– Думаю, оно может существовать – в этрусском языке. Хотя не уверен.
– Так выясни!
– В-в-время, дедушка. Понадобится время, чтобы истолковать такое знамение. Ты согласен, Луций? Необходимо установить с точностью до минуты, когда ударила каждая из молний. Узнать имя погибшего раба. Даже прозвище ваятеля может иметь значение. Я должен посидеть в библиотеке, ознакомиться с источниками, с-с-справиться с этрусскими словарями, изучить прошлые знамения, явленные молниями…
– Сколько дней уйдет?
Клавдий нахмурился, затем просветлел:
– Мне поможет Луций! Ты сам сказал, дедушка, он не случайно оказался рядом, когда ты за мной послал. Обещаю, вместе мы выясним смысл знака.
– Только побыстрее!
– Б-б-быстро, как спаржа, дедушка! – Клавдий криво улыбнулся и вытер слюну в уголке рта.
– Быть может, наши дела пойдут в гору, Луций, – произнес Клавдий. – Сам император только что дал нам задание чрезвычайной важности. Значит, и мы стали важными людьми. Лучше начать не откладывая.
Они находились в библиотеке Клавдия. Помещение заливал свет множества ламп. Луций никогда не видел сразу столько свитков и пергаментных листов, разложенных и рассортированных не просто тщательно, а даже с некоторой одержимостью. Здесь были хроники, карты, календари и генеалогические древа. Были подробные списки всех магистратов, когда-либо служивших Римской империи. Были бесчисленные словари – не только латинские, но и греческие, египетские и парфянские, а также пунического языка, погибшего вместе с Карфагеном, практически мертвого этрусского и даже тех наречий, о которых Луций не слыхивал. Были исторические очерки о местах, посещенных Клавдием, вкупе с его личными заметками и копиями надписей на статуях и других памятниках.
Порывшись в документах, Клавдий отыскал свиток плотного пергамента, развернул его на столике и придавил по углам грузами. Нарисованный на листе большой круг был вдоль и поперек разделен на зоны, окружен значками. Луций, хотя и мало смыслил в астрологии, признал в нем гороскоп.
– И не просто гороскоп, а самого императора, – заметил Клавдий. – Точная копия составленного астрологом Феогеном из Аполлонии для юного Октавия. Ты ведь знаешь ту историю? Нет? Что ж, тогда… – Клавдий откашлялся. – Случилась она еще во дни земного существования Божественного Юлия, хотя и в самом конце его жизни. Он решил послать племянника учиться в Аполлонию, на западное побережье Греции. Октавий взял с собой за компанию закадычного друга Марка Агриппу. Юноши решили обратиться к знаменитому Феогену, чтобы тот составил им гороскопы. Агриппа стал первым и сообщил астрологу точное место и время своего рождения. Феоген скрылся в своей каморке, оставив юношей ждать. Гороскоп получился настолько б-б-благоприятный – Феоген клялся, будто в жизни не видел подобного, – что Октавий решил обойтись без предсказания, боясь, что оно поблекнет рядом с гороскопом друга. Но Агриппа насел на него – полагаю, безжалостно задразнил, – и Октавий сдался и предоставил астрологу нужные сведения. Друзья вновь принялись ждать. Когда Феоген наконец вышел, он благоговейно пал перед Октавием на колени и заявил, что юноша станет властелином мира. Говорят, хотя мне так и не удалось выяснить это наверняка, будто гороскоп был объявлен Октавию в тот самый миг, когда в Риме убили его дядю. После того случая император настолько уверился в собственном п-п-предназначении, что перестал скры вать час своего рождения. Он даже чеканит на м-монетах знак по гороскопу, Козерог. Если что и заслуживает называться государственной тайной, резонно предположить, что это императорский гороскоп! Однако вот он, перед нами, в том самом виде, в каком его составил Феоген. А имея доступ к сведениям, мы можем ими и воспользоваться.
– Клавдий, но я ничего не смыслю в астрологии.
– Значит, выйдешь отсюда более осведомленным, чем вошел.
– А магистр говорит, что для любых прорицаний достаточно авгурства.
– Подозреваю, магистр немного завидует растущей популярности астрологии. Лично я не вижу никаких противоречий между принципами авгурства и изучением науки о звездах. Любой мыслящий человек должен сознавать, что небесные тела влияют на земные объекты – как одушевленные, так и неодушевленные. Определенное воздействие солнца и луны очевидно: они обеспечивают рост растений, определяют время сна и случки животных, управляют приливами и отливами. Таким же образом звезды правят бурями и наводнениями, что видно по восхождению и убыванию тех или иных созвездий. Их влияние незримо, как и магнетическое. С учетом всепроникающего характера невидимой силы звезд неразумно считать, что они не воздействуют на людей. Первыми, кто составил карту движения звезд и словарь для описания их влияния на человечество, были вавилоняне. Когда Александр Великий завоевал Персию, изучение астрологии распространилось на Грецию и Египет. Именно вавилонский жрец Беросс основал на острове Кос первую греческую школу астрологии и перевел на греческий «Око Бела»[7]. А Болос Египетский написал «Симпатии и антипатии»[8], и его труд остается образцовым учебником. Мой экземпляр уже зачитан до дыр.
Луций уставился на гороскоп, не понимая ни математических расчетов, ни примечаний о домах, знаках и планетах.
– Ты правда думаешь, что смысл знамения откроется через императорский гороскоп?
– Я не удивлюсь, если он поможет нашему исследованию. Но начать следует, скорее всего, с этрусских словарей и выяснить, прав ли я насчет слова «есар»…
Буря продолжалась всю ночь, стуча ставнями, барабаня по крыше дождем и сотрясая землю громами, а Луций и Клавдий корпели над рукописями. Время от времени рабы приносили им еду и питье и доливали в лампы масла. Луций не замечал рассвета, пока не услышал пение петуха. Клавдий распахнул ставни. Гроза кончилась. Небо очистилось, но бледный утренний свет не рассеял мрачного настроения кузенов. Они наконец постигли смысл знамения.
– Может, сказать ему, что ничего не нашли? – предложил Луций.
– Он не поверит, – покачал головой Клавдий. – Сразу решит, будто мы темним.
– Тогда, наверное, он попросту отмахнется от нашего толкования. С чего ему верить двум самым зеленым в Риме авгурам?
– Потому что наше толкование истинно, и он это поймет. Император глубоко и прочно верует в знаки. Исход всех его сражений б-б-был возвещен знамениями, которые он вызвал лично: так, в Бононии орел прогнал двух воронов, тем самым предсказав его победу над триумвирами; у Филипп ему явилась тень Цезаря; погонщик с ослом, появившиеся на дороге перед сражением при мысе Акций, носили имена Евтихий и Никон, «удачливый» и «победитель» по-гречески.
– И вот новое знамение.
– Которое нам придется объяснить. Другого в-в-выхода нет.
В сопровождении Эфранора они одолели несколько лестничных пролетов и вступили в просторные покои с множеством окон, где их ожидал император. Клавдий шепнул Луцию, что Август называет это помещение Малыми Сиракузами, так как похожие покои, изолированные от остального здания, были у великого сиракузского изобретателя Архимеда.
Место уединения Августа заполняли памятные предметы. Здесь находились макеты его многочисленных построек, включая миниатюрную копию храма Аполлона из слоновой кости. Присутствовали и военные трофеи, среди прочего – форштевень корабля, захваченного в том самом сражении при мысе Акций, когда опытный мореплаватель Агриппа нанес сокрушительное поражение Антонию и Клеопатре. Встречались экзотические египетские сокровища из Александрии, где мятежная пара избежала пленения лишь посредством самоубийства. Статуя Божественного Юлия была облачена в красную накидку, чуть траченную молью и выцветшую: великий муж надевал ее во время своей последней битвы при Мунде в Испании.
Имелись предметы и более личного свойства – например, игрушечные кораблики и катапульты, принадлежавшие покойным внукам императора. Когда вошли Луций с Клавдием, Август вертел в руках детские сандалии.
– Какие у него крошечные ножки, у малыша Гая! Взгляни, Клавдий: вещицы только что доставили с германской границы с запиской от твоего брата. Твой племянник уже вырос из старой обуви, и Германик шлет ее мне на память. Разве не прелесть? Полагаю, Германик и Агриппина надеются склонить меня к тому, чтобы я объявил их двухлетка наследником. Что ж, твой старший брат – человек не пропащий, а супруга его – единственная из моих потомков, от кого есть хоть малая толика пользы. Маленький Гай действительно правнук мне, и они говорят, что ребенок здоров, так что, возможно, какая-то надежда и есть… – Его голос увял. Он долго смотрел на обувку, пока не отложил ее наконец к ненужным игрушкам.
Судя по всему, император тоже провел бессонную ночь, но перенес ее намного хуже юных кузенов. Он сменил трабею на столь ветхую тунику, что Луций не удивился бы, увидев ее на рабе. Август говорил хрипло, в горле у него клокотало.
– Итак? Что вы выяснили?
Клавдий шагнул вперед, открыл было рот, но не сумел произнести ни слова. Какое-то время он стоял истуканом, после чего вдруг начал дергаться и заикаться, издавая бессвязные звуки. Луций схватил его за плечо, чтобы угомонить, но корчи только усугубились. Молодой Пинарий впервые видел, чтобы недуг Клавдия проявился с такой силой.
Август недовольно хмыкнул и закатил глаза.
– Да поможет мне Юпитер! Тогда ты. Да, ты, Луций Пинарий! Говори!
Сердце у Луция тяжело бухнуло, в горле образовался ком. На секунду юноша испугался, что у него начнется такой же припадок. Затем ему удалось выровнять дыхание и выдавить:
– Мы… то есть Клавдий и я… считаем, что наше ознакомление с источниками и некоторыми прецедентами… имеющими отношение к молниям и… статуям… и этрусскому языку… как мы обнаружили в свитках…
– Клянусь Геркулесом, от тебя не больше толку, чем от моего внучатого племянника! Говори, что имеешь сказать!
Луция шатало от недосыпа, но он овладел собой:
– Итак, во времена Тарквиния, последнего царя, молния ударила в одну из его статуй и повредила только надпись, которая была начертана на латыни и по-этрусски; как ты сам видишь, Август, прецедент заслуживает упоминания. Пострадали цифра «Х» – в четырех местах – и этрусские слова «tinia», что означает «дни», и «huznatre» – «группа молодых людей». Никто не смог истолковать знамение, но его смысл открылся через сорок дней, когда сорок юных воинов буквально выгнали Тарквиния и его сыновей из города, положив конец монархии и установив республику. Стало ясно, что выбитые молнией четыре десятки означали число сорок, то есть и количество оставшихся дней правления Тарквиния, и количество воинов, которые его свергли. Есть и другой пример…
– Довольно древнего вздора! Ты испытываешь мое терпение, Луций Пинарий! Немедленно объясни знамение!
Луций набрал в грудь воздуха:
– По мнению Клавдия, «есар» – старое этрусское слово. Оно означает божество или божественный дух. А латинская «С» – буква, которую расплавила молния, – обозначает еще и сотню. Присутствие тела раба указало на кончину – малую смерть, предшествующую большой. Если взять все факты в совокупности и учесть соответствующие прецеденты, подробности которых позволь опустить, приходится заключить, что знамение двух ударов молний говорит следующее: тот, кого изображает статуя, через сто дней покинет мир смертных и присоединится к богам.
Все краски вдруг схлынули с лица императора, как вино из чаши. Оно приобрело выражение столь странное, а голос так истончился, что Луций едва не принял стоявшую перед ним тень за лемура, блуждающий дух уже почившего человека.
– Что ты говоришь, юноша? Ты хочешь сказать, мне осталось жить сто дней?
– На самом деле д-д-девяносто девять, – произнес Клавдий; он вдруг вновь обрел способность говорить, однако склонял голову и отводил взгляд. – Знак явился вчера, и н-н-необходимо вычесть… – Тут он резко поднял глаза, будто удивленный звуком собственного голоса, и не договорил.
Август долго молчал.
– Будет ли смерть легкой? – наконец спросил он.
– Знамение ничего не говорит о характере смерти, – ответил Луций.
Император медленно кивнул:
– Я всегда завидовал тем, кто умер легко. У греков есть для этого слово «эвтаназия» – «хорошая смерть». Только на нее я и надеюсь, на эвтаназию. Я готов смириться, что не мне выбирать время и место, это сделают за меня. Но я желаю умереть как можно спокойнее и без боли, не уронив достоинства. – Он отвернулся, расправил плечи и собрался с духом. – Как вы понимаете, сказанное нельзя повторять никому. Теперь ступайте. Оба свободны.
На выходе из покоев Луций оглянулся и увидел, что побледневший император взял сандалии правнука и смотрит на них с полными слез глазами.
Эфранора нигде не было видно. Юноши спустились без сопровождения.
– Он чуть ли не ждал подобного, – сказал Луций, полностью опустошенный.
– Возможно, и ждал. А то и хотел услышать.
– О чем ты, Клавдий? Ты думаешь, император обдумывает самоубийство? Или боится быть убитым? И к чему он говорил, что не ему выбирать место и время смерти? «Это сделают за меня», – сказал он. Кто? Боги?
Клавдий пожал плечами:
– Он с-старик, Луций. Мы с тобой и представить не можем все те ужасы, которые он и повидал, и совершил. Жизнь принесла ему много разочарований, особенно в последние годы. Столько смертей в семье, столько раздоров… – Он прерывисто вздохнул. – Вот, изволь…
По коридору навстречу им шла двоюродная бабка Клавдия – Ливия, по-прежнему грозная, несмотря на преклонный возраст и скромное одеяние. Жена Августа не красила волос, не прятала морщин и носила настолько простую столу, что ее одобрил бы даже не терпящий роскоши муж, но исходила от нее ощутимая аура гордой властности. С нею рядом, в столь же простой тунике, шел ее сын Тиберий, дядя Клавдия, – крепко сложенный мужчина средних лет с суровым лицом. По всеобщему мнению, Август намеревался объявить Тиберия преемником, хотя пасынок не состоял с ним в кровном родстве.
Клавдий и Луций посторонились, но Ливия с сыном, вместо того чтобы пройти мимо, остановились перед кузенами. Клавдий тяжело сглотнул и начал было представлять Луция, но его разобрало такое заикание, что Ливия жестом велела ему замолчать.
– Не трудись, внук мой, я знаю, кто с тобой: юный Луций Пинарий. – Смерив друзей взглядом, она вскинула бровь. – Занятно, что вы так и ходите в трабеях со вчерашнего дня. Собрались за ауспициями в столь ранний час? Или вовсе не ложились? Да, судя по вашему виду, верно последнее. Но чем вы занимались? Ума не приложу. Явно не отмечали, иначе от вас пахло бы вином.
Она вперилась взглядом в Луция, который точно язык проглотил, ведь император недвусмысленно приказал молчать о знамении.
Ливию, похоже, позабавило его смятение.
– Неужели тебе невдомек, что я дразню тебя, юноша? Для меня в этом доме нет тайн. Мне отлично известно, что ночью в статую мужа ударила молния, и не один раз, а дважды. С одной стороны, я поражена его решением доверить юнцам вроде вас толкование подобного знамения, но с другой – мне любопытно услышать ответ. Не скажете? И ладно, спрошу у него.
Луций глянул на Клавдия. Было ясно, что тот жил в страхе перед бабкой. Тиберия он явно боялся меньше, так как дерзнул коснуться лавровой веточки, прикрепленной к его тунике:
– Осталась с н-н-ночи, дядя? Гроза миновала, и лавр тебе больше не нужен. Но вряд ли такой безбожник боится молнии. – Клавдий повернулся к Луцию. – Дядя Тиберий не верит в богов и, соответственно, в откровения. Если б-богов нет, то незачем познавать их волю. Дядя Тиберий презирает авгурство. Он верует лишь в астрологию.
Тиберий мрачно посмотрел на Клавдия:
– Твоя правда, племянник. Звезды решают, когда человеку родиться и когда умереть, и они же определяют ход его жизни. Закономерность очевидна. Звездами управляет некий механизм невообразимой величины, а они, в свою очередь, повелевают нашими жалкими жизнями. Мы, смертные, многократно удалены от неведомой первосилы, оживляющей космос.
– Выходит, что звезды, – начал рассуждать Клавдий, – управляют человечеством примерно тем же манером, как баллиста задает траекторию снаряда или как шестерни и приводы водяного колеса определяют д-д-движение листа, упавшего в канал? И тогда мы, дядя Тиберий, суть всего лишь снаряды, несущиеся в пространстве, или листья, подхваченные потоком?
– Недурные метафоры, Клавдий, особенно для того, кто верует в молнию, – съязвил Тиберий и покачал головой. – Только глупец или ребенок поверит, что молния есть оружие, которым разит нас заоблачный злонамеренный великан. Молния – природный феномен, возникающий в точном соответствии с очень сложными законами, подобно движению звезд. Я признаю науку, Клавдий, а не суеверия.
Утомленная оборотом, который приняла беседа, Ливия вздохнула. Взяв сына за руку, она выказала желание уйти.
Скрипя зубами, Клавдий провожал их взглядом, пока они не скрылись за углом.
– Вот идет следующий император! – буркнул он.
– Он точно наследует Августу?
– Нельзя исключить, что старик п-п-передумает насчет Агриппы. В конце концов, он его единственный живой внук. И всего на два года старше нас с тобой – достаточно молод для долгого правления. Подозреваю, ссылка Агриппы была делом рук Ливии: те, кто стоит у нее на пути, имеют привычку либо умирать, либо исчезать. Сейчас остался только дядя Тиберий, а потому он и есть очевидный преемник. Наверное, оно и к лучшему. Сегодня самая весомая забота империи – кровоточащая рана на германской границе, а Тиберий – опытный полководец, пускай и безбожник. Боюсь, Луций, при новом императоре наши прорицательские способности сослужат нам не столь хорошую службу, как при нынешнем.
– Хорошую? Я ничего подобного не заметил! – озлился Луций, внезапно ощутив себя полностью выдохшимся от недосыпа и старания удовлетворить желания императора. Он понизил голос до шепота: – А вдруг наше предсказание получит огласку, но Август не умрет через сто дней? Я буду выглядеть глупцом!
– Через д-д-девяносто девять, вообще говоря…
– А если все-таки умрет…
– Ты будешь выглядеть мудрым не по годам.
– Или нас обвинят в его гибели. Что там гласит старая этрусская пословица? Горе пророкам!
– О нет, Луций, если император умрет, подозревать будут не нас. – Клавдий глянул в сторону, куда удалились Ливия и Тиберий. – Тебе есть смысл возобновить обучение, Луций. Успеешь познать астрологию за девяносто девять дней?
– Отец, пожалуй, нам следует помолиться на Палатине в храме Аполлона, – сказал Луций.
Старательные подсчеты показали, что с момента, когда в статую императора ударила молния, минуло ровно сто пять дней. Срок, отведенный императору по их с Клавдием предсказанию, наступил и истек, но достоверность пророчества пока не подтвердилась. Впрочем, Август покинул Рим, и с тех пор новости поступали не скорее, чем движется резвый конь, поэтому никто не знал, случилось что-нибудь с императором или нет.
Но последние вести, ради которых Луций с отцом ежедневно ходили на Форум, вселяли тревогу. Отправившись в Беневент и намереваясь часть пути сопровождать Тиберия, который собрался начать новые военные действия в Иллирии, Август занемог. Сообщали, что он восстанавливает силы на острове Капри, страдая от небольшого расстройства желудка. Сегодня Луций с отцом снова пришли на Форум, чтобы узнать новости о состоянии императорского здоровья.
– Помолиться нужно, – согласился отец. – Но почему в храме Аполлона?
– Потому что все началось именно там, в ту грозовую ночь. – Луций вспомнил сверхъестественное наитие, посетившее его перед самым приходом Эфранора.
– Да, но о чем будет наша молитва? – Отец понизил голос и огляделся. Они находились неподалеку от храма Весты на оживленном отрезке Священной дороги. Из круглого храма выходили весталки со своими помощницами, а невдалеке шествовала группа сенаторов в тогах; некоторые из них кивнули и приветственно окликнули Пинария-старшего. Отец и сын перешли в менее людное место у дальней стены храма Кастора.
– Итак, сынок, я спросил, о чем нам возносить молитвы. Уж всяко не о смерти императора, это будет изменой. Но если мы будем просить, чтобы император здравствовал вопреки знамению, то не восстанем ли тем самым против воли богов?
Луций в очередной раз пожалел, что поделился тайной с отцом. Пинарий-старший переживал о предсказании и его исходе даже больше самого Луция. И разве не подверг он отца опасности, открыв ему секрет вопреки недвусмысленному приказу императора? Однако Луций вряд ли вынес бы такое бремя в одиночку.
– Тогда давай забудем и о первом, и о втором, отец. Вознесем молитвы о благополучии Римского государства, – предложил юноша.
– Ты вылитый дед! – с сухой усмешкой ответил Пинарий-старший. – Старик был дока по части золотой середины. Конечно, ты прав. Мы пойдем в сенат и принесем жертву.
Они пересекли Форум, миновав внушительные здания, возведенные Августом для имперских чиновников. Прошли мимо украшенной носами вражеских кораблей древней оратор ской трибуны под названием Ростра, откуда великие ораторы республики пылко обращались к избирателям. Ныне ею пользовались редко.
Здание сената было сравнительно новым. Юлий Цезарь начал возводить его незадолго до гибели, а Август завершил строительство. По сравнению с соседними роскошными храмами сенат имел суровый, сугубо аскетичный вид.
– Я присутствовал на открытии этого здания, – сказал Пинарий-старший. – Еще мальчишкой, не успев облачиться во взрослую тогу. Я буквально вырос здесь, наблюдая за дебатами вместе с твоим дедом, делая пометки и передавая ему письма, задолго до того, как сам стал сенатором.
Поднявшись по лестнице, они вошли в сенат. Внутреннее убранство оказалось изысканнее наружного. Позолоченные перила и занавеси красного бархата делили огромное помещение на отсеки. Стены и полы были выложены полированным мрамором. Величественное пространство заливал свет из высоко расположенных окон. Сенат нынче не заседал, но его членов здесь было множество: они праздно беседовали или обсуж дали дела с секретарями. При автократии Августа сенат продолжал выполнять многочисленные бюрократические функции. Сохранение древнего института поддерживало юридическую фикцию: Рим будто оставался республикой, а император считался первым среди равных: не господин согражданам, но их верный слуга.
Луций с отцом приблизились к алтарю Победы. Сам алтарь был сделан из зеленого мрамора, украшенного изящной резьбой с изображением лавровых листьев. Позади возвышалась статуя богини Виктории, окруженная военными трофеями Августа. Их время от времени обновляли. Нынче среди них была выполненная в форме головы крокодила железная носовая часть захваченного в сражении при мысе Акций египетского боевого корабля. Присутствовали также украшения царицы Клеопатры, включая сердоликовое ожерелье и одну из ее высоких корон-атефов[9], изготовленную из слоновой кости и отделанную лазуритом и золотом.
Пинарий-старший приступил к ритуалу, который выполняли при входе все сенаторы. Он возжег на алтаре фимиам, капнул вина и прочел молитву: