Помоги проекту - поделись книгой:
4. Проблема типов в интерпретации сновидений
Во всех других отраслях науки допустимо применение гипотезы к обезличенному объекту. Психология, однако, неизбежно сталкивает нас с живыми отношениями между двумя индивидами, ни один из которых не может быть лишен своей субъективности или деперсонализирован каким-либо образом. Участники могут договориться о безличном и объективном подходе, но если предметом обсуждения является вся личность, два отдельных субъекта противостоят друг другу, и применение одностороннего правила исключено. Прогресс возможен только в том случае, если достижимо взаимное согласие. Объективность конечного результата может быть установлена только путем сравнения со стандартами, общепринятыми в социальной среде, к которой принадлежат индивиды. Кроме того, мы должны принимать во внимание их собственное психическое равновесие, или «здравомыслие». Это не означает, что конечным результатом должна быть полная коллективизация индивида, ибо это было бы самым противоестественным условием. Напротив, разумное и нормальное общество – это общество, в котором люди, как правило, расходятся во мнениях. Вне сферы инстинктивных качеств общее согласие встречается относительно редко. Несогласие служит своего рода движущей силой психических процессов в обществе, но не есть самоцель; в равной степени важно и согласие. Поскольку психология в основном опирается на равновесие противоположностей, никакое суждение не может считаться окончательным, если не принята во внимание его обратимость. Причина такого специфического подхода заключается в том, что не существует никакой опорной точки над психологией или вне ее, которая позволила бы нам сформулировать окончательное суждение о том, что есть психика. Все, что мы можем себе представить, находится в психическом состоянии, то есть в состоянии сознательной репрезентации. Выйти за пределы этого состояния – труднейшая задача, стоящая перед физическими науками.
Несмотря на то что единственная реальность – это индивид, некоторые обобщения необходимы, дабы прояснить и классифицировать эмпирический материал, ибо невозможно сформулировать какую-либо психологическую теорию или обучить ей, описывая отдельных людей. В качестве принципа классификации можно выбрать любое анатомическое, физиологическое или психологическое сходство или различие, если, конечно, оно носит достаточно общий характер. Поскольку здесь нас прежде всего интересует психология, мы воспользуемся психологическим критерием экстраверсии – интроверсии. Подробно объяснять эти термины нет необходимости, так как они давно стали общеупотребительными.
Это лишь одна из многих возможных классификаций, но она вполне подходит для наших целей, если мы стремимся описать метод и подход к пониманию сновидений как основного источника естественных символов. Как я уже говорил, процесс интерпретации состоит в конфронтации двух разумов, аналитика и анализанда, а не в применении некой заранее составленной теории. Разум аналитика характеризуется рядом индивидуальных особенностей, равно как и разум анализанда. Эти особенности выполняют функцию предубеждений. Нельзя считать аналитика сверхчеловеком только потому, что он доктор, владеющий теорией и соответствующими приемами. Он может только воображать себя таковым, если полагает, что его теория и техника являются абсолютной истиной, способной охватить всю психику в целом. Поскольку такое предположение более чем сомнительно, он не может быть до конца в нем уверен. Как следствие, его будут одолевать тайные сомнения в принятии такой установки, то есть в правомерности противопоставления человеческой целостности анализанда теории и техники (которые суть всего лишь гипотезы) вместо его собственной живой целостности. Только последнее можно считать эквивалентом личности анализанда. Психологический опыт и знания не более чем профессиональные преимущества со стороны аналитика, которые не позволяют ему оставаться в стороне от схватки. Он будет подвергнут испытанию точно так же, как и анализанд.
Поскольку систематический анализ сновидений требует конфронтации двух индивидов, многое зависит от того, к какому поведенческому типу они принадлежат: одному или разным. Если оба принадлежат к одному типу, то их «совместное путешествие» может быть долгим и приятным. Но если один из них экстраверт, а другой интроверт, их различные и противоположные взгляды могут привести к столкновению, особенно в том случае, если они не осознают, к какому типу относятся, или же убеждены, что их тип – единственно правильный. Такая ошибка вполне вероятна, ибо то, что ценно для одного, лишено ценности для другого. Один выберет точку зрения большинства, другой отвергнет ее просто потому, что она импонирует всем. Фрейд интерпретировал интровертный тип как болезненную зацикленность на себе. Однако интроспекция и знание самого себя равным образом могут оказаться в высшей степени ценными качествами.
Кажущаяся незначительной разница между экстравертом, который акцентирует внешнее, и интровертом, который акцентирует собственное восприятие ситуации, играет крайне важную роль в анализе сновидений. С самого начала вы должны иметь в виду: то, что ценит один, у другого может вызывать отвращение. Особенно очевидным это становится по мере того, как вы углубляетесь в детали различий между типами. Экстраверсия и интроверсия – всего лишь две из многих особенностей человеческого поведения. Зачастую они ярко выражены и легко узнаваемы. Тем не менее, изучая экстравертов, например, вы вскоре обнаружите, что они во многом отличаются друг от друга и что экстравертность – поверхностный и слишком общий критерий. Вот почему некоторое время назад я попытался выявить другие базовые характеристики, которые позволили бы хоть как-то упорядочить кажущиеся безграничными вариации человеческой личности.
Меня всегда поражал тот факт, что на свете существует столько отнюдь не глупых людей, которые не используют свой ум, за исключением тех случаев, когда использовать его просто необходимо, и столько же людей, которые используют свой ум, но на редкость глупым образом. С не меньшим удивлением я обнаружил много умных и активных людей, которые жили так, будто совершенно не умели пользоваться органами чувств. Они не видели того, что было прямо у них перед глазами, не слышали слов, звучащих в их ушах, не замечали того, к чему прикасались или что пробовали на вкус, не осознавали своего собственного тела. Были и другие, которые, казалось, пребывали в крайне странном состоянии сознания: они вели себя так, будто положение, в котором они сегодня очутились, уже не изменится никогда, или будто мир и психика статичны. Они были лишены всякого воображения и полностью зависели от чувственного восприятия. Случайностей и возможностей в их мире не существовало, а у их «сегодня» отсутствовало подлинное «завтра». Будущее для них было лишь повторением прошлого.
То, что я пытаюсь донести до читателя, суть первые впечатления, сложившиеся у меня, когда я только начал наблюдать за людьми. Вскоре мне стало ясно, что одни из них
Когда я употребляю термин «чувство» в противоположность термину «мышление», то имею в виду
Эти четыре функциональных типа соответствуют четырем механизмам, посредством которых сознание ориентируется в окружающем мире.
Читатель должен понимать, что эти четыре критерия – просто четыре точки отсчета среди многих других, таких как сила воли, темперамент, воображение, память, нравственность, религиозность и т. д. В них нет ничего догматического; не претендуют они и на то, чтобы считаться истиной в последней инстанции; тем не менее, в силу самой своей природы они представляются весьма подходящими критериями для классификации. Классификация бесполезна, если она не обеспечивает средства ориентации и практическую терминологию. Я нахожу классификацию на типы особенно полезной, когда мне приходится объяснять детям поступки родителей, женам – поведение их мужей, и наоборот. Кроме того, она помогает понять собственные предубеждения.
Таким образом, если вы хотите понять сон другого человека, вы должны пожертвовать собственными предпочтениями и подавить свои предубеждения по крайней мере на некоторое время. Это не легко и не приятно, ибо требует нравственного усилия, которое не всем по вкусу. Но если вы не приложите усилий – если не подвергнете критике собственную точку зрения и не признаете ее относительность, – вы не получите ни правдивой информации о психике анализанда, ни достаточно полного представления о ней. Поскольку вы ожидаете хотя бы минимальной готовности выслушать ваше мнение и отнестись к нему серьезно, то и пациенту должно быть предоставлено аналогичное право. Хотя подобные отношения обязательны для любого понимания и, следовательно, самоочевидны, необходимо снова и снова напоминать себе, что в терапии понимание пациента важнее, чем то, сбудутся теоретические ожидания аналитика или нет. Сопротивление пациента аналитику не всегда плохой знак; скорее, это признак «нестыковки», ошибки. Либо пациент еще не достиг стадии, на которой возможно понимание, либо интерпретация не подходит.
В попытках интерпретировать символы сновидения другого человека нам особенно мешает почти непреодолимая склонность заполнять пробелы
Не существует никаких правил, не говоря уже о законах, толкования сновидений, хотя на первый взгляд кажется, будто все они выполняют одну общую функцию. Эта функция –
Приведу другой пример. Одной даме, которая очень гордилась своим пониманием психологии, постоянно снилась некая женщина, которую она иногда встречала в обществе. В реальной жизни она ей не нравилась и казалась тщеславной бесчестной интриганкой. Дама не понимала, почему ей снится женщина, столь не похожая на нее, хотя во сне она всегда была мила и ласкова, как сестра. Несомненно, сон означал, что на ней лежит «тень» бессознательной фигуры, похожей на ту женщину. Поскольку у нее было очень четкое представление о себе, она не осознавала собственный комплекс власти и скрытые мотивы, не раз приводившие к неприятным сценам, в которых она всегда винила других, но не себя.
Человек может не замечать, игнорировать и подавлять не только свою теневую сторону, но и положительные качества. Примером может служить внешне скромный, нетребовательный человек с приятными манерами, часто извиняющийся или заискивающий. Он всегда занимает место в задних рядах, хотя из кажущейся вежливости никогда не упускает возможности присутствовать. Его суждения здравы, даже компетентны, однако неизменно содержат намек на некий более высокий уровень, на котором рассматриваемый вопрос можно решить более эффективно. В своих сновидениях он постоянно встречается с великими людьми, такими как Наполеон или Александр Македонский. Столь важные посетители явно компенсируют его очевидный комплекс неполноценности. В то же время сны поднимают ключевой вопрос: что я за человек, если ко мне приходят такие знаменитые гости? В этом отношении сны показывают, что сновидец лелеет тайную мегаломанию как противоядие от своего комплекса неполноценности. Хотя он этого и не осознает, идея
Меня нередко спрашивали об этом, да и сам я не раз задавал такой вопрос. Меня часто поражает, как ловко сновидения избегают определенной информации или обходят главное. Фрейд предполагал существование особого фактора, так называемого «цензора», призванного искажать сновидческие образы и намеренно делать их неузнаваемыми или сбивающими с толку с тем, чтобы обмануть спящее сознание относительно реального предмета сновидения: недопустимого желания. Предполагалось, что, скрывая ключевую мысль от спящего, «цензор» тем самым оберегает его сон от шока неприятных реминисценций. Но сновидение как хранитель сна – маловероятная гипотеза, ибо сновидения часто нарушают сон.
Скорее, вместо бессознательного цензора сознание само оказывает «стирающее» воздействие на сублиминальные содержания. Сублиминальность соответствует тому, что Жане называл
Символы сновидений по большей части представляют собой проявления той сферы психического, которая находится вне контроля сознания. Смысл и целенаправленность отнюдь не являются прерогативами сознательного разума; они пронизывают всю живую природу. Между органическими и психическими образованиями нет принципиальной разницы. Как растение порождает цветок, так и психика продуцирует свои символы. Любой сон свидетельствует об этом процессе. Посредством сновидений, интуиции, импульсов и других спонтанных событий инстинктивные силы влияют на сознание. Будет ли результат такого влияния положительным или отрицательным, зависит от фактического состояния бессознательного. Если оно содержит слишком много вещей, которые в норме должны быть сознательными, то его функция искажается; появляются мотивы, основанные не на истинных инстинктах, но обязанные своей активностью тем, что они оказались в бессознательном в результате вытеснения или пренебрежения. Они как бы накладываются на нормальную бессознательную психику и искажают ее естественную символическую функцию.
По этой причине психотерапевт, интересующийся причинами расстройства, обычно начинает с того, что добивается от пациента более или менее добровольного признания всего того, что ему не нравится, чего он стыдится или боится. Это похоже на церковную исповедь, которая во многом предвосхитила современные психологические методы. На практике, однако, всепоглощающее чувство неполноценности или слабости может привести к тому, что столкновение с еще большей темнотой и никчемностью будет существенно затруднено или вообще невозможно. Посему я часто нахожу целесообразным сначала привить пациенту позитивный настрой, обеспечить ему фундамент, на котором он мог бы стоять, прежде чем мы приблизимся к более болезненным открытиям.
Возьмем в качестве примера сон о «самовозвеличивании», в котором сновидец пьет чай с английской королевой или состоит в дружеских отношениях с папой римским. Если сновидец не страдает шизофренией, практическое толкование символа во многом зависит от состояния его сознания. Если он явно убежден в своем величии, показано угнетающее воздействие; если же речь идет о черве, уже раздавленном чувством неполноценности, то дальнейшее понижение ценностей будет граничить с жестокостью. В первом случае рекомендовано редуктивное лечение; на ассоциативном материале легко показать, насколько неуместны и инфантильны намерения сновидца, а также в какой степени они проистекают из инфантильных желаний быть равным своим родителям или превзойти их. Во втором случае, когда всепроникающее чувство никчемности уже обесценило все положительные стороны, показывать сновидцу вдобавок ко всему, насколько он инфантилен, смешон или даже извращен, абсолютно неуместно. Такая процедура только усилит его чувство неполноценности, а также вызовет нежелательное и совершенно ненужное сопротивление лечению.
Не существует некоего универсального терапевтического метода или универсальной доктрины, ибо каждый человек, который обращается за лечением, уникален, как уникально его состояние. Я помню одного пациента, лечение которого заняло девять лет. Я видел его всего несколько недель в году, так как он жил за границей. С самого начала я знал, в чем его подлинная проблема, но видел, что даже малейшая попытка приблизиться к истине вызывала бурную защитную реакцию, угрожавшую разрывом наших отношений. Нравилось мне это или нет, но я был вынужден делать все возможное, чтобы поддерживать раппорт, и следовать его настроениям, подкрепленным снами, хотя они уводили нас в сторону от центральной проблемы, которую, согласно всем разумным ожиданиям, мы должны были обсуждать на сеансах. Ситуация зашла так далеко, что я часто обвинял себя в том, что ввожу своего пациента в заблуждение, и лишь то обстоятельство, что его состояние медленно, но явно улучшалось, удерживало меня от того, чтобы раскрыть ему правду.
На десятом году, однако, пациент объявил, что излечился и избавился от всех симптомов. Я был удивлен и усомнился в его словах, ибо теоретически он был неизлечим. Заметив мое удивление, он улыбнулся и сказал: «Больше всего я благодарен вам за неизменный такт и терпение, которые вы проявили, помогая мне обойти болезненную причину моего невроза. Теперь я готов рассказать вам все. Если бы я мог, я так бы и сделал на первой же консультации. Но это разрушило бы мою связь с вами, и что сталось бы со мной тогда? Я бы сделался моральным банкротом и утратил почву под ногами. У меня не было бы ничего, на что я мог бы опереться. С годами я научился доверять вам, и по мере того, как моя уверенность росла, мое состояние улучшалось. Я выздоровел, потому что снова начал верить в себя. Теперь я достаточно силен, чтобы обсудить проблему, которая мучила меня столько лет».
Откровенное признание, которое за этим последовало, помогло мне понять, почему лечение приняло столь необычную форму. Первоначальный шок оказался настолько силен, что мой пациент не мог справиться с ним в одиночку. Для этого были нужны мы оба. Именно в этом состояла терапевтическая задача, а вовсе не в реализации тех или иных теоретических допущений.
Благодаря подобным случаям я научился придерживаться направления, уже намеченного в предоставленном пациентом материале и его настрое, а не связывать себя общими теоретическими соображениями, которые могут оказаться неприменимыми в данной конкретной ситуации. Практические знания о человеческой природе, накопленные мною за шестьдесят лет, научили меня рассматривать каждый случай как новый опыт, требующий, прежде всего, индивидуального подхода. Иногда я без колебаний погружаюсь в тщательное изучение событий и фантазий детства; в других случаях я начинаю с самого верха, даже если это означает блуждание в тумане самых неправдоподобных метафизических спекуляций. Все зависит от того, сумею ли я постичь язык пациента и, следуя за его бессознательным, на ощупь пробраться к свету. Одни требуют одного, другие – другого. Таковы различия между индивидами.
Особенно это верно в отношении интерпретации символов. Два разных человека могут видеть похожие сны, но, если один из них молод, а другой стар, беспокоящие их проблемы будут разными, а значит, было бы абсурдно толковать оба сна одинаково. Хороший пример – сон, в котором компания молодых людей едет верхом по широкому полю. Сновидец скачет впереди и перепрыгивает через большую канаву. Остальные падают в воду. Юноша, рассказавший мне этот сон, принадлежал к осторожному, интровертному типу и боялся любых авантюр. Тот же сон видел старик, который не ведал страха и прожил активную предприимчивую жизнь. Когда ему приснился этот сон, он был неугомонным инвалидом, доставлявшим массу хлопот своему врачу и сиделке. Непослушание и беспокойность явно шли ему во вред. Очевидно, сновидение подсказывало молодому человеку, что он
Данный пример показывает, насколько сильно интерпретация сновидений и символов зависит от индивидуальных особенностей сновидца. Символы многозначны и часто представляют противоположности, как, например,
5. Архетип в символике сновидений
Выдвинутая нами гипотеза о том, что сновидения служат цели
Если человеческое тело состоит из органов, имеющих долгую эволюционную историю, логично ожидать, что и разум организован похожим способом, а не есть продукт без истории. Под «историей» я понимаю не тот факт, что разум строит себя сам посредством сознательных традиций (язык и т. д.), но скорее его биологическое, доисторическое и бессознательное развитие, начавшееся с архаического человека, чья психика была подобна психике животного. Эта чрезвычайно древняя психическая материя образует основу нашего разума точно так же, как строение нашего тела восходит к общей анатомии млекопитающих. Опытный глаз морфолога везде обнаруживает следы этой исходной модели. Равным образом, опытный исследователь психики не может не видеть аналогий между сновидческими образами и продуктами примитивного разума, его
Мои взгляды на «архаические черты», которые я назвал «архетипами», или «первообразами», постоянно подвергаются критике со стороны людей, плохо разбирающихся и в психологии сновидений, и в мифологии. Термин «архетип» часто понимают неправильно[40] – как означающий некий определенный мифологический образ или мотив. И образы, и мотивы, однако, не более чем сознательные, а потому крайне изменчивые репрезентации; было бы абсурдно полагать, что они могут наследоваться. Архетип, напротив, есть унаследованная человеческим разумом
Другие мои критики сочли, что под архетипами я подразумеваю «унаследованные идеи», и на этом основании отвергли концепцию архетипа как простое суеверие. Но если архетипы были бы идеями, порожденными или приобретенными нашим сознательным разумом, то мы, конечно, понимали бы их, а не удивлялись и недоумевали, когда они внезапно возникают в нашем сознании. Я помню много случаев, когда ко мне за консультацией обращались люди, озадаченные собственными сновидениями или сновидениями своих детей. Причина их недоумения заключалась в том, что сны содержали образы, которые нельзя было соотнести ни с одним из жизненных событий, сохранившихся в их памяти. Они не могли объяснить, откуда их дети могли почерпнуть такие странные и непонятные представления. Эти люди были умными и образованными, некоторые были даже психиатрами. Один профессор, переживший внезапное виде´ние, например, испугался, что сошел с ума. Он пришел ко мне в состоянии полной паники. Я снял с полки фолиант четырехсотлетней давности и показал ему одну древнюю гравюру на дереве. «Вы вовсе не сумасшедший, – сказал я ему. – О вашем виде´нии было известно еще четыреста лет назад». После этого он опустился в кресло совершенно опустошенный, но вновь нормальный.
Особенно мне запомнился случай с одним психиатром. Он принес мне книжечку, которую получил в подарок на Рождество от своей десятилетней дочери. В книжечке она описала сны, которые видела в возрасте восьми лет. Это была самая странная серия сновидений, с которой мне доводилось сталкиваться, и я хорошо понимал, почему они так озадачили ее отца. Несмотря на свою детскость, эти сны производили жутковатое впечатление и содержали образы, происхождение которых было совершенно непонятно ее отцу. Основные мотивы этих сновидений таковы:
1. «Плохое животное»: змееподобное чудище с множеством рогов, которое убивает и пожирает всех других животных. Но из четырех углов появляется Бог и, обернувшись четырьмя богами, воскрешает мертвых животных.
2. Вознесение на небеса, где танцуют язычники, и сошествие в ад, где ангелы творят добрые дела.
3. Орда мелких животных пугает сновидицу. Животные вырастают до огромных размеров, и один из них пожирает ее.
4. В маленькую мышку проникают черви, змеи, рыбы и люди. Так мышь превращается в человека. Это четыре стадии происхождения человечества.
5. На каплю воды смотрят словно через микроскоп: она полна ветвей. Это происхождение мира.
6. Плохой мальчик держит ком земли. Он бросает землей в прохожих, и они все становятся плохими.
7. Пьяная женщина падает в воду и выходит из нее трезвой и обновленной.
8. В Америке люди катаются по муравьиной куче, их жалят муравьи. Сновидица в панике падает в реку.
9. Сновидица находится в пустыне на Луне. Она так глубоко погружается в грунт, что попадает в ад.
10. Сновидица касается светящегося шара. Из него идет пар. Потом появляется мужчина и убивает ее.
11. Сновидица опасно больна. Внезапно из ее кожи вылетают птицы и полностью покрывают ее тело.
12. Рой комаров скрывает солнце, луну и звезды – все, кроме одной, которая падает на сновидицу.
В немецком оригинале все сновидения начинаются словами из сказки: «Однажды, давным-давно…» Этим маленькая сновидица дает понять, что каждый свой сон она воспринимает как своего рода сказку, которую хочет рассказать отцу в качестве рождественского подарка. Ее отец не смог установить смысл сновидений на основе контекста, поскольку личные ассоциации отсутствовали. И действительно, такого рода детские сны часто кажутся «просто сказкой», с очень немногочисленными спонтанными ассоциациями или вообще без них. Разумеется, исключить возможность того, что эти сновидения были сознательными продуктами, мог только тот, кто хорошо знал характер ребенка и не сомневался в ее правдивости. Впрочем, даже будь они фантазиями, возникшими в бодрствующем состоянии, это едва ли облегчило бы их понимание. Так или иначе, отец был убежден, что сновидения подлинные, и у меня нет причин в этом сомневаться. Я сам видел эту девоч[41]ку, но это было до того, как она подарила свои сны отцу, и у меня не было возможности ее расспросить: она жила далеко от Швейцарии и умерла от инфекционной болезни примерно через год после того Рождества.
Ее сновидения носили явно специфический характер, ибо их главные мысли в некотором смысле были сродни философским проблемам. В первом сновидении, например, говорится о злом чудище, убивающем всех других животных, но Бог воскрешает их посредством своего рода
Можно было бы возразить, что ребенок усвоил эту мысль в ходе своего религиозного воспитания. Однако религиозная подготовка девочки оставляла желать лучшего, ибо ее родители (протестанты) принадлежали к тому весьма распространенному ныне типу людей, которые знакомы с Библией только понаслышке. Кроме того, маловероятно, что девочке объяснили понятие
Девять из двенадцати снов связаны с темой разрушения и восстановления. Ту же связь мы находим в Первом послании к Коринфянам (15:22), где Адам и Христос, то есть смерть и воскресение, соединены вместе. Ни одно из этих сновидений, однако, не содержит ничего, кроме поверхностных следов христианского воспитания или влияния. Напротив, они гораздо ближе к первобытным сказкам. Это подтверждается другим мотивом – космогоническим мифом о сотворении мира и человека, который появляется в сновидениях 4 и 5.
Идея Христа-Искупителя принадлежит к общемировому и дохристианскому мотиву героя и спасителя, который, будучи съеден чудовищем, чудесным образом появляется вновь, победив проглотившее его существо (дракона, кита и т. д.). Как, когда и где возник этот мотив, неизвестно. Мы даже не знаем, как подступиться к изучению этой проблемы. Несомненно одно: каждое поколение, насколько мы можем судить, видит в нем старую традицию. Таким образом, мы можем с уверенностью предположить, что мотив «возник» в то время, когда человек еще не знал, что у него есть миф о герое, – в эпоху, следовательно, когда он еще не мог сознательно размышлять над тем, что говорил. Фигура героя – типичный образ, архетип, который существует с незапамятных времен.
Лучшие примеры спонтанного порождения архетипических образов обнаруживаются среди людей, особенно детей, живущих в среде, где о каком-либо непосредственном знании традиций не может быть и речи. Окружение нашей маленькой сновидицы было знакомо только с христианской традицией, да и то крайне поверхностно. Христианские следы могли быть представлены в ее снах такими понятиями, как Бог, ангелы, небеса, ад и зло, но то, как они преподносятся, указывает на традицию явно нехристианского происхождения.
Возьмем первый сон, в котором Бог в облике четырех богов появляется из «четырех углов». Углов чего? В сновидении не упоминается комната. Комната вообще не вписывается в общую картину, ибо речь явно идет о некоем космическом событии. Кватерность (четверичность) сама по себе странная идея, но она играет большую роль в восточных религиях и философиях. В христианской традиции она была вытеснена Троицей – понятием, которое наверняка было девочке известно. Но кто из современных представителей среднего класса знает о божественной четверичности? В Средние века эта идея была достаточно распространена среди адептов герменевтической философии, но в начале восемнадцатого века исчерпала свой потенциал и вот уже два столетия пребывает в полном забвении. Откуда же тогда ее могла почерпнуть девочка? Из виде´ния Иезекииля? Но нет такого христианского учения, которое отождествляло бы херувима с Богом.
Тот же вопрос можно задать и по поводу рогатого змея. В Библии, правда, встречается много рогатых животных, например в Откровении 13. Но все они явно четвероногие, хотя их повелитель – дракон, что по-гречески (
Во втором сне появляется определенно нехристианский мотив, представляющий собой инверсию ценностей: языческие пляски на небесах и благодеяния ангелов в аду. Это явно свидетельствует о релятивизации моральных ценностей. Откуда ребенок мог взять столь революционную и современную идею, достойную гения Ницше? Такая идея не чужда философским воззрениям Востока, но где найти ее среди детей и каково ее место в сознании восьмилетней девочки?
Этот вопрос влечет за собой следующий: каков компенсаторный смысл сновидений, которым девочка придавала столь важное значение, что подарила их отцу на Рождество?
Если бы сновидец был первобытным знахарем, можно было бы предположить, что это вариации на философские темы смерти, воскресения или восстановления, происхождения мира, сотворения человека и относительности ценностей (Лао-цзы: «Высокое покоится на низком»). Бесполезно искать в них смысл, если пытаться толковать их с позиций личного опыта. Однако, как я уже говорил, эти сновидения, несомненно, содержат
Так получилось, что наша сновидица находилась в обеих этих ситуациях сразу: она приближалась к половой зрелости и в то же время к концу своей жизни. Практически ничто в символике сновидений не указывает на начало нормальной взрослой жизни, зато есть множество аллюзий на разрушение и восстановление. Когда я впервые прочитал эти сны, у меня возникло жуткое чувство, что они предвещают беду. Причина этого чувства заключалась в особом характере компенсации, которую я вывел из их символики. Она была противоположна всему тому, что можно ожидать найти в сознании восьмилетней девочки. Ее сны раскрывали новое и довольно пугающее видение жизни и смерти. Последнее свойственно тем, кто оглядывается на прожитую жизнь, а не смотрит вперед на ее естественное продолжение. Атмосфера этих снов скорее была созвучна старой римской поговорке
Таковы основные мысли, которые содержали сновидения ребенка. Они были подготовкой к смерти, выраженной в коротких историях наподобие сказок, которые рассказывают во время первобытного обряда инициации, или дзен-буддистских коанов. Подобные наставления не похожи на ортодоксальное христианское учение, но больше напоминают примитивное мышление. По всей вероятности, они возникли вне исторической традиции, в матрице, которая с незапамятных времен питала философские и религиозные размышления о жизни и смерти.
В случае с этой девочкой будущие события как будто отбрасывали свою тень в настоящее, пробуждая обычно дремлющие мыслеформы, которые описывают или сопровождают приближение фатального исхода. Эти мыслеформы обнаруживаются везде и во все времена. Хотя конкретная форма их выражения носит более или менее личностный характер, их общая структура коллективна, подобно тому как инстинкты различаются у разных видов животных и все же служат одной и той же общей цели. Мы не считаем, что каждое новорожденное животное приобретает свои инстинкты индивидуально. Следовательно, мы не должны полагать, что и человек, родившись, заново изобретает присущие его виду способы реагирования. Подобно инстинктам, коллективные мыслепаттерны человеческого разума присутствуют с рождения, наследуются и функционируют, при возникновении соответствующих обстоятельств, более или менее одинаковым образом у всех нас.
Эмоциональные проявления основаны на аналогичных моделях и одинаковы во всем мире. Мы понимаем их даже у животных, и сами животные понимают друг друга, даже если они принадлежат к разным видам. А как насчет насекомых с их сложными симбиотическими функциями? Большинство из них не знают своих родителей, и учить их некому. Почему же тогда мы должны считать, что человек – единственное существо, лишенное специфических инстинктов, или что его психика не содержит следов своей эволюции? Естественно, если вы отождествляете психику с сознанием, вы легко можете прийти к ошибочному выводу, что новорожденная психика – это
Регулярное наблюдение таких фактов говорит в пользу гипотезы о бессознательной психике, содержания которой, по-видимому, столь же разнообразны, как и содержания сознания. Мы знаем, что сознание в значительной мере зависит от поддержки бессознательного. В тот момент, когда вы произносите одно предложение, в бессознательном уже готовится следующее. Если бессознательное отказывается сотрудничать и не подсказывает следующую фразу, вы умолкаете. Вы хотите назвать имя или термин, которые вам хорошо известны, но ничего не происходит. Бессознательное не выдает нужное слово. Вы хотите представить своего знакомого, но его имя исчезло из вашей памяти, будто вы его никогда не знали. Таким образом, вы зависите от доброй воли вашего бессознательного. В любой момент бессознательное может стереть вашу память или заставить вас сказать нечто такое, чего вы вовсе не собирались говорить. Оно может вызывать непредсказуемые и неразумные настроения и аффекты и тем самым приводить ко всевозможным осложнениям и неприятностям.
На первый взгляд такие реакции и импульсы кажутся глубоко личными по своей природе и потому считаются исключительно индивидуальными. В действительности же они основаны на ранее сформированной и уже готовой инстинктивной системе со своими собственными характерными и универсально понятными мыслеформами, рефлексами, установками и жестами. Все они следуют модели, заложенной задолго до того, как появились какие-либо признаки рефлективного сознания. Можно даже предположить, что последнее есть порождение жестоких эмоциональных конфликтов и их часто катастрофических последствий. Возьмем дикаря, который в состоянии гнева и разочарования от того, что не поймал ни одной рыбины, задушил своего единственного и горячо любимого сына, а затем, держа на руках его мертвое тельце, горько сожалеет о содеянном. Такой человек, скорее всего, навсегда запомнит душевную боль, которую он испытал в тот момент. Нечто подобное вполне могло положить начало рефлективному сознанию. Во всяком случае, сильные эмоциональные переживания часто необходимы, чтобы человек очнулся и обратил внимание на то, что он делает. В этой связи я бы упомянул случай, произошедший с испанским идальго Раймундом Луллием, которому после долгих ухаживаний наконец удалось добиться тайного свидания с дамой своего сердца. Она молча расстегнула платье и показала ему свою обезображенную раком грудь. Это потрясение изменило его жизнь: он стал праведником.
В случае таких внезапных трансформаций часто можно доказать, что в бессознательном уже давно действует архетип, умело выстраивающий цепочку обстоятельств, которые неизбежно ведут к кризису. Нередко это проявляется настолько ясно (например, в серии сновидений), что катастрофу можно предсказать с достаточной степенью уверенности. Подобный опыт подсказывает нам, что архетипические формы не просто статичные паттерны. Они суть динамические факторы, проявляющиеся в спонтанных импульсах, подобно инстинктам. Некоторые сны, видения или мысли могут возникать внезапно, но что их вызвало, установить невозможно. Это не значит, что у них нет причины; она есть, но она настолько отдалена или расплывчата, что ускользает даже от самого тщательного анализа. Необходимо подождать, пока сновидение и его значение не будут достаточно поняты, или пока не произойдет некое внешнее событие, которое их объяснит.
Наши сознательные мысли часто посвящены будущему и его возможностям. То же свойственно бессознательному и его сновидениям. Издавна люди верили, что главная функция сновидений – предсказывание будущего. Во времена Античности и даже в Средние века сновидения играли важную роль в медицинских прогнозах. Я могу подтвердить на примере современного сна элемент прогноза (или прекогниции) в старом сне, о котором упоминает Артемидор Далдианский во II веке до н. э. Одному человеку приснилось, как его отец погибает при пожаре. Вскоре он сам умер от
Как показывает этот пример, сновидения могут содержать антиципационный или прогностический элемент. Всякому, кто пытается толковать сны, желательно принять его во внимание, особенно в тех случаях, когда очевидно значимое сновидение не обеспечивает контекста, достаточного для его объяснения. Такой сон часто возникает совершенно неожиданно, и сновидец не понимает, что могло его спровоцировать. Конечно, если бы он знал его скрытый смысл, причина была бы ясна. На самом деле не знает только сознание, бессознательное же владеет всей необходимой информацией и уже подвергло ситуацию тщательному прогностическому анализу более или менее так, как это сделало бы сознание, располагай оно соответствующими фактами. Однако поскольку они сублиминальны, они были восприняты бессознательным, которое тщательно их изучило и предвосхитило последствия. Насколько можно судить по сновидениям, бессознательное «мыслит» скорее инстинктивно, чем рационально. Рациональность – прерогатива сознания, которое делает свой выбор на основе здравого смысла и знаний. Бессознательное, напротив, руководствуется главным образом инстинктивными импульсами, представленными соответствующими мыслеформами – архетипами. В этом отношении оно ближе к поэту, чем к рациональному доктору. Если врач стал бы говорить об инфекции, лихорадке, токсинах и т. д., то сон представляет больное тело как земной дом человека, а лихорадку как жар пламени, пожирающего дом и его обитателя.
Как показывает этот сон, архетипический разум подошел к ситуации точно так же, как и во времена Артемидора. Бессознательное интуитивно уловило нечто более или менее неизвестной природы и подвергло его архетипической обработке. Это свидетельствует о том, что вместо
Ощутить специфическую энергию архетипов можно благодаря сопровождающему их особому чувству нуминозности – они словно очаровывают, завораживают. То же характерно и для личностных комплексов, поведение которых можно сравнить с той ролью, которую играли архетипические
Повсеместно распространенный миф о герое, например, изображает могучего человека или богочеловека, который побеждает зло в виде драконов, змей, чудовищ, врагов и демонов и спасает свой народ от разрушений и гибели. Повествование или ритуальное повторение священных текстов и церемоний, а также поклонение такой фигуре посредством танцев, музыки, гимнов, молитв и жертвоприношений вызывает у участников нуминозные эмоции и способствует отождествлению с героем. Если посмотреть на такую ситуацию глазами верующего, можно понять, как обычный человек, будучи захвачен происходящим, освобождается от бремени своего бессилия и невзгод и возвышается почти до сверхчеловеческого статуса по крайней мере на некоторое время. Достаточно часто подобное убеждение поддерживает его в течение длительного периода. Посвящение такого рода производит неизгладимое впечатление и может даже создать установку, которая определяет форму и стиль жизни целого общества. В качестве примера я бы привел элевсинские мистерии, которые были окончательно запрещены в начале седьмого века. Вместе с Дельфийским оракулом они составляли сущность и дух Древней Греции. Христианская эпоха обязана своим названием и значением другой античной мистерии – тайне богочеловека, уходящей своими корнями в древнеегипетский архетипический миф об Осирисе-Горе.
В наши дни бытует ошибочное мнение, будто когда-то, в смутное доисторическое время, основные мифологические идеи были «изобретены» мудрым старым философом или пророком. Впоследствии в них «поверили» доверчивые и простодушные люди, хотя истории, рассказываемые стремящимися к власти жрецами, на самом деле представляли собой вовсе не «истину», а попытки выдать желаемое за действительное. Латинский глагол
Когда мы анализируем странные идеи в снах маленькой девочки, кажется маловероятным, что она сама
Чем глубже мы погружаемся в истоки
То, что они делали, было очевидно для меня, но не для них. Они никогда не размышляли о том, что делают, и, следовательно, не могли объяснить свои действия. Они просто повторяли то, что «всегда» делали на восходе солнца – без сомнения, с определенной эмоцией и ни в коем случае не механически, потому что они
Фауст метко говорит: «Im Anfang war die Tat» («В начале было дело»). Дела никогда не изобретались; их совершали. С другой стороны, мысли – это относительно позднее открытие; их искали и нашли. И все же неотраженная жизнь существовала задолго до человека; она не была изобретена, но в ней человек нашел себя «задним числом». Сначала его побуждали к поступкам бессознательные факторы, и только спустя долгое время он начал размышлять о причинах, которые двигали им; ему потребовалось много времени, чтобы прийти к нелепой мысли, что он, должно быть, двигался сам – его разум был не способен увидеть какую-либо иную мотивирующую силу, кроме собственной. Сегодня мы бы посмеялись над идеей растения или животного, изобретающего себя, но есть много людей, которые верят, будто психика или разум придумали и создали себя сами. В действительности разум достиг своего нынешнего состояния сознания точно так же, как желудь вырастает в дуб или как ящеры развились в млекопитающих. Как было, так и остается; нами движут как внутренние, так и внешние силы.
В мифологическую эпоху эти силы называли
Правда, цивилизованный человек обрел известное количество силы воли, которую он может применять там, где пожелает. Мы научились выполнять свою работу эффективно, не прибегая к пению и барабанам, чтобы погрузиться в рабочее состояние. Мы можем даже обойтись без ежедневной молитвы о божественной помощи. Мы можем осуществить то, что наметили, и беспрепятственно перейти от слов к делу, тогда как первобытного человека на каждом шагу подстерегают сомнения, страхи и суеверия. Девиз «Где есть воля, там есть и путь» не просто германский предрассудок; это суеверие современного человека вообще. Чтобы сохранить свое кредо, он культивирует в себе заметное отсутствие самоанализа. Он упрямо не замечает, что при всей своей рациональности и эффективности он одержим силами, находящимися вне его контроля. Боги и демоны вовсе не исчезли, они просто обрели новые имена. Они держат его в постоянном движении вечным беспокойством, смутными предчувствиями, психологическими сложностями, непреодолимой потребностью в таблетках, алкоголе, табаке, диетических и других гигиенических системах – и прежде всего впечатляющим набором неврозов.
Яркий пример этого я встретил у профессора философии и «психологии» – психологии, в которой бессознательное еще не появилось. Это был тот самый человек, о котором я уже упоминал и который был одержим идеей, будто у него рак, хотя рентген показал, что это всего лишь его фантазии. Кто или что натолкнуло его на эту идею? Очевидно, она проистекала из страха, который не был вызван реальными фактами. Он внезапно охватил его и уже не отпускал. Симптомы такого рода чрезвычайно устойчивы и довольно часто мешают пациенту получить надлежащее лечение. Какая польза от психотерапии при злокачественной опухоли? Такую опасную вещь необходимо оперировать без промедления. Каждый новый специалист уверял профессора, что никаких признаков рака нет. Всякий раз он испытывал облегчение, но уже на следующий день сомнения вновь начинали терзать его, и он снова погружался в ночь нескончаемого страха.
Эта болезненная мысль обладала собственной силой, которую он не мог контролировать. Она не была предусмотрена в его философской отрасли психологии, где все вытекало из сознания и чувственного восприятия. Профессор признал, что его случай патологический, но дальше этих размышлений дело не пошло, ибо он вплотную приблизился к священной границе между философией и медициной. Первая изучала нормальные, вторая – ненормальные содержания, не известные в мире философа.
Эта «ящичная» психология напоминает мне случай одного алкоголика, который, попав под благотворное влияние одного религиозного движения, так вдохновился энтузиазмом его участников, что совершенно забыл о выпивке. Вне всякого сомнения, он был чудесным образом исцелен Иисусом; в нем видели живое доказательство Божественной благодати и могущества упомянутой организации. Впрочем, спустя несколько недель новизна публичных покаяний поблекла, и, дабы восстановить силы, он вновь обратился к бутылке. На этот раз члены организации пришли к выводу, что случай явно «патологический» и не заслуживает божественного вмешательства. В конце концов они поместили его в клинику, справедливо рассудив, что с такой проблемой врач справится куда лучше, нежели божественный целитель.
На этот аспект современного «культурного» сознания следует обратить особое внимание. Он свидетельствует о пугающей степени диссоциации и психологической путаницы. Мы верим исключительно в сознание и свободную волю и больше не осознаем сил, которые управляют нами за пределами той узкой области, в которой мы прислушиваемся к здравому смыслу, пользуемся определенной свободой выбора и более или менее контролируем свое поведение. В наше время всеобщей дезориентации необходимо знать об истинном положении дел в человеческом обществе, которое так сильно зависит от умственных и нравственных качеств индивида и человеческой психики в целом. Однако если мы хотим видеть вещи в истинном свете, мы должны понимать прошлое человека так же хорошо, как и его настоящее. Вот почему правильное толкование мифов и символов имеет первостепенное значение.
6. Функция религиозных символов
Хотя наше цивилизованное сознание отделилось от инстинктов, инстинкты не исчезли; они просто утратили контакт с сознанием. Как следствие, они вынуждены заявлять о себе косвенным образом, через то, что Жане называл автоматизмами. Последние принимают форму симптомов в случае невроза, а у здоровых людей – различного рода инцидентов, таких как необъяснимые настроения, неожиданная забывчивость, оговорки и т. д. Подобные проявления ясно свидетельствуют об
Исследование собственной совести, однако, не самое популярное времяпрепровождение, хотя оно крайне необходимо, особенно в наше время, когда человеку угрожают им же порожденные смертельные опасности, готовые вот-вот выйти из-под его контроля. Если мы взглянем на человечество как на индивида, то увидим, что оно подобно человеку, находящемуся во власти бессознательных сил. Его личность так же раздвоена, как личность невротика. Условная разделительная черта – Железный занавес. Западный человек, представляющий тот тип сознания, который до сих пор считался здравым и адекватным, все больше осознает агрессивную волю к власти на Востоке, и ощущает себя вынужденным принимать чрезвычайные меры защиты. Чего он не видит, так это того, что Восток швыряет ему в лицо его же собственные пороки, публично осуждаемые и скрытые под дипломатическим этикетом. То, что Запад допускал под завесой секретности и с некоторой стыдливостью (дипломатическая ложь, двуличие, завуалированные угрозы), возвращается открыто и в полном объеме и лишает нас покоя – в точности случай невротика! Из-за Железного занавеса на Запад глядит, ухмыляясь, его собственная тень.
Такое положение дел объясняет особое чувство беспомощности, которое охватывает наше западное сознание. Мы начинаем понимать, что конфликт на самом деле представляет собой нравственную и психическую проблему, и пытаемся найти хоть какое-то решение. Мы все больше осознаем, что ядерное сдерживание – отчаянная и нежелательная мера, которая не приведет ни к чему хорошему, ибо это палка о двух концах. Мы отдаем себе отчет, что моральные и психические средства были бы эффективнее, ибо они могли бы обеспечить психический иммунитет к нескончаемо множащейся инфекции. Однако до сих пор все наши попытки оказывались безрезультатными, и так будет продолжаться и впредь, пока мы будем пытаться убедить себя и мир, что только
На Востоке существует один миф, который мы называем иллюзией в тщетной надежде, что это заставит его кануть в небытие. Этот миф – освященная временем архетипическая мечта о Золотом веке или рае на земле, где у всех все есть и где правит один справедливый и мудрый вождь, главный воспитатель в этом человеческом детском саду. В своей инфантильной форме данный архетип наделен громадной силой и не исчезнет под влиянием нашей высокомерной точки зрения. Мы и сами подпитываем его собственным ребячеством, ибо наша западная цивилизация находится во власти той же самой мифологии. Мы лелеем те же предрассудки, надежды и ожидания. Мы верим в государство всеобщего благоденствия, во всеобщий мир, в равенство, в вечные права человека, в справедливость и истину и (не заявляя об этом громогласно) в Царство Божие на земле.
Печальная истина заключается в том, что реальная жизнь человека состоит из неумолимых противоположностей – дня и ночи, благополучия и страдания, рождения и смерти, добра и зла. Мы даже не уверены, что одно победит другое, что добро одержит верх над злом, а радость – над болью. Жизнь и мир – это поле боя. Так всегда было и всегда будет. В противном случае жизнь бы прекратилась. Именно по этой причине христианство всегда предостерегало о скором конце света, а буддизм фактически кладет ему конец, поворачиваясь спиной ко всем желаниям. Эти положения были бы откровенно самоубийственными, если бы не были связаны с особыми нравственными идеями и практиками, составляющими основу обеих религий.
Я говорю об этом потому, что в наше время бесчисленное множество людей утратили веру в мировые религии. Они больше не понимают их. Пока все идет гладко, потеря остается почти незаметной. Но когда приходит страдание, все меняется. Человек ищет выход и начинает размышлять о смысле жизни и переживаниях, которые приводят его в замешательство. Показательно, что, согласно статистике, протестанты и иудеи обращаются к психиатру чаще, чем католики. Хотя это вполне предсказуемо, поскольку Католическая Церковь до сих пор считает себя ответственной за
В действительности современный человек сожалеет об утрате таких убеждений. Поскольку речь идет о невидимом и непостижимом (Бог находится за пределами человеческого понимания, и бессмертие не может быть доказано), почему мы должны беспокоиться о доказательствах или истине? Даже если бы мы не знали или не понимали, зачем нужна соль в нашем рационе, мы все равно извлекли бы пользу из ее употребления. Даже если мы предположим, что соль – это иллюзия наших вкусовых рецепторов или суеверие, она не перестанет благотворно влиять на наш организм. Почему же тогда мы должны лишать себя воззрений, которые доказали свою действенность в кризисных ситуациях и придают смысл нашему существованию? Да и откуда мы знаем, что они неверны? Многие люди согласились бы со мной, если бы я прямо заявил, что такие идеи суть иллюзии. Чего они не понимают, так это того, что это отрицание сравнимо с «верой»; его так же невозможно доказать, как и религиозное утверждение. Мы абсолютно свободны в выборе собственной точки зрения; в любом случае это будет субъективное решение. Однако существует веская эмпирическая причина, по которой нам следует придерживаться убеждений, которые, как мы знаем, никогда не могут быть доказаны. Они нам жизненно необходимы. Человек положительно нуждается в общих идеях и верованиях, которые придадут смысл его жизни и позволят ему найти свое место во Вселенной. Он способен преодолеть самые невероятные трудности, если убежден, что они имеют смысл; но он сломлен, когда в довершение всех своих несчастий вынужден признать, что играет роль в «повести, рассказанной дураком».[44]
Назначение религиозных символов как раз и состоит в придании смысла человеческой жизни. Индейцы пуэбло верят, что они – сыновья Отца-Солнца, и эта вера придает их жизни цель, выходящую далеко за пределы их индивидуального и ограниченного существования. Она оставляет достаточно места для раскрытия их личности, и это приносит бесконечно большее удовлетворение, нежели уверенность в том, что человек есть и всегда будет нищим в универсальном магазине. Будь Святой Павел убежден, что его призвание – шить палатки, он, несомненно, никогда не стал бы тем, кем стал. Его подлинная и полная смысла жизнь заключалась в уверенности, что он – посланник Господа. Вы можете обвинить его в мании величия, но ваше мнение меркнет перед свидетельством истории и
Мифы, однако, состоят из символов, которые не были выдуманы, но возникли сами собой. Не человек Иисус создал миф о Богочеловеке; он существовал за много веков до его рождения. Он сам был захвачен этой символической идеей, которая, как говорит нам Святой Марк, вырвала его из плотницкой мастерской и умственной узости его окружения. Мифы восходят к первобытным сказителям и их сновидениям, к людям, движимым воображением, которые мало чем отличались от поэтов и философов более поздних эпох. Первобытные сказители никогда не задумывались об источнике своих фантазий; лишь много позже человечество начало задаваться вопросом, откуда взялась та или иная история. Древние греки считали, что рассказы о богах были не чем иным, как старыми и преувеличенными повествованиями о древних царях и их деяниях. Уже тогда люди предполагали, что миф означал не то, о чем в нем говорилось, ибо это было слишком неправдоподобно, и старались свести его к небылице или сказке, понятной всем. То же самое в наше время пытаются проделать с символикой сновидения: предполагается, что она выражает нечто общеизвестное и понятное, хотя и не признаваемое открыто из-за своего низшего статуса. Для тех, кто избавился от традиционных шор, больше не существовало загадок. Казалось несомненным, что подлинный смысл снов отличается от их манифестного содержания.
Это предположение совершенно произвольно. Талмуд говорит более точно: «Сновидение есть его собственное толкование». Почему смысл снов должен отличаться от их очевидного содержания? Разве в природе встречается что-либо подобное? Например, утконос, это странное существо с утиным клювом, которое не выдумал бы ни один зоолог, – это утконос, а не что-то совсем другое. Сновидение – нормальное и естественное явление, которое, безусловно, является тем, чем оно является, и не может означать того, чего нет. Мы называем его содержание символическим, потому что оно имеет не одно-единственное значение, но указывает в разных направлениях и, следовательно, должно означать нечто бессознательное или, по крайней мере, не осознанное во всех своих аспектах.
Для ученого ума нет ничего более раздражающего, нежели символические идеи, поскольку никакая их формулировка не может удовлетворить интеллект и логику. Впрочем, в этом отношении они отнюдь не уникальны. Сложности начинаются уже с феномена аффекта или эмоции, который ускользает от всех попыток психолога зафиксировать его в рамках некой универсальной концепции. Причина затруднения в обоих случаях одна и та же – вмешательство бессознательного. Я достаточно знаком с позицией науки, чтобы понять, как досадно иметь дело с фактами, которые не могут быть постигнуты до конца или, во всяком случае, в достаточной степени. Проблема с обоими феноменами состоит в том, что факты неоспоримы и все же не могут быть сформулированы интеллектуально. В эмоциях и символических идеях мы наблюдаем не четко различимые детали с характерными признаками, но бурление самой жизни. Во многих случаях эмоция и символ фактически одно и то же. Не существует интеллектуальной формулы, способной представить такое сложное явление более или менее удовлетворительным образом.
Академический психолог волен исключить из рассмотрения эмоции, или бессознательное, или и то и другое вместе. И все же они остаются фактами, от которых не вправе отмахнуться медицинский психолог, ибо эмоциональные конфликты и вмешательство бессознательного суть классические составляющие его науки. Если он лечит пациента, то так или иначе сталкивается с подобными иррациональностями, независимо от того, может он сформулировать их интеллектуально или нет. Волей-неволей он вынужден признать их существование. Посему вполне естественно, что людям без медико-психологического опыта трудно понять, о чем он говорит. Тот, кто не имел случая или несчастья пережить тот же или аналогичный опыт, едва ли способен понять, что происходит, когда психология уже не ограничивается спокойными размышлениями в лаборатории и превращается в жизненное приключение. Стрельба по мишеням на стрельбище и настоящий бой – не одно и то же; врачу же приходится иметь дело с жертвами реальных сражений. По этой причине ему приходится иметь дело с психическими реалиями, даже если он не может определить их научно. Он может назвать их, но он знает, что все термины, которые он использует для обозначения сущностей жизни, не более чем слова: факты, которые стоят за ними, должны быть пережиты сами по себе, ибо не могут быть воспроизведены посредством одного только упоминания о них. Ни один учебник не может научить психологии; овладеть ею можно только через фактический опыт. Запоминание слов не дает никакого понимания, ибо символы – это живые факты жизни.
Крест в христианской религии, например, является значимым символом, выражающим множество аспектов, идей и эмоций, но крест перед чьим-то именем просто указывает на то, что этот человек мертв. Лингам, или фаллос, функционирует как всеобъемлющий символ в индуистской религии, но если мальчишка рисует его на заборе, он просто означает его интерес к собственному пенису. Поскольку детские и подростковые фантазии часто сохраняются и во взрослой жизни, многие сны содержат безошибочные сексуальные аллюзии. Было бы абсурдно искать в них какой-то иной смысл. Но когда каменщик говорит о монахах и монахинях, лежащих друг на друге, или электрик – о «папе» и «маме», нелепо предполагать, что он предается пылким подростковым фантазиям. Он просто имеет в виду определенный вид кладки или разъема, которому дали красочное название. Если же образованный индус заговорит с вами о лингаме, вы услышите то, что западный человек никогда бы не связал с пенисом. Возможно, вам даже будет трудно догадаться, что именно он подразумевает под этим словом, и вы естественным образом придете к выводу, что лингам
Толкование снов и символов требует определенного ума. Оно не может быть механизировано и втиснуто в глупый и лишенный воображения мозг. Оно требует не только знания индивидуальности сновидца, но и самосознания со стороны толкователя. Ни один опытный специалист в этой области не станет отрицать, что существуют эмпирические правила, которые могут оказаться полезными, но применять их следует с большой осторожностью. Не каждый может овладеть этой «техникой». Вы можете следовать всем необходимым правилам и внешне безопасному пути познания, и все же попадете в трясину самой ужасающей бессмыслицы, проглядев кажущуюся незначительной деталь. Даже человек с высокоразвитым интеллектом может сбиться с пути, потому что никогда не учился пользоваться интуицией или чувствами, которые могут оказаться на прискорбно низком уровне развития.
Попытка понять символы сталкивает нас не только с самим символом, но и с целостностью личности, его породившей. Если аналитик готов к этому, он может добиться успеха. Как правило, необходимо тщательное исследование пациента и его культурного фона. В процессе можно многому научиться и таким образом заполнить пробелы в собственном образовании. Я сам взял себе за правило рассматривать каждый случай как совершенно новое явление, о котором мне не известно решительно ничего. Стандартные процедуры часто бывают полезны, пока аналитик имеет дело с поверхностным уровнем, но как только он соприкасается с жизненными проблемами, жизнь берет верх, и даже самые блестящие теоретические построения обращаются в пустой звук.
Это существенно осложняет обучение различным методам и приемам. Как я уже говорил, ученик должен приобрести множество специализированных знаний. Это даст ему необходимый ментальный инструментарий, но главным – умением обращаться с этими инструментами – можно овладеть только в том случае, если ученик сам подвергнется анализу, который познакомит его с собственным конфликтом. Это весьма сложная задача для некоторых так называемых нормальных, но лишенных воображения людей. Они просто не способны осознать, например, тот очевидный факт, что все психические явления происходят спонтанно. Такие люди предпочитают полагать, что все происходящее есть либо результат их собственных действий, либо патология, лечить которую необходимо таблетками или инъекциями. Они – живое доказательство того, как близка блеклая нормальность к неврозу. Более того, именно такие люди легче всего становятся жертвами психических эпидемий.
На всех высших уровнях науки воображение и интуиция дополняют интеллект. Даже физика, самая строгая из всех прикладных наук, в значительной степени зависит от наития, обусловленного бессознательными процессами, а не логическими умозаключениями (хотя впоследствии всегда можно продемонстрировать, какая логическая процедура могла привести к тому же результату).
Интуиция играет важнейшую роль при толковании символов и может обеспечить немедленное принятие со стороны сновидца. Хотя такие догадки субъективно убедительны, в действительности они весьма опасны, ибо ведут к ложному чувству уверенности. Они могут заставить толкователя и сновидца продолжать весьма поверхностный обмен идеями, который нередко выливается в нечто сродни совместному сновидению. Надежная основа подлинного интеллектуального и нравственного знания теряется, если человек довольствуется смутным чувством понимания. Обычно, когда людей спрашивают о причинах их так называемого понимания, они не в состоянии дать объяснение. Понять и объяснить можно только тогда, когда интуиция сведена к точному знанию фактов и их логических связей. Честный исследователь признает, что в некоторых случаях это невозможно, однако с его стороны было бы непорядочно отказываться от анализа на этом основании. Даже ученый – человек, а потому вполне естественно, что он, как и все, ненавидит вещи, которые не может объяснить, и, следовательно, разделяет распространенную иллюзию, что современная наука познала все, что только можно познать. Нет ничего более хрупкого и эфемерного, нежели научные теории, которые суть лишь инструменты, а не вечные истины.
7. Исцеление расщепления
Когда медицинский психолог увлекается символами, в первую очередь его интересуют «естественные» символы в отличие от символов «культурных». Первые происходят из бессознательных содержаний психики и, соответственно, представляют бесчисленные вариации основных архетипических мотивов. Во многих случаях они могут быть прослежены к своим архаическим корням, то есть к идеям и образам, которые мы встречаем в самых древних записях и в первобытных обществах. В этой связи я бы хотел обратить внимание читателя на такие книги, как исследование шаманизма Мирчи Элиаде, содержащее множество занимательных и поучительных примеров.[46]
Поделиться книгой: