Помоги проекту - поделись книгой:
Руки Орлака
Морис Ренар. Руки Орлака
Maurice Renard
LES MAINS D’ORLAC; LUI? HISTOIRE D’UN MYSTÈRE; LES ENQUÊTES DU COMMISSAIRE JÉRÔME
© Л. С. Самуйлов, перевод, 2024
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Азбука®
Руки Орлака
Введение
Название этой истории пробудит в памяти читателя множество воспоминаний, пусть даже фамилия, которая в ней фигурирует, и является вымышленной.
Если бы фамилия эта была настоящей, она бы напомнила и об артисте, некогда блеснувшем, словно падающая звезда, и о преступной афере, о которой газеты как-то робко и загадочно упомянули, а затем будто сговорились хранить весьма странное молчание.
Словно субмарина, которая плывет под водой, оставив на виду один лишь перископ, эта авантюра прошлась над поверхностью столетия лишь крошечным своим кончиком, который сам по себе кажется нелепым.
Имевший счастье знать ее от начала до конца, удивленный ее необычным и в то же время реальным характером, очарованный двойственной ее природой — хотя мне и не слишком понятно, что в ней следует предпочесть: чудеса или правду, фантастику или ее объяснение, — я уступил желанию описать ее во всех деталях, пусть я и не профессиональный литератор.
Если бы я мог вручить читателю свою визитную карточку, он бы узнал, что меня зовут Гастон Бретёй, живу я в Париже и работаю судебным репортером.
Вихрь этих событий подхватил меня на своем пути лишь по величайшей из случайностей, и менее чем за три минуты меня перенесло от беззаботности к изумлению: я оказался перед самым необычайным трупом, какой когда-либо доводилось видеть смертному.
Эта невероятная история развивалась уже довольно давно, когда я был призван занять среди главных ее персонажей скромное место внимательного статиста, так что о том, как все началось, мне рассказала госпожа Орла́к. Это обстоятельство следует отметить, так как оно объяснит, почему в первых главах главная роль отводится госпоже Орлак и как так вышло, что все повествование будто бы отражается в зеркале ее души, ума и сердца.
Вероятно, я бы избежал этого, будь рассказчиком я сам; возможно, я бы даже начал рассказ с середины, если и не с эпилога, как это делают наши самые опытные романисты, чтобы сразу же нанести решающий удар, но мне не захотелось разрушать неслыханное крещендо страха и любопытства, которое придает «Рукам Орлака» удивительный накал.
И потом, начало здесь тоже отнюдь не банальное.
Часть первая. Знаки
Глава 1. Монжеронская катастрофа
Для госпожи Орлак эта история началась 16 декабря, в 23 часа 10 минут.
Именно в тот момент по вокзалу компании PLM[1] мчался служащий в белой фуражке.
Выскочив из кабинета, он несся к платформам, от которых отправлялись поезда, и кричал на бегу:
— Задержите сорок девятый!
Тогда-то дурные предчувствия госпожи Орлак и переросли в тревогу. Она сразу же поняла, что недомогание, которое она испытывала на протяжении всего дня, именно этим и было вызвано: дурными предчувствиями — ведь им свойственно открывать свою настоящую сущность лишь после того, как они улетучатся, когда факты, пришедшие им на смену, подтвердят человеку, что у него были все причины грустить, беспокоиться, нервничать.
До сих пор Розина Орлак даже не догадывалась, что ее печаль вызвана неким предвидением. Эта смутная меланхолия, необъяснимая легкая тревога, которые охватили ее еще утром, не были для нее чем-то новым. Женщине до мозга костей, блондинке и парижанке, ей порой доводилось видеть все в мрачном свете, словно мимолетная туча на время закрывала собой солнце. Почему — она не знала. Да, в общем-то, и не пыталась узнать. «Все мы такие», — говорила она себе. На следующий день, с рассветом, тучи уже не было и жизнь снова казалась ей залитой солнцем…
Но на сей раз все обстояло иначе! Совершенно иначе! Она поняла это уже потом. Тем более что радость от встречи со Стефеном должна была изгнать из этого дня всех черных бабочек!..
«Что еще за Стефен?» — спросите вы.
Да просто Стефен. Ее любимый муж. Стефен Орлак, знаменитый пианист-виртуоз.
Накануне он давал большой концерт в Ницце. Они не виделись всего двое суток, но Розина всегда отпускала его с сожалением, и дни воссоединения становились настоящими праздниками, когда ее сердце ликовало.
Вот уже добрую четверть часа она ожидала прибытия скорого поезда из Марселя.
Стоило ей выйти из авто, как она начала ловить на себе восхищенные взгляды мужчин, а некоторые из них, дабы последовать за молодой женщиной, приобрели, как и она сама, перронный билет.
Как всегда, Розина Орлак была предметом созерцания и вожделения. Двадцать три года, грациозная и изящная, с кудрями Мелизанды[2] и самым интересным лицом, какое только можно увидеть.
Даже завистницы не находили что сказать об этом лице дурного, кроме того что считали глаза слишком большими, а рот — слишком маленьким. Самая сварливая из них заявила, что на нем — глаза великанши и рот карлицы… Впрочем, вся эта критика была тщетной. В действительности же глаза Розины были самыми восхитительными из всех, какие когда-либо расцветали на таком ангельском лице. Они не просто были огромными, словно это дитя было создано прежде всего для созерцания, — но и, с особым очарованием, светились умом и сообразительностью, нежностью и чистотой. Однако стоило Розине обратить свой взор на окружающих, как все эти мужчины, разглядывавшие Розину при свете дуговых электрических ламп, тотчас же понимали, что им не удастся потешить свое тщеславие и придется ограничиться исключительно визуальным удовольствием.
Но поскольку в нем они себе не отказывали, то многие по той бледной тени, которая омрачила лицо госпожи Орлак, догадались, что случилось нечто плохое.
Человек в белой фуражке пробежал мимо, а скорого все не было.
Розина почувствовала, что бледнеет до самого сердца. Ее веки, внезапно отяжелев, начали опускаться. Весь мир заволокло мраком. Она покачнулась. Но никто не подскочил ее поддержать. Всех всполошили слова начальника вокзала:
— Задержите сорок девятый!
Этого человека никто не знал, но по нему было видно, что он сам не свой, да и по лицу его можно было понять, что случилось нечто ужасное.
Его уже окружили, пошли следом за ним, со всех сторон подбегали новые люди. Розина, вся дрожа, тоже присоединилась к этой группе, спрашивая, как и остальные:
— Что случилось? В чем дело?
Глядя прямо перед собой, начальник вокзала продолжал идти вперед.
Удостоверившись в том, что сорок девятый не отправился, он сказал наконец мрачным тоном:
— Второй скорый столкнулся под Монжероном со встречным…
Какая-то женщина начала медленно оседать на перрон.
— Есть жертвы? — спросил кто-то сдавленным голосом.
— Возможно…
Кто-то застонал. Начальника вокзала забросали вопросами.
Не став дожидаться, Розина направилась к выходу, пробилась сквозь толпу еще не знающих ни о чем встречающих, стоявшую по ту сторону барьера, и кинулась к автомобилю:
— Феликс! В Монжерон! Скорее!.. Поезд, на котором ехал мсье, потерпел крушение…
Она задыхалась.
— А где это — Монжерон? — спросил шофер.
— Вот этого я не знаю. Знаю только, что не очень далеко. Где-то на линии, разумеется. Следуйте вдоль линии PLM.
— Следуйте вдоль линии, следуйте вдоль линии… — бормотал шофер, качая головой, но запускать двигатель не спешил.
Из здания вокзала уже выбегали люди. Какой-то господин, прилично одетый, задержался у машины:
— Вы не туда едете, не в Монжерон? Я кое-кого ждал, как и вы. Дорогу я знаю, могу показать…
— О мадам, возьмите и меня тоже!
Их было человек семь или восемь.
— Садитесь, садитесь, — сказала Розина. — Но поскорее! Ох боже ты мой!
Небольшой лимузин набился битком. По улице, подзывая водителей, бегали мужчины и женщины. Автомобиль сорвался с места.
Прижатая к дверце, Розина молча слушала, как ее случайные попутчики обмениваются мнениями. От этих незнакомцев исходили самые разные запахи. На владелицу авто они уже почти не обращали внимания.
— Начальник вокзала сказал, что выслали вспомогательные поезда, которые заберут выживших.
— А он не говорил, сколько народу погибло?
— Как по мне, так уж лучше побывать там самому; если мой сын ранен…
— Фактически все мы смертны… — говорил какой-то дородный папаша. — Но ладно я… Так там моя невестка… Должна была вернуться лишь завтра… Как подумаю, что…
Кругом стояла кромешная тьма. Холод пробирал до костей. Автомобиль уже выехал из Парижа и теперь несся по прямой дороге, бросая перед собой искусственный бело-лунный свет фар. Сидевший рядом с водителем господин, который знал, где находится Монжерон, приподнимал воротник пальто. Пожилая женщина, тоже расположившаяся спереди, судорожно цеплялась костлявой рукой за масленку.
Машина остановилась перед указателем, а затем набрала ход. Каждый то и дело бросал взгляд на стрелку спидометра. Их организмы вырабатывали какую-то неведомую внутреннюю энергию, которая, как все втайне надеялись, могла как-то помочь двигателю и, соответственно, повысить скорость.
Однако же Розина пыталась восстановить в себе Розину, преисполненную хладнокровия. Она думала: «Быть может, он не поехал этим поездом… Быть может, поехал, но только лишь ранен… А если он ранен, это сущий пустяк…»
Но, несмотря на все ее усилия, из головы у нее не шла другая мысль — мысль, которая неотступно преследовала и всех ее попутчиков.
Дородный папаша, у которого в поезде ехала невестка, зашевелился, еще сильнее вдавив Розину в дверцу, и промолвил:
— Подъезжаем.
Впереди, в рыжеватых отблесках пламени, поднимался вверх дым от полыхавшего пожара.
Катастрофа произошла не так далеко от Парижа, минутах в сорока езды от вокзала.
Кордоны оцепления еще не были выставлены, так что Розина смогла свободно подойти к железнодорожному полотну. Вышагивая на каблуках в стиле Людовика XV[3], она то и дело оступалась в темноте, натыкаясь на камни и затвердевшие от мороза кочки, цепляясь за кусты и вырванные комья земли. Она дрожала от холода и думала, что потеряет сознание от зловещего шума катастрофы.
Даже в темноте можно было различить, что кругом царит невообразимый хаос. Уродливые формы складывались в очертания груд железа. То тут, то там тусклыми желтыми звездочками перемещались фонари. Было видно даже, как мерцают, неистово раскачиваясь на ветру, светильники в самом поезде. И повсюду бегали люди…
Огонь отражался от медных касок. В отблесках пламени, которое тушили пожарные, стояли два локомотива — вздыбленные, покореженные, вошедшие один в другой. И за криками, призывами, стонами, плачем, короткими указаниями и растерянными ответами, из которых состоял весь этот страшный адский шум, с ужасом ощущалась глубокая, как смерть, тишина.
Она завопила пронзительным, изменившимся от тревоги голосом:
— Стефен!.. Стефен!.. Стефен!..
Мимо в спешке пронесли носилки — одни, другие, третьи… Во тьме, у разбитых вагонов, суетились люди. Кто-то прокричал:
— Свет! Боже правый, нам нужен свет!
На это другой голос, сухой и властный, ответил:
— Первый из вспомогательных поездов привезет прожектор. Спокойнее, прошу вас.
Розина, обезумев, вертелась вокруг собственной оси, обращаясь ко всем, кто проходил мимо:
— Мсье, помогите, скажите… Я ищу мужа…
Она не говорила: «Стефена Орлака, пианиста», так как слишком долго жила среди простого люда, чтобы не знать, что известное имя не всегда является таковым во всех кругах и что, даже если оно таковым и окажется, не всегда следует его произносить.
Но никто ей не отвечал. Каждый, будучи занятым какой-то своей работой, исполняя насущный долг, казался бесчувственным автоматом, собранным для одной-единственной серии движений.
— Так тут даже факелов нет, что ли? — прокричал кто-то визгливым голосом.
Поделиться книгой: