Помоги проекту - поделись книгой:
Услышав про ботанику, Витя повел гостя к окошку смотреть кактусы. Мусеке потрогал колючки:
- Овца есть не захочет.
- Опыты делаются по выведению кормового кактуса без колючек. Но можно ли приспособить мексиканцев к нашим пустыням? У кактусов корни совсем короткие, они пьют влагу, выступающую на поверхность почвы. А веблюжья колючка, я читал, свои корни запускает на глубину в пятнадцать метров, там берет воду.
- Правильно. В степи трава малая - корень большой. В степи человеку тоже большой корень требуется. - Мусеке оглянулся на полковника: - Ботанику понимает, ученый будет помощник.
- Из книжек знает, - заметил Степанов, - а с вами, Мусеке, на практике изучит…
За столом Наталья Петровна, незнакомая с казахскими обычаями, угощала Мусеке по-русски, щедро накладывала в тарелку со всех блюд. Маша заметила: ему нравится русское гостеприимство. Не для того он пришел к Степановым в городок, чтобы для него, как в театре, изобразили казахский обычай. Такое притворство даже обидело бы старика.
За столом - застольный разговор.
- Как здоровье генерала Карпенко? - чинно выспрашивает Мусеке. - Говорили, болеет генерал.
- Кто говорил? - удивился Степанов.
- Народ говорил. Знают Карпенко, известный человек. Я тоже у Карпенко служил, с фашистами воевали. Карпенко полком командовал, я тоже большой чин имел - ездовой. До Риги дошли. В полку Карпенко много нашего народа было. В медсанбате Казимир Людвигович работал, наш, чупчинский. Карпенко вылечил, самого ранило - некому спасти, пропал Казимир Людвигович, хороший был человек. Народ хорошего человека помнит, интересуется. Карпенко с весны долго в больнице лежал.
- Сейчас он здоров. - Полковник отвечал, взвешивая каждое слово: не одному Мусеке давал сведения, а всей степи, проявляющей, значит, внимание к здоровью Карпенко.
- Добрые вести, - наклонил голову Мусеке.
Он ел медленно, с достоинством. Руки тонкие, будто не знающие сельского труда, мороза и ветра, забывали про вилку, аккуратно брали куски с тарелки: по-своему, как привык, не стесняясь. Маша думала: он уважает разных людей, разные обычаи, но сам не хочет подлаживаться, он всюду остается таким, какой есть, для всех одинаковый.
Она замечала: старик взглядывает на нее улыбчиво и остро. Отец сказал ему: дочь зовут Маша, Мария. Старик переиначил: Марьям.
- Ты, Марьям, тоже - будет лето - приезжай. Работать не заставлю, - посмеивался Мусеке. - Будешь отдыхать, кумыс пить. Жениха тебе найдем. Приезжай…
Салман притащился в военный городок спозаранку. Летом он дома не ночует. Мало, что ли, в степи мазаров? Конечно, в самый ближний мазар Садыка он не ходит, другие есть, удобнее; туда никто не заглядывает, спишь спокойнее, чем дома, и не жестче - на ватном одеяле. Без одеяла в мазаре никак не обойтись: холодно по ночам. Унес он его не из дома, снял с чужого забора. Невелика ценность - старое ватное одеяло. Люди могут купить себе в универмаге новое - побогаче, крытое зеленым или малиновым шелком. Салман знал: Кудайберг #233;новы, у которых он взял нужное ему одеяло, могут купить все, что хотят, и себе и своим детям. А он, Салман, давно не просит, чтобы ему хоть чего купили. В универмаге продают школьную форму, но и ее Салману не купят. Мать сказала: «Пойдешь в школу - там дадут. У школы денег много. Хотят, чтобы ты ходил на уроки, пускай покупают форму». И в прошлом году она так сказала, потом хвасталась: поберегла деньги; форму шерстяную, ботинки, пальто, шапку Салману выдали - не зажулили. В школе боятся, как бы он не бросил учиться. Их всех будут ругать, если они потеряют ученика Салмана Мазитова. Отчего этим не попользоваться? Салман пойдет первого сентября в рваной прошлогодней форме - опять школа купит все новое. Отец учит Салмана: глупые люди для того и существуют, чтобы умные их обманывали. Себя отец считает самым умным в Чупчи, хотя работает всего-навсего сторожем в больнице. Главный врач Доспаев ругает за беспорядок, отец презрительно сплевывает: «Зачем кричишь? Что можно требовать за такую зарплату?»
Про зарплату отец рассуждает смело, потому что Мазитовы не бедные. У них нет хорошей одежды и в доме нет дорогих вещей, но они не нищие, слава аллаху, говорит отец. У нищих денег ни копейки, а у Мазитовых деньги есть, много денег; Салман знает, где они спрятаны. Но это не такие деньги, как у всех. Все носят деньги в магазины, покупают одежду, еду. У Мазитовых только отцова зарплата уходит из дома, большие деньги остаются, живут тайно, шуршат, как мыши. Оттого Салман не любит бывать у себя в доме. Зимой приходится - зимой никуда не денешься, а летом он живет на воле.
Вчера Салман соображал, как прошмыгнуть в ларек военторга, сидел на ступеньках, приглядывался. Машина подошла, стали чемоданы выгружать. Мальчишка вылез с клеткой. В клетке рыжая крыса; Салман поглядел и сплюнул: «Зачем крысу привез?» Мальчишка ответил: «Это тебе не крыса, а хомяк». Старшая сестра на него закричала: «Витя! Помоги чемодан дотащить!» Мальчишка с сестрой чемодан в дом понес, Салману клетку оставил. Выскочил как полоумный: «Эй, ты! Пойдем, я тебе что покажу!» Привел в дом, показал рыбок в воде - красота. Вместе сели есть. Полковник Салману тихо подсказал: «Колбаса свиная. Может, тебе дома не разрешают свинину? Тогда ешь котлеты, они из баранины». Салман в ответ покрутил головой - пускай свинина, лишь бы пожирней.
Витькина сестра все время поглядывала на Салмана, улыбалась. Он насторожился, стал за ней исподтишка следить и понял: эта большая девчонка очень опасный для него человек. Чем опасный, Салман еще не знал, но захочет - узнает, а пока будет остерегаться Витькиной сестры.
Салман сидел на камешках под Витькиным балконом, выкликал по-птичьи: «Вить! Вить!» Вчера они сговорились податься в степь за сусликом. Салман сам сдуру проболтался: в Чупчи ребята промышляют шкурки сусликов очень просто - льют воду в нору, пока полную не нальют: тогда суслик вылезает, весь мокрый. Полную нору налить не просто, намаешься таскать воду. Прежде Салман никогда шкурками сусликов не интересовался. Подумаешь, деньги - копейки.
Витя, обжигаясь, дохлебывал чай.
- Ты по-казахски пей. С молоком. - Отец долил ему в чашку холодного молока. - В степь пойдете - для первого раза старайся не терять из виду городок. И помни, что я тебе говорил про каракуртов и про змею-стрелку.
- Тут и степные удавчики должны водиться.
- Удавчиков тоже лучше не трогай. Флягу с водой возьми. И чего-нибудь поесть.
Витя вскочил, дожевывая бутерброд:
- Мам, я пошел. Дай мне ведро. Нет, мне два ведра нужны.
- Это еще зачем?
- Сусликов выливать. Здешний способ лова.
- Дай ему мусорное и канистру, - посоветовал полковник. - И мешок.
- Я думаю, не стоит поощрять Витину дружбу с этим мальчиком, - вполголоса сказала Наталья Петровна. - Ты заметил, какие у него цыпки на руках? Мария Семеновна меня предупредила, он из очень плохой семьи.
- Что за ерунда! - полковник нахмурился. - Сплошная ерунда! Что значит плохая семья? У нас хорошая? Если мы, Степановы, такие хорошие, нам нечего бояться, что кто-то испортит нашего Витю. Ты согласна?
- Да, конечно. - Наталья Петровна пошла на кухню собирать Витю в поход.
Полковник пошел за ней:
- Если ты боишься, что Витя может испортиться от неподходящего знакомства, значит, мы не такие уж хорошие, не сумели его воспитать. Ты согласна?
- Конечно, ты прав. Я просто так сказала, чтобы ты знал. Если у Саши дома плохие условия, надо, чтобы он бывал у нас… Я ему смажу руки глицерином.
Салман чуял: за него там сейчас решали - быть ему Витиным другом или нет. Не спросили: он-то собирается дружить с ихним сыном? Ну, пришел сегодня. Ну, поведет Витьку в степь за сусликами. Все равно никаких других дел сегодня не предвидится. А что потом? Потом и узнается.
Не поднимаясь с земли, он исподлобья глядел: Витька бежит к нему, гладкий, сытый, в новеньких кедах, военная фляга на ремешке колотит по нелатаным коленкам. Не пара Салману офицерский сынок с чистенькой светлой челочкой на лбу. На Алика похож. Жил здесь в городке Алик толстый, мать ему в школу завтраки возила, чашки-ложечки. Все они тут Алики! Салмана затошнило от злости, а Витька, с утра развеселый, хоть бы заметил зло у Салмана. Нет, улыбается всей рожей. Эх ты, суслик рыжий! А что у тебя в ведре? Мешок. А под мешком? Сквозь газету пятнами лезет жир.
- Отец велел взять еду! - Суслик все же заметил, что Салман поглядывает на просаленную газету. - Не съедим, так возле нор оставим. А сейчас на! - Витька вытащил из кармана горсть конфет в бумажках. - Пососи - кисленькие. Должны помогать от жажды, хотя я читал, что в пустыне перед походом соленого надо наесться, а не сладкого.
- Зачем соленого? - Салман сунул конфету в рот. - Сладкое сытнее… - Он гонял конфету языком, думал про Витю: какой-то непонятный или, может, глупый?
В степи видно далеко, но арба появилась неожиданно, словно из-под земли. Твоя вина, Салман, - прозевал!
Старик в рваном пиджаке вел ишака. Лошадь, даже самая ленивая, понимает, что везет, уважает хозяина. У ишака - другой характер. На суконной морде написано: плевать мне на все! Ишак волок арбу, груженную с верхом, издалека волок и без дороги, прямиком по степи. Мельчил шаги, в упряжке не налегал. Увидел как два дурака льют воду в сусличью нору. Остановился, зубы оскалил. Старик царапнул взглядом по Салману, по Витьке, прикрикнул на ишака, вытянул палкой по пыльному хребту, заскрипел дальше без дороги - куда ему надо.
Не вредно бы Салману знать, откуда и куда правится с груженой арбой не чужой ему человек - родной отец. Прошел мимо, старый черт, и виду не подал, что с сыном повстречался.
За арбой - не близко, а нарочно приотстав - плелся Ржавый Гвоздь в штанах с заклепками, рубашка навыпуск: расписная, как стенка в детсаде, - пальмы и обезьяны.
Витька простодушно загляделся на расписную рубашку, на вздыбленные рыжие патлы, из-за которых и получил свое прозвище Нурлан Акатов из восьмого «Б». Салман изготовился: Ржавый Гвоздь сейчас Витьку языком ткнет как шилом - вредный у Ржавого язык. Но зря Салман изготовился огрызнуться - Нурлан молча прошел, словно и не видел. Ну дела…
А у Витьки своя забота:
- Я теперь понял, почему у древних колесниц были такие высоченные колеса. Когда приходится ездить без дороги, то нужны либо гусеницы, как у танка, либо всего два, а не четыре колеса - и чем больше колеса в диаметре, тем лучше… Улавливаешь? Проходимость повышается…
Салман на Витькины пустые слова ничего не ответил. «Проходимость!» Ничего не понимает Витька, не видит у себя под носом. Колеса разглядел, а на тех, кто с арбой не по дороге - по степи - шляется, никакого внимания. Куда они ездили? Зачем? Наверняка нечисто. Но с чего отец сегодня потянул с собой в степь Ржавого Гвоздя? К чему приспосабливает? Ржавый у отца кругом в долгу. Ну и хитер, старый черт. Салману при Витьке ни словечка. И правильно, что молчком проехал. С зимы Салман конец положил всем делам с отцом. Воли своей захотел - и добился.
Салман теперь никому не подчиняется: сам по себе живет. Как ему нравится, так и живет. И если уж на то пошло, надоело ему детской дурью маяться, суслика водой выливать. Ведро перевернул кверху дном, на ведро сел.
- Ты отдохни, - разрешил Витька. - Я один потаскаю.
Салман обозлился, встал, ведро пнул; оно покатилось, он догнал - больше пинать не хотелось, попер к озеру за водой. Нет, не мог он понять, что за человек Витька из городка и зачем Витька ему-то, Салману, понадобился.
Суслика они наконец выжили из норы. Не счесть, сколько воды перетаскали из озера. Вода поднялась по край норы, но суслик, наверное, еще тужился ее выхлебать, не показывался. И вдруг - полез: крупнее и страшнее, чем он есть, как старается показать всякий зверь и даже человек в минуту опасности. Витька с неожиданным для Салмана проворством накрыл суслика мешком, засадил в ведро. Суслик визгливо заругался на своем зверином языке. Салман запустил руку под мешок, вытащил из ведра сверток в газете.
- Он сейчас есть не будет. - Витька обвязывал покрепче мешок поверх ведра.
- Сами съедим. - Салман развернул газету: толково! Пирожки с мясом!
Когда шли обратно в городок, встретили подползавшую к Чупчи отару. Еркин верхом на лошади, с палкой в руках подскакал к ним: услышал, как суслик орет в ведре под мешком.
- Зачем? - Еркин кивком показал на ведро. Вопрос был обращен к Вите. Будто Салмана тут и не было.
Салман смолчал, скривил губы: ладно, это мы запомним. Витя начал обстоятельно рассказывать: будет держать суслика дома, в клетке, изучать повадки.
- Зачем дома? Суслика в степи смотреть надо. - Еркин толкнул коленями лошадь, потрусил к своей отаре.
- Эй, пастух! - крикнул Витя. - Дай на лошади покататься!
Еркин оглянулся:
- На лошади не катаются. Не велосипед.
- Ты его знаешь? - спросил Витя Салмана.
- Еркина? Он у отца своего помощником работает, - еще больше скривил губы Салман. - Хорошие деньги получает. Отец много получает. Еркин тоже много. Садвакасовы богато живут. Да вон ихняя юрта!
Юрта виднелась в степи меж военным городком и поселком. Такая же цветом, как сама степь на исходе лета.
К Мусеке приехал из Алма-Аты старший сын, известный в Казахстане геолог, академик Кенжегали Мусабаевич Садвакасов. Самые уважаемые в районе люди поспешили увидеть знатного земляка. Мусеке зарезал двух баранов, позвал женщин варить бешбармак. Затрещал курай под казаном, забурлила вода. Пока мясо варилось, на призывный дымок подъезжали родичи и соседи. Прислуживал гостям Еркин.
Академик Садвакасов сидел на кошме поджав ноги, брал мясо руками с общего блюда, рассказывал с удовольствием, как в детстве пас овец.
Еркин видел: отцу не нравится разговор, затеянный Кенжегали. Ну, пас и пас. Все пасли. И сидящий тут председатель райисполкома, и директор школы Канапия Ахметович Ахметов. Наверное, из всех гостей только приглашенный отцом полковник не пас в детстве овец.
Кенжегали, подбадриваемый общим почтительным вниманием, продолжал вспоминать, что в войну, когда отец был на фронте, он оставался с отарой и носил драный тулуп на голом теле. Если в тулупе заводились насекомые, Кенжегали сбрасывал его на муравейник. Муравьи уничтожали всех паразитов.
- Вам знаком такой древний способ дезинсекции? - спросил Кенжегали сидящего рядом председателя райисполкома.
- Нет! - засмеялся председатель. - Я этого способа уже не застал. Думаю, что и старики о нем забыли. У вас, Кенжек #233;, замечательная память.
- Я-то помню, помню… - продолжал Кенжегали. - Зимой мне случалось бегать босиком по снегу. Ноги в коросте, и руки тоже. И
- Вы, Кенжеке, были все годы первым учеником, - вставил директор школы Ахметов по прозвищу Голова. Крупную и круглую, как шар, голову Ахметов брил по казахскому обычаю. - Наш завуч Серафима Гавриловна вас помнит, часто приводит в пример.
- Серафима Гавриловна! - академик заулыбался: - Она приехала в Чупчи, когда я кончал десятый класс. Молодая, но ужасно строгая. Так крепко за меня взялась… Только и слышишь: «Садвакасов, не отвлекайся! Садвакасов, ты опять загляделся на свою соседку, иди-ка лучше к доске!»
Все засмеялись, и Еркин тоже. Очень смешно и похоже изображал Кенжегали всем в Чупчи знакомую Серафиму Гавриловну. Она и сейчас любит намекнуть в классе, кто на кого заглядывается. Но с кем же тогда сидел Кенжегали? Кто та девочка в кружевном воротничке?
От внезапной догадки Еркин покраснел. Да это же Софья Казимировна, мать Саул #233;шки. Конечно, она. Дочь Казимира Людвиговича, про которого часто вспоминают старики. Конечно, только дочь врача ходила нарядная, в кружевном воротничке. Значит, в нее был влюблен Кенжегали.
Еркин вспомнил: однажды Саулешкина мать сказала ему: «Ты похож на старшего брата. У всех Садвакасовых способности к математике». Кенжегали был первый ученик, но дочери врача он мог вовсе не нравиться. И не потому, что она светловолосая, зеленоглазая, а он - казах. Просто он ей не нравился. И она вышла замуж за Доспаева. Он не здешний, не чупчинский, он западный казах, астраханский. Софья Казимировна и Доспаев вместе учились в Москве, в медицинском институте. Но она не поехала к нему на Волгу, а привезла Доспаева в Чупчи. Отец говорит, у нее в роду все привязаны к Чупчи чуть ли не крепче самих казахов. Может быть, ей все-таки нравился Кенжегали, но он уехал отсюда, он выбрал профессию, которая никогда не приведет его домой. А Доспаев замечательный врач. Его в степи уважают, как уважали отца Софьи Казимировны…
Обнося гостей чашкой для мытья рук и полотенцем, Еркин поймал пристальный, оценивающий взгляд старшего брата. Ему показалось, что Кенжегали угадал его мысли.
Академик Садвакасов давно не бывал в родных краях и давно не видел младшего брата. У городских Садвакасовых считалось, что Еркин закончит школу в Чупчи и приедет учиться дальше в Алма-Ату, а то, глядишь, попадет и в Москву. Но гостившая летом у деда садвакасовская ребятня привезла весть: Еркин собрался пойти в чабаны. Ребятня утверждала: это не просто разговоры, а самое серьезное решение Еркина. Городские Садвакасовы забеспокоились. Брат академика Маж #250;т, приезжавший из Караганды, где он работает начальником шахты, точнее всех выразил садвакасовскую точку зрения на слух об Еркине: время назад не поворачивает, уголь обратно в пласты не укладывают. Было решено: за Еркина пора взяться всерьез.
Садвакасов вышел с гостями из юрты. В степь далеко разбежались пыльные следы автомобильных колес. На прощанье председатель райисполкома сказал:
- Мусеке, почему вы не подаете заявку на «Волгу»? Передовым чабанам выделяем автомашины в первую очередь.
- «Волга» мне не нужна. «Москвич» тоже не хочу. - Кенжегали услышал в отцовском голосе знакомое упрямство. - «Газик» везде пройдет, правильная машина. Ты мне «газик» продашь?
- Чего не могу - того не могу. «Газик» продаем колхозам. Частным лицам запрещено.
- Я в Москву напишу, в правительство. Пусть вынесут постановление: чабанам продавать козел-машины!
- Опять ты, старый умный человек, за свое озорство взялся!
- Не хочешь, чтобы я в Москву писал? А я буду писать! Время подойдет - напишу. Рано пока. Нет у государства - зачем просить зря. Себе обида. Государству перед чабаном стыдно. Работает старик, а не продают старику за деньги, что ему надо. Мой мальчишка мне русскую сказку читал. Одному старику служила волшебная рыба. - Мусеке насмешливо покосился на Степанова: послушай про золотую рыбку! - Старик у нее ничего не просил, ему надо - он заработает. Старуха дом просила - рыба дала дом. Шубу просила - бери шубу. Нахальная старуха. Совесть потеряла, приказывает: молодой меня сделай, дочерью хана. Сказала нахальные слова - все у нее пропало! Дом развалился, шуба развалилась, ковры, машина швейная - ничего не осталось у старухи.
- Значит, и швейная машина развалилась? - переспросил председатель райисполкома. - Значит, так и написано в сказке Александра Сергеевича Пушкина?
Мусеке прикрыл хитрые глаза:
- Пошкин? Правильно. Сказка Пошкина. Мой мальчишка читал. Не Еркин, нет… - трясясь от смеха, он показал на академика, - вот мальчишка… Я помню сказку, не забыл…
- С вами не соскучишься, Мусеке! - ворчал председатель, залезая в машину.
Садвакасов тихо смеялся: да, с отцом не соскучишься.
В знакомых алма-атинских семьях он видел неслышных, как тени, стариков и старух, взятых детьми из аула в город, чтобы дожили свои годы ухоженными и присмотренными. Хотел бы он для отца той же участи?
Садвакасов не мог считать себя плохим сыном. Он - казах, а у казахов нет плохих сыновей, как нет и брошенных стариков, хлопочущих по судам насчет алиментов с родных детей. Кенжегали знал: его отец, давший жизнь стольким удачливым и обеспеченным Садвакасовым, живущим в современных комфортабельных квартирах, будет до конца своих дней гонять отару по степи с летних пастбищ на зимние, с зимних на летние. Но кто же заменит при отце Еркина, которому надо учиться дальше?
Он перебирал в памяти аульную родню: кто?
Поделиться книгой: