти, – грустно отвечал товарищ. – Из всех моих отъявленных негодяев лишь один лама может ни о чем не беспокоиться. Честное слово, завидую этому узкоглазому самой черной завистью.