Итан уклончиво кивнул. Он знал много сверходаренных. Анормальные поднимали планку во всех областях, но особенно значимыми были их достижения в науке и технологиях. Да, случались дни, когда он на стенку лез при мысли о том, что, несмотря на все свои степени из Колумбийского университета и Йеля, есть люди, уровня которых он никогда не сможет достичь. Это было все равно что играть в уличный баскетбол с «Лейкерс»[12], – каким бы искусным ты ни был, на этой площадке всегда находился кто-нибудь, кто мог вмазать мячом тебе в лицо.
И что теперь делать тебе? Перестать играть? Нет уж, спасибо.
– Каждое поколение считает, что мир катится в ад. – Итан отхлебнул пива. – Холодная война, Вьетнам, распространение ядерного оружия – да что угодно. Надвигающийся апокалипсис – это наше естественное состояние.
– Да, но отсутствие молока в магазине? Это не Америка.
– Ничего, все восстановится. По радио сказали, что продукты начнет распределять Национальная гвардия.
– Для пятисот тысяч человек? – Джек покачал головой. – Позвольте спросить у вас кое-что. Вы ведь изучаете эволюцию?
– Вроде того. Я занимаюсь эпигенетикой. Изучаю, как взаимодействуют внешний мир и наша ДНК.
– Думаю, что вы сильно упростили, – с улыбкой сказал Джек, – но принимаю это в таком виде. Я бы вот что хотел узнать: были когда-либо прежде похожие времена? Ну, когда вдруг появилась совершенно новая группа?
– Конечно. Агрессивные виды, когда организмы перемещаются в новую экосистему. Азиатский карп, полосатые мидии, голландская болезнь вязов.
– Вот об этом я и думал. Эти случаи были довольно катастрофичными, так? Понимаете, я ведь не мракобес какой. Я ничего не имею против сверходаренных. Перемены – вот что меня пугает. Мир – он такой хрупкий. Как нам жить с такими переменами?
Этот вопрос часто задавали в последнее время, обсуждали его на все лады за обедами, в новостных программах и на информационных форумах. Когда сверходаренные были только обнаружены, обычные люди относились к ним с единственным чувством – любопытством. В конечном счете один процент населения – это диковинка. И только когда этот один процент достиг зрелого возраста, мир стал постепенно осознавать, что ему грозят серьезные перемены.
Проблема состояла в том, что от этого осознания до ненависти к анормальным обычного человека отделял крохотный шаг.
– Я вас понял, дружище. Но люди – не карпы. Мы должны найти какой-то выход, – сказал Итан.
– Конечно. Вы правы. – Джек поднялся с кресла. – По крайней мере, я уверен, все как-нибудь образуется. Посмотрим, что там у нас с молоком.
Итан последовал за ним по подвалу вдоль стеллажей в четыре ряда, уставленных ящиками с консервами, аккумуляторами, одеялами. Джек снял с полки упаковку в двадцать четыре банки топленого молока.
– Ну вот.
– Двух баночек хватит, – заверил Итан.
– Берите всё. Нет проблем.
– Могу я хотя бы заплатить за них?
– Не говорите глупостей.
Итан хотел возразить, но подумал о Вайолет и пустом супермаркете и сказал:
– Спасибо, Джек. Я возмещу.
– Ерунда. – Сосед пристально посмотрел на него. – Итан, это может показаться странным, но у вас есть защита?
– Упаковка презервативов на ночном столике.
Джек улыбнулся, но только из вежливости.
– Не уверен, что понял ваш вопрос, – сказал Итан.
– Идите-ка сюда.
Джек подошел к металлическому шкафу, начал возиться с цифровым замком.
– Пока Национальная гвардия не разберется с этим, – заявил он, – я бы чувствовал себя спокойнее, если бы у вас была какая-нибудь такая штука.
Оружейный шкаф был обустроен аккуратно: ружья и дробовики стояли запертыми в державках, на крючках висело с полдюжины пистолетов.
– Я, вообще-то, не любитель оружия, – признался Итан.
Джек, проигнорировав его, вытащил револьвер:
– Вот, тридцать восьмого калибра. Самое простое оружие в мире. Нужно только нажимать на спусковой крючок.
Маслянистая поверхность металла сверкала в свете ламп.
– Все в порядке, дружище, – натужно улыбнулся Итан и взял молоко. – Правда, этого хватит.
– Берите. На всякий случай. Положите на полку в кладовке и забудьте о нем.
Итан хотел пошутить, но у Джека было серьезное выражение лица.
«Он тебе помогает. Не обижай его».
– Спасибо.
– Не за что. Как я уже сказал, для этого и существуют соседи.
После того, каким образом он провел два последних часа, войти в дверь собственного дома было все равно что попасть в теплые объятия. Итан защелкнул замок, сбросил туфли. К нему подошел Грегор Мендель, потерся головой о его щиколотку, затянул кошачью песенку. Итан почесал ему шейку, взял банку с молоком и поспешил на теплый свет, льющийся из коридора, в поисках своих девочек. Они были на кухне. Эйми прижимала к груди Вайолет.
– Ну слава богу, – облегченно выдохнула жена, и ее лицо просветлело, – а то я уже начала волноваться. Ты слышал новости? Люди грабят продовольственные магазины.
– Да.
Он протянул руки, и Эйми передала ему ребенка. Дочка не спала. Ах какая же она была красавица! Совсем без шейки, пузатенькая, с копной каштановых волос.
– Да, я там был. Все вымели. Это молоко – подарок от Джека.
– Хорошо, что у него нашлось, – сказала жена, открывая банку, и налила молоко в рожок. – Хочешь покормить?
Итан облокотился о стол, переложил дочку в левую руку так, чтобы ее вес приходился на его бедро. Вайолет увидела рожок и стала плакать, издавая отчаянный звук, словно отец дразнил ее. Он сунул соску в ее жадный рот и спросил у Эйми:
– Это полная банка?
– Пять унций, – прочла она этикетку. – Довольно калорийное. Может, стоит развести водой, чтобы хватило немного дольше?
– Зачем? Там еще двадцать три банки.
– Она ест четыре раза в день. Этого даже на неделю не хватит.
– Магазины к тому времени начнут работать.
– И все же, – сказала жена.
– Ты права, – кивнул Итан. – Хорошая идея.
Несколько секунд они молчали. Оба валились с ног от усталости, но была в этом и какая-то радость. Во всем теперь была какая-то радость, золотое сияние, словно Итан смотрел на собственную жизнь как на выцветший под солнцем плакат кинофильма. Он стал отцом, и все вокруг наполнилось новым смыслом.
– Слушай, – сказал он, – хочешь смешную историю?
– Всегда хочу.
– Джек свихнулся на выживании. У него в подвале продуктов как в хорошем бомбоубежище. Он даже револьвер мне дал.
– Что?
– Я знаю, – хохотнул Итан, – но он не хотел отпускать меня без ствола.
– И он у тебя? Прямо сейчас?
Итан, держа Вайолет одной рукой, сунул рожок себе под подбородок и вытащил оружие из кармана пиджака:
– Смешно, правда?
Эйми вытаращилась на него и спросила:
– Почему Джек решил, что нам понадобится пистолет?
– Сказал, что для защиты.
– Ты объяснил, что у нас есть презервативы?
– Похоже, ему не показалось, что этого достаточно.
– Могу я посмотреть? – спросила Эйми.
– Осторожно, он заряжен.
Жена опасливо взвесила револьвер в руке:
– Я думала, он тяжелее.
– Знаю.
Итан подбросил дочку на плечо и начал гладить ей спинку. Вайолет тут же рыгнула, как дальнобойщик.
– Тебя это не пугает? – спросила Эйми и положила револьвер на кухонный стол. – Ну может, это и не такая уж плохая идея. Пусть будет на всякий случай.
– Какой случай?
Она не ответила.
Каминг-аут Джейка Флинна из группы «Несокрушимые»!
Сердцеед Джейк Флинн хорошо известен мышцами пресса. Но людей пугает тот факт, что он анормальный. На прошлой неделе популярный певец произвел сенсацию, сообщив, что он мозган пятого уровня. Этот факт никогда прежде не обнародовался.
Теперь в эксклюзивном интервью журналу «Пипл» красавец-певец откровенно рассказывает о своей жизни, любви и о том, что значит быть анормальным.
«Пипл»: Начнем с вашего дара. Вы – гипертимист. Что это значит?
Флинн: Некоторые обыденные подробности я помню исключительно ясно. Если вы назовете мне ту или иную дату, я смогу вам сказать, что на мне было надето, какой была погода и все в таком духе.
«Пипл»: 3 мая 1989 года.
Флинн: Один из тех дней, когда ощущаешь, что весна пришла. Голубое небо, пушистые облака, в воздухе запах цветущих растений. На мне была пижама Человека-паука. [Смеется.] Мне было пять лет.
«Пипл»: Вы никогда не говорили о том, что вы сверходаренный. Почему?
Флинн: Если бы я заговорил об этом, то я бы как бы сам себя подставил. «Анормальный актер собирается сниматься в бла-бла-бла». Для меня это не очень важно, и я не хочу, чтобы это было важным для кого-то другого.
«Пипл»: Тогда зачем объявили об этом теперь?
Флинн: Люди так возбудились по поводу нормальных и анормальных. Раньше мне казалось, что не стоит говорить об этом, потому что я был частью проблемы. Я просто хотел сказать: эй, вы все думали, что я одно, а теперь вы узнаете, что я что-то другое. А на самом деле ничто не изменилось. Так классно.
«Пипл»: Благодаря вашему дару вам, вероятно, легче запоминать роли.
Флинн: Хотелось бы, но тут дело не в памяти. Я все время теряю ключи от машины.
«Пипл»: Анормальные сейчас привлекают к себе внимание. Что бы вы ответили людям, которые предложили бы вам появиться в какой-нибудь рекламной акции?
Флинн: Это смешно.
«Пипл»: Почему?
Флинн: Во-первых, я себя в такой роли практически не представляю. Я муж, отец, американец. Я актер. Я болельщик «Кабс»[13], я люблю собак. И только в последнюю очередь я – да, анормальный.
«Пипл»: Что вы думаете о нарастающем конфликте между нормальными и анормальными?
Флинн: Мне это ненавистно. Для меня что нормальный, что голубоглазый – без разницы. Я думаю, среди мозганов есть выдающиеся личности, исключительные люди, которые изменяют парадигму. Но немало и людей вроде меня. Я говорю серьезно: я знаю, что в Денвере 9 июня прошлого года шел дождь. И поэтому правительство хочет имплантировать микрочип мне в шею?
«Пипл»: В свете того, что вы сказали, законодательная инициатива по надзору за перемещением анормальных представляется глуповатой.
Флинн: Проблема в том, что пресса изображает это так, будто существуют две фракции и мы все должны занять ту или другую сторону. Но на самом деле это целый спектр. На одном его конце – президент Уокер, который убивает своих граждан, потому что боится того, что представляют собой сверходаренные, и ему необходимы властные рычаги, чтобы их сдержать. А на другом – анормальные террористы, которые говорят, что и речи не может идти о равных правах, что миром должны править мозганы. А большинство людей хотят просто жить.
«Пипл»: Кстати, о жизни. У вас и вашей жены, модели из «Викториас сикрет»[14] Эйми Шиллер, недавно родилась девочка…
Флинн: О боже… Только не надо вопросов о ее имени.
«Пипл»: Это необычное имя.
Флинн: Не знаю, что вам и сказать, приятель. Мы хотим, чтобы она была сама по себе, а не чувствовала себя обязанной быть ограниченной чужими представлениями, и мы оба очень любим тайскую еду, поэтому…
«Пипл»: Нудл[15] Флинн.
Флинн: Других таких в ее детсадовской группе точно не будет.
Глава 3
Он был пауком, когда внедорожник наконец остановился.
Черная машина. Внутри двое. До полной остановки пройдет почти три минуты. Двери откроются еще через три. Потом пять минут на то, чтобы сделать с полдюжины шагов до места, где он сидел. У него хватало времени, чтобы побыть пауком. Океан времени, огромный, глубокий, сокрушительный и холодный. Время – как Марианская впадина глубиной одиннадцать километров. Время, которое коробилось под собственным грузом.
Паук. Коричневый и черный, длиной в один дюйм. Паук-волк, думал он, хотя плохо разбирался в пауках. Он наблюдал за ним одиннадцать часов. Сначала было отвращение, первобытные мурашки на коже. В конечном счете волоски на ее ногах и брюшке (он решил, что это самка) стали казаться мягкими, почти зовущими, словно у плюшевой зверушки. Восемь глаз, блестящих и совершенных. Его очаровали клыки: так демонстративно носить перед другими свое оружие, двигаться по миру, как кошмар! Паук смотрел на него, а он смотрел на паука.
Самка эта была само совершенство. Она оставалась абсолютно неподвижной, пока движение не становилось необходимостью. А потом нападение – такое быстрое и точное, что жертва и не поняла ничего. Жестокая и безжалостная самка. Для нее мир состоял только из еды и угроз. Бывают ли пауки-вегетарианцы? Нет, он так не думал.
Эта паучиха была убийцей.
Со своего места он мог видеть и ее, и машину. Теперь его внимание было сосредоточено на внедорожнике. Он смотрел не моргая, глаза были целиком поглощены медленным движением мышц, плоти и крови. Но он давно научился не зацикливаться на чем-то одном, даже если его тело и противилось этому. Сосредоточиться на внедорожнике и двух мужчинах внутри было просто. Водитель заговорил. Ему потребовалось двадцать секунд, чтобы произнести шесть слов, и читать по его губам можно было без труда.
– А вообще-то, кто этот парень? – спросил водитель.
– Его зовут Сорен Йохансен. Это самый опасный человек из всех, кого я встречал. – Джон Смит улыбнулся через лобовое стекло. – И мой самый старый друг.
«Привет, Джон. Я скучал по тебе».
С людьми было труднее всего.
Он пребывал в одиночестве небеспричинно. Он, как буддийский монах, удалился в убежище на вершине горы. И, как монах, искал не знания или мудрости – он искал свое ничто. Не представления о «ничто», не его реализации. Все мысли, которые мешали медитации, отправлялись в реку – пусть плывут по течению. Нет, успокоение наступало – если только наступало – в истинные мгновения «ничто». В те мгновения, когда он переставал существовать. Только тогда безжалостная неторопливость времени не подавляла его.
Когда он не мог быть ничем – а это происходило часто, – он становился чем-то другим. Чем-то простым и чистым. Как паук.
А вот люди никогда не были ни простыми, ни чистыми. Мучительно было смотреть, как они передвигаются по жизни, словно пытаются протиснуться сквозь несхватившийся цемент. Каждое движение бесконечно, на каждое слово уходит вечность. А ради чего? Движения были без цели или изящества, слова срывались с губ и улетали в никуда.
Потому он и удивился, когда понял, что скучал по Джону. Из всех сверходаренных – а других и рассматривать не стоило – Джон был, как никто другой, похож на себя. Он жил в многослойном представлении о будущем, где планы наслаивались на планы, а события, которых нужно было ждать еще год, приводились в действие сегодняшним разговором. Это отличалось от взгляда на мир самого Сорена, но давало систему координат, средство понимания.
Вот и теперь Джон протрусил пять метров навстречу к нему, не вынуждая его мучительно переставлять ноги, и скороговоркой произнес, словно в прежние времена:
– Какдела?
Сорен знал, что это не любезность. Вопрос на множестве уровней. Джон спрашивал, держится ли он.
Возникло воспоминание, живое, словно на трехмерном экране: Джон Смит в одиннадцать лет, разговаривает с ним на детской площадке перед Хоксдаунской академией. Передает ему салфетку, чтобы вытер кровь из носа, разбитого кем-то из парней постарше. Говорит:
– Правда, лучше, когда я говорю быстро?