Судьбы икон в Стране Советов. 1920–1930-е

В отличие от Москвы в Ленинграде при формировании экспортного фонда параллельно работали две комиссии. Кроме ликвидационной комиссии Наркомпроса с переменным составом экспертов, работала комиссия по реализации Госфондов, которая отбирала вещи на продажу, оценивала их и передавала в Госторг. Председателем этой комиссии был вначале Эрнест Францевич Зиварт, а затем Сергей Константинович Исаков. Комиссия Зиварта/Исакова работала в хранилище ГМФ, но не подчинялась фонду и не отчитывалась перед ним. Двоевластие описал председатель госфондовской комиссии Наркомпроса в Ленинграде Якобсон: «часть госфондовского товара была дважды оценена а) постоянной оценочной комиссией госфондов б) и комиссией по отбору экспортного антиквариата под председательством тов. Зиварта». Якобсон злился, что торговцы хотели сами все осматривать и оценивать, не доверяя госфондовской комиссии. На формирование экспортного фонда комиссии была дана всего одна неделя. Выполнить работу в этот срок было нереально, она затянулась на месяцы. По мере сдачи имущества залы Ново-Михайловского дворца, где располагалось центральное хранилище ГМФ в Ленинграде, передавали Госфонду и Госторгу. Там устраивали выставки экспортного товара. 6 марта 1928 года дворец полностью был отдан в распоряжение Госторга. В пользовании ГМФ временно остались лишь четыре комнаты.

Работа в отделении церковного имущества ленинградского ГМФ началась с опозданием. Создать здесь особую комиссию экспертов Главнауки все-таки пришлось, но она начала работу лишь в декабре 1927 года. В составе ее были сотрудник Русского музея и хранитель отделения церковного имущества ленинградского ГМФ Федор Михайлович Морозов, недавний директор Русского музея и профессор Ленинградского университета Николай Петрович Сычев и хранитель художественного отдела Русского музея Алексей Петрович Смирнов. Возглавлял комиссию инспектор музеев Григорий Степанович Ятманов. Объем работы был большой. За время существования в инвентари хранилища было занесено более 3 тысяч предметов церковного имущества. Кроме того, было и имущество, которое не успели заинвентаризировать, оно выдавалось по инвентарям тех дворцов-музеев, где хранилось до передачи в ГМФ. В их числе были Исторические комнаты и Сервизная кладовая Аничкова дворца, остатки Детско-Сельского фонда, экспонаты музея «Старый Петербург – новый Ленинград» и др.

Как было отмечено ранее, в ленинградском ГМФ иконы отдельно не учитывались, поэтому сказать, сколько икон было распределено, не представляется возможным. По данным отчета, комиссия экспертов Ятманова просмотрела более 1800 религиозных предметов. Львиная доля, 1142 предмета, была отдана в Госфонд, 571 предмет отобран для Русского музея, один предмет – для Эрмитажа. После этого для распределения по музеям оставалось еще 95 предметов. В общем итоге с 1 октября 1927 до 10 мая 1929 года в Госфонд и Госторг было передано 2778 предметов церковного имущества. Кроме того, 822 «предмета религиозного культа», которые не успели заинвентаризировать, выдали из хранилища фонда или прямо с мест. Таким образом, как и в Москве, бóльшую часть ленинградского Государственного музейного фонда составило госфондовское имущество.

ГЛАВА 5. СКОЛЬКО ИКОН БЫЛО ВЫДАНО НА ПРОДАЖУ ИЗ СОВЕТСКИХ МУЗЕЕВ

Главные поставщики. Ошеломляющие цифры. Куда подевались непроданные иконы? «Немузейный» и «фальшивый»

Настало время вернуться к ключевым вопросам: кто был основным поставщиком икон на продажу в первые годы массового художественного экспорта и сколько икон было отобрано на продажу?

Можно считать доказанным, что Исторический музей и Государственный музейный фонд были двумя основными источниками пополнения товарного фонда икон «Антиквариата» и что львиная доля выданных из них на продажу икон, по мнению экспертов того времени, не имела музейного значения, что, однако, не означает, что в экспортный фонд не попали прекрасные произведения религиозного искусства. Приведу некоторые цифры.

Как было рассказано ранее, из ГИМ в 1928–1935 годах, согласно актам выдачи, на продажу в «Антиквариат» и Торгсин поступило почти полторы тысячи икон (включая сотни медных образков, медных складней и крестов-распятий).

Архивные документы свидетельствуют, что из ГМФ до начала массового экспорта произведений искусства (зима 1928 года) из общего количества в 3817 икон на продажу в благотворительных целях были выданы в отдел охраны материнства и младенчества Наркомздрава, магазин Деткомиссии ВЦИК и Избирком 526 икон. С началом массового экспорта для Мосторга, которому унаследовал «Антиквариат», была отложена партия из 1912 икон. Из этой партии, как было рассказано ранее, при пересмотре госфондовского имущества Анисимову удалось изъять значительное количество предметов – сначала 208 икон (лето 1928 года), а потом еще 250 (осень 1928 года). Последние в основном или целиком происходили из магазина Вострякова. Эти 458 икон получил Исторический музей.

Инвентарная книга отдела иконописи московского ГМФ и его отчетная ведомость свидетельствуют, что из оставшейся товарной партии 810 икон были напрямую выданы из ГМФ в «Антиквариат». Массовая выдача проходила несколько дней – 16, 17, 18, 19 и 21 октября 1928 года – и была оформлена тремя актами – № 1083, 1090 и 1134. Штатный состав Центрального хранилища ГМФ уже с 15 сентября 1928 года официально был уволен. Само хранилище должно было окончательно прекратить свою работу с 1 октября, но ликвидация фонда растянулась до начала 1929 года. Зав. Центральным хранилищем ГМФ Воскресенский докладывал, что люди, в том числе и он сам, продолжали работать бесплатно.

Остальные предназначавшиеся на продажу примерно 644 иконы московского ГМФ были вывезены, видимо, на временное хранение в Исторический музей, откуда позже могли быть выданы в «Антиквариат» в составе госфондовского имущества.

Таким образом, с учетом перевезенных на временное хранение в ГИМ «Антиквариату» могло достаться почти полторы тысячи икон. Если учесть и те 526 икон, которые были выданы из ГМФ на продажу еще до начала его ликвидации, то в общей сложности из иконного собрания ГМФ (3817 икон) на продажу поступило более половины – без малого две тысячи икон. По оценкам ведущих экспертов того времени, практически все они не имели музейного значения. Другая половина иконного фонда московского ГМФ была выдана в центральные и провинциальные музеи, главным образом в ГИМ.

ГМФ в Ленинграде, где иконы учитывались не отдельно, а в составе церковного имущества, как было рассказано в предыдущей главе, за период с октября 1927 года по май 1929 года передал в Госфонд и Госторг более 3,5 тысячи (заинвентаризированных и незаинвентаризированных) религиозных предметов, в числе которых, вероятно, были сотни икон. Из имущества упраздненного ГМФ, которое хранилось в Русском музее, «Интурист» отобрал (акт № 703 от 25.12.1933) 178 икон, а в 1935 году – 1001 икону.

Значительное количество икон, видимо, досталось «Антиквариату» также из Музейного фонда Московского отдела народного образования (МОНО). Как упоминалось ранее, с 1 марта 1928 года по 1 февраля 1929 года «Антиквариат» получил из МОНО икон ориентировочно на сумму 35 тысяч рублей. Позже, во время ликвидации московских церквей в 1930‐е годы, сотни, а может быть и тысячи предметов церковного имущества поступили в МОНО, часть их могла быть выдана на продажу.

Другим значительным источником пополнения иконного фонда «Антиквариата» могли стать хранилища в бывшем Новодевичьем монастыре, где, по оценкам экспертов, хранился большой запас икон (не считая перевезенных туда из ГМФ). Так, 6 марта 1928 года Главнаука предлагала ГМФ принять 545 икон, «подлежащих реализации», из тех, что были сложены в ризнице Новодевичьего монастыря. Инвентарные номера и названия икон не соответствуют инвентарной книге отдела иконописи ГМФ. Речь шла, видимо, об иконном фонде самого музея Новодевичьего монастыря.

Третьяковская галерея в 1931 и 1934–1936 годах отдала в «Антиквариат» 104 иконы, в том числе 11 икон из собрания И. С. Остроухова, две иконы – из собрания П. М. Третьякова, 11 икон из собрания А. В. Морозова, а также иконы из собраний Зубалова, Егорова, Рахманова, Щукина и других.

Провинциальные музеи также выдавали иконы в «Антиквариат», но основательных исследований на эту тему пока нет. Так, из Новгородского музея в марте 1930 года, как сообщает современный каталог музея, бригада Госторга и Главнауки отобрала для «Антиквариата» «более двадцати произведений искусства, в том числе иконы XV–XVI веков». Тогда же из этого музея были изъятия и для «Интуриста». В 1929 году из Вологодского музея, согласно современному каталогу, для Торгсина отобрали 250 икон, среди которых было немало высокохудожественных произведений. Однако отдали на продажу немногим более 30 икон, остальные остались в музее «из‐за нехватки реставраторов». Инвентарные книги Сергиевского историко-художественного музея (б. Троице-Сергиева лавра) свидетельствуют, что и там проводились изъятия икон в «Антиквариат». В одном из архивных документов, в частности, говорилось, что в «Антиквариате» оказались предметы из Сергиевского музея, имеющие высокое историческое значение: икона «Умиление», датируемая 1598 годом и принадлежавшая Варлааму Ростовскому, три иконы «Эммануил» и «два архангела» – вклад государева духовника Никиты Васильева в 1648 году, принадлежавшая Петру I икона «Казанской Богоматери» и «кузов, бытовавший с XVII века в местной церкви Рождества» в Сергиеве. Не избежало потерь и иконное собрание Ярославского музея. Количество икон, поступивших в «Антиквариат» на продажу из провинциальных музеев, еще предстоит установить.

Даже эти далеко не полные данные свидетельствуют о том, что товарный экспортный фонд насчитывал тысячи икон. Однако это не значит, что все эти иконы были проданы. Медные образки, небольшие иконы в декоративных окладах, складни, кресты пользовались спросом у иностранных туристов и, видимо, разошлись из магазинов Торгсина, «Антиквариата» и «Интуриста» на «русские сувениры». Некоторые из них оказались в западных музеях, другие были подарены случайным людям или затерялись в домашних кладовках и на чердаках. Однако антикварный рынок произведений русского религиозного искусства на Западе в то время только начал формироваться. Ограниченный спрос отдельных собирателей русских икон не мог «поглотить» огромное количество иконного товара, выброшенного на мировой рынок в короткий срок, к тому же в период экономического кризиса и затяжной депрессии. Анализ современных зарубежных музейных коллекций русских икон подтверждает высказанные сомнения. Куда же подевались непроданные иконы?

Предварительные изыскания автора этой книги свидетельствуют, что сотни икон, которые попали из ГМФ и музеев на продажу в «Антиквариат», впоследствии были переданы в Третьяковскую галерею, Исторический, Русский, Антирелигиозный и другие музеи. Для того чтобы ответить на вопрос, сколько именно икон вернулось из «Антиквариата» в советские музеи, необходим кропотливый анализ музейных учетных документов. Поскольку исследователи не имеют прямого доступа к учетной документации музеев, эти изыскания должны проводить музейные сотрудники.

История отбора икон на продажу в музеях и ГМФ, рассказанная в этой части книги, опровергает утверждения тех, кто считает, что советское правительство сознательно продавало на Запад фальшивки. Прежде всего, как показывает эта книга, сортировка национализированных икон началась в конце 1927 года в связи с ликвидацией ГМФ – еще до того, как начался массовый отбор икон на экспорт. Отборочные комиссии сортировали иконы не на фальшивые и подлинные, а на музейные и не имеющие музейного значения. В категорию немузейных, как свидетельствует глава о ликвидации ГМФ, попало немало икон, имевших историческую и художественную ценность. Не случайно Анисимов во время формирования экспортных коллекций забрал в ГИМ многие иконы, отнесенные к немузейным. Таким образом, термин «немузейный» не был синонимом слова «фальшивый». История отбора икон из Третьяковской галереи в 1928 году, рассказанная в одной из начальных глав книги, свидетельствует, что некоторые иконы, отобранные для продажи, остались в галерее, другие же, запрещенные комиссией экспертов к продаже по причине их ценности, впоследствии были проданы. И позже, в 1930‐е годы, как будет рассказано в заключительной части книги, сотрудники отдела древнерусского искусства ГТГ при выборе икон руководствовались не принципом отбора фальшивок, а принципом золотой середины, пытаясь лавировать между требованиями торговцев и интересами музея: галерея не отдавала шедевры, но и «Антиквариат» отказывался брать «плохой товар». Перед продажей иконы проходили антикварную реставрацию. Однако стала ли икона в процессе такой реставрации подделкой, нужно доказывать в каждом конкретном случае, опираясь на научные методы анализа.

ГЛАВА 6. В «АНТИКВАРИАТЕ»

Охота за иконами. «Гражданин Гаммер». Запретный список. Неизвестное искусство. Особняк в Париже: грандиозные проекты по просвещению Запада. В Берлин?

Взрыв революции выбросил на внутренний рынок бывшей Российской империи несметное количество художественных и исторических ценностей. Антикварная торговля, которую вели как многочисленные государственные организации, так и частники, в первые послереволюционные годы процветала. С началом индустриализации задача концентрации валютных ресурсов в руках государства встала очень остро. Новорожденный «Антиквариат» стремился установить свою монополию на обладание художественным товаром валютного значения, убрав с рынка всех государственных и частных соперников. В марте 1929 года глава «Антиквариата» Абрам Моисеевич Гинзбург писал в Наркомторг Хинчуку:

На внутреннем рынке все еще продолжается невероятный ажиотаж с антикварными и т. н. антикварными изделиями. Расплодилось много магазинов, каждый иностранец, в особенности из разных миссий, считает своим долгом по крайней мере раз в неделю обходить эти магазины и скупать все то, на чем по его мнению можно нажиться. В последнее время началась охота за иконами, которые скупаются представителями миссий на базаре, в магазинах и т. п. Проследить экспертам Конторы («Антиквариат». – Е. О.) за тем, чтобы экспортные вещи не попали во все эти магазины, невозможно. Я считаю, что нужно положить предел этому ажиотажу. Необходимо в одних руках концентрировать торговлю антикварными и т. н. антикварными изделиями.

Гинзбург предлагал закрыть все частные антикварные магазины, а государственные передать «Антиквариату».

Жалуясь на частников, торговавших иконами, Гинзбург предлагал, например, закрыть магазин Муссури на улице Герцена. Проживавший в Москве гражданин Греции Степан Михайлович Муссури в марте 1927 года заключил двухгодичный договор с Мосторгом, который разрешал ему скупать и принимать на комиссию предметы старины и роскоши, не представлявшие музейной ценности, а также экспортировать их по лицензиям Наркомторга СССР и под контролем советских торгпредств. Для этого Муссури совместно с берлинским банкирским домом «Бернгейм, Блюм и К°» образовал «Товарищество для экспорта предметов старины и роскоши». За право экспорта Муссури должен был отчислять Наркомторгу часть выручки. Валюта от экспорта поступала в торгпредство, а Муссури в Москве должен был получать причитавшуюся сумму в червонных рублях по официальному курсу. По словам Гинзбурга, договор с Муссури был расторгнут еще в сентябре 1928 года, но тот продолжал «спекулировать» иконами и антиквариатом. В борьбе с конкурентом Гинзбург обратился в Мосфинотдел с просьбой применить к Муссури меры налогового воздействия и заставить его прекратить торговлю.

В борьбе за антикварные валютные ресурсы советское государство пыталось остановить скупку иностранцами экспортного товара за рубли. Так, 11 апреля 1929 года отдел торговли Ленинского исполкома обязал подведомственные антикварные магазины каждый месяц подавать сведения об иностранцах, которые скупали антиквариат в целях перепродажи. Особо пристальное внимание привлекла деятельность американского концессионера Арманда Хаммера. 6 декабря 1928 года из Управления зарубежных операций Наркомторга писали в Ленинградский и Московский торги и «Антиквариат»:

Нам сообщили, что гражданин Гаммер производит скупку в антикварных магазинах предметов старины и искусства на червонную валюту и перевозит их в Америку. Сообщаем для Вашего сведения, что нами совместно с НКФ возбуждено ходатайство перед НКИД о запрещении вывоза за границу предметов старины и искусства, носящий торговый характер, без разрешения Союзнаркомторга. Такие сделки должны совершаться на инвалюту.

11 декабря 1928 года Хаммер подал заявление на разрешение вывезти в Германию антиквариата на сумму 1280 рублей. В этом ходатайстве ему собирались отказать. Наркомторг рекомендовал торгам дать распоряжение в подведомственные магазины «о непродаже граж. Гаммер антикварных вещей, если это выходит за пределы потребительской нормы, т. е. в размере нескольких сот рублей».

В преддверии массового художественного экспорта Наркомторг и Наркомпрос подготовили список предметов старины и искусства, запрещенных к вывозу из СССР частными лицами и организациями. Гинзбург, опасаясь, что забудут про иконы, в конце октября 1928 года писал в Главнауку: «Главная контора „Антиквариат“ просит включить в список антикварных изделий, запрещенных к вывозу из пределов СССР без особых распоряжений, также старинные иконы вплоть до 19 века». В марте 1929 года на заседании комиссии по наблюдению за реализацией антикварных ценностей, председателем которой был зам. наркомторга Хинчук, Гинзбург потребовал вообще запретить частный вывоз икон. Он сказал: «Я прошу дать распоряжение по линии Наркомторга запретить вывоз икон из пределов СССР. Я давно обращал внимание на необходимость запрещения вывоза икон, т. к. это портит нам рынок. Кроме того, под видом дешевых иногда пропускаются очень хорошие иконы». Хинчук поддержал Гинзбурга, обязав Главнауку сделать соответствующее распоряжение. Однако список антиквариата, запрещенного к вывозу из СССР частными лицами (февраль 1929), включал не все «старинные иконы вплоть до 19 века», как требовал Гинзбург, а «иконы XVII века, более ранних эпох и подписные работы известных художников более позднего времени».

Просвещение Запада и создание мирового спроса на русские иконы являлось более трудоемкой задачей. У самих россиян представление об иконе как произведении искусства начало складываться лишь на рубеже XIX–ХX веков благодаря систематической расчистке икон. Разгар иконной лихорадки пришелся на предвоенные, они же предреволюционные, годы. Однако даже тогда иконопись представлялась искусством для избранных. Круг «посвященных» был ограничен искусствоведами и коллекционерами. Другие же, в том числе большинство духовенства, продолжали видеть в иконе лишь религиозный и бытовой предмет. Что же говорить о Западе? За исключением немногочисленных искусствоведов и историков искусства, да и то в большинстве своем состоявших из российских эмигрантов, а также дипломатов, аккредитованных в СССР и открывших для себя древнерусское искусство в частых посещениях антикварных «клондайков» Москвы и Ленинграда, Запад имел мало понятия о русской иконе.

Архивные документы свидетельствуют, что в конце 1920‐х годов Госторг, а затем сменивший его на этом посту «Антиквариат» разрабатывали несколько грандиозных проектов по подготовке Запада к массовому экспорту икон из СССР. В одном из них участвовал, а возможно даже был его инициатором, советский торгпред во Франции Георгий Леонидович Пятаков, будущий председатель Госбанка. «Сватая» Западу иконы из СССР, Пятаков в то же самое время вел переговоры с банкиром и нефтепромышленником Галустом Гюльбенкяном о продаже ему шедевров Эрмитажа в обмен на содействие экспорту советской нефти. 21 июля 1928 года Гинзбург писал руководителям московского и ленинградского Госторга Ангарскому и Простаку: «Мы получили сообщение тов. Пятакова, что им ведутся переговоры с одной фирмой о продаже имеющихся в нашем распоряжении коллекций старинных икон». В связи с этим Гинзбург просил Госторг «временно воздержаться от всякого вывоза икон за границу» и принять меры «к приведению в порядок имеющихся икон и выявлению возможного для экспорта количества старинных икон».

Упомянутая в письме «фирма» – это шведский банкир и коллекционер Улоф Ашберг. Его сотрудничество с советской властью началось сразу после революции: Ашберг оказал помощь Советской России в получении первого американского государственного займа. Одним из первых в Швеции он выступил за дипломатическое признание советского государства. В начале 1920‐х годов Ашберг стал одним из основателей, а затем директором Российского коммерческого банка, штаб-квартира которого располагалась в Москве. Значительную часть времени в годы нэпа Ашберг проводил в советской столице. Именно тогда началось его увлечение иконной живописью. Первую икону Ашберг купил на Смоленском рынке, где обнищавшая бывшая аристократия и интеллигенция распродавали свое имущество. Когда вольница нэпа закончилось и пришлось покидать Москву, специальная комиссия экспертов осмотрела иконную коллекцию Ашберга и, поколебавшись, дала разрешение на вывоз, исключив пятнадцать особо ценных икон. По «совету» тех же экспертов Ашберг подарил их советским музеям. Ашберг привез из России сотни икон и продолжал покупать их, став одним из основных клиентов «Антиквариата». Его коллекция сейчас хранится в Национальном музее в Стокгольме.

По словам Пятакова, Ашберг обещал снять особняк в Париже, «по своему стилю подходящий под продаваемые товары», в котором для «возбуждения интереса среди соответствующих иностранных кругов» будут выставлены иконы из СССР. В этих целях глава Мосторга Ангарский должен был прислать две-три иконные коллекции в Париж и еще одну лично для Ашберга, очевидно в качестве благодарности за помощь. Переговоры, видимо, начались еще зимой 1928 года. Ашберг должен был приехать для подписания договора в июле, но задержался до осени. О результатах поездки он писал шведскому искусствоведу Хельге Челлину:

Вчера (21 октября 1928 года. – Е. О.) я вернулся домой из поездки в Россию… Они (русские. – Е. О.) хотят создать со мной совместную компанию мирового масштаба, но я пока не готов решиться на это.

О деталях проекта узнаем от Ангарского: Госторг хотел передать Ашбергу право представлять советские интересы в иконном бизнесе в Европе и Америке на условиях совместной реализации под контролем советских торгпредств. Ашберг должен был внести аванс. «Эту сумму, – писал Ангарский, – я скромно пока определил в 50 000 долларов». Все расходы по организации выставок стороны должны были нести поровну. Эти условия Ангарский считал минимальными. При этом он сомневался в твердости намерений Ашберга, указывая на то, что банкир «ничего реального не предлагает», и был прав. Создать совместный консорциум с Ашбергом Госторгу не удалось. А вот Ашберг при посредничестве Грабаря в тот свой осенний приезд 1928 года в Москву купил 52 иконы «очень высокого качества» XIV–XVII веков. В 1933 году Ашберг подарил 250 икон Национальному музею в Стокгольме. Какие именно из них были куплены в октябре 1928 года и вывезены, несмотря на возражения комиссии экспертов, неясно, но по возвращении из Москвы Ашберг говорил, что около 30 икон принадлежали «великому князю Павлу». Поскольку великий князь не собирал икон, по мнению сотрудника Эрмитажа Юрия Александровича Пятницкого, речь скорее всего шла об иконах из коллекции его дочери, великой княгини Марии Павловны. Она начала собирать иконы в Пскове, когда работала медсестрой в госпитале во время Первой мировой войны. Часть своего имущества она хранила во дворце отца.

Альтернативу выставке-продаже икон в особняке Ашберга в Париже представляло предложение из Германии. В том же письме Ангарский сообщал:

Аналогичное предложение мы имеем из Берлина, где предполагается устроить выставку русских старинных икон без продажи, а затем уже, вызвав интерес к этому делу – организовать аукцион. Для того, чтобы вызвать интерес к иконам, мы готовы даже составить для выставки, но не для продажи, музейную коллекцию.

Этот план был воплощен в жизнь. Первая советская выставка икон на Западе, составленная почти исключительно из произведений русской иконописи (прилож. 2), не ограничилась Берлином, а совершила длительное мировое турне, став крупномасштабной рекламной кампанией нового художественного товара. Десятки тысяч людей на Западе, и среди них – директора музеев, коллекционеры и арт-дилеры, открыли для себя древнерусское искусство.

Часть 3. КРАСНЫЕ ПЕРЕДВИЖНИКИ: ПЕРВАЯ СОВЕТСКАЯ ВЫСТАВКА ИКОН НА ЗАПАДЕ

Идея показать русские иконы на Западе появилась задолго до начала форсированной индустриализации, массового экспорта произведений искусства из СССР и создания «Антиквариата». Проходили и показы русских икон за рубежом, однако кратковременные и локальные20. Парадоксально, но первый грандиозный проект длительного турне русских икон из ведущих музеев страны на Запад, включая шедевры иконописи, был осуществлен государством безбожников. Появление могущественного спонсора выставки – советского государства – стало следствием острейшего золотовалютного кризиса рубежа 1920–1930‐х годов. Первая советская выставка икон на Западе должна была подготовить почву для массового экспорта нового художественного товара. Валютный кризис намертво связал коммерческие и научно-просветительские задачи выставки: только благодаря кровной заинтересованности в выставке советских торговцев просвещение Запада состоялось, но достижение мировой славы русской иконы оказалось чревато риском распродажи советских музеев.

ГЛАВА 1. СОЗДАТЬ МОДУ НА РУССКИЕ ИКОНЫ!

Мечты о выставке. Появление главного спонсора. Слуга двух господ. Неспокойный триумвират. Человек, который уговорил Госторг войти в дело. Научный успех – залог успешной распродажи. Опасная игра. Кто будет платить?

В 1913 году под впечатлением от успеха выставки древнерусского искусства, прошедшей в Москве, Павел Муратов писал, что «не успеет пройти три-четыре года», и Европа будет мечтать о подобной выставке, а «русская иконопись войдет почетной гостьей в западные музеи». Мировая война и революция в России отсрочили воплощение этой мечты. Но стоило хаосу поутихнуть, и о заграничной выставке заговорили вновь. По свидетельству Грабаря, в начале 1920‐х годов немецкие художники-модернисты, археологи и историки искусства, которые бывали в Москве и знали о расчистке древних икон, предложили показать их в Германии. Однако в то время, как пишет Грабарь, никто не хотел давать денег.

Во второй половине 1920‐х годов появились зарубежные спонсоры. Франкфуртский Städtelsches Institut выразил готовность дать средства для показа икон из СССР в своих стенах. В декабре 1926 года Грабарь вел переговоры, и не только в Германии, но и в Австрии, во Франции и в Англии. В то время он осторожно говорил о составе и целях выставки:

…само собою разумеется, что мы не можем двигать с мест наших главных памятников, сосредоточенных в храмах, а отчасти в музеях…; я предполагаю двинуть все же весьма замечательный материал, найденный в разных рухлядных и на колокольнях и не вошедший в состав музеев, а затем первоклассный по своей значительности и ценности материал из частных собраний. Часть собственников готовы продать принадлежащие им вещи, часть дают только на выставку, но никоим образом не на продажу. Среди этих икон есть уникальные, древнейших эпох. Материал из государственного музейного фонда продаваться не будет, но он предназначен для обмена с западными музеями на картины старых и новых мастеров, нам нужных (выделено мной. – Е. О.).

«Замечательный материал, найденный в разных рухлядных и на колокольнях», который Грабарь планировал «двинуть» на Запад, видимо, включал иконы, собранные в годы Гражданской войны Комиссией по сохранению и раскрытию памятников древней живописи в России. После преобразования комиссии многие из икон оказались в реставрационных мастерских, которыми заведовал Грабарь. К числу таких икон, например, относился знаменитый Звенигородский чин, который был найден в сарае около Успенского собора под завалами дров. В то время этот чин считался, наравне со «Св. Троицей», лучшими работами Андрея Рублева21. Однако, как показывает документ, музейные собрания в то время Грабарь не предполагал трогать, о Госторге и торговцах пока не было ни слова. Ехать на предполагавшуюся выставку должны были Грабарь, а также реставраторы – для демонстрации расчистки икон и выполнения возможных заказов.

Дело медленно, но двигалось. Весной 1927 года идея выставки получила одобрение наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского. В июне коллегия Главнауки Наркомпроса дала добро. Показательно, что Главнаука не возражала против продажи икон с выставки, оговорив, что «для реализации могут быть отобраны только те иконы музейного значения (! – Е. О.), которые не могут быть использованы для экспозиции в наших музеях». Были готовы и договор, и список предварительных расходов. Открыть выставку Грабарь планировал в сентябре, но, несмотря на одобрение музейными властями и то, что расходы оплачивали немцы, выставка тогда не состоялась. Видимо, отсутствовал главный спонсор: в 1927 году особой заинтересованности у советского руководства в этой выставке не было.

Закономерно, что первая советская выставка икон на Западе состоялась не в нэповском 1927-м, а в сталинские 1929–1932 годы – время форсирования индустриализации и массового экспорта художественных ценностей из СССР. Именно тогда у выставки появился покровитель гораздо более влиятельный, чем франкфуртский институт, – сталинское руководство, оказавшееся в тисках острейшего валютного кризиса. Нужда в валюте решила все. После того как вместо ВОКС22 в 1928 году выставкой заинтересовался Госторг, идеи и планы стали воплощаться в жизнь, а предполагаемое турне стремительно расширилось. Наряду с центрами антикварных аукционов, Парижем и Лондоном, а также Берлином и Веной, разговор пошел об отправке икон туда, где, по убеждению организаторов, водились по-настоящему большие деньги и щедрые коллекционеры, – в Соединенные Штаты Америки.

Выставка стала слугой двух господ. Ее устроители Наркомторг и Наркомпрос представляли одно советское правительство, но должны были преследовать противоположные цели. Торговцы видели в выставке рекламу товара и требовали показать как можно больше шедевров, лелея надежду кое-что продать с самого показа или по соседству с ним. Просвещенцы же должны были стоять на страже национального художественного достояния и пропагандировать исключительно культурные и научные задачи: познакомить Запад с недавно сделанным в России открытием мирового масштаба – древнерусским искусством. Однако, как покажет дальнейший рассказ, грань между торговцами и просвещенцами в реальной жизни часто стиралась.

Идеи реализуются в жизнь энергией конкретных людей. В подготовку выставки оказались вовлечены многие сотрудники Наркомпроса, музеев, ЦГРМ и «Антиквариата». Но главную роль играл неспокойный триумвират искусствоведа и художника Игоря Эммануиловича Грабаря, историка искусства Александра Ивановича Анисимова и торговца Абрама Моисеевича Гинзбурга, первого председателя «Антиквариата».

В первые послереволюционные годы Грабарь был связующим звеном между советской властью и музейной интеллигенцией. Теперь, в конце 1920‐х годов, он стал «связным» между музейными работниками и торговцами. К этому времени позиция Грабаря уже существенно отличалась от его более раннего видения выставки. Перемены в стране произошли огромные. Укрепившееся сталинское руководство, начав форсировать промышленное развитие при отсутствии необходимых на то золотовалютных средств, лихорадочно искало экспортные ресурсы. Именно в это время, 8 августа 1928 года, Грабарь написал в Госторг. Из письма следует, что он считал своим долгом указать на промахи торговцев в деле реализации за границей музейных ценностей, особенно икон. По его мнению, Госторг продавал товар задешево. Грабарь поучал:

Русская икона стоит сейчас в центре внимания европейского искусствоведения не потому, что она русская, а потому что в изучении ее заключается, как кажется, единственная надежда пролить луч света на самую темную эпоху общеевропейской живописи, раннее Средневековье: ожесточенные религиозные распри и лихорадочная смена культур привели к гибели почти всей живописи X–XIII веков в Западной Европе, тогда как консервативная Русь сохранила образцы своего живописного стиля с древнейших времен. Нечто в этом роде должно было производиться в области искусства во всей Европе.

Русская икона могла помочь восстановить картину эволюции живописи Средневековья. Поскольку ни один музей мира за пределами России не имел представительных коллекций русских икон, рассуждал Грабарь, круг потенциальных покупателей был огромен. Необходимо было лишь заинтересовать научные и музейные круги, подняв общеевропейскую дискуссию о значении русской иконы. Возбудить научные споры должна была заграничная выставка. План Грабаря и состоял в том, чтобы сделать выставку как можно более научной: демонстрировать в залах процесс расчистки икон, читать научные доклады и популярные лекции, публиковать статьи, где российские и западные искусствоведы вместе создавали бы образ русской иконы как произведения мирового искусства. Создание научного авторитета русской иконе, по мнению Грабаря, должно было послужить залогом высоких цен на антикварном рынке. Открывались захватывающие коммерческие перспективы. Во-первых, потому что Россия, по утверждению Грабаря, монопольно владела «залежами» икон. Во-вторых, потому что мировые рыночные цены на русские иконы пока еще не сложились, и если Госторг не испортит все дело, продавая иконы задешево, то Советская Россия будет диктовать условия миру. По смыслу этого письма ясно, что научно-просветительский успех выставки служил предпосылкой для реализации коммерческих перспектив. В этой связи вряд ли можно согласиться с теми исследователями, которые считают, что распродажа выставки не состоялась по причине ее научного и культурного триумфа. Как свидетельствует письмо Грабаря, с самого начала даже те организаторы выставки, которые по роду деятельности призваны были охранять национальное художественное достояние, делали ставку на ее научный успех как фактор успешной распродажи антикварного товара.

Всего за несколько месяцев до того, как Грабарь написал в Госторг, в мае – июне 1928 года, в Брюсселе прошла выставка русского искусства Art Russe: Ancien et Moderne, которая была проведена эмигрантами и западными антикварами. В разделе древнерусского искусства было выставлено 103 произведения, в том числе иконы. Возможно, эта выставка подтолкнула Грабаря к решительным действиям. В октябре 1928 года там же в Брюсселе с ажиотажем прошла аукционная распродажа коллекции Отто О’Меары, в составе которой было около 500 предметов, включая иконы. Собственник собрал коллекцию в 1920‐е годы, когда находился с женой в России. Аукцион проходил уже после того, как Грабарь написал в Госторг, поэтому не мог повлиять на содержание его письма. Тем не менее ажиотаж вокруг аукциона мог обнадежить красных купцов.

В сентябре 1928 года Грабарь написал еще одно, теперь уже ставшее печально знаменитым письмо – на сей раз главе новосозданного «Антиквариата» Гинзбургу. В отличие от предыдущего письма в Госторг в этом уже не было ни слова о научном значении русской иконы, а только деловые предложения по созданию иконного рынка:

Осведомившись о намерении Наркомторга поставить в широком масштабе дело реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов, я, в качестве человека, всю жизнь занимающегося русским искусством и знающего его не только со стороны идеологической, но и со стороны представляемой им материальной ценности (показательно отсутствие упоминания художественной ценности. – Е. О.), позволяю себе обратить внимание Наркомторга на следующие моменты, могущие ускользнуть от руководителей этим делом, но, с моей точки зрения, чрезвычайно важные для правильной постановки коммерческой стороны предприятия (выделено мной. – Е. О.).

Отметив, что ни в Европе, ни в Америке иконного рынка нет, а есть только случайные сделки, Грабарь предлагал на время прекратить всякую продажу икон за границу.

Паузу в распродажах Игорь Эммануилович советовал использовать для «муссирования» русской иконы и создания моды на нее посредством издания иллюстрированных книг на иностранных языках и организации выставок в Берлине, Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Если в 1926 году во время переговоров с Западом Грабарь вел речь не о продаже экспонатов, а только об обмене икон на произведения из западных музеев, то в этом письме 1928 года он бросил «Антиквариату» кость, сказав, что

выставка должна была состоять как из экспонатов высшего музейного порядка, подлежащих возвращению обратно, так и из образцов также высокого музейного значения, могущих быть по закрытии выставки, но не во время ее функционирования, реализованными…

Грабарь считал продажу экспонатов непосредственно с выставки вредной, но вредной прежде всего для коммерческой постановки дела. В спешке продав малое, можно было потерять гораздо больше. Выставка должна была стать не ярмаркой, а мощным катализатором массового интереса к иконам, а вместе с ним и катализатором массового спроса. Для увеличения числа икон древнейших эпох их следовало купить на частном рынке. По мнению Грабаря, для этих нужд было достаточно ассигновать 10 тысяч рублей, которые принесли бы прибыли «тройное количество, притом в валюте». Звучит скромно, если учесть, что месяц назад в письме в Госторг Грабарь обещал десятикратный рост цен на русские иконы в результате триумфального шествия выставки по Европе.

Художник и искусствовед Игорь Эммануилович Грабарь, безусловно, понимал, какое огромное художественное и научное значение будет иметь выставка русских икон на Западе. Кто-то даже может сказать, что по-коммерчески деловые письма Грабаря были лишь разговором на понятном торговцам языке, стремлением заинтересовать спонсора, чтобы помочь художественной выставке состояться, а то и вовсе расчетом показать миру величие русской иконы и тем самым спасти российские музеи от распродажи. Однако чрезмерное стремление Грабаря услужить торговцам настораживает. Перефразируя одного из героев сказок Евгения Шварца, можно сказать, что беда состояла не в том, что Игорь Эммануилович Грабарь вынужден был приспосабливаться к новым условиям жизни, а в том, что он метил в первые ученики. Современница Грабаря, искусствовед и хранитель Эрмитажа Антонина Николаевна Изергина, вспоминая то сложное время, метко заметила: «Все мы танцевали под его музыку, но некоторые при этом старались понравиться затейливыми фигурами».

Факты свидетельствуют о том, что планы Грабаря о «реализации на западных рынках наших богатых иконных фондов», которыми он манил Госторг, не были лишь словами или тактическим ходом. Именно при содействии Грабаря осенью 1928 года, то есть практически в то же время, когда он писал Гинзбургу, Госторг продал более полусотни икон шведскому банкиру Улофу Ашбергу. Реставрация и расчистка купленных икон были проведены в Москве, вероятно в реставрационных мастерских Грабаря. По возвращении в Швецию после встречи с Грабарем Ашберг дал интервью одной из стокгольмских газет, в котором сказал, что в ближайшем будущем собирается открыть общедоступный музей в Париже на базе своей иконной коллекции. Этот музей будет также работать как информационный центр, где русские эксперты будут встречаться с кураторами западных музеев, коллекционерами и художниками. Госторг с помощью Грабаря рвался на парижский антикварный рынок, а авансом Ашбергу за участие в этом предприятии было содействие в покупке икон и их реставрация в Москве. На это намекал и сам Ашберг в одном из писем того времени: «Комиссия, которая дает разрешение на вывоз (произведений искусства. – Е. О.) за рубеж, колебалась, но подчинилась приказу свыше».

Понимал ли Грабарь, что, способствуя созданию спроса на русские иконы на Западе в момент острейшей нужды советского руководства в валюте, затевает опасную игру? В 1928 году, когда он писал письма в Госторг и в «Антиквариат», массовый экспорт художественных ценностей был еще в самом начале, и музейщики могли всерьез не верить в возможность продажи главных художественных шедевров страны. Но пройдет всего два-три года, и Эрмитаж навсегда потеряет десятки лучших своих картин. Если бы к тому времени план Грабаря был реализован и на Западе нашлись состоятельные ценители русских икон, то продажа шедевров иконописи стала бы лишь вопросом цены23.

Игорь Эммануилович Грабарь был одним из главных организаторов первой советской зарубежной выставки икон, и если он, представитель интеллигенции, художник и искусствовед, недавний директор Третьяковской галереи, столь горячо и явно радел за распродажу икон, то, может, и есть доля правды в утверждениях тех исследователей, которые считают, что просветительские задачи выставки, как и участие Наркомпроса в ее организации, являлись второстепенными, а то и вовсе служили лишь прикрытием, за которым скрывалась единственная и истинная цель – продавать. Однако все же с этим утверждением трудно полностью согласиться. В организации выставки участвовали ведущие исследователи иконописи и реставраторы. И хотя некоторые из них допускали возможность продажи икон, а то и точно знали, что такая продажа предполагается во время выставки, все же не принимать во внимание их научные интересы, профессиональную гордость за собственную работу по раскрытию и изучению произведений иконной живописи нельзя. Важно и то, что для искусствоведов и историков искусства, оставшихся после революции в России, эта выставка была возможностью вновь почувствовать себя частью мирового сообщества, воссоединиться, пусть лишь духовно, с бывшими коллегами, теперь эмигрантами, поделиться с ними и со всем миром открытием, которое состоялось в России.

В этой связи интересно поразмышлять о позиции Александра Ивановича Анисимова, одного из главных организаторов выставки. Анисимов, так же как и Грабарь, не выступал против продажи икон. Возможно, уже во время подготовки выставки у него появились подозрения, что, несмотря на гарантии, данные музеям, часть икон не вернется из турне. К лету 1930 года (время окончания европейского и начало американского турне) он уже твердо знал, что часть икон за границей будет предложена на продажу, более того, сам и наметил, что будет продано. Сотрудница Вологодского музея Екатерина Николаевна Федышина в письме мужу, Ивану Васильевичу Федышину, заведующему художественным отделом этого музея, так описала свой разговор с Анисимовым, который состоялся в Вологде в конце июля 1930 года:

Да, относительно заграничной выставки: Анисимов сказал, что иконы повезут в Америку, кажется в январе, сейчас их пополняют. Когда выставка объедет Америку, начнется продажа. Всего намечено к продаже около 60 икон. Анисимов говорит, что из наших он отобрал такие, каких везде тысячи: разные там «Егорьи» вроде синефонного чудовища, т[ому] под[обных], двух сретенских, а Грабарь с Чириковым постарались втюрить туда же «Жен мироносиц» и «Омовение»24. Благодарите уж их. На мой вопрос: окончательно ли это, утвержден ли их список, он сказал, что дело за местными музеями. Протестуйте. «Распятие» обнорское и «Владимирскую» будто бы вернут. Что-то не верится. А этих жаль. Жаль и «Егорья».

Предчувствие не обмануло Екатерину Николаевну. Хотя иконы, выданные на выставку из Вологодского музея, не были проданы, только две из тринадцати вернулись в Вологду. Остальные отдали Русскому музею и Третьяковской галерее (прилож. 2).

В пересказе Федышиной есть неточности. В июле 1930 года иконы уже прибыли в США. Первый показ в Америке, в Бостоне, открылся 14 октября 1930 года, а не в январе 1931-го. Пополнение выставки иконами произошло после Вены для показа в Лондоне, который открылся 18 ноября 1929 года. Специально для показа в США выставка не пополнялась. Возможно, Федышина неправильно поняла Анисимова или перепутала факты. Но есть и вероятность того, что такое новое пополнение выставки для Америки хотя и не состоялось, но готовилось. Названная цифра – 60 икон – обращает на себя внимание. В составе выставки была всего лишь 21 икона «Антиквариата», в том числе шесть копий, значит, если сведения Федышиной верны, к продаже планировалось несколько десятков икон, принадлежавших музеям.

Письмо Федышиной может свидетельствовать о том, что Анисимов говорил и что делал, будучи в Вологде, но о чем он думал, что переживал, оно вряд ли может сказать. В глубоко личном письме, которое Анисимов в 1929 году написал Николаю Михайловичу Беляеву, искусствоведу и эмигранту, оказавшемуся после революции в Праге, он так описал свои чаяния, связанные с выставкой:

…я думал о том, что пора показать миру великое, подлинное русское искусство, приобщить его (мир) к русской душе, обогатив его душу новыми притоками человеческой благодати, и что надо дать всем вам, отрезанным от родины, но имеющим на нее равное с другими русскими право, возможность увидеть свое и погрузиться в родной источник. Ради этого я не останавливался ни перед чем и работал, работал три месяца, забросив все остальные дела.

Для ученых, чье профессиональное становление состоялось до революции, тяжело было ощущать себя отрезанными от мирового научного сообщества. Анисимов знал, что часть икон может быть продана с выставки, но вряд ли именно для этого он трудился, готовил выставку не покладая рук. Продажа части икон с выставки для него, скорее всего, представляла неизбежное зло, ту цену, которую в тех условиях нужно было заплатить, чтобы показать русские иконы западному сообществу. Однако это был опасный компромисс. В условиях острой нужды советского государства в валюте мировое признание русской иконы было чревато распродажей музейных шедевров. Анисимов, который считал, что именно он определил состав выставки, видимо, надеялся сам поехать с иконами за границу и смертельно обиделся, что «делать себе мировую карьеру» отправили Грабаря25, человека, который уговорил Госторг войти в дело, маня его доходами от продаж. Вскоре, однако, Александру Ивановичу стало не до сведения личных счетов. В ночь с 6 на 7 октября 1930 года он был арестован. К тому времени иконы уже переплыли океан и находились в Бостоне. По злой иронии судьбы, одно из обвинений, предъявленных Анисимову в ОГПУ, было связано именно с выставкой, в частности с тем, что отбор икон осуществлялся на продажу. При этом в ОГПУ «забыли», что выставка являлась государственным делом и участие Госторга в ней с самого начала не скрывалось.

Личные документы Грабаря и Анисимова свидетельствуют, что каждый из них считал свою роль в организации выставки главной. И тот и другой действительно проделали огромную работу, однако гарантом осуществления этой выставки был Госторг, поэтому, видимо, прав был Гинзбург, сказав, что и Грабарь, и Анисимов «служили» ему лишь поставщиками экспонатов. Заявление о службе следует понимать буквально. И Грабарь, и Анисимов по совместительству были сотрудниками торговой конторы. В сентябре 1928 года, когда организацию выставки взял на себя Госторг, Чириков писал Грабарю:

Звонил по телефону сейчас из Госторга Гинзбург и спрашивал Вас, просил убедительно завтра в 11 часов утра Вас созвониться с ним для окончательного переговора о начале нашей работы у них. <…> как я понял, все уже налажено.

Командировки Анисимова, как и расходы других командируемых на отбор икон на выставку из музеев, оплачивал Госторг, а затем «Антиквариат». Федышина писала в августе 1930 года:

Сегодня Брягин проговорился, что Анисимов приедет в сентябре для отбора икон для Антиквариата. А мне, разбойник, сказал, что он (Анисимов. – Е. О.) у них не служит и для них надрываться не будет. Конечно, по особой командировке дело другое. Тут можно и послужить верой и правдой.

В то время как Грабарь и Анисимов выбирали, а порой и выбивали иконы у музеев, третий член триумвирата, Гинзбург, отвечал за финансовое обеспечение выставки. У Гинзбурга было несколько знаменитых однофамильцев, но о нем самом практически ничего не известно. Член экспертной комиссии и работник антикварного магазина Торгсина в Москве Власов, упоминавшийся в начальных главах этой книги, описал Гинзбурга как «маленького по росту человечка с очень пухлыми губами». «Гинзбург – хороший товарищ, – говорил о нем Пятаков, – но он только теперь начинает отличать Рафаэля от Рембрандта». Осматривая Эрмитаж, Гинзбург как-то обмолвился: «Неужели же находятся дураки, которые за это платят деньги». По иронии судьбы, именно Гинзбургу пришлось платить. В 1927 году, в самом начале переговоров с франкфуртским Städtelsches Institut, Грабарь убеждал всех, что на проведение выставки не будет потрачено ни одной советской копейки, а в том случае, если немцы получат от проведения выставки доход, превышающий организационные расходы, эти деньги будут перечислены на нужды Центральных государственных реставрационных мастерских. Позже, в августе 1928 года, уговаривая Госторг поддержать выставку, Грабарь обещал, что расходы на упаковку, страховку, издание каталога, гонорары за лекции, создание копий потребует лишь первая выставка, а все последующие будут проходить на основе почетного приглашения, которое предполагает оплату всех расходов принимающей стороной. Эти надежды сбылись лишь отчасти. Некоторые средства были собраны национальными комитетами стран, принимавших выставку. В Германии это было Общество по изучению Восточной Европы, в Англии – Британский комитет по устройству выставки русских икон, в США – Американский Русский институт26. И все же советскую копейку, да и немалую, пришлось потратить. Да и сам Грабарь признавался, что устройство выставки «обошлось гораздо дороже», чем предполагалось.

«Антиквариат» нес большие расходы. На стадии подготовки выставки Гинзбург оплачивал поездки эмиссаров в музеи для отбора икон, как и расчистку и реставрацию икон на месте и в мастерских Грабаря в Москве. Специально для выставки в дополнение к музейным иконам «Антиквариат» купил иконный товар на свои средства в надежде продать его за границей. На средства «Антиквариата» были сделаны и факсимильные копии с рублевской «Св. Троицы», «Богоматери Владимирской» и других древних икон, подлинники которых, к счастью, решили не посылать за рубеж (прилож. 2). «Антиквариат» заплатил за фотографии для издания на английском языке, которое вышло по следам лондонской выставки.

Нет документов, которые позволили бы оценить общие затраты «Антиквариата» на подготовку и проведение первой советской иконной заграничной выставки, но порядок цифр можно представить. В 1926 году на изготовление копий фресок для выставки в Берлине Госторг потратил 15 тысяч рублей. По официальному обменному курсу, существовавшему тогда в СССР, это составляло около 7,5 тысячи долларов – сумма по тем временам очень значительная. Принимая во внимание длительность, географию странствий и состав первой советской иконной выставки, расходы на нее, видимо, были существенно больше. По словам самого Гинзбурга, одна только факсимильная копия иконы «Богоматерь Владимирская», которую для выставки написал Александр Иванович Брягин, обошлась «Антиквариату» в тысячу рублей, то есть по официальному советскому курсу около 500 долларов. Всего же были сделаны копии с шести древних икон. Командировки, расчистка, реставрация экспонатов перед отъездом и по возвращении в СССР, а также содержание довольно большого круга сопровождающих лиц во время европейского турне также влетели «Антиквариату» в копеечку. История лондонской выставки, которая будет рассказана позже, свидетельствует, что «Антиквариату» пришлось оплатить и многие расходы по транспортировке экспонатов, и их страховку.

ГЛАВА 2. СКАНДАЛ В МОСКВЕ

«Возьмут всё». Госторг хозяйничает. Нехорошие разговоры. «Мятеж» московской интеллигенции. Раскол. Жупел белогвардейского заговора. Под угрозой срыва. Грабарь не сдается. Выставке быть! Найдется ли «иконный Меллон»?

30 октября 1928 года правительственная комиссия под начальством зам. наркома торговли Хинчука, занимавшаяся вопросами антикварного экспорта, признала «необходимым приступить к обработке иностранных рынков для реализации там старинных русских икон». В этих целях комиссия посчитала целесообразным провести за границей выставку икон. Спустя месяц, в конце ноября 1928 года, распоряжение Главнауки Наркомпроса об отборе икон на заграничную выставку поступило в музеи. Сотрудники реставрационных мастерских Грабаря поехали по стране отбирать иконы. В столице этим делом, не гнушаясь применять угрозы, занимался и сам Грабарь. Орешников описал в дневнике приезд Грабаря по иконную душу Исторического музея:

25 (12) сентября (1928 года. – Е. О.). В Музей явился Г. О. Чириков и один коммунист по фамилии, кажется, Фейт (англичанин)27, по образованию архитектор, им поручено осмотреть иконы, отобранные для продажи за границу; пришел Грабарь, мы сели в религиозном отделе, и Грабарь сообщил, что правительство, главным образом Сталин и Микоян, предписали послать за границу самые лучшие иконы, если же Музей пошлет 2‐й и 3‐й сорт, то к Музеям и хранилищам икон – церквам, монастырям – подойдут вплотную и возьмут все лучшее, тогда полетят такие иконы, как Владимирская, Донская, Оранта и т. п. Такое жестокое распоряжение произвело на Евгения Ивановича (Силина. – Е. О.) и меня тяжелое впечатление; когда Грабарь и др. ушли, то Е. И. Силин заплакал. По совету Грабаря решено не посылать иконы из собраний лиц, живущих за границей: Зубалова, Юсупова и др. Заходил С. Н. Тройницкий проститься перед отъездом за границу; по его словам, относительно продажи картин Эрмитажа сделаны такие же распоряжения, например из 43 картин Рембрандта хотят взять 15! Мне теперь стало понятно, отчего такое тяжелое настроение у Д. Д. Иванова после покушений на Оружейную палату…

Не пройдет и полутора лет, и директор Оружейной палаты Дмитрий Дмитриевич Иванов покончит жизнь самоубийством.

Когда приказ Главнауки пришел в Третьяковскую галерею, во главе ее уже стоял Кристи. Двойственность его положения была очевидна. Как директор галереи он должен был заботиться о сохранности и пополнении ее собрания, но как партиец и уполномоченный Наркомпроса по отбору произведений искусства на экспорт не мог ослушаться приказа. В Третьяковской галерее иконы на выставку отбирали Грабарь и Чириков, а забирать приехал Юрий Александрович Олсуфьев. Все трое были сотрудниками ЦГРМ, где иконы реставрировали и составляли на них аннотации перед отправкой за границу.

Казалось бы, дело подготовки выставки находилось в руках реставраторов и искусствоведов. Однако по документам ведомством – получателем икон из Третьяковской галереи значились не мастерские Грабаря, а Госторг. Олсуфьев подписал акт о приемке икон из Третьяковской галереи не как сотрудник мастерских, а как представитель «Антиквариаста (так в документе. – Е. О.) Госторга». Эмиссары, которых Грабарь послал в провинциальные музеи отбирать иконы, также действовали как представители Госторга/«Антиквариата». Да и в самом ноябрьском распоряжении Главнауки Наркомпроса о выдаче икон на заграничную выставку речь шла о передаче их торговой конторе. В официальных материалах, предназначенных для Запада, главным устроителем выставки благообразно значился Наркомпрос, но в действительности практической работой занималось торговое ведомство. Передача икон в распоряжение «Антиквариата», а не Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, которое обычно устраивало международные выставки, свидетельствует о том, что для руководства страны выставка имела торгово-экспортное значение, следовательно, угроза ее распродажи была реальной.

Для заграничной выставки Грабарь отобрал из Третьяковской галереи 25 икон. К тому же, по словам Кристи, забрали наиболее ценное. За исключением одной, все иконы принадлежали первоначальному собранию П. М. Третьякова. В каталоге галереи 1917 года числится 60 икон, значит, на выставку отобрали более 40% первоначального иконного собрания галереи. В числе отобранных на выставку были иконы, которые в то время считались новгородскими и московскими работами XV–XVI веков, а также иконы строгановской школы. Кроме того, на заграничную выставку Грабарь забрал и большую псковскую икону «Избранные святые: Параскева, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Василий Великий», которую Совет галереи купил накануне революции в 1917 году. В то время она считалась работой XIV века28. Эта икона и в наши дни является одной из наиболее ценных в собрании галереи и находится в постоянной экспозиции. В случае продажи за границей выбранных Грабарем икон собрание древнерусского искусства Третьяковской галереи было бы обезглавлено. Тем не менее Кристи отдал иконы в «Антиквариат», собственноручно 14 декабря 1928 года подписав акт выдачи. Иконы покинули галерею в середине декабря 1928 года.

Иконы уже находились в реставрационных мастерских у Грабаря, как вдруг в январе нового, 1929 года директор Третьяковской галереи Кристи решил протестовать. В письме в Главнауку он писал, что отбор икон проводился без участия сотрудников галереи, что забрали те иконы, которые придавали ее небольшому иконному собранию совершенно особый характер, что эти иконы необходимы галерее для реорганизации экспозиции древнерусского искусства, которой в тот момент, кстати сказать, не было. Кристи требовал вернуть наиболее ценные экспонаты. В протесте Кристи не было бы ничего удивительного, если бы он не случился столь запоздало, уже после того, как сам Кристи несколько недель тому назад подписал акт о выдаче икон. Почему Кристи спохватился тогда, когда иконы уже находились у Грабаря в мастерских? Почему не протестовал в ноябре 1928 года, когда в фондах иконного собрания галереи хозяйничали Грабарь и Чириков, или в декабре, когда Олсуфьев приехал забирать иконы? Что-то произошло в канун нового, 1929 года, что позволило Кристи-директору взять верх над Кристи-партийцем. Но что?

В последние месяцы 1928 года тревожные слухи о распродаже икон будоражили Москву. Их не остановило даже то, что представители Главнауки и Госторга подписали протокол об обязательном возвращении икон из‐за границы. Музейных работников и искусствоведов пугал тот факт, что вывозом икон занималась торговая контора, которая в тот момент активно распродавала произведения западного искусства из Эрмитажа и других музеев. В ноябре 1928 года в Берлине у Лепке прошел аукцион, где «Антиквариат» выставил на торги художественные ценности из бывших пригородных дворцов Санкт-Петербурга и московских музеев. В конце 1928 года начались переговоры с первым крупным покупателем шедевров из российских музеев Галустом Гюльбенкяном. В частности, решалась судьба «Благовещения» XV века работы Дирка Боутса. Эта картина стала первым проданным за границу шедевром из основной экспозиции Эрмитажа.

Происходившее в стране давало интеллигенции реальные основания опасаться за судьбу отправляемых за границу икон. Петр Дмитриевич Барановский, архитектор и реставратор, сотрудник ЦГРМ, так описал настроения в московской музейной среде:

Здесь ходят очень нехорошие разговоры о том, что задачей Госторга является не прославление русского искусства, а распродажа, и, конечно, лучших вещей. Ученый совет архитектурной секции Государственных реставрационных мастерских… подал свой протест в Главнауку, указывая на недопустимость вывоза, хотя бы и на выставку, уникальных памятников по целому ряду соображений. Получился неприятный раскол с руководителями нашего дела (видимо, Грабарем и Анисимовым. – Е. О.), так как они настойчиво ведут свою линию.

Копия письма-протеста, на которое ссылается Барановский, сохранилась в архиве Наркомторга. Из письма узнаем, что заседание ученого совета архитектурной секции ЦГРМ состоялось 18 декабря. Грабарь отвечал на вопросы встревоженных коллег, но, видимо, не смог их успокоить. Членов ученого совета беспокоила келейность подготовки выставки. Отбор икон, среди которых оказались первоклассные и даже уникальные памятники, по их словам, осуществляла группа, состоявшая всего из трех лиц, хотя и «высококомпетентных в своей области», но действовавших совершенно обособленно от музейных и научных работников, ответственных за охрану памятников искусства. Очевидно, речь шла о Грабаре и Анисимове, третьим «лицом» мог быть Чириков. Протестующие требовали рассмотреть вопрос о выставке на совещании музейных и научных работников, а также создать для практической работы комиссию из работников заинтересованных музеев и научно-художественных учреждений Москвы и Ленинграда. Кроме того, они требовали бесспорных гарантий того, что экспонаты возвратятся в СССР, а также проведения выставки исключительно от имени Наркомпроса без участия Госторга.

Письмо Барановского и протест членов ученого совета архитектурной секции ЦГРМ свидетельствуют о том, что раскол вышел за рамки межведомственного противостояния Наркомпроса и Наркомвнешторга, взломав ряды самой интеллигенции и выявив сторонников и противников вывоза икон за границу. По свидетельству Анисимова, к протестам против вывоза икон

присоединились и некоторые партийные, искренне не доверявшие высшим советским учреждениям и боявшиеся, что Госторг, субсидирующий (выделено мной. – Е. О.) эту выставку, вывозит иконы с целью их продажи.

Письмо ученого совета архитектурной секции ЦГРМ было лично передано в руки начальнику Главнауки Лядову 20 декабря 1928 года группой, которую тот окрестил «делегацией специалистов протеста против организуемой Антиквариатом выставки икон». Спешность действий свидетельствует о том, что московская интеллигенция считала положение критическим. Лядов тоже не стал медлить. Уже на следующий день, 21 декабря, он отправил копии письма-протеста Хинчуку в Наркомторг и своему начальнику по Наркомпросу Алексею Ивановичу Свидерскому, который в январе 1929 года был назначен руководителем заграничной выставки икон. Глава «Антиквариата» Гинзбург тоже был немедленно поставлен в известность. Лядов был обеспокоен, но по причине совершенно иного свойства, чем ученые-специалисты. Ему мерещился белогвардейский заговор. В сопроводительной записке Хинчуку и Свидерскому Лядов сообщал (сохранена орфография автора):

…при шуме, который создается специалистами, за спиной которых стоят мракобесы-верующие… и при несомненной связи этих именно специалистов с белогвардейскими эмигрантами, очень вероятна попытка сорвать эту выставку или, если это им не удастся, подготовить какой-нибудь скандал или похищение какого-нибудь ценного экспоната на самой выставке. Это тем более вероятно, что один из организаторов выставки проф. Анисимов недавно был исключен из членов Раниона за напечатание в Праге за счет чехо-словацкого правительства и с белогвардейским предисловием книги с резко выраженным антисоветским, глубоко религиозным содержанием.

Досталось и Грабарю, который, по мнению Лядова, «устраивал данную выставку отнюдь не под углом зрения рекламы ценных экспонатов, а исключительно для рекламы своих реставрационных работ», что вызвало возмущение части специалистов. Показательна заключительная часть этого пасквиля:

Впредь такого рода предприятия, связанные с экспортом и продажей художественных ценностей (речь идет о выставке; выделено мной. – Е. О.), необходимо организовывать без ведома и содействия явно враждебных нам спецов, которые организованно и в полном контакте с белогвардейскими эмигрантами до сих пор срывали всю работу в этом роде экспорта.

Записка Лядова показательна даже не тем, что он, работник Наркомпроса, не радел за охрану национального художественного достояния, а тем, что он искренне считал выставку икон торгово-экспортным предприятием.

В ответ на протест ученого совета архитектурной секции ЦГРМ вкупе с требованиями музеев предоставить письменные гарантии возвращения икон Главнаука 28 декабря 1928 года создала экспертную комиссию для проверки работ по подготовке выставки. В нее входили Алексей Александрович Вольтер (ГТГ), Илья Семенович Остроухов (Музей иконописи), Петр Иванович Нерадовский и Николай Петрович Сычев (Русский музей), Ольга Николаевна Бубнова (ГИМ) и Альфред Курелла (Наркомпрос РСФСР). Примечательно, что в комиссии не было торговцев, а только представители музеев и Наркомпроса. Под давлением возмущенной интеллигенции в последний день 1928 года Главнаука распорядилась временно остановить выдачу Госторгу икон для выставки.