– Я думаю, Луций… да, п-п-полагаю, что имею н-некоторое представление о происхождении вещицы. Надо бы предпринять кое-какие изыскания…
– Идемте же, друзья мои авгуры, – позвал поравнявшийся с ними отец Луция. – Мы почти пришли. – Он, как и его сын, ни разу не бывал в императорской резиденции и разрумянился от волнения.
Сперва они вошли во внутренний дворик, который оказался не пышнее, чем в любом доме умеренного достатка, разве что в центре были выставлены напоказ славные реликвии: на деревянном постаменте красовалось личное боевое оснащение императора – доспехи, меч, топор, шлем и щит.
– Смотри, как блестят! – шепнул Луций. – Как будто только что начистили!
– Полагаю, так и есть. Наверняка имеется раб, который ежедневно это делает, – ответил Клавдий.
Авгуры столпились во дворе в ожидании, когда откроются массивные бронзовые двери, и Луций взглянул на огромный лавровый венок, высеченный в мраморной притолоке.
– Подобного знака удостаивается солдат, спасший в бою товарища, – пояснил Клавдий, перехватив его взгляд. – Угадаешь, почему сенат проголосовал за награждение двоюродного деда столь грандиозным изображением лаврового венка?
– Наверное, ты сам скажешь.
– Он был присужден в честь его победы над Клеопатрой и моим родным дедом Марком Антонием, которого я, разумеется, не знал, ибо он пал от собственного меча за двадцать лет до м-м-моего рождения. Выиграв войну, Август, как ты сам понимаешь, спас от порабощения египетской царицей все гражданское население Рима и грядущие поколения; так он и заслужил соразмерно роскошный лавровый венок.
Из дома донесся лязг отодвигаемого засова, и огромные бронзовые двери начали медленно отворяться внутрь.
Луций отметил, что по бокам от прохода высятся два цветущих лавровых дерева. Сверкнула молния, двор дрогнул от громового раската, и он увидел, что некоторые авгуры отламывают веточки лавра и прячут под трабеи. Все знали, что молнии никогда не поражают лавровые деревья. Многие считали, что побеги в состоянии защитить и человека.
Дом императора, напрочь лишенный показной роскоши, выглядел на удивление просто. Колонны не мраморные, а из травертина. Полы – не мозаичные цветные, а выложенные незамысловатыми узорами из черно-белой плитки. Стены гладко выкрашены, а не расписаны поразительно реалистичными пейзажами, какие Луций порой видел в богатых домах – у тех же Ацилиев. Несколько трапезных выходили в центральный сад и были достаточно просторны, чтобы принять толпу гостей, однако обеденные ложа отличались скромностью, как и в доме Луция.
Пища тоже оказалась простой. Когда в первую перемену подали спаржу, лишь на минуту погруженную в кипяток, чтобы сварилась, но хрустела, разлегшийся рядом с Луцием Клавдий разломил побег надвое и съязвил:
– «Да побыстрее, чем ошпаривают спаржу», – все по вкусу двоюродного деда!
Луций впервые видел друга в столь приподнятом настроении.
– Я слегка удивлен скромности императорской резиденции, – признался он. – Даже у отца Ацилии дом побогаче. Неужели личные покои столь же аскетичны?
– Более того! Август спит на соломенном ложе, а стулья в доме все без спинок. «Хребет римлянина должен быть достаточно прочен, чтобы держаться прямо» – вот как он говорит. Он верит, что служит примером изначальных добродетелей – благопристойности и сдержанности. Того же ждет и от родных. Когда его внучка Юлилла построила себе слишком роскошный особняк, двоюродный дед приказал с-с-снести все здание. Не помню точно, до или после того, как сослал несчастную Юлиллу на тот остров в наказание за прелюбодейство. А потом, к-к-когда она родила дитя от любовника, Август распорядился оставить младенца на горном склоне умирать. – Клавдий положил в рот кусок спаржи, звучно прожевал и проглотил. – Он сослал и родную дочь, мать Юлиллы, опять-таки за скандальное поведение. А его единственный выживший внук, Агриппа, тоже не оправдал дедовых ожиданий и завершил свои дни на каком-то острове. Так что сам понимаешь, спартанская обстановка ничуть не притворство. Это истинное отражение духа моего двоюродного деда Октавиана Августа.
Во всех обеденных помещениях выделялось ложе для хозяина, который переходил через сад из залы в залу, почтив своим присутствием каждую группу гостей. Луцию пока залось, что император больше наблюдал, чем участвовал в пиршестве: он мало говорил и ничего не ел. Старик имел вид встревоженный и отсутствующий, вздрагивая при каждом раскате грома. Сад то и дело накрывало дождем, а порывы ветра раздували жаровни, зажженные с наступлением темноты. После заката не прошло даже часа, и ожидалось еще несколько перемен блюд, когда Август вышел на середину сада, чтобы его все видели, пожелал товарищам-авгурам доброй ночи и отбыл.
После ухода хозяина все заметно расслабились. Кое-кто осмелился употреблять вино неразбавленным, но никто не напился допьяна. С подачей последнего блюда – моркови в густом соусе гарум – гости начали расходиться, не забывая выразить почтение вновь посвященным. Последним стал отец Луция.
– Ты не идешь со мной, сынок?
– Клавдий пригласил меня прогуляться до храма Аполлона.
– В такую погоду?
– Святилище в двух шагах отсюда, а дождь перестал.
– Небеса могут разверзнуться в любой момент.
– Если буря усилится, Луций м-м-может переночевать в моих покоях, – предложил Клавдий.
– Вряд ли я смогу возразить против этого, – ответил Пинарий-старший, одновременно довольный и встревоженный тем, что сын станет желанным гостем в доме Августа.
Храм Аполлона, окруженный узорной колоннадой, непосредственно примыкал к императорской резиденции и находился на гребне Палатинского холма прямо над Большим цирком. Из всех построенных Августом зданий храм Аполлона был самым блистательным. Ночью, освещенный с колоннады мерцающим светом жаровен и чуть затянутый дымкой, он выглядел еще более впечатляюще. Блестящие стены были выстроены из цельных блоков белого «лунного» мрамора, а позолоченная солнечная колесница на крыше казалась сотканной из пламени. Доминантой площади перед входом служила мраморная статуя Аполлона, которая возвышалась над алтарем, окруженным четверкой бронзовых быков. В зыбком свете они казались почти живыми. Когда Луций поделился впечатлением с Клавдием, тот объяснил, что скульптурам уже сотни лет и это творения великого Мирона, прославившегося статуей дискобола, с которой сделано множество копий.
Поднявшись мимо колонн по ступеням, они подошли к двум массивным дверям, украшенным барельефами из слоновой кости. Под вспышками молний Луций завороженно всмотрелся в изобилующую массой деталей панель с изображением бегущей в ужасе толпы: молодые мужчины и женщины мечутся в разные стороны, охваченные безумной паникой; иных пронзают стрелы, а с небес их разят из луков божественные близнецы Аполлон и Артемида.
– Избиение детей Ниобы Фивской, – пояснил Клавдий. – Когда Ниоба похвасталась тем, что у нее больше отпрысков, чем у Латоны, дети богини оскорбились и перебили всех потомков Ниобы до единого. Аполлон истребил сыновей, Артемида – дочерей. Ниоба позволила себе спесь, гордыню, недопустимую для смертной, и дети поплатились за слова матери. Похоже, п-п-потомки могущественных смертных нередко расплачиваются за самое свое существование. – Клавдий впал в задумчивость, затем повернулся и указал литуусом на квадрат неба, ограниченный ближайшими колоннами. – Молнии вроде как приближаются. Посмотри, как разбушевались! Ты видел хоть раз подобное? Магистр говорит, что за долгие годы все молнии были описаны и каталогизированы, но тогда они, выходит, повторяются, как буквы и слова в языке. Однако я порой думаю, не уникальна ли каждая. Конечно, случись так на самом деле, в молниях вовсе не было бы смысла – во всяком случае, постижимого для людей.
С юго-запада на них надвигался кромешный мрак – темнее прочего неба и раздираемый молниями. Область тьмы уже была над Тибром, и ярость ее отражалась в бурлящей воде.
Луций гордился привилегией находиться подле друга, члена императорского дома, на пороге величайшего храма империи, но в то же время ощутил укол страха, ибо приближающаяся буря обещала быть свирепой, и ему стало не по себе от ужасных образов избиваемых детей Ниобы. Он пришел воздать почести Аполлону, но бог мог оказаться мстительным.
Клавдий, похоже, не разделял его тревог.
– Ты знаешь, что когда-то именно здесь находилась императорская резиденция? Однажды молния спалила ее дотла. Август заявил, что б-б-боги тем самым указали на сакральность места, подходящего только для святилища. Он заставил сенат выделить средства на постройку не только храма, но и новой резиденции по соседству. Храм, как видишь, великолепен, и все думали, что и дворец выйдет не хуже, но двоюродный дед сделал новый дом точным подобием старого, разве что чуть побольше и с пристройками для слуг. – Клавдий издал смешок.
– А где находился Август, когда ударила молния, – внутри?
– Да. И то была не первая его встреча с молнией. Он чуть не п-п-погиб от нее во время ночного перехода в Кантабрийскую кампанию после победы над моим дедом Антонием; молния задела его носилки и убила раба, шедшего впереди с факелом. Чудом спасшись, Август воздвиг храм Юпитера Громовержца – присмотрись, вон он там, на Капитолийском холме, выглядит весьма впечатляюще при свете молний. Двоюродный дед смертельно их боится с тех пор. Как же он ненавидит грозы! Я уверен, он именно поэтому ушел так рано: спешил укрыться под землей. Он не страшится никого и ничего на свете, но думает, что смерть все же м-м-может дотянуться до него с небес, как случилось с царем Ромулом. Вот почему он сегодня надел амулет. Он всегда надевает его в грозу.
– Амулет?
– Ты не заметил, Луций? На нем был амулет из тюленьей кожи, для оберега, как лавровые веточки у других.
– Из тюленьей кожи?
– Молния не поражает не только лавр, но и тюленя. Это научный факт, подтвержденный всеми авторитетами. Лично я предпочитаю лавр. – Юноша вынул из-за пазухи прутик.
– Пожалуй, надо было и мне запастись веткой, – заметил Луций.
Громы и молнии приближались. Гроза бушевала почти над головой друзей.
– Встань рядом со мной, авось моя ветка защитит и тебя. О лаврах у входа в императорский дом есть любопытная история. Вскоре после бракосочетания Ливии с Августом она ехала по сельской дороге, и вдруг на колени ей упала с небес белоснежная курица с веточкой лавра в клюве! Потомство курицы Ливия использовала для будущих гаданий, а веточку посадила, и от нее произошла священная роща, что находится на Тибре в имении императора, а также два дерева у входа в дом. Для триумфальных шествий Август надевал лавровые венки, сплетенные именно из их ветвей. Но я отвлекся…
– Это с тобой случается, – улыбнулся Луций и вздрогнул от оглушительного громового раската. Затем зашелестел дождь, который устремился к ним с Авентина.
– Ты же сам спросил про амулет из тюленьей кожи. И, к слову об амулетах, я снова з-з-задумался о твоем. Пожалуй, я догадываюсь, что за вещь…
Его речь прервала слепящая вспышка, за которой немедленно последовал чудовищный раскат грома. Молния ударила в Палатинский холм – куда-то очень близко от них.
– Не в дом ли императора? – встрепенулся Луций.
Они побежали в конец портика и присмотрелись к резиденции. Пожара не было. Хлынувший затем ливень скрыл все, что находилось за храмовой лестницей. Ветер швырял дождевые струи в портик, фронтон не спасал от потоков воды, и Клавдий отворил одну из высоких дверей. Друзья юркнули внутрь и прикрыли за собой створку.
Пахло фимиамом. В святилище высилась огромная статуя Аполлона, озаренная мерцающим светом настенных светильников. Из-за ночного ненастья Луцию это место показалось исполненным жуткого волшебства. Сам воздух был заряжен возбуждением. Взирая на фигуру бога, Луций ощутил, как встали дыбом волоски на шее, и сверхъестественным чутьем уверился, что скоро произойдет нечто очень важное.
Он оглянулся. Клавдий тем временем уселся у стены на мраморной скамье и уже успел задремать: он клевал носом, рот приоткрылся, на губе повисла нитка слюны. Поистине, увидь его кто – решил бы, что перед ним идиот. Несчастный Клавдий!
Странное чувство прошло. Луций сел рядом с Клавдием, прислушиваясь к его похрапыванию и дожидаясь, когда утихнет свирепая буря.
Тут массивная дверь поехала внутрь, и юноша вздрогнул. Неужели и он задремал – надолго ли? В храм вошел человек с факелом, одетый в тунику императорского слуги.
– Клавдий? Ты здесь, Клавдий?
Клавдий очнулся. Он схватил за руку Луция и стер с подбородка слюну:
– Что такое? Кто здесь?
– Эфранор. – То был один из самых доверенных вольноотпущенников императора. Его волосы еще оставались черными, но борода почти целиком поседела. – Я всюду тебя искал!
Слуга подошел и вручил Клавдию восковую табличку из тех, на которых пишут, стирают и пишут снова.
Клавдий уставился на пластину в свете факела. Корявым старческим почерком там была начертана диковатая фраза: «Приходи быстро, как спаржа». Слово «спаржа» зачеркнули, а выше нацарапали другое: «молния».
– Собственноручное письмо от двоюродного деда! – произнес откровенно удивленный Клавдий. – У него целое войско писцов, готовых строчить под диктовку денно и нощно. Зачем же самому? Откуда такая срочность? Как молния?
Луций вдруг ощутил себя лишним.
– Наверное, мне пора домой…
– Когда еще не стихла гроза? Нет-нет! Ты отправишься со мной.
– Уверен?
– Император же не запрещал тебе приходить. Идем же, кузен, – быстро, как спаржа! Веди нас, Эфранор.
Секомые дождем, они последовали за слугой обратно к дому, мимо трапезных и сада, где лило как из ведра, и дальше, через многие двери и лабиринт коридоров. Наконец они достигли узкого проема, который вел к уходящим вниз ступеням.
– Я останусь здесь, – сказал Эфранор. – Вы найдете его у подножия.
Клавдий начал спускаться по длинной и крутой спиральной лестнице, Луций последовал за ним. В итоге они прибыли в подземное помещение, освещенное лампами. Луций сразу заметил, что стены и потолок украшены мозаикой – тысячами крохотных плиток, которые поблескивали и переливались. Среди образов он различил царя Ромула с длинной бородой и в железной короне. На другом изображении безошибочно узнавались Ромул и его брат Рем, плывущие в корзине по Тибру. Третья картина представляла вознесение Ромула на небо в луче света, посланном Юпитером. Было и много прочих панно, иллюстрирующих истории из жизни основателя города.
– А он здесь зачем?
Повернувшись, Луций увидел Августа как никогда близко. До чего ужасные у него зубы – желтые и крошащиеся; и сколь мал он в домашней обуви, надетой вместо обычных башмаков на толстой подошве, благодаря которым император казался выше! Луций велел самому себе проявить хоть толику благоговения, но Октавий Август разочаровывал. Говорили, что в молодости белокурый Октавий слыл прекраснейшим юношей в Риме – настолько пригожим, что Юлий Цезарь, приходившийся ему дядей, взял его в любовники (такой ходил слух), а впоследствии отрок Октавий, возмужав и став Августом, приобрел власть, перед которой склонялись целые народы. Однако сейчас Луций видел лишь старичка с гнилыми зубами, всклокоченными соломенными волосами, пучками волос в ноздрях и кустистыми бровями, сходящимися над переносицей.
Очутившись лицом к лицу с властелином мира, Луций вспомнил свое предчувствие в храме Аполлона и вновь ощутил странную уверенность, что вот-вот произойдет нечто крайне важное.
– Отослать его, дедушка? – спросил Клавдий.
Август взирал на Луция так долго и сурово, что уверенность юноши начала улетучиваться. Наконец старик заговорил:
– Нет. Юный Луций Пинарий может остаться. Ведь он отныне авгур? А его предки были среди первых римских авгуров. Пинарий находился рядом с Ромулом, когда тот получил ауспицию, а до того Пинарии служили хранителями первого народного святилища – Великого алтаря Геркулеса. Государство утвердило должность более трехсот лет назад; и возможно, мне следует вернуть Великий алтарь в наследственное владение Пинариев. Восстановление древних традиций угодно богам. И в конце концов, мальчик – наш кровный родственник. Быть может, Луций Пинарий, сами боги привели тебя нынче сюда.
Луций отвел глаза, смущенный пристальным взором императора, и уставился вверх, на мозаику.
– Как ты, без сомнения, сознаешь, перед тобой картины из жизни Ромула, – объяснил Август. – Покои, где мы находимся, – Луперкаль, священная пещера, в которой были вскормлены волчицей найденыши-близнецы Ромул и Рем. Я лично открыл ее, когда закладывался фундамент, и приказал украсить, как подобает святилищу.
– Изысканные мозаики, – похвалил Луций.
– Так и есть. Вон там, как видишь, близнецы сосут волчицу, а там брат спасает Рема, убивая царя Амулия[6] и лишая его железной короны. А вон явление стервятников и Ромул, прокладывающий борозду, дабы обозначить городскую границу. А здесь первое триумфальное шествие и вознесение царя на грозовые небеса.
Луций кивнул. Он кое-что вспомнил: Клавдий однажды обмолвился, что император подумывал взять имя Ромул вместо Августа, но в конце концов отверг его как несчастливое, ибо Ромул все же убил своего брата сам, как считали некоторые историки, пал жертвой заговора сенаторов, хотя предание гласило, будто боги живым вознесли его на Олимп.
– Конечно, нельзя воспринимать легенды слишком буквально, – вставил свое слово Клавдий, указав на волчицу-кормилицу. – Мой наставник Тит Ливий говорит, что наши предки обозначали волчиц и шлюх одним и тем же словом – «лупа». Ливий предполагает, что близнецов вскормила не дикая бестия, а обычная куртизанка.
– Не будь нечестивцем, племянник! – рявкнул Август и собирался продолжить, но грот вздрогнул от мощного громового раската. Император спешно схватился за амулет из тюленьей кожи, висевший у него на шейной цепочке. – Земля сотрясается даже здесь, на такой глубине! – прошептал он. – Слыханное ли дело, чтобы молния поразила дом дважды в течение одной ночи? – Промелькнувшее в его слезящихся глазах выражение Луций не мог истолковать иначе как страх.
– Зачем ты п-п-призвал нас, дедушка? – тихо спросил Клавдий.
– Сейчас покажу, хотя прежде нам придется покинуть Луперкаль. – Август нахмурился, затем взял себя в руки и начал медленно подниматься по лестнице.
Эфранор ждал наверху. По приказу императора вольноотпущенник принес каждому по факелу.
– Увидев знамение, Клавдий, ты поймешь, почему больше никто не должен о нем знать. Никто! – Август повернулся к Луцию. – Уяснил ли и ты, юноша? Любое знамение, касающееся моей особы, есть государственная тайна и не подлежит огласке. Легко представить, как воспользуются им мои недруги. Разглашение же тайны есть преступление, карающееся смертью.
Он вывел их во двор. Подстриженные живые изгороди и мощеные дорожки блестели от влаги. Дождь кончился, и опустился легкий туман. Главным украшением двора являлась бронзовая статуя самого императора, раскрашенная так, что выглядела изображением живого человека. «Да был ли он когда-нибудь таким?» – задался вопросом Луций, глядя на молодого, беспечного и самоуверенного красавца-воина, который едва ли напоминал трясущегося старца, находившегося рядом.
Когда они подошли ближе, свет факела Луция выхватил нечто на земле у дальнего края постамента. Это был труп юноши, обугленные лохмотья туники выдавали в нем императорского раба.
– Смотрите! – воскликнул Август. – Тело до сих пор дымится! Он тлеет изнутри, как угли в жаровне.
Клавдий сжал губы.
– Этот раб… он б-б-был убит первой молнией – той, что ударила, когда мы с Луцием находились в храме Аполлона?
– Да. Молния ударила в статую. Должно быть, раб стоял слишком близко. Посмотри, как пострадало изваяние: краска местами выгорела, слоновая кость – глазные белки – потемнела до черноты! – Август судорожно вздохнул. – И клянусь Геркулесом, статую вторично поразило другой молнией – той самой, которую мы прочувствовали в Луперкале! Невероятно…
– Невозможно! – возразил Клавдий. – Все знатоки сходят ся во мнении, что молния н-н-никогда не бьет дважды в одно и то же место! Это неслыханное событие.
– И тем не менее я прав. Бронзовая табличка на постаменте сперва осталась нетронутой – клянусь Юпитером, так и было! – а сейчас посмотри: буквы «С» не хватает, ее просто нет! – Август с усилием глотнул. Лицо его стало пепельно-серым.
Присмотревшись, Луций увидел, что повреждение в точности соответствует описанию императора. Первая буква, расплавившись, почти бесследно исчезла с бронзовой таблички, где до этого красовалась рельефная латинская надпись: «CAESAR».
– Что скажешь, Клавдий? – спросил император. – Такие природные выверты всегда служат знамениями богов. От тебя мало толку в прочих занятиях, но ты постоянно торчишь в биб лиотеке и должен знать все об этом.
Клавдий дотронулся до бронзовой таблички и отдернул пальцы.
– Горячо! – выдохнул он. Затем уставился на табличку и прошептал: – Aesar – есар.
– Что ты такое говоришь?
Клавдий пожал плечами:
– Я просто прочел оставшееся слово, без буквы «С».
– Но слова «есар» нет!