Помоги проекту - поделись книгой:
— Хорошо. Но можно и я еще пройдусь карандашом?
И не дожидаясь моего согласия, он своим знаменитым карандашом в «красном» списке подчеркнул три слова: «творчество», «работоспособность», «быстрота исполнения». А в «синем»: «горячность» и «разбросанность».
— А теперь посмотри вот это. Этот документ вместе с отзывами и еще кое-какими бумагами пойдет в твое дело, в особый пакет…
Это была справка за тремя подписями: начальника разведки, Власа и моей. В бумаге говорилось:
Я расписался под документом и поставил дату. Под напечатанными словами «согласен» уже стояла подпись Власа и дата.
Вверху документа в правом крайнем углу вместо обычных в таких случаях «совершенно секретно» значилось «особо важно» и «экземпляр единственный». А напротив, по горизонтали: «утверждаю», это для подписи начальника разведки.
Влас вернул мне листочки с его пометками и коротко благословил на многолетний труд. Крепкое рукопожатие скрепило наш секретный договор. Поражали в столь значимые для меня эти дни два обстоятельства: его глубокая вера в силы молодого разведчика и простота в общении. Не раз я думал, что большого дела человек должен быть и большой души. Чекист-Разведчик был прост как правда. Это я запомнил и взял на вооружение в арсенале общения как с нашими гражданами, так и с иностранцами. Было это непросто, но я старался.
Запомнилось еще одно — многословие растворяет главную мысль. Лаконизм стал с этого момента моей навязчивой идеей, если только ради дела не нужно было «пренебречь» этим положением при общении.
Когда Чекист-Разведчик предложил стать членом Группы Разведчиков Активного Действия, мне было двадцать восемь лет. Из них на воинской службе — десять и в органах — пять. Конечно, не только военно-морское училище и дела чекистские формировали меня со всеми плюсами и минусами. Как всякий человек, я жил по японской пословице: «посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу».
Подготовка к работе в Японии
Я изучал литературу об этой замечательной стране, беседовал с теми моими коллегами, которые уже поработали там. Тщательно разбирался с делами, в которых содержались оперативные связи из числа японцев.
Наше химическое направление к моменту моего ухода «под крышу» и отъезда за рубеж возглавлял Николай Прокопьевич, фронтовик и бывалый разведчик, человек веселого нрава. Он любил нестандартные решения даже в такой области нашей работы, как присвоение псевдонимов оперативным связям, о которых писали мои коллеги из-за рубежа. Уважая шутку и подмечая юмористические стороны нашей повседневной жизни, Николай Прокопьевич превращал поиск звучного псевдонима в своеобразное соревнование между сотрудниками-«химиками». Мы по нескольку раз предлагали ему имена-клички, а он все шутил:
— Что, химики-лирики, иссяк родник фантазии? — Он ожидал, чтобы кличка «стреляла» своим звучным и коротким именем.
Настала пора придумывать мне псевдоним к собственному личному делу. Николай Прокопьевич развернулся тут вовсю — пять-шесть псевдонимов ему не понравились, и он требовал еще и еще, говоря, что псевдоним личного дела — это на всю оперативную жизнь. Он был прав в том, что легкие решения даже в этом вопросе не делают чести сотруднику. Шутка здесь — лишь возможность начать оперативную работу с хорошо продуманной формы собственного дела, которое будет в руках десятков людей, причем многие годы.
Псевдоним?! Казалось, очень просто: берешь отчество матери или отца, брата жены и так далее… Уже первая попытка упростить процедуру поиска псевдонима потерпела неудачу.
— Не смеши меня, дорогой, — удивленно воскликнул мой шеф, — это я уже слышал сто раз! Где фантазия? Где полет мысли? Где молодое видение проблемы?
С псевдонимом «Григорьев» мне явно не повезло, и совет старшего товарища взять его от имени моего дяди-журналиста не помог. Шеф в считанные секунды убедил меня в моей неправоте. Спасение было найдено среди звучных имен, окружающих самого шефа. Мы узнали, что он родом из старинного русского городка, и его название я предложил после нескольких неудачных попыток получить согласие на псевдоним. Конечно, это всё были шутки, но они оживляли наши будни и вносили юмористический накал в повседневность.
При очередном докладе я вскользь сказал Николаю Прокопьевичу, что хотел бы предложить очередной псевдоним, да раздумал. Но шеф уже насторожился:
— Какой? Выкладывай…
— Трубеж.
— И чем же он не нравится тебе?
— Похоже на собачью кличку.
— Э, дорогой… Зато никогда и ни у кого не будет такого звучного псевдонима. Одобряю!
Конечно не будет, подумал я: не так много начальников вышло из этого городка, тем более в НТР. Я вздохнул с облегчением, хотя и сожалел, что шутка уже закончилась — ведь мы несколько дней жили этой веселостью нашего шефа, которого глубоко уважали за настоящий профессионализм и пытливость души даже в малом.
В среде разведчиков официальное правило гласило: вместе не собираться, ресторанных застолий избегать. Но это официально, а в жизни? В жизни — наоборот. Такова уж жизнь разведчика: лед и пламень — конспирация и ее отсутствие.
В кругу нашей группы «химия» было решено, что мой отъезд я отмечу в ресторане, в крайнем случае в хорошем кафе. Другое правило гласило: нужно согласие начальства. С одной стороны — начальник желанный гость, а с другой — не подвести бы начальство, то есть Николая Прокопьевича.
В надежде, что мой шеф возьмет грех разрешения на себя, я отправился в его кабинет.
— И слышать не хочу, и знать ничего не знаю! — замахал руками темпераментный шеф.
Я расстроенно молчал.
— А когда это будет?
Я назвал дату.
— Нет, нет и нет! А где это будет? — быстро спросил Николай Прокопьевич.
Я пояснил.
— Нет, нет и нет… А во сколько?
Я сообщил время.
— Нет, нет, нет…
С тем я и ушел. Рассказал коллегам о разговоре, и мы решили, что прощальный ужин проведем без шефа. О, как мы ошибались, но не разочаровались!
Ровно в назначенное время сияющий шеф вошел в кабинет, где собралась наша компания. Не спрашивая разрешения, он взял руководство застольем в свои руки и показал образец тамады, с ролью которого блестяще справился.
За пару дней до отъезда, но уже в узком кругу, я отметил свое отбытие в Страну восходящего солнца дома, на новой квартире. Вместо стола у нас была снятая с петель дверь, которую мы поместили на уложенные чемоданы.
Уeзжaл я в эту далекую и тревожно-манящую страну с неспокойным сердцем: почему-то в голову лезли мысли o моем бывшем школьном товарище Борисе-Угре и о заданиях по скрытому ото всех взоров ГРАДу. Одно радовало: неизвестность — это, как и добрая шутка-экспромт, моя стихия. Справлюсь ли только с новыми заботами и заданиями?..
Глава 3
Справедливый «шпионаж» (1963–1965: Япония)
Из Москвы на Японские острова было два пути. До Хабаровска — самолетом, это десять часов. Затем — поездом до Находки, еще сутки, и пароходом до Иокогамы, это еще двое суток. А уж от этого японского порта до Токио — рукой подать, часа за полтора на автомашине. Другой маршрут — Ташкент — Дели — Бангкок — Гонконг — Токио. Быстро и ново. Мы выбрали «незнакомый» маршрут.
В Дели была ночевка в местной гостинице, с мириадами звезд на бескрайнем восточном небе. Все бы ничего, но к утру мы обнаружили, что дочка, трехлетняя Иринка, вся горит, видимо простудилась. В момент вылета в Москве было градусов 10 мороза и мела поземка, а в Индии — жарковато и духота. В Дели мы меняли нашего трудягу «Ту-104» на комфортабельный «Боинг-707» и решили рейс не откладывать.
В салоне «Боинга» прохладно, Иринка спит, и кажется — ей лучше. Неприветливо встретил Бангкок: нам, как советским людям, не дали войти в помещение аэропорта, где все пассажиры отдыхали часа полтора. На стоянке кондиционер в «Боинге» был отключен, и жара достигла градусов в пятьдесят.
Прибыли в Гонконг — ситуация та же. Даже просьба врача войти в положение больного ребенка не дала результатов. К жаре добавилась влажность. Мы были идейные враги из другого мира, и инструкции охраннику четко определяли, как вести себя с людьми из-за «железного занавеса».
Посадочная полоса, на которой стоял наш авиалайнер, выдавалась в море далеко-далеко. Фактически при полном безветрии влажность достигала уровня русской бани. Стюардессы оставили нам кучу салфеток и ведерко со льдом. Иринка тянулась ко льду, но это ей строго возбранялось. Охранник сжалился, видя нашу больную дочку, с которой Нина сидела поближе к выходу. Он разрешил ей и дочке выйти на трап самолета, где было все же больше воздуха. Мне он указал на кресло и произнес глубокомысленно: «ноу» — то есть нельзя.
То ли время пришло, то ли парилка в самолете помогла, но к моменту приземления в аэропорту Ханеда в Токио наша дочурка пришла в себя и даже попросила поесть. Что-что, а аппетит у нее всегда был отменный, о чем говорила ее более чем пухленькая фигурка.
Еще в самолете мне думалось о превратностях судьбы человека. Шел шестьдесят третий год, а мне тридцатый. Убаюкивающий гул двигателей настраивал на размышления. В суете подготовки к отъезду задумываться было некогда. Теперь — другое дело. Есть время и желание осмыслить прошлое — далекое и недавнее, подумать и о будущем.
Как при запущенной в обратную сторону ленте в киноаппарате, я всматривался в быстроменяющиеся вехи жизни: приход в НТР и первый визит в Англию, а еще ранее — разведшкола, перед учебой в которой были Особый отдел Северного флота и школа военных контрразведчиков. А вот «кадры» из военно-морского училища и аэроклуба в Подмосковье…
Память скользила по этим вехам, но все чаще и чаще высвечивались два тревожащих меня момента: работа в Токио и… вероятность появления Угря — моего бывшего школьного товарища. С ним меня судьба сводила в бытность учебы в морском училище (там он чуть не застрелил меня), в контрразведывательной и разведывательной школах, на работе на Севере. Все говорило о том, что Угорь принадлежал к какой-то западной спецслужбе, но четырежды ускользал от наших органов госбезопасности при более чем странных обстоятельствах. Тревожила регулярность появления его в моем поле зрения.
Чем ближе мы были к Стране восходящего солнца, тем чаще мысли задерживались на этом островном государстве.
У подножья «чуда»
Какая она, Япония? Конечно, я познакомился заочно с этой уникальной страной, беседовал с коллегами, побывавшими там. И все же? Почему ее называют «загадочной», что это за «восточное чудо»? Как уживаются три религии и влияют на образ жизни и всех сторон их бытия?
Шаг за шагом это все стало познаваться мною изо дня в день. И столь глубоко проникло в мою душу, что в чем-то изменило мое представление об общении человека с внешним миром, миром живой и «мертвой» природы.
Знакомство с оперативной обстановкой в Токио началось буквально у трапа самолета: всех пассажиров «обстреляли» вспышки фотографирующих — то ли родственников, то ли журналистов, то ли спецслужб.
Встречающие меня коллеги нашу семью не узнали. Как говорили они потом, их смутила Нина в ее полупальто западного образца — мой подарок из Туманного Альбиона. И только одежда дочери явно московского пошива позволила им уверовать, что мы из России.
Во время посадки в торгпредскую автомашину один из встречавших обратил мое внимание на скрытное фотографирование.
— Ну вот, набросились «коллеги», — намекнул он на наружку. Илья, так же как и я сотрудник НТР, заявил безапелляционно: — Теперь в их задачу входит сфотографировать тебя голым, со всеми приметами на теле. Так что жди их в турецкой бане…
Илья засмеялся, и неспроста. Как позднее я узнал, людям из совколонии в турецкие бани ходить запрещено. Причина? Сервис по обработке мужского тела на турецкий лад обеспечивали японки. Пройдя десяток собеседований по линии партийной, профсоюзной, служебной и так далее, наш человек не заслуживал доверия предстать перед очами японской банщицы, которая, конечно, в числе всех остальных своих напарниц была завербована злыми дядями из кэмпэйтай — японской тайной политической полиции.
Широкая, открытая дорога из аэропорта вскоре сменилась обычной токийской улицей, запруженной автомашинами и пешеходами, для которых часто не было даже тротуара. Рядом с современными зданиями, эдакими мини-небоскребами, соседствовали лавчонки с рыбой и зеленью, фруктами и овощами. Все это было выставлено прямо под колеса автомашин. Теснота подчеркивалась еще и множеством полотнищ, на которых яркими красками кричали иероглифы.
Мы проехали мимо крохотного храма, утопавшего в зелени платанов.
— Смотри справа. Это — Ноги-дзака. Храм Ноги. Вместо адреса торгпредства будешь называть просто: «Ноги-дзака», и тебя привезут таксисты куда надо, — наставлял Илья, еще много дней щедро опекавший меня в вопросах освоения города.
Мы выехали на более широкую улицу. Справа показалось маленькое приземистое здание с названием «Волга», правда на английском языке.
— Вот мы и дома, — молвил Илья, заруливая в ворота, что были рядом с рестораном.
Мы оказались в маленьком дворике, засыпанным крупной галькой. Слева — гараж на два автомобиля, справа — крыльцо в какое-то помещение, примыкавшее к ресторану, но через крохотный забор. По периметру дворика — несколько «фонарей» — каких-то ритуальных столбиков в виде фонаря на верхушке. И лишь в глубине — главный вход в здание с табличкой на русском и японском языках: «Торговое представительство СССР в Японии».
Илья громко прочитал по-японски:
— Сурэн цусё дайхёбу.
— Ты знаешь по-японски? — спросил я Илью.
— Посидишь на телефоне, тоже заучишь с десяток фраз. Это так звучит название нашей конторы на наречии аборигенов Токио, — весело закончил подтрунивание надо мной Илья.
Встреча с «Бизоном» от торговли
Прежде чем отбыть в Японию, я прошел короткую стажировку в Минвнешторге, в импортном торговом объединении «Химмашимпорт», закупавшим за рубежом процессы и оборудование для нужд нефтехимии и химии, переработки пластмасс и даже бумагоделания.
По существующим правилам, я должен был представиться главе «ХМИ», которое закупало в то время за рубежом товаров на общую сумму в два миллиарда инвалютных рублей. Возглавлял это крупное объединение знаменитый в кругу внешнеторговцев и среди зарубежных бизнесменов Влад Андреевич Кланцев. Он имел несколько орденов Ленина, первый из которых получил во время войны, будучи торгпредом в Англии.
Вручал ему орден, высшую награду страны, Микоян — соратник и друг Сталина. За что? За коммерческую смекалку и простую человеческую смелость: он подписал контракт с союзниками по антигитлеровской коалиции на оружие и боеприпасы, которые морским путем перевозились в Мурманск. Это было соглашение по ленд-лизу между СССР и США с Англией. В нашу воюющую страну шли из-за моря танки, самолеты, пушки, винтовки, взрывчатые вещества.
Кланцев провел переговоры с союзниками и добился значительной скидки, процентов на десять. На эту сумму он сделал дополнительные закупки оружия. Речь шла о десятках миллионов долларов — объем поставок значительно вырос.
Отличался Влад, под стать своему имени, характером полного владельца «своим» объединением. Здесь он был и царь, и бог, и последняя инстанция. Собственно, именно эта его волюнтаристская черта низвела его с «трона» председателя объединения до простого консультанта при министре. А жаль — человек он был хотя и властный, но весьма дельный. Безапелляционным и решительным торговцем он был от бога. Ему не решались перечить советские и зарубежные бизнесмены — столь был высок его авторитет как специалиста по внешней торговле.
И вот к этому «Бизону» (кличка Кланцева во Внешторге) я шел на прием, предварительно согласовав встречу с ним по телефону.
— Влад Андреевич, — начал я, не получив приглашения присесть, — еду в Токио и буду вашим представителем.
— Моим? Кто? Ты?! — громыхнул басом Кланцев, коренастый и квадратный в фигуре человек, ростом ниже среднего, с крепко посаженной на массивные плечи головой. — Не смеши меня, пожалуйста. Это — торговля! Тор-гов-ля. А не прогулка по Японии в экскурсионных целях.
Я молчал, видя гневное лицо «аса» — ветерана внешней торговли. Смотрел на него во все глаза и видел, что он действительно матерый «бизон»: и внешне, и в деле. Ведь он был прав — три недели стажировки?! Все это, конечно, несерьезно. Мое молчание распаляло его еще больше.
— О чем ваши там думают? Посылают птенца без знаний азов торговли. Ты хотя бы знаешь различие между СИФ и ФОБ? — ткнул в меня волосатым пальцем Кланцев.
Я знал и кивнул. И это немного успокоило ветерана.
— Иди уж… с богом… Если сможешь — работай. Но не бери на себя слишком много — тебе еще учиться и учиться делам торговым.
И в этом он был прав — я начинал с нулевого опыта. Но уже тогда моим девизом стало: «Дорогу осилит идущий!» И я начал учиться. Фактически с Японии и до самого ухода из Внешторга через двадцать лет.
В «рамках» Большой Химии
В стране победившего социализма разворачивалась грандиозная кампания под звучным названием «Большая химия». Кроме строительства собственными силами, закупались десятки заводов за рубежом. Приобретались образцы новой техники серии «эмбарго» — категории, запрещающей поставки в Союз и страны соцлагеря согласно спискам КОКОМ, Комиссии по контролю за поставками оборудования в страны Восточного блока. КОКОМ — это было детище США, вовлекших в свои сети десятки западных стран. Все, что относилось к категории «эмбарго» — ноу-хау, оборудование, машины, — было под опекой нашей научно-технической разведки. Именно к нам, в НТР, обращались ведомства за помощью в добывании секретов Запада, если купить официально было невозможно.
Одним из разведзаданий по работе в Японии было получение закрытой информации о ядохимикатах, производимых в стране по американским лицензиям. В обычной жизни — это пестициды и гербициды, инсектициды и фунгициды, то есть яды против растений-сорняков и насекомых. В концентрированном же виде — это боевые отравляющие вещества, ОВ. Знать о них все, уметь производить и защищаться от них — таковы были интересы специалистов из военного ведомства и оборонной промышленности нашей страны. Раз ОВ — значит, американцы нам ноу-хау на эти химикаты не продавали. Значит, это было поле деятельности нашей НТР.
Через несколько месяцев пребывания в стране мне удалось установить полезный контакт с японским инженером, которого я назвал в спецпереписке «Пест». Его компания работала по контракту с американскими «Даукем» и «Юникарб». Эти корпорации, акулы в мире химии, имели тесные связи с военными США и были главными поставщиками ядохимикатов фермерам Америки. Время от времени в американской прессе появлялись статьи о работе этих корпораций над ОВ в интересах Пентагона, а после вьетнамской войны они фигурировали в отчетах общественных организаций в качестве поставщиков вооруженным силам США ОВ новых поколений.
Как сотрудник НТР, я был в курсе тематических работ над ОВ этих двух корпораций и имел конкретное задание по добыванию их секретов. Зная о деловой заинтересованности Песта в контактах с торгпредством, я решил начать с ним полуофициальную работу в направлении ядохимикатов. Как-то спросил его:
— Вы располагаете отчетами американской стороны об использовании ядохимикатов. Изучаю эту проблему и готовлю обзор по теме. Вы ведь знаете, что в нашей стране идет «Большая химия»?
— Кое-что, думаю, смогу подобрать для вас, Бодров-сан.
Чуть позднее Пест передал мне секретный доклад, подготовленный несколькими ведомствами США для президента Кеннеди. Этот доклад при закрытых дверях слушался на Капитолийском холме в Вашингтоне и касался вопроса сельского хозяйства. Сенатская комиссия, на основе представленных в докладе данных, сделала заключение, что, с одной стороны, «химические удобрения и пестициды избавляют фермеров Америки от изнурительного труда», а с другой — «это потери, связанные с загрязнением окружающей среды. Поля залиты удобрениями, пестицидами и гербицидами и, по мнению Агентства по охране окружающей среды, являются основным источником загрязнения грунтовых вод, которые насыщены нитратами». Фермеры открыто жалуются на высокую заболеваемость среди сельского населения. Сообщались статистические данные о новом уровне смертности и снижении долголетия.
Поделиться книгой: