Логово змея

– Да никто и не говорит, – разочарованно пробормотал Глеб. Слабая надежда увязаться вместе с молодоженами в центр цивилизации завяла, не родившись. – Что, и шаман плясать будет?

– А как же! Разве можно такое дело без Сихэрче!

– Что-то я вас не понимаю, – не удержался Глеб от иронии. – С одной стороны, вы все вроде православными себя называете, с другой – без шамана шагу не ступите.

– Очень просто понять, – снисходительно ответил Иван. – Иисус Христос за душу отвечает, так? А ульгени[2] за все остальное: за здоровье, за погоду, за землю и воду, за животных. У одного Бога за всем глядеть глаз не хватит, разве не верно? Ульгени за всем смотрят и Бай-Ульгеню докладывают. Поэтому отец Акинфий с Богом говорит, а Сихэрче – с Бай-Ульгенем.

– А Бай-Ульгень непосредственно Богу отчитывается, да? – пожелал уточнить Глеб. – Или как?

– Когда надо, то все отчитываются, – несколько туманно изрек Иван и поспешил переменить тему: – Утром Анна заходила, про тебя спрашивала. Что-то часто она ходить стала, а, Глеб? Понравился ты ей, наверное, как думаешь?

Анна – смуглая, ладная, белозубая, была вдовой промысловика, сгинувшего без вести в тайге за год или два до появления Глеба в поселке. Глеб и сам чувствовал повышенное внимание с ее стороны к собственной персоне, но шутки Ивана на эту тему его несколько смущали.

– Анна – хорошая женщина, – произнес он сдержанно и максимально нейтрально.

– А то женись на ней, Йока, – продолжал рассуждать Иван, хитро посверкивая глазами. – Тоже свадьбу сыграем.

– Что-то ты сегодня такой веселый, Иван! – с досадой сказал Глеб.

– Потому что праздник! Ладно, не обижайся, шучу…

Они закончили конопатить и смолить лодку к обеду, потом долго отмывались в загодя растопленной женой Ивана баньке и, наконец, распаренные и довольные, неторопливо отправились к двору Чевалковых, уже полного ожидающих начала торжества гостей.

Село Тангуш насчитывало около шести десятков домов. Люди, которые жили здесь с незапамятных времен, называли себя теленгерами. Это была крохотная алтайская народность, о существовании которой Глеб до сей поры никогда не слышал. Разговаривали они как по-русски, так и на своем наречии, сильно напоминающем татарский язык. Впрочем, по-своему говорили меньше, в основном старики, хотя младшие поколения родной язык тоже понимали. Располагалось село в излучине реки, холодной и быстрой, как все сибирские реки. Те, кто основал когда-то этот поселок, выбрали место на редкость удачно. От господствующих зимой холодных северо-западных ветров его защищала высокая каменная гряда, образующая один из берегов излучины, а влага стремительной чистой воды со стороны другого, более низкого берега отгоняла комаров и гнуса, удерживая бесчисленные стаи кровососущих тварей на границе леса. Лес начинался в полутора километрах от околицы через заливной луг, с травами по пояс, который использовался всеми селянами как общественный выпас. К селу не вели никакие дороги или просеки. И летом, и зимой сообщение с другими очагами человеческой жизни осуществлялось только по реке – по воде или по льду. В селе не было даже постоянного снабжения электричеством: дома освещались лишь по вечерам, с шести до двенадцати, когда запускался работающий на солярке электрогенератор. Зато было телевидение и даже видеомагнитофоны – почти в каждом доме, хотя смотрели их нечасто.

За все время пребывание в Тангуше Глеб ни разу не видел здесь никаких гостей из большого мира. Иван рассказал, что за необходимыми товарами – горючим, оружейными припасами, сахаром, мукой и солью и прочим – селяне отправлялись по реке дважды в год, весной и в начале зимы невесть в какую даль к фактории. Туда в это время приходила плоскодонная самоходная баржа из областного центра с товаром, приезжали государственные и частные скупщики меха, элеутерококка и других даров природы, добытых аборигенами. В остальном же жители села полностью обеспечивали себя самостоятельно – на то были огороды и домашняя живность. К тому же тайга кормила щедро. В областной центр Андалинск, до которого от фактории на пароходе нужно было плыть еще почти целый день, вообще мало кто из селян добирался.

Несколько лет назад тангушцы осенью отправляли своих детей на всю зиму в школу-интернат, однако с наступлением новых времен, когда на отопление школы и питание детей власти окончательно перестали выделять деньги, практика эта прекратилась. Обучением детей на общественных началах занимались местный священник отец Акинфий и жена одного из селян, работавшая прежде бухгалтером в районе.

Областные и районные власти о селе Тангуш не то чтобы совсем позабыли, но вниманием не баловали, на что селяне ничуть не обижались. Не появлялся здесь ни участковый милиционер, ни налоговый инспектор, никакое иное официальное лицо. Да и что бы они тут делали? Преступлений в Тангуше (по крайней мере таких, о которых слышали за его пределами) не совершалось десятилетиями, доходов аборигенов сосчитать не удалось бы никому. Правда, три года назад во время выборов прилетела на вертолете целая команда, но событие это было позабыто селянами сразу после того, как кончилась привезенная агитаторами даровая водка и свежий хлеб. К слову сказать, городской хлеб тангушцам не понравился: спокон веку они предпочитали свой, домашний.

Была в Тангуше и связь с большим миром – старенькая рация в единственном общественном доме, служившем офисом бессменному старосте-паштыку – крепкому старику Турыеву и одновременно школой в зимний период. Хотя, как понял Глеб, связью этой пользовались тоже не слишком часто.

Вот и все в основном, что он успел узнать о селе и селянах за полтора месяца с того дня, когда неожиданный и резкий поворот судьбы забросил его в эти забытые Богом и властью места.

Сорок дней назад Иван нашел на берегу реки Глеба, лежащим без памяти, и привез в село. Что произошло предшествующим грозовым днем, Глеб объяснял весьма приблизительно. Скорее всего, его лодка натолкнулась в кромешной темноте бури на скалу, его выбросило за борт, он ударился головой о камень и в полубессознательном состоянии сумел каким-то образом доплыть до отмели, где сознание покинуло его окончательно. Иван привез его так и не пришедшим в себя, в бреду, с сильнейшим воспалением легких, балансирующим на тонкой грани жизни и смерти. Очнулся Глеб лишь через две недели, успев за это время получить у жителей села прозвище Йока – спящий. Он был здесь чужаком, но приняли его на удивление дружелюбно. Порой Глеба слегка смущало радушие, с которым относились к нему совершенно незнакомые прежде люди. Существовало, правда, одно исключение. Не раз и не два Глеб встречал напряженный и хмурый взгляд Акима Донгарова – невысокого, крепкого охотника лет сорока. Глеб спросил как-то Ивана о причинах неприязни, но тот лишь беззаботно махнул рукой: мол, не бери в голову. Впрочем, Глеб и сам догадывался, что отношение Акима к нему как-то связано с Анной…

По всей видимости, более всего он должен был благодарить за исцеление местного шамана Сихэрче, не отходившего, по словам Ивана, от его постели в течение многих ночей. Сихэрче вовсе не был первобытным шаманом и отнюдь не отвергал достижений современной медицины. К тому же Сихэрче имел образование фельдшера. Он исправно потчевал Глеба антибиотиками, дополняя курс лечения отварами трав, медвежьим жиром, всевозможными растираниями и паровыми банями. Так или иначе, духи подземного мира постепенно сняли свои притязания на тело и душу больного. Глеб начал медленно поправляться.

* * *

Наряды молодых выглядели потрясающе. Ыльчин был одет в ярко-зеленый халат-сырмал и туго подпоясан многоцветным тканым поясом. Длинное атласное платье Галины имело нежно-голубой цвет, на плечи накинут малиновый легкий кафтан. Они стояли посреди двора с торжественно-серьезными лицами, держась за руки, а вокруг них, ритмично ударяя колотушкой в бубен, медленными мягкими шагами кружил Сихэрче.

– Дуп! Дуп! – глухо звучал бубен.

– У-м-м-м! Хум-м-ма-а, – выговаривал Сихэрче низким голосом в такт ударам.

Постепенно его движения ускорялись, удары зазвучали чаще, Сихэрче то поднимал бубен высоко к небу, то, наклоняясь, опускал к самой земле, совершая быстрые обороты вокруг собственной оси, Глеб обнаружил, что, как и большинство присутствующих, неосознанно покачивается в ритме шаманского танца.

– Дуп! Дуп! Дуп!

– У-м-м-м! Хум-м-ма-а! У-м-м-м!

Бубен бил все быстрее, полы халата Сихэрче стремительно летали из стороны в сторону, голос звучал громче, выше и вдруг, на какой-то неожиданной вибрирующей ноте все разом смолкло. Сихэрче застыл на месте с широко разведенными руками, постоял секунду – и тут же пошел в сторону, утирая вспотевшее лицо сорванной с головы шапкой. Камлание закончилось, но аплодисментов не последовало – не танец это был вовсе. Гости деловито зашумели и принялись усаживаться за стол.

Сочетание двух религий не мешало селянам хорошо выпить при случае, хотя, насколько сумел понять Глеб, пьяниц в Тангуше не было ни одного. Пили тут самогон и спирт, настоянные на таежных травах и разведенные брусничным соком. На столе стояли огромные блюда с кусками вареной баранины и конины, жареной рыбой, рассыпчатым картофелем, свежими овощами, черемшой и солениями. Усевшись, Глеб обнаружил, что слева от него занял место Иван, а справа – Анна. Хорошенькая вдова сидела, выпрямив спину, и строго смотрела прямо перед собой, будто бы и не замечала Глеба.

Подняли первый тост за молодых, Глеб чокнулся с окружающими и опрокинул в себя большую рюмку остро пахнущего жгучего напитка. Потом был второй тост и третий… Спиртное подействовало на него очень быстро – то ли с усталости, то ли после бани, а может, просто потому, что Глеб действительно был еще слаб. Разговоры вокруг вмиг слились в общий гул, лица соседей по столу слегка смазались. Глеб и сам что-то говорил Анне, наклоняясь к ее уху, и она отвечала, поворачивая к нему свое лицо, на котором выражение строгой неприступности иногда сменялось быстрой улыбкой.

– Ну что, остаешься, Йока? – весело хлопнул его по плечу Иван.

– Я бы хотел, – совершенно искренне ответил Глеб. – Да только мне ехать надо. Пора уже. Слушай, Иван, отвези меня завтра, а?

– Завтра никак не могу, – помотал Иван головой. – Завтра дел много будет и послезавтра тоже. Куда тебе торопиться? Живи в свое удовольствие. Лучше завтра рыбу пойдем в омутах брать.

– Мне ехать надо, Иван, – пьяновато уговаривал Глеб.

– Сихэрче сказал: рано еще, – сказал Иван, как отрезал, и Глеб обиделся.

– Да кто он такой, твой Сихэрче? Почему он тут меня держит. Вот сейчас пойду и все ему скажу. – Он решительно стряхнул с плеча руку пытавшегося удержать его Ивана и выбрался из-за стола.

Сихэрче сидел в дальнем конце. Меланхолично работая челюстями, он удостоил Глеба короткого взгляда и вновь полностью углубился в процесс поглощения пищи. Внешность у Сихэрче была весьма запоминающаяся. К лысому, правильной формы черепу плотно прижимались уши, чуть вытянутые в верхней части, словно у дикого животного. Глаза хотя и имели характерный для местных жителей монголоидный разрез и эпикантус, но были необычайно большими. Сихэрче был худ и длиннорук, что отнюдь не создавало впечатления неправильности или непропорциональности сложения, напротив. Тело его словно просто было создано по другим законам, отличным от привычных человеку, но находящимся в полной гармонии с природой. Движения Сихэрче были легки, точны и стремительны. Если бы Глеб бы кинорежиссером, он бы непременно пригласил Сихэрче постоянным исполнителем ролей инопланетян.

– Здравствуй, Сихэрче, – сказал Глеб, плюхаясь на соседний стул. – Извини, если помешал.

– Ты мне не мешаешь, как можно?! – возразил Сихэрче. – Какая, однако, вкусная сегодня баранина. Галина сама готовила. Повезло все же Ыльчину!

– Хотел с тобой поговорить, Сихэрче. Я тут уже два месяца. Загостился, как говорится… Пора бы и домой возвращаться. Ты бы мне не мог помочь?

– Почему я? – удивился Сихэрче. – У меня и лодки-то нет. Попроси Ивана, или Ыльчина, или пусть староста наш кому-нибудь прикажет тебя отвезти. Только эта дорога длинная.

– Ты со мной шутишь, Сихэрче. – Глеб хитро прищурился и погрозил пальцем. – Иван говорит: Сихэрче не велит везти, пока не поправится. И Ыльчин то же самое скажет, и паштык тоже. Они здесь все тебя слушают.

– Правильно Иван говорит, – кивнул Сихэрче. – Тебе еще долго нужно поправляться. Сильная у тебя была болезнь, очень сильная!

– Так сколько же можно! – заволновался Глеб. – Еще месяц – и зима начнется. Что же мне тут до следующей весны сидеть? Нет уж, я дома долечиваться стану.

– Послушай меня, Йока. – Сихэрче ласково коснулся его локтя. – Поверь, я знаю, как для тебя лучше. Не торопись, не нужно. Что такое год, если речь идет обо всей жизни?

– Но я все же взрослый человек. – Глеб потихоньку начинал злиться. – Я могу сам своей жизнью распорядиться или нет?

– Конечно, можешь, – немедленно согласился Сихэрче. – Но, если ты распорядишься ею неправильно, я буду очень жалеть. Вся деревня будет сильно жалеть. К тебе тут привыкли, тебя все полюбили. И Иван, и Анна…

– При чем тут Анна? – пробормотал Глеб, слегка сбитый с толку. – Ты пойми, Сихэрче, мне возвращаться нужно, потому что у меня дома важные дела. Очень важные!

– Понимаю, – с готовностью наклонил тот голову. – Но ты меня еще раз послушай. Сейчас тебе скажу очень важное для тебя. Не хотел раньше говорить, а теперь вижу – придется…

К их концу стола нетвердой походкой приблизился кто-то из селян в намерении присесть, но Сихэрче взглянул на него недолгим взглядом, и человек тут же отошел.

– Пока ты лежал без сознания, к нам милиция приезжала, – сказал Сихэрче, понизив голос. – Вверху по реке нашли двоих мертвых.

– Что? – Глеб напрягся. – Мертвых? Кто, кто эти люди?

– Их вода на камни выбросила, – продолжал Сихэрче, – почти там же, где и тебя Иван нашел. Оба одеты как геологи, но без документов.

– Не может быть… – пробормотал Глеб. – Что с ними случилось?

– Милиция спрашивала: не видали ли мы чужих людей? – Сихэрче оставил его вопрос без ответа. – Мы все сказали: никого не видели, никто к нам не приходил.

– Почему так сказали? – спросил Глеб.

– Потому что никто из нас в чужую жизнь не хочет вмешиваться. Кто ты, зачем здесь – мы тогда ничего не знали, да и сейчас не спрашиваем. Разве не так? И про тех двоих тоже…

– Да я же ничего не скрывал, Сихэрче, – взволнованно сказал Глеб. – Я же тебе все рассказывал. Я своих спутников потерял за несколько дней до того, как эта гроза случилась. Но если это действительно они, мне тем более нужно ехать! Как можно скорее!

– Неправильно рассуждаешь, – покачал головой Сихэрче. – Если те мертвые – твои спутники, тебе как раз лучше здесь пожить подольше. Они не утонули, нет. Их из карабина убили.

– Из карабина? – ошеломленно переспросил Глеб. – Кто? Зачем? Нет, не может быть! Это не они!

– Не знаю, может, и не они, – согласился Сихэрче. – Но только в тайге в последнее время много недобрых людей ходит.

– Постой! – внезапная мысль заставила Глеба вздрогнуть. – Неужели ты думаешь, что я мог?..

– А я тебя не спрашиваю. Ты что помнишь рассказал и что хотел – рассказал. Только вот милиция у нас на выводы скорая. И мимо милиции ты никак не пройдешь. Тайга большая, а все друг друга знают, чужой незамеченным до большого города не доберется.

– Но я же… – попытался спорить Глеб, но в этот момент к ним подошла Анна.

– Пойдем танцевать, Глеб, – с улыбкой сказал она.

– Да я ваши танцы танцевать не умею…

– Иди, Йока, – поощрительно произнес Сихэрче. – Анна тебя научит.

Глеб махнул рукой и решительно поднялся.

– А, ладно! Пойдем!

Перед тем как войти в круг танцующих, оглянулся. Сихэрче неподвижно смотрел ему вслед. В его больших, выпуклых глазах, будто лемурьих издали, поблескивал отсвет фонарей.

* * *

Замыслы всех великих дел – добрых или злых, как правило возникают отнюдь не за рабочим столом и не в служебное время. Почему? Кто знает! Может, потому что возникновению этих замыслов должно предшествовать некое состояние раскрепощенности духа? Ощущение полной свободы разума (и совести) от чего бы то ни было?

У Радзина подобные озарения происходили на даче. Неважно – собственной или приятелей, главное, чтобы там было тихо, покойно, уютно. И обязательно в полностью устраивающей его комфортной компании. Семья для этого не годилась. Радзину непременно нужно было окружение, внимающее его словам. Собеседники должны были с ним немного спорить, чтобы Радзин мог уловить слабые стороны свежей идеи и тут же, на ходу, доработать. Но спорить совсем чуть-чуть – излишний азарт всегда уводил в сторону от главного.

Так было и в тот самый день. И хотя формально эта идея впервые возникла не у Радзина, а в мозгу хозяина дачи, Радзин считал, что по праву делит авторство, потому что понял ее смысл мгновенно, гораздо лучше хозяина, ухватил, развил, доработал, довел до такой степени совершенства, которая хозяину дачи была попросту недоступна.

Идея родилась очень своевременно. Не то чтобы финансовое положение корпорации Радзина было уж очень тяжелым – нет! Еще оставались некоторые резервы, незадействованные возможности… Но оно было непростым и неустойчивым. Впрочем, как и все в государстве. Ничтожная гирька на любую из чаш весов фортуны могла поднять Радзина в небесные выси или, напротив, бросить в омут неудачи. Конечно, Радзин не пропадет, он не превратится в нищего научного сотрудника, каким был в начале своей стремительной карьеры. В конце концов, у него завелось немало друзей. Но того, что имеет сейчас, вновь уже не достигнет. Вокруг развелось немало молодых хищников, только и ждущих, чтобы отхватить свой кусок и добить оступившегося собрата.

Они сидели в креслах на лужайке перед небольшим круглым бассейном. Середина апреля, день был удивительно теплым, солнечным и безветренным, хотя из почек только-только проклюнулась свежая зелень. Хозяин дачи пил «драй мартини» – водка и мартини, пятьдесят на пятьдесят. Радзин предпочитал разбавлять водку апельсиновым соком в пропорции один к двум.

– Забавный человечек у меня был на неделе, – сказал вдруг хозяин. – Мелкий жулик, но с большими амбициями.

– Ровно девяносто девять процентов из тех, кто приходит ко мне, относятся к той же категории, – меланхолично отозвался Радзин. – Время сейчас такое.

– Этот не совсем такой, – возразил хозяин. – Фантазия, знаешь, у него неплохо работает.

– Ну и черт с ним, – сказал Радзин.

Спорить ему не хотелось.

– Да нет, ты послушай, – отчего-то увлекся хозяин. – Притащил мне какие-то пыльные бумаги, которые выудил из архива Мингеологии. Отчет геологической партии десятилетней давности. Кажется, их готовились выкинуть в помойку. Якобы в окрестностях Андалинска десять лет назад обнаружили потрясающе богатое месторождение.

– Где это? – спросил Радзин, просто чтобы поддержать беседу.

– Где-то в Саянах… я не знаю. В общем, по его словам, геологи нашли там залежи сысертскита и этот факт намеренно скрыли, а потом и вовсе забыли. Так вот этот человечек предлагал немедленно образовать государственную компанию по разработке месторождения. А его самого назначить генеральным директором. Представляешь?

– Что такое этот сысертскит, – с трудом повторил слово Радзин.

– Минерал. Стратегическое сырье. Редкоземельные элементы. Но дело не в этом… – Хозяин потянулся и долил себе немного в стакан. – Все это ерунда, я проверил. Либо ошибка, либо преднамеренная туфта. Года через два там повторно брали пробы – пусто. Что-то там нашли, но совсем не то и не в том количестве. Даже документов не сохранилось – в министерстве тогда реорганизация началась.

– Как же ты узнал?

– Нашелся один человек, который помнил.

– А документов, значит, не сохранилось? – задумчиво спросил Радзин. – Ну а тот, первый отчет?

– Где-то у меня валяется. Да зачем он тебе?

– Просто посмотреть…

В этот момент жена хозяина позвала их к столу, и больше о геологии они в тот день не разговаривали. Но какой-то участок мозга Радзина, вцепившись в услышанное, продолжал обрабатывать информацию, и к концу дня, когда Радзин неторопливо возвращался по вечернему шоссе домой, в голове его созрел – нет, пока что не план, – но некие его предварительные очертания.

В следующий раз они встретились уже через два дня. Для встречи Радзин избрал какой-то несущественный предлог и, быстро покончив с ним, перешел к тому, что считал главным.

– Я все время думаю о том нашем разговоре, Алексей, – сказал он.

– О чем ты?

– Насчет этого месторождения…

Алексею понадобилась целая минута, чтобы вспомнить.

– Так никакого месторождения нет, – рассмеялся он.

– Я в этом не так уверен, – мягко проговорил Радзин и принялся неторопливо излагать свою идею.

Алексей вначале скептически улыбался, потом улыбка исчезла с его губ, а в конце концов на лице появилось весьма недовольное выражение.