Помоги проекту - поделись книгой:
Произведение это хвалили в печати за правду, за мужественность и за другие подобные доблести. Никакое литераторское или партийное «большинство» не оказало ни малейшего давления на явное «меньшинство» в лице Я автора произведения и редактора журнала. Все было до предела свободно, просторно, инициативно.
Но вот что говорят читатели:
Идет, идет конференция сельских читателей, выступают многие, и нет среди них оратора, который бы добром отозвался об очерке. Автор, редактор, публикуя очерк, радели о темных, обездоленных людях деревни. А эти люди в радетелях и не нуждаются, потому что давным-давно, десятки лет они уже не такие, какими их всё пытаются изображать автор и редактор очерка.
Недавно я услышал по радио о том, что одна треть выходящей у нас литературы – это переводная литература. И подавалось известие сие как неимоверно радостное. Читатели из рязанского колхоза не должны, следовательно, переживать по поводу отсутствия у них хороших книг о жизни сельских тружеников. Зато они через издательство «Искусство» получат прелестнейшие и до крайности им необходимые воспоминания о французской певице Эдит Пиаф, наконец-то при помощи другого издательства встретятся с душераздирающими, заполнившими буржуазный мир произведениями Агаты Кристи и с бесконечным множеством таких же книг, на которые, оказывается, находят столь дефицитную в других случаях типографскую бумагу.
Если взять эту, немалую числом, часть переводной литературы да прибавить очень близкую к ней по форме и содержанию литературу а-ля журнал «Юность», которую все с большим волнением поминает советская общественность, озабоченная недостатками в воспитании молодежи, то хочется напомнить ленинское: «Издательства и склады, магазины и читальни, библиотеки и разные торговли книгами – все это должно стать партийным, подотчетным».
Не для того, писал Ильич, мы, социалисты, срываем фальшивые вывески с утверждений о свободе творчества в буржуазном ее понимании, – «не для того, чтобы получить неклассовую литературу и искусство (это будет возможно лишь в социалистическом внеклассовом обществе), а для того, чтобы лицемерно-свободной, а на деле связанной с буржуазией, литературе противопоставить действительно свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу».
Те, кто «громче других шумел» о партийности литературы, подали нам пример подлинного понимания ленинских требований, пример действительно свободного, открытого служения рабочим и крестьянам, всему народу, партии.
Советские литераторы, верные ленинским заветам, будут и дальше идти этой единственно верной дорогой. Народу нужны книги о его жизни, о его героических делах, подвигах на войне и в мирные дни, не в тоску вгоняющие, а растящие крылья у людей; не правденка перепуганных или уставших нужна народу, а великая историческая правда строительства нового, коммунистического, какого еще не было на земле, к какому люди прошлого могли лишь стремиться в мечтах.
Яростные атаки нашего идеологического противника иной раз тормозят процесс расцвета в литературе и искусстве, осложняют работу советских литераторов. Что ж, борьба всегда остается борьбой. С помощью разных испытанных дискуссий, скажем, «о словах великих и не великих», «о картах-двухверстках», «о четвертом поколении» и им подобных нашу литературу отвлекают, бывает, от главных ее задач, пытаются сбить с главного ее пути. Одних пишущих оглушают компрометационной критикой лихие носители «многообещающих тенденций», других сбивают с толку явно неверными присуждениями премий, третьих надолго заставляют отложить в сторону перо тенденциозным замалчиванием их труда. Но все это, понятно, временное, это лишь эпизоды и частности борьбы за литературу социалистического реализма, за народную, партийную, ленинскую литературу, за литературу, которая служит не пресыщенной героине, не скучающим снобам, а «миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность».
В.И. Ленин вооружил нас острым, боевым оружием идейности. Он снабдил нас и надежным компасом, который не даст нам сбиться с верного направления в развернувшейся в мире идейной борьбе.
Скверное ремесло
Недавно я прочел переведенную с венгерского книгу «Команда „Альфа“», которая снабжена еще и подзаголовком «Исповедь бывшего солдата войск специального назначения армии США».
Прочесть ее меня подтолкнули строки предисловия, касающиеся личности автора: «Миклош Сабо родился в 1922 году. По специальности он механик. В 1955 году эмигрировал в Австрию. В течение двух лет жил в Вене, вращался среди контрреволюционных эмигрантов, возглавлял так называемое „Бюро по делам венгерских беженцев“».
Значит, автор видел, знает то, о чем он написал. Значит, книга его не досужие вымыслы и домыслы, предназначение которых – леденить кровь читателей или хотя бы занимать, убивать их время, а рассказ о сущем, о действительном и потому неизмеримо более грозном, чем самые пылкие, но выдуманные живописания похождений диверсантов и сыщиков, лазутчиков и разведчиков.
Из предисловия же я узнал о том, что за пределами своих границ, в других странах, в которые им бы совсем незачем совать нос, США держат шесть групп «войск специального назначения» – в подразделении одной из них и состоял «герой» Миклоша Сабо; что каждая такая группа включает в себя до тысячи головорезов, готовых абсолютно на все и много чему тщательно обученных, среди которых свои подрывники-диверсанты, свои химики-отравители, террористы – физические и психологические, медики, радисты, мастера шумных и бесшумных убийств.
Не лишено интереса то, что до двадцати пяти процентов этих мерзавцев – беглецы из стран, как на Западе называют, Восточной Европы.
Автор книги шаг за шагом прослеживает путь такого наемника, путь, начатый бегством из родной страны, якобы к свободе, а приведший изменника в одно из тайных формирований армии государства, которое стремится взять на себя полицейские функции во всем мире.
В главе «Подготовка профессиональных убийц» читаем: «На кафедре нашей аудитории появился прозрачный манекен из пластмассы. Не скелет, а именно тело, на котором мы могли видеть расположение мышц, костей и внутренних органов. Начали мы с анатомии. Первым делом мы должны были получить четкое представление о тех участках тела, которые наиболее чувствительны к ударам и надавливаниям и менее всего защищены, затем о тех, при повреждении которых наступает мгновенная смерть».
Я читал все это, и что-то удивительно знакомое угадывалось меж строк книги Миклоша Сабо, что-то уже однажды встреченное – то ли виденное, то ли слышанное. Да, конечно, я видел подобное этому (точнее, это, нынешнее, подобно тому вчерашнему) в музее бывшего гитлеровского лагеря уничтожения в польском городе Освенциме. Да, за два десятка лет до возникновения школ профессиональных убийц в системе воинских формирований армии США методику костоломства со всей научной основательностью разрабатывали немецкие нацисты – «орлы» Гиммлера и Кальтенбруннера. Перед глазами встает изощренно продуманная аппаратура смерти, на память человечеству сохраняемая ныне в Освенциме. Особенно же мне запомнилась фотография с одной нацистской физиономии; я долго простоял тогда у стенда, где под стеклом помещено это фото. В самом лице, которое я рассматривал, в общем-то ничего особенного и не было. Обычное, презауряднейшее человеческое лицо, без каких-либо впавших глаз, квадратных подбородков, приросших ушей, низких лбов. Лицо как лицо. Не красивое, не безобразное. Вполне нормальное. Никакой не вурдалак из старых страшных сказок, не тип, какие, по Ломброзо, должны бы с детства носить в себе начало преступности. Но в отличие от других людей, будучи блок-фюрером в Освенциме, человек этот лично, своей собственной рукой, нажимая своим преобыкновеннейшим пальцем на гашетку парабеллума, застрелил десять тысяч (десять тысяч!) узников лагеря.
И совсем не случайно этот сверхординарный по своему преступлению гитлеровский живодер вспомнился мне при чтении книги Миклоша Сабо. Это же старший коллега, брат, друг, наставник нынешних головорезов, взращиваемых в наши дни в тайных террариумах американской армии. И того негодяя и этих учили и учат тому же: убивать с одного удара, с одной пули.
Года два назад мне попалась еще одна чрезвычайно интересная книга, по суровой правдивости сходная с книгой Сабо, – книга француза Робера Мерля «Смерть – мое ремесло». Это тоже исповедь и тоже убийцы – Рудольфа Ланга, за которым в жизни, в действительности стоит кровавая тень Рудольфа Гесса, коменданта памятного людям земли лагеря в Освенциме.
Когда эти две книги лежат на столе рядом, когда перелистываешь их страницы, вчитываешься в их строки, сочащиеся кровью народов, тебя, если ты небезразличен к происходящему в наши дни на белом свете, захватывают тревожные мысли.
Почитаем Сабо…
«– Итак, после того как вы ознакомились со строением человеческого тела, можете ли вы обозначить на нем наиболее уязвимое место? – спросил нас преподаватель.
– Сердце! – ответил один из нас.
– Вход в желудок, – решил другой.
Сам я посчитал наиболее чувствительным к повреждению головной мозг.
Четвертый опрошенный назвал позвоночный столб.
– В конце-то концов все вы правы! – кивнул мистер Симидзу. – Но все же вы плохо рассмотрели куклу.
Он достал кинопроектор и с помощью замедленной съемки доказал нам, что самое уязвимое место у человека – переносица.
„Работая“ над пластмассовой головой, мы все без исключения овладели искусством убивать человека костью его носа. Оказалось, это не так уж и трудно…»
Прообраз мерлевского Ланга в своей «Автобиографии», написанной им в тюрьме народной Польши в ожидании суда («Автобиография» эта в числе материалов состоявшегося позже процесса и легла, как видно из книги, в основу работы Робера Мерля), Рудольф Гесс тоже считал, что дело смерти не такое уж трудное дело.
«В то время как весной 1942 года, – написал он поистине незабвенное, – мы имели дело только с небольшими „акциями“, то летом число эшелонов так увеличилось, что мы были принуждены оборудовать дальнейшие пункты умерщвления».
Здорово звучит! «Дальнейшие», «пункты», «умерщвления»!
«Пункты» заработали, и…
«…В конце лета 1942 года мы начали сжигать тела – вначале на кострах, на которых помещалось около двух тысяч тел, а потом в ямах, вместе с ранее похороненными трупами. Вначале тела обливали нефтяными остатками, а потом – метанолом. Тела горели в ямах беспрерывно, днем и ночью».
Этакая деловитая, размеренная технизация истребления людей. Но не менее деловит в своем рассказе о технике убийства и американский «герой» Миклоша Сабо. Не зря же в числе его «педагогов» – приглашенные в Америку бывшие гитлеровские и японские палачи: прямая наследственная связь.
Научившиеся под таким руководством убивать из автоматов, пистолетов, ножами и кастетами, ядом и голыми руками, молодцы из команды «Альфа» совершали диверсионные акты в свободной Кубе, сброшенные там с десантного самолета, убивали людей в Южном Вьетнаме и пробирались в Демократическую Республику Вьетнам, выполняя ту сверхгрязную работу, которую не всегда способны выполнить линейные войска интервентов. Они истребляли мирных людей, то есть делали то же самое, что вместе со своими подручными делал в Освенциме Рудольф Гесс – Ланг.
Североамериканские громилы, описанные Миклошем Сабо, знают, конечно, не только технику индивидуальных убийств, им ведомы и методы массового истребления, над которыми в свое время немало потрудились нацистские химические и пушечные короли в трогательном единении со своими учеными – медиками, микробиологами и физиологами. В газетах мы в последние месяцы то и дело прочитывали сообщения о том, как жгут они новейшей химией рисовые поля и плетенные из пальмовых листьев хижины вьетнамских крестьян, как травят газами детей и женщин в джунглях. Дай им волюшку, эти гуд бойсы понастроят лагеря, которые будут почище любых освенцимов, маутхаузенов и бухенвальдов: американская деловитость, американские темпы и технические возможности, американская целеустремленность известны. Становится мало-помалу известной и крайняя небрезгливость заокеанских джентльменов в средствах для достижения цели.
В наши дни то в одной, то в другой стране мира возникают волнения, тревоги, вспышки паники среди населения: то вызванные какой-либо острой эпизоотией, скажем, ящура у скота; то на людей, десятки, сотни лет не ведавших, казалось, с корнем приконченной холеры, обрушивается именно она, холера. Читаем у Сабо:
«Курс применения ядов означал еще один шаг па пути подготовки убийц.
Вы только представьте себе, что вы со своей женой, со своими детьми заходите в ресторан высшего разряда. Вы голодны, вы хотите пообедать. Или поужинать, уйдя под тихими, укачивающими звуками музыки в свои мысли, скажем, о любви… Вы едите уху, а после нее лапшу с творогом. Возможно, жареную телятину по-парижски, с салатом. Все равно что. Совершенно все равно.
Дома станет дурно сначала маленьким, потом вашей жене. Затем плохо станет и вам, сударь. Да, всем станет плохо. Не только вам, а множеству других людей, „вина“ которых лишь в том, что они в тот день случайно зашли именно в тот ресторан.
В чьих-то интересах потребовалась паника. Для чего? Может быть, это была генеральная репетиция перед крупной операцией? А может, она нужна была как благоприятная почва для пропаганды? Кто знает?»
И дальше звучит каннибальский гимн ядам и отравам: «Ядовитые вещества! Они бесцветны и не пахнут. Быстрого действия или создающие видимость паралича сердца. Когда держишь их на ладони, крошечные ампулы или схожие с драгоценными камнями кристаллы, то чувствуешь, как у тебя по позвоночнику пробегает холодок.
Одна капля покончит с целым семейством!
Одного пузырька достаточно для столовой крупного предприятия!
Сто единиц, вылитых в водоочиститель города…»
В Освенциме (вспомним параллельно) банкой кристаллического яда под названием «Циклон Б», при соприкосновении с воздухом превращавшегося в газ, одновременно убивали в бетонном бункере по две тысячи заключенных.
Вновь вспоминаю и лицо того суперубийцы (в США такие ныне называются суперсолдатами), который своею рукою застрелил десять тысяч человек, делая это одними и теми же движениями, заученно, привычно, как на скотобойнях, – в затылок, в затылок, в затылок… Он сменил, должно быть, несколько парабеллумов, потому что никакая сталь не выдержит огня десяти тысяч выстрелов, износится, исплавится. Выродок ли это? Не проще ли, не спокойнее ли для себя и для всего человечества посчитать его именно выродком, ублюдком, кокаинистом, садистом, недоноском? Вот был такой выродок, повесили – и нет его, на земле мир, гармония и благорастворение воздухов. Тем более что и начальника этого блок-фюрера – самого Гесса – повесили: каждый побывавший в музее Освенцима может собственными глазами увидеть подлинную виселицу, с помощью которой была совершена казнь истребителя нескольких миллионов людей десятков национальностей.
Но нет, ни блок-фюрер не был выродком, ни Рудольф Гесс. Прочтите «Автобиографию» Гесса, прочтите книгу Робера Мерля, в которой Гесс существует под именем Ланга, и перед вами предстанет самый обычный, «вполне нормальный» нацистский служака, нежно любящий свою фрау, своих киндеров; после работы (его «работой» было ревностное выполнение любых заданий рейхсфюрера СС, в том числе и массовые убийства) он слушает фортепьянную музыку – его до слез трогают Бетховен, Бах и Моцарт, он украшает «рождественское дерево», елку, пестрыми игрушками; нет, ему совсем не чуждо кое-что из богатств, из сокровищ культуры того народа, к которому он принадлежит.
Ошибочно было бы и бравых молодцов из команды «Альфа», и их боссов, и тех, кто подготовкой таких команд ведает в Пентагоне и в Центральном разведывательном управлении США, считать выродками, вурдалаками, дегенератами. Отнюдь нет: среди них сколько угодно архитонких ценителей литературы и искусств, знатоков в различных науках, людей предобрейших в кругу своей семьи, даже сентиментальных, умеющих и весело смеяться и горько плакать; одни такие играют на скрипках, другие поют в хоре, третьи собирают уникальные библиотеки, пишут маслом пейзажи, вполне могут вести те долгие книжные беседы, которыми, как думается иным, можно определять степень интеллигентности человека. И вместе с тем они ломают руки и ноги людям, простреливают черепа, забрасывают ящур и холеру в другие страны, сеют панику, распространяют злостные слухи, разрабатывают новые и новые конструкции более «производительных» газовых камер и печей для крематориев лагерей уничтожения, которые им мечталось бы понастроить на землях стран мира, получившего у них название «несвободного», то есть того, в котором живем и трудимся мы.
В чем же тогда дело, если человеконенавистничество не производное от дегенератизма?
Мы забываем порой о борьбе двух миров, о борьбе классов. Никакими выродками не были ни Деникин, ни Врангель, ни тишайший, образованнейший генерал Алексеев. Но в контрразведках их Добровольческой армии культурные же офицеры живьем сдирали кожу с коммунистов, с красноармейцев, с людей, сочувствовавших Советской власти. Культурнейшие немецкие фельдмаршалы подписывали приказы о поголовном истреблении жителей тех русских деревень, которые находились в районах действий наших партизан; они же стерли с лица земли чешскую Лидице, перепахав тяжелыми плугами даже место, на котором она стояла. Культурнейшие немецкие артиллеристы били из крупнокалиберных орудий по госпиталям, школам, детским садам и яслям блокированного Ленинграда.
Нет более острой и непримиримой борьбы, чем борьба противоположных по идеям лагерей. Для лагеря, исповедующего идеи отжившие, обреченные на уход, реакционные, нет таких путей и средств для самосохранения, которые бы считались там недозволенными, недопустимыми. «Великий» Торквемада перед лицом растущего реформистского движения в Европе, чтобы сохранить чистоту католической религии в Испании, живьем сжег на кострах четырнадцать тысяч тех, кто, по представлениям «святой» инквизиции, впал в ересь, угрожал основам папизма. В Освенциме «великие» фюреры Гитлер, Гиммлер и другие, отстаивая позиции империализма, над которым повисла угроза всемирных коммунистических побед, уничтожили четыре миллиона людей; миллионы нашли смерть в других лагерях, были замучены, убиты в городах и селах Советского Союза, во «рвах смерти», в «лесах смерти», возле «стенок смерти» – всюду, куда только дотянулись руки нацистов.
Что же иное, как не все ту же идею коммунизма, пытаются отвести от обреченного империалистического мира воинственные круги США, создавая в том числе и тайные войска специального назначения? Не во имя ли этого жгут и расстреливают они ракетами мирных хлебопашцев Вьетнама? Не для этого ли используют любые омерзительнейшие средства? Нападать на них – и они это прекрасно знают сами – никто не собирается. Они своими армиями, морским и воздушным флотами воюют против идей, бьют по идеям из пушек, целят в них залпы ракет, они подсыпают яд в колодцы местностей, в которых, как им видится, живут идеи более правильного, более справедливого устройства жизни на нашей планете. За свои денежные мешки, за сейфы и заводы, за право выжимать из людей соки, командовать странами и материками владыки Соединенных Штатов Америки вступили в открытую и тайную войну чуть ли не во всех частях света. Команды типа «Альфа» – один из видов их несущего смерть, коварного оружия. И тот, кто написал книгу «Смерть – мое ремесло», француз Робер Мерль, и тот, кто создал книгу «Команда „Альфа“», венгр Миклош Сабо, услышав голос чеха Юлиуса Фучика, вслед за ним предупреждают человечество: «Люди, во имя мира на земле мы взялись за перо и написали эти книги. Будьте бдительны!»
А в Польше не так давно вышла книга под названием «Диверсия», главы из которой были опубликованы в журнале «Октябрь». В той книге рассказывалось, как в полном взаимодействии с командами «Альфа» и «Бета» (наверно же, есть и продолжение этого алфавита?) подрывную работу против лагеря социализма ведет пропагандистская армия США, команды наемников не с бесшумными пистолетами в руках, а с паркеровскими авторучками, пишущими машинками и радиомикрофонами.
И польского автора, как авторов французского и венгерского, заботила та же мысль: не позволить человечеству уж слишком-то уходить «под тихими, укачивающими звуками музыки в свои мысли, скажем, о любви…». А не то отравят, и многим, очень многим людям, целым народам может стать дурно.
В начале декабря 1965 года Виктор Маевский писал в «Правде» о «логове в Лэнгли», о нравах и деятельности Центрального разведывательного управления США – ЦРУ. В самом этом логове, оборудованном среди лесистых холмов в двадцати минутах езды от Вашингтона, сидят и плетут шпионско-подрывные сети ни много ни мало десять тысяч человек! А сколько их, кто получает гонорар в кассе этого учреждения, бродит по всему белу свету с паспортами дипломатов или «деловых людей», с документами пресловутого «корпуса мира», всяческих экспертов на международных конференциях, симпозиумах и под видом просто туристов!
Летом 1962 года к нам в редакцию «Октября» заползла одна рептилия дамского пола, выращенная все там же, в заокеанском змеятнике. Она, видите ли, сотрудничает и в «Лайфе», и в других изданиях, не раз и прежде бывала в Москве, она знаток России, и ей понадобилось вот побеседовать теперь со мной. Что ж, пожалуйста! Достала из сумки записную книжечку, вечное перышко, уставилась немигающими голубенькими глазенками и принялась задавать вопросы, из которых явствовало, что ей давным-давно все ясно, и все, что будет ею написано после нашей беседы, она уже продумала до разговора.
К весне 1963 года в журнале «Энкаунтер», лелеемом теми же, кто прислал в Москву эту «кремленологессу», то есть знатока «кремлевских тайн», появилось ее обширное сочинение. Это было предисловие к помещенной в «Энкаунтере» некой «Антологии» «молодой советской поэзии и прозы», составленной, подобранной, понятно, соответствующим образом. Чего только не нагородила бойкая «кремленологесса»! Она – это уж само собой – поносила со злобой, с яростью все партийное, народное в нашей литературе, все подлинно художественное, самобытное, направо и налево рубя своей паркеровской сабелькой «догматиков», «реакционеров», «сталинистов», «конформистов». Но чьи же стихи и рассказы и что же, кто же приводил ее в восторг, который обычно определяют словом «телячий»? Тщательно, в подробностях описав один из вечеров поэзии того времени, где, судя по всему, происходило нечто подобное действу на Лысой горе, радетельница за советскую литературу, захлебываясь от вышеупомянутого восторга, начертала:
«После окончания вечера поэзии Н. (она называет фамилию сильно тогда шумевшего молодого поэта. –
Н. заказал несколько бутылок сладкого кавказского шампанского и прекрасного болгарского вина для своих гостей, а также фрукты и шоколад, поскольку кухня уже была закрыта. Нас было семь человек (она всех перечисляет. –
Дальше идет целая серия ночных похождений этой средних лет дамы с московскими юнцами. Зря не написана ни одна строка, ни одно слово. Все имеет свой четкий, целеустремленный смысл. С одной стороны, это как бы агентурное донесение по начальству: дескать, не напрасно едим хлеб, не попусту таскаемся в Советский Союз, не попусту шлем сюда свои издания, пропагандируем западный образ жизни, – вот, мол, смотрите, что стало в Москве, совсем как в Гринвич-виллидж, только бы вкуса побольше советским барышням. С другой стороны, поскольку «Энкаунтер» широко рассылается во многие страны, проникает, главным образом, в круги художественной интеллигенции этих стран, ищущей новых путей развития искусства, задумывающейся над судьбами мира, то автор статьи старается убедить своих читателей: напрасно, дескать, в своих исканиях и раздумьях обращаете вы взоры к Советскому Союзу, к путям развития его литературы, его искусства, стремитесь понять те прогрессивные, передовые начала, которые заложены в методе социалистического реализма. Нет, нет, дорогие мои, там все уже давным-давно позади, тех «конформистов», книгами которых зачитывались рабочие и крестьяне, трудовая интеллигенция капиталистических стран, разгромили молодые, полные энергии и таланта силы, и теперь там все, как у нас, в Гринвич-виллидж мирового города Нью-Йорка, – и девушки с зелеными веками, и кофты – чистый импорт, и поют уже не на русском, а на подобии английского, и носят сверхузкое, тянутся, словом, за заграницей, за США, бросьте, мол, ждать чего-то от социалистического реализма, позабудьте о нем, его уже нет, я вам порекомендую стишки и рассказики, повестушки, ну совсем, совсем такие, как у нас. Итог, в общем, таков: советское искусство, покорявшее прогрессивный мир, привлекавшее к себе умы и чувства миллионов тружеников, вселявшее в них бодрость, надежду, побуждавшее к борьбе, дышит на ладан. А представители нового, победившего искусства (перечисляются, как всегда, пять-шесть одних и тех же фамилий) пьют за любовь и пожирают шоколад из обслюнявленных пальцев. Размечтались под тихими, укачивающими звуками заокеанской музыки. Можно накрывать их шапкой. Даже нахваливая тех молодцов, которые после ресторана таскали ее всю ночь по московским квартирам, она делает это так, что меж строк встают жалкие, бесхребетные, ничтожные хлюпики; она не жалеет и их. Почему? Да потому, что ни ей, ни ее хозяевам сами по себе они не нужны. Они надобны только как средство, как возможность сформировать из них некую «команду» все для той же непримиримой борьбы против коммунизма, против стран социалистического лагеря.
Зато сколько открытой ненависти, ярости обрушивает авторесса на тех, кого – она это отлично понимает – никак и никогда ей не приспособить для своих целей, в ком и она и ее боссы видят противников и только противников; такие уже и не писатели, и не живописцы, и не режиссеры, не актеры – «сталинисты» и «догматики», и больше ничего.
Я прочел о многих, кого злобная дамочка в своей статье пытается так или иначе скомпрометировать. Прочел, конечно, и о себе – не зря же миссис провела в нашей редакции добрую половину дня, задавая вопросы и почти не слушая ответов на них.
«Московским журналистам, как русским, так и иностранным, – читал я не без интереса, – редко доводилось встречаться с Кочетовым. Поэтому, когда я позвонила ему по телефону и выразила желание встретиться с ним, я была удивлена готовностью, с которой он согласился на такую встречу. Мы встретились с ним на следующий день в редакции „Октября“. Здесь меня поджидал еще один сюрприз. По внешнему облику Кочетов мало напоминает грубого и напористого пролетария, каким его себе мысленно представляешь, читая его романы».
Мадам удивляло даже то, что я оказался «одет в темный деловой костюм, белую рубашку и полосатый галстук».
Так, так, что же будет дальше?
«Кочетов был готов разговаривать, но, очевидно, он хотел говорить так, чтобы ничего не сказать. Никогда еще мне не приходилось встречаться с человеком, у которого была бы такая выдержка перед лицом неприятных вопросов и который умел бы с такой ловкостью парировать их».
Все дело в том, что мадам тоже принадлежит к войскам специального назначения США, тоже состоит, так сказать, в команде, но имя которой не «Альфа», а «Энкаунтер». «ЭН» – будем называть ее сокращенно и обобщенно. В этой «команде» тоже отыскивают наиболее уязвимое место для ударов по советскому искусству, по его представителям, целят им в переносицу. «Говорить так, чтобы ничего не сказать», по понятиям «кремленологессы», означало отвечать на ее вопросы совсем не то и не так, как бы ей хотелось, как было бы надо команде «ЭН», это означало отстаивать свое и не только не дать въехать тебе в переносицу, но и отшибить привычную, умелую руку. Отсюда и ярость. Тут, пожалуй, и шоколад бы не помог и сладкое шампанское.
Ну и поскольку «Кочетов ничего не сказал такого», что надобно было мадам, она сама нагромоздила и о нем, и о советской литературе вороха подлости.
Перемешивать истину с домыслом, просто с клеветой – этому тоже учат, конечно, в командах «Альфа» и «Бета» и, само собой, в команде «ЭН», старательно отрабатывая приемы безошибочных ударов, чтобы с одного взмаха убивать человека «костью его носа».
Приемчики «работы» таких «команд» отшлифованы до деталей, тщательно проверены. Основное правило: никогда не вести разговора по существу произведения или всей позиции автора. Статейки «кремленологов» имеют целью не критику, не разбор, а компрометацию. Это те же кристаллики яда, брошенные в котел столовой, в которой питается множество людей, кристаллики, размноженные миллионными тиражами. С их помощью компрометируются и произведение, и его автор.
Рецепт литературных убийств по методе команды «ЭН» несложен: крути вокруг да около, делай вид, что не замечаешь подлинного содержания романа, кинофильма, пьесы, приводи всяческие не в пользу автора и произведения параллели, нагло утверждай свое, выдуманное, усмехайся, потешайся.
Это не выродки, нет. Это суперсолдаты из различных формирований нашего идейного противника. Они совершают литературные убийства во имя продления на земле владычества денежных мешков. Голубоглазенькую дамочку наняли, вульгарно наняли; и они оба вместе с «героями» книги Миклоша Сабо старались порученное им делать столь же ревностно, как ревностно нес свою службу Рудольф Гесс – Ланг.
Если, анализируя и оценивая подобные явления, мы отбросим борьбу классов, нам неизбежно надобно выдумывать выродков, нравственных уродов и т. д. и т. п., то есть далеко уходить от материалистического истолкования жизни человеческого общества. У гитлеровцев, на захваченных ими территориях нашей страны служили тысячи полицаев, сельских старост, городских голов, переводчиков, газетных писак. Их обнаруживают и судят по сей день, спустя четверть века со времен событий. Всего полтора месяца назад я читал в газетах «Ставропольская правда» и «Кавказская здравница» отчеты о процессе тех негодяев, (которые помогали гитлеровцам уничтожать советских граждан в районе Минеральных Вод. Евгений Завадский, попавший к немцам в плен, стал у них начальником управления местной полиции. В помощники к нему пошел некий Кузьма Науменко – не из-под палки, нет, добровольно. Оба они стали врагами своего народа. Сюда же, к этому гнезду изменников, прибился дезертир Петр Гришан, а еще и Тимофей Тарасов, и Георгий Божко…
Полицаи, убийцы, истязатели… Это что же – все выродки, кретины, нравственные уроды? Не много ли выродков в человеческом обществе?
Нет, на капризы природы всего не свалишь. Это классовая борьба, законы которой открыли, сформулировали, объяснили Маркс, Энгельс, Ленин. Мановением руки, росчерком лихого пера, самым что ни на есть волевейшим из волевых решением их не отменишь, не закроешь, никуда не денешь. У нас антагонистических классов нет, и не о борьбе классов внутри нашего общества идет речь. Но в противостоящем-то нам мире класс эксплуататоров пока еще процветает. Он-то никак не может смириться с нашими победившими, создавшими свое трудовое государство классами рабочих и крестьян. Мы, лагерь социализма, можем мирно сосуществовать хоть тысячи лет с соседями-капиталистами. На нас работают время, трудолюбивый крот истории, законы общественного развития, мы сами, в конце-то концов, работаем на себя. Но мир империализма никак не может примириться с таким сосуществованием. Он же видит, ощущает работу крота истории, он же слышит удары заступа, он же должен уйти с исторической арены. Но он не хочет этого делать, не хочет уходить. Он вербует наемников всюду, где только сможет найти готовых служить ему автоматом, ядом, пером. Он неистовствует, подличает, показывает зубы, кусается. На протяжении многих лет мы испытывали одну из чудовищнейших в истории человечества войн. После нее в мире недолго прошло без огня и взрывов. Началось в Корее, потом пошли провокации против ГДР, провокации в Польше, Венгрии, потом полеты воздушных шпионов на «У-2», потом… Нет такого места на земле, где бы ни «работали» антидемократические силы, возглавляемые все теми же хозяевами команд «Альфа», «Бета», «ЭН». Вьетнам сочится кровью, пылает огнем в эти дни.
Суровые, правдивые, настораживающие книги написали француз Робер Мерль и венгр Миклош Сабо. О том, что хотели сказать и сказали они своими произведениями, должны помнить, думать и говорить в полный голос все, кто против новых освенцимов, новых газовых печей, новых «рвов» и «экранов» смерти. На земле не должно быть условий для людей, ремесло которых – смерть.
Дайте только гудок
Как-то в рабочем предместье Милана – было это года два с половиной назад – я сидел за столиком дешевенького кафе среди итальянских сталеплавильщиков и машиностроителей.
– Кампаньо, – сказал один из итальянцев, средних лет рабочий. – Вот мы слушали тебя, слушали о том, как ты и твои коллеги пишете о рабочих людях, о ваших советских рабочих. Но у нас в Италии, как известно, – он с горечью усмехнулся, – полная «свобода», и наши издатели совершенно свободно такие ваши книги не переводят на итальянский и не издают. Мы о вас правды не знаем. Как вы живете – не знаем. Хотя все, что вы делаете, нам чертовски интересно. Скажи по чести, мы, итальянские ребята-рабочие, похожи на ваших?
– Да, – ответил я, – похожи. И очень. Вы люди того же революционного класса. Но только наши рабочие пятьдесят лет назад уже сделали то, что вам еще предстоит сделать.
– Мы поздновато родились! Я лично! – воскликнул он. – И они! – Он указал на своих товарищей. – Мы бы тоже были тогда с Лениным, мы бы пошли с ним и за ним, и мы бы делали все, что делали, делают и планируют делать ваши люди. Мы и сейчас, если надо, все, как один выйдем на улицу.
Я знал, что это не слова, сказанные сгоряча. Я знал, что он и многие из его друзей сражались в отрядах Сопротивления, громили немцев в этих местах, участвовали в поимке Муссолини. Знал, что совсем еще недавно, когда нынешние фашисты – преемники муссолиниевских чернорубашечников – попытались устроить здесь свой митинг, эти рабочие вышли на улицы и вышвырнули фашистов из трудового предместья.
– Нам дайте только гудок! – добавил он.
И что-то знакомое, очень знакомое вспомнилось при этих словах: «Гудок!», «Дайте только гудок!»
Да, вспомнился 1929 год в Ленинграде. Штормовая, свирепая ночь, когда вода в заливе и в Неве яростно вздувалась, грозя повторить наводнение 1924 года. Она размывала перемычки на строительстве стапелей завода «Северная верфь», где я тогда работал, уже заглядывала в строительный котлован, нацеливаясь опрокинуть, поломать копры, разбить о причальную стенку баржи с драгоценным в те времена цементом…
Надо было спасать заводское добро. Но мы работали в ночную смену, народу на заводе было мало, дежурные администраторы растерялись перед разошедшимися стихиями. Что делать?
– Надо позвать народ! – предложил кто-то из рабочих.
– Но как, как его позовешь? – волновался дежурный техник.
– Дайте только гудок. Сами придут.
И совершенно верно: на голос гудка, на голос тревоги – кто как и на чем – к заводу примчались сотни его рабочих – строителей первых советских кораблей. В воде, в ливне, в ураганном ветре работали они несколько часов лопатами, ломами, руками – и отстояли и котлован, и котлы, и цемент.
Поделиться книгой: