Наследство Пенмаров

Я все еще бесцельно бродил среди песков, когда красный пляжный мяч ударил меня по бедру, а обернувшись, я увидел отвратительного мальчишку, который, расставив локти, пробирался между моих ног за мячом к кромке воды.

– Джеймс! – раздался позади меня мелодичный девичий голос, в котором слышались расстроенные нотки. – Какой ты шалун! Немедленно извинись перед джентльменом! – А когда ее подопечный проигнорировал призыв, девушка в отчаянии произнесла: – Простите, пожалуйста, он сегодня, к сожалению, совсем не слушается. Простите!

– Ничего, – учтиво ответил я. – Пожалуйста, не беспокойтесь.

На вид ей было лет восемнадцать. Я был удивлен, когда впоследствии узнал, что она на год старше меня. У нее были красивые светлые волосы, тонкие и потому выбивавшиеся из прически, вьющимися прядями ниспадая на лицо и шею. У нее были голубые глаза, нежный рот и тонкая, бело-розовая кожа. Если бы образ Джанны не столь сильно врезался в мою память, я бы счел девушку довольно привлекательной, но поскольку это было не так, то я и увидел в ней лишь бледное отражение женщины, которую хотел, но не мог получить.

Конечно, я сразу понял, что она едва ли из тех девушек, с кем я мог бы поразвлечься известным образом, но все же, прежде чем понял, что делаю, попытался завязать разговор. Я узнал, что ее зовут Роза Парриш. С наивным удовольствием я подумал, что имя Роза ей очень идет. Мистер и миссис Трин из Сент-Ивса взяли ее нянькой три месяца назад, когда ее отец, сельский врач из Девона, умер в нищете и ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь.

– Сначала они сказали, что я буду гувернанткой, – пояснила Роза, – но у меня голова начинает болеть, когда я думаю о задачках, арифметике и тому подобных вещах. Папа пытался меня учить, но науки никогда мне не давались.

– Так оно и должно быть, – твердо сказал я. – Женщины не предназначены для того, чтобы проводить время за решением задачек.

Ободренная моими словами, она стала несколько менее застенчивой.

– Да… ну я и подумала, что лучше я буду присматривать за детьми, чем учить их, поэтому была очень рада получить место у Тринов. Джеймс на самом деле хороший мальчик. – Она перехватила мой взгляд в сторону отвратительного ребенка. – Что ж, все дети иногда своевольничают, но…

– Вы каждый день приводите его на пляж, мисс Парриш?

– Да, если погода хорошая.

– А завтра придете?

– Завтра у меня выходной.

– Правда? Как замечательно! Может быть, вы выпьете со мной завтра чаю в Сент-Ивсе?

– Вы… вы очень добры, но… я не могу… Миссис Трин никак не одобрит этого. Понимаете… это сложно объяснить, но она чувствует себя ответственной за меня, поэтому… я бы и рада, но…

– Я бы мог зайти к ней и представиться, – сказал я. – Может быть, если она со мной познакомится и узнает, что я приехал в Сент-Ивс, чтобы проведать Сент-Энедоков в замке Менерион…

– Сент-Энедоков! – Она произнесла это так, словно я упомянул родство с королевской семьей. – О, тогда, я уверена, миссис Трин не будет возражать! Она часто занимается благотворительностью с леди Сент-Энедок, и иногда они с мистером Трином ужинают в замке…

Вот так все и устроилось. Ничего не могло быть проще.

– Прошу прощения, – сказала Роза, когда наконец пришло время забирать Джеймса с пляжа, – мне неудобно спрашивать после того, как мы с вами так много общались, но… как вы говорите, вас зовут, сэр?

– Касталлак, – ответил я и, заметив пустое выражение лица, которым англичане обычно реагируют на корнуолльские имена, добавил с легкостью, приобретенной благодаря долгой практике: – Кас-тал-лак.

– Мистер Касталлак, – вздохнув, сказала Роза, и вздох этот был вздохом одинокой женщины, которая бы хотела, чтобы джентльмен с хорошими намерениями облегчил ее одиночество. – Я буду с нетерпением ждать завтрашнего чая с вами, мистер Касталлак!

После того как мы расстались, я объяснил свое глупое поведение тем, что чаепитие – самое безобидное из когда-либо изобретенных светских развлечений и что, как только оно закончится, я больше с ней не встречусь.

Вот такими были мои благие намерения.

На следующий день в три тридцать я представился миссис Родерик Трин и, естественно, был ею тщательно проинспектирован в течение нескольких минут. Наконец, удостоверившись в том, что я действительно тот, за кого себя выдаю, вполне достойный джентльмен, она призвала Розу в гостиную и благословила нас, добавив, что ожидает Розу домой к шести.

За чаем со сливками в чайной близ Хай-стрит я обнаружил, что разговаривать с Розой легко. Я рассказывал ей об Оксфорде и Лондоне, и она слушала затаив дыхание, ловя каждое слово; говорил о своей склонности к истории, и она впитывала каждый звук с искренним восхищением в глазах; рассказывал об отце, брате и о доме в Гвике, и она, у которой не было ни дома, ни родных, вздыхала, тосковала и говорила, что ей бы так хотелось оказаться на моем месте.

– Мистер и миссис Трин очень добрые и заботливые, – быстро добавила она, – но я ведь, в конце концов, всего-навсего няня и не могу ожидать многого.

Мое сердце раскрылось ей навстречу. Я подумал о девушках, которых встречал в лондонском свете, – богатых, избалованных наследницах, которые устраивали скандалы, когда не могли получить ткань на бальное платье в точности желаемого оттенка, и увядали, если не находили на брачном рынке титулованных женихов. Передо мной сидела дочь врача, стоившая десятка женщин, попадавшихся мне на лондонских светских раутах, но у нее не было и десятой доли их материального благополучия и положения в обществе.

Конечно, я встретился с Розой на следующий день. У нее не было выходного, но я договорился с ней, что мы увидим друг друга на пляже, и снял один из полотняных тентов для большего уединения. Сооруженные каким-то смелым местным предпринимателем, эти тенты должны были удовлетворять самым высоким требованиям купальщиков и обслуживались стариком, который устроил настоящий скандал, когда я пригласил Розу в тент, нанятый мною в отделении для джентльменов, но гинея быстро утихомирила его, и он больше не пытался нас беспокоить.

После того как были съедены принесенные Розой припасы для пикника, а барчук Джеймс был отправлен строить замки из песка, мы с Розой остались в тенте, предохранявшем нас от ветра. Вскоре я наклонился, опустил полотняную дверь и плотно отгородился ею от внешнего мира.

– Пожалуйста, – тотчас же заговорила обеспокоенная Роза. – Я должна видеть Джеймса. Если с ним что-нибудь случится…

Я поцеловал ее. Я подумал: «Это ничего не значит. Что такое один поцелуй? Заходить далеко совсем не обязательно». Поэтому я целовал ее до тех пор, пока не перестал видеть что бы то ни было, кроме копны светлых волос, белой кожи и голубых глаз. Неожиданно мне показалось, что я целую не ее, а Джанну и что нахожусь в гостиной фермы Рослин.

– Пожалуйста, – произнесла Роза тихим голосом хорошо воспитанной женщины, совсем не похожим на голос Джанны. – Пожалуйста, Марк… не надо…

Неожиданно я пришел в себя и отпустил ее.

– Извини, – быстро сказал я. – Пожалуйста, прости меня. Я не должен был так поступать, тем более что я скоро уезжаю из Сент-Ивса и не знаю, когда смогу вернуться. Наша… дружба не может иметь продолжения, и с моей стороны было бы нечестно утверждать обратное.

Она кивнула, не глядя на меня, онемев от разочарования, и тут жалость затмила мой здравый смысл: я наклонился, опять обнял ее и долго, крепко держал в объятиях.

– О нет… нет, пожалуйста…

Ее губы были мягкими, теплыми и очень женственными. Ее ресницы трепетали на моей щеке и потом замерли.

– Марк… нет, Марк…

Я чувствовал, как ее грудь натягивает ткань блузки. Я расстегнул одну пуговицу. Потом еще одну.

– Нет, ты не должен…

– Я ничего не сделаю…

– Тогда…

– Дай мне просто…

– Нет!

– Пожалуйста, Роза, пожалуйста. – Я почувствовал, как при этих словах она заколебалась. Она больше не цепенела и не пыталась отстранить меня. – Пожалуйста… пожалуйста…

– Ты не должен, я…

– Я должен. Ты такая милая. Дай мне просто увидеть…

– Я…

– Я не сделаю тебе больно.

Но я сделал. Я был более осторожен, чем когда-либо бывал с женщиной, но все равно причинил ей боль. Потом она плакала, жалась ко мне и не давала уйти.

– Я не хотела… Теперь ты должен обо мне плохо думать. – Она плакала, обуреваемая раскаянием, полным ужаса. – Если миссис Трин узнает…

Я принялся ее успокаивать, утешать, говорил, что стал еще лучшего мнения о ней, чем раньше, но все время думал: «Это не должно повториться». Когда слезы ее иссякли, она посмотрела на меня с таким обожанием, что, смущенный, я отвернулся.

– Ты такой добрый, – сказала она дрожащим голосом, – и такой хороший. Я с самого начала знала, что влюблюсь в тебя.

Я прокашлялся.

– Я ничего не могу предложить тебе, Роза. Я…

– Нет, можешь, – сказала она с сияющими глазами. – Можешь!

Я неловко засмеялся:

– Не думаю, что ты согласишься на свидания в тенте.

– Мне все равно, – честно призналась она. – Это даже романтично. А мне, когда я была одна и не с кем было поговорить, так хотелось романтики!

Я опять был тронут ее простотой и смущен неожиданной готовностью.

– Ты встретишься со мной завтра… здесь… вот так?

– О да, пожалуйста, да.

– Роза… – Я опять ее поцеловал. Где-то в глубине мозга зашевелился здравый смысл, но скоро затих. – Полагаю… – сказал я непринужденно, словно только что об этом подумал. – Полагаю, что это… удобно? Я имею в виду… ты, конечно, уверена, что сейчас безопасное время месяца?

Она пунцово покраснела от такого неделикатного вопроса и сразу отвернулась.

– Да, – услышал я ее шепот.

Но пока уже не стало поздно, мне не пришло в голову, что она совершенно не поняла моего вопроса.

2

В Сент-Ивсе я пробыл семь дней. На третий день я написал отцу и сообщил ему о намерении продлить свое пребывание у него, а на седьмой, чтобы не пришлось потом лгать ему, наведался в замок Менерион с визитом к своему другу Расселу Сент-Энедоку и его семье. У меня не было ни гроша. Мне едва хватило денег, чтобы оплатить счет на постоялом дворе, и я понял, что не смогу вернуться в Сент-Ивс до тех пор, пока тридцатого сентября, то есть больше чем через месяц, не получу свое содержание за квартал. Тем не менее я оставил Розу, обещав написать, и наконец отправился в Морву.

Я действительно собирался писать письма. Но когда я вернулся в отцовский дом, во мне воскресло благоразумие и я пришел в ужас от того, что натворил. Одно дело – отнестись к проститутке как к проститутке; совсем другое – отнестись так к невинной, хорошо воспитанной девушке. Воспоминание о Розе стало для меня постыдным. Я понимал, что продолжение наших отношений было бы верхом глупости, и надеялся, что она не очень расстроится, если я не напишу ей, я убеждал себя, что должен быть жестоким, чтобы остаться добрым. И для нее, и для меня будет лучше, если мы больше не увидимся.

Чтобы забыть об этом постыдном эпизоде, я попытался продолжить свою прежнюю жизнь: проводил время с Майклом Винсентом, обедал в доме священника и изредка предпринимал по большей части безуспешные попытки работать над диссертацией. Можно было опять попытаться играть, чтобы компенсировать потраченное в Сент-Ивсе, но я и так уже жил на деньги, одолженные у отца, и слишком боялся проиграть и оказаться вынужденным опять обращаться к нему. Кроме того, может быть и к счастью, все мои карточные партнеры были в то время заняты чем-то другим; трое или четверо, включая Роджера Уеймарка, уехали в Лондон, а Джастин Карнфорт развлекал моего двоюродного брата Харри Пенмара, который был формально помолвлен с некрасивой, но богатой сестрой Карнфорта. Вскоре я лишился даже общества Майкла Винсента, потому что Кларисса решила поразвлечься с ним, и бедняга то и дело носился в Пенмаррик, чтобы ходить перед ней на задних лапках. Конечно же, Мириам Барнуэлл была по-прежнему преисполнена презрения к нему, но сделалась больна, когда Харри объявил о своей помолвке с мисс Карнфорт, и я не видел ее несколько дней, хотя каждую неделю вместе с отцом являлся с визитами в дом зилланского священника.

Поначалу я был рад, что ничто меня не отвлекало, и думал, что наконец смогу заставить себя заняться диссертацией, но мне не хватило воли, и, вместо того чтобы убить время, я взялся за автобиографию (первоначальный вариант черновика этой рукописи). Но эта литературщина была совсем не то, что мне требовалось для интеллектуальных упражнений в качестве историка, и, ко всему прочему, я не мог сосредоточиться над текстом более чем на полчаса. Постоянно думая о Джанне, я, по мере того как шли недели, против своей воли начал думать и о Розе.

Сценой, которая меня более всего преследовала, был тот момент, когда я небрежно осведомился: «Ты, конечно, уверена, что сейчас безопасное время месяца?» – и без сомнений принял ее смущенное бормотание за утвердительный ответ. Неприятный холодок пробегал у меня по спине, когда я вспоминал эту сцену. Умели ли такие девушки, как Роза, считать дни и делать подобающие случаю вычисления? А что, если она не поняла, о чем идет речь? Теперь я осознавал, что Роза, скорее всего, подумала, что я имею в виду другой период месяца, тот период, о котором нельзя даже упоминать, о котором ни одна леди не станет разговаривать с представителем противоположного пола.

Ее письмо с просьбой о помощи пришло на следующий день после моего двадцать первого дня рождения в конце сентября. Свое совершеннолетие я отметил тихо, выпив шампанского с отцом, который подарил мне красивые золотые часы и «Историю упадка и падения Римской империи» Гиббона, и, решив отпраздновать эту дату с большей помпой, когда мы зимой вернемся в Гвик, я остался доволен спокойным днем в Морве в компании отца. Мы долго обсуждали мою диссертацию, и, после того как он признал, что мой подход был оправданным, я отправился в постель, и отцовские похвалы все звучали у меня в ушах.

Жаль, что мое счастье было таким коротким. Уже через двадцать четыре часа я опять стоял перед Розой в Сент-Ивсе.

3

Она пришла ко мне в гостиницу. Я уже наведался в дом, где она жила, и миссис Трин сообщила мне, что Роза плохо себя чувствует, но будет счастлива выпить со мною чаю на следующий день. Потом, пытаясь не думать об удовольствии, которое не скрыла миссис Трин в связи с вероятным возрождением романа Розы, я два часа бродил по городу и размышлял о затруднительном положении, в которое попал.

Наконец, заставив себя вернуться в гостиницу, я обнаружил, что Роза ждет меня в вестибюле.

Я взял себя в руки, ожидая, что она разразится слезами и бросится ко мне в объятия самым неприличным образом, но она ничего подобного не сделала. Думаю, что именно тогда я впервые осознал неожиданную силу ее характера. Во мне вспыхнула искорка восхищения, но тут же угасла.

– Роза! – воскликнул я. – Как тебе удалось прийти сюда в такой час?

– Миссис Трин думает, что я рано легла спать. Я попросила, чтобы меня не беспокоили, а сама выскользнула через черный ход, когда все ужинали. Я вспомнила, что ты здесь останавливался.

Мы смотрели друг на друга. Ее лицо было бледным, под глазами залегли темные круги. Она выглядела хрупкой, нежной и несчастной.

– Хорошо, что ты приехал, – сказала она наконец.

– Я приехал, как только смог.

Я предложил ей поужинать, но она не была голодна, поэтому я пригласил ее подняться в мою комнату, чтобы укрыться от чужих глаз. При этом предложении она отпрянула от меня, в отчаянии огляделась вокруг, словно боялась, что за нами кто-то наблюдает, но в конце концов согласилась. В моей комнате мы сели рядом на край кровати, я взял ее за руку.

– Роза… – Я точно знал, что собирался ей сказать. Я двадцать раз репетировал этот разговор во время долгой дороги из Морвы и в точности решил, что надо делать, поэтому начал говорить с уверенностью, которая должна была ее успокоить. – Первое, что надо сделать, – быстро говорил я, – это сходить к врачу. Нужен точный диагноз. Если подтвердится наихудшее, положись на меня. Я о тебе позабочусь. Я не богат – на самом деле сейчас у меня почти ничего нет, – но у меня есть определенные надежды, и я думаю, что знаю, где достать денег. Как только я их достану, я напишу тебе письмо на бумаге с гербом моей матери. К счастью, у меня осталась пара листков, и я сделаю вид, что мать предложила тебе место в Лондоне. Ты покажешь письмо миссис Трин, я не думаю, что она усомнится. Это будет предлогом уехать из Сент-Ивса. Пока ты будешь ждать, я думаю, тебе лучше будет поселиться в Пензансе, по крайней мере, пока я остаюсь в Морве; если же мне придется переехать в Гвик, я устрою так, чтобы ты перебралась в Хелстон. И все же Пензанс сейчас наилучший выход, поскольку он находится достаточно близко от Морвы, чтобы я мог приезжать к тебе каждую неделю и следить, чтобы все шло нормально. Я сниму для тебя там комнаты, оплачу врача, акушерку и все остальные расходы. Видишь, тебе не о чем волноваться! Ты сможешь носить обручальное кольцо, представляться всем как миссис Парриш, вдова, и никто никогда ни о чем не догадается. Когда все окончится, мы найдем ребенку приемную семью. Существует много богатых, но бездетных семей…

– Нет, – твердо произнесла она.

Наступило молчание. С прервавшимся дыханием я увидел, что по ее щеке течет слеза.

– Но, Роза…

– Нет, – повторила она, и ее нежный рот сложился в упрямую линию. – Я не могу. Я не могу отдать своего собственного ребенка. Это разобьет мне сердце.

Я умолк. Я не знал, что делать. Этой возможности я не предусмотрел.

– Я не буду просить тебя о помощи, когда он родится, – сказала она. – Я как-нибудь управлюсь. Но не отдам его.

– Но, Роза, я не смогу содержать…

– Я уже сказала, что не буду просить твоей помощи.

– Но ведь я должен буду тебе помогать! – Я почувствовал, что угодил в ловушку, и разозлился. – Не кажется ли тебе, что ты поступаешь эгоистично? Разве два хорошо обеспеченных приемных родителя не дадут ему больше, чем…

– Нет, – сказала она, – я его родная мать, я буду его любить, а ни один ребенок не нуждается в большем, чем любовь. Это ты поступаешь эгоистично.

Я резко поднялся.

– Я просто рассуждаю практично, конструктивно и пытаюсь сделать все возможное в наших общих интересах. Чё… – Я чуть было не чертыхнулся. – Роза, если ты оставишь ребенка, ты можешь никогда не выйти замуж! По крайней мере, у ничем не обремененной женщины больше шансов…

– Если я не могу выйти за тебя, то не хочу замуж ни за кого.

Я опять умолк.

– Но я… – Я не находил слов. В конце концов мне удалось, запинаясь, проговорить: – Но я не могу жениться на тебе, Роза! Не могу!